– Эй, Джордж! – проорал я.
Он перестал пинать сумку и подождал, пока я подойду поближе. Он держал руки в карманах, словно ему было немного неловко. Я подошел прямо к нему:
– Эй, парень, хочешь прийти ко мне на вечеринку?
И угадайте, что он сказал?
Говорю вам, на миг я почувствовал, словно я – мэр города.
Через несколько дней мы отправились навестить старика в клинике. Она была расположена в довольно милом местечке, если вам нравятся такого рода вещи, примерно в получасе езды за городом. Что до меня, я всегда нервничаю, покидая город. Я чувствую, словно бы что-то теряю. Можете это назвать дырой в моей личности, чем угодно, мне просто не по себе от всего этого пустого пространства и когда рядом никого нет. Предполагалось, что Харпер тоже поедет, но он в последнюю минуту отвертелся, сказал, что у него занятия крикетом. Точно.
В любом случае это место представляло собой большой старый загородный особняк. Даже физическое его окружение казалось приглушенным, словно кто-то сказал птицам заткнуться, раз они не понимают значительности ситуации: все эти богатые парни свихнулись, пытаясь убить своих жен и выпить антифриз. Или тревожась из-за денег и разбивая соусники, как мой папаша.
Как обычно, мама первой отправилась его повидать. Я ждал снаружи. Смотрел на старую Клеопатру, бряцающую по коридору в драгоценностях и с сигаретой в длинном мундштуке. На самом деле она была довольно дружелюбной. Очень болтливой. Может быть, она была выпивши. Я полагал, что любящие детки сунули ее сюда, потому что ее было чересчур много, чтобы держать дома. Я хочу сказать, что пятнадцать минут было вполне нормально, но невозможно представить, чтоб это являлось к тебе на кухню в восемь часов утра. Я хочу сказать, есть одна вещь в сумасшедших людях: у них так много энергии, они всегда настроены на что-то, проекты, преобразования. Все такое. Она, между прочим, не теряла времени даром и сообщила мне, что ей нужно поговорить с доктором о чем-то, что происходит во Франции.
Десять минут прошли. Из комнаты моего папаши не раздавалось ни звука, даже никто не выглянул. Я не знал, что они там делают, и начал испытывать неловкость. Сестры смотрели на меня, проходя мимо. Так что я пошел бродить по коридорам. Там было много струящегося света, записанной музыки и все очень цивильно. Но когда я свернул за угол, то услышал стон, идущий из-за двери, по-настоящему ужасный, стон конца света, словно хотя бы одну из сумасшедших личностей не волновало, что о ней подумают. Это было так больно, словно смотреть, как рождается животное, и бояться, что из тебя вырвется «мать-перемать». Я заторопился обратно к комнате отца. Я не стал ждать, нет, я просто ворвался в дверь.
Мама сидела на кровати, держа его за руку, и я слышал, как он сказал: «Во мне больше нет уверенности». Потом он увидел, что я стою там, и обычное выражение нетерпения и раздражения проявилось у него в лице. Он тут лее закрылся.
– Одну минутку, – сказал он, словно я был идиотом, словно я вломился на свадьбу весь в джеме и кошачьей шерсти. – Твоя мать побудет здесь.
Я снова вышел в коридор, немало оскорбленный. Когда меня отталкивают вот так, у меня в теле появляется ощущение какой-то металлической пустоты, и я не могу избавиться от него, пока не пожалуюсь тому человеку, который заставил меня это чувствовать. Но с моим папашей… Он был человек старой школы, если я об этом не упоминал – он не считал, что я имею права возражать. Так что вам никогда не удалось бы сделать это с ним. Он делал вас больным от ярости и полным планов проткнуть его вилами.
Я взглянул на медсестру, которая смотрела на меня. Даже моя осанка изменилась. Я прислонился к стене и скрестил руки. Это, во всяком случае, было нечто знакомое. Потом я вспомнил почему. Именно так я стоял в коридоре, когда меня выкидывали из класса за то, что я козел. Точно таким же образом.
«О да, вот на что это похоже, – подумал я про себя. – А ведь одну секунду мне казалось, что я по-настоящему по нему соскучился».
Через несколько минут мама, дрожа от волнения, выбралась наружу, встревоженная и улыбчивая, пытающаяся сделать вид, что все в порядке.
– Он чувствует себя не очень хорошо, – сказала она.
Я фыркнул. Я не должен был этого делать, но я фыркнул. Это было частично для того, чтоб наказать ее за то, что она не взяла мою сторону, за то, что не вмешалась. Я вошел.
Отец лежал на кровати в синей пижаме. Его лицо было серым, руки сложены на груди, словно окостеневшие. Натурально он ничего не сказал о том, как пнул меня несколько минут назад. «Прости» было бы трюком, я бы растаял от изумления; я бы растаял и от признательности, потому что это освободило бы меня от чувства, что грудь стягивает ремень.
Он спросил меня о школе, о тесте, который я прошел неделей раньше. Там был равнобедренный треугольник, но с ошибкой. Из-за машинописи. Так что вместо того, чтобы проблему решить, я доказал, что ее невозможно решить.
– Охо-хо, – сказал он. – Это хорошо. Это очень хорошо.
Он не слышал ни одного траханого слова, которое я говорил, любой дурак мог это видеть, и я немедленно почувствовал себя униженным оттого, что снова позволил ему играть собой, словно сосунком, что приехал сюда, думая, что он будет рад меня видеть и все такое. Но нет, он просто выставил меня дураком, как обычно.
– Приятно было тебя повидать, – сказал я.
Мы пожали руки. Я вернулся обратно в коридор. Мама стояла там и курила.
– Как все прошло? – спросил она.
Я рассмеялся.
– Не будь таким, – поспешно сказала она. – Это так непривлекательно.
Я переждал пару ударов сердца. Я чувствовал, как мое лицо искривляется. Словно мускулы двигаются по своей воле и разумению.
– Да, не заставляй меня приезжать в следующий раз, – сказал я.
В тот вечер я пригласил чертову тучу народу. Часть меня была готова к тому, что они скажут: «Вечеринка? У тебя дома? С какого перепугу я пойду к тебе на вечеринку?!» Но все пошло не так, совсем не так. Мама была права. Людям нравится, когда их приглашают, даже если приглашает козел, не то чтобы я был таким, но если бы у них был выбор, они бы скорее предпочли пойти, чем если бы их не пригласили. Это вроде победительной движущей силы, это обзванивание людей, и к концу это набирает настоящую скорость, словно гонки или что-то вроде того. В этом было столько силы, что я даже позвонил нескольким людям, которых не собирался приглашать. Что за черт, думал я, вечеринка на самом деле – только предлог, чтобы осуществить это. Я продолжал проделывать ту же шутку снова и снова, словно по наитию.
– Привет, Леонард, – говорил я, – не то чтобы я ожидаю, что все придут, но я устраиваю маленькую вечеринку. – И потом я смеялся, словно никогда не говорил этого раньше. Что было хорошо, пока я случайно не позвонил ему второй раз.
– Я уже это слышал, – сказал он.
Большинство ребят не обратили бы на это внимания, но не Леонард. Я успокоил себя тем, что он всегда был чересчур точным.
Девушек я оставил на потом. Первой позвонил Сюзан Фэйрли, у нее была ко мне пламенная страсть, односторонняя страсть, могу добавить, но я знал, что она придет. Затем позвонил Адриен Мустард, дочке доктора, и сказал, чтобы она привела с собой Мэри-Энн Паркер. Потом пошли девочки из Епископской школы, Джейн Мартин и Родент, и Джейми Портер, которая позволяла делать с нею очень многое, если удавалось застать ее одну. И поскольку здесь все получилось, я стал звонить более трудным случаям – хорошеньким девочкам-католичкам, Памеле Метьюз, и Анне Кристи, и Синтии Макдоналд, которая была так красива, что пугала меня. Кто – то спросил меня, не сообщить ли о вечеринке Дафни Ганн, и я сказал, конечно, почему бы и нет.
В пятницу, в день вечеринки, я отправился домой сразу после школы. Мама, разумеется, все сделала. Она вертелась по дому, словно это была ее вечеринка.
– Я приготовила картофельные чипсы, крендельки, кока-колу, апельсиновую шипучку, сладкий соус, я знаю, ты его не любишь, но некоторые дети любят.
– А что в качестве зелени? – спросил я.
– Не будь таким недоброжелательным. Есть маринованные штучки. Ты не обязан их есть.
– Отсюда чувствую их запах.
– Тогда встань где-нибудь еще. Черт возьми, я забыла шляпы для вечеринки.
Мое лицо вытянулось.
– Я шучу, – мягко сказала она, словно ее оскорбило, что я мог такое подумать.
– Тебе лучше расслабиться, Саймон, – сказал брат. – Предполагается, что это будет праздник.
Я поднялся наверх, оставив маму хлопотать по хозяйству. Принял душ, высушил волосы ее феном, отчего они легли как надо. Пышно, но естественно. Я хочу сказать, чтобы никто не перепутал меня с Троем Донахью, но я бы знал, что все в порядке. Натянул жесткие черные слаксы и синий свитер. Он подчеркивает мои глаза, мама всегда так говорит. Побрызгался дезодорантом старика «Олд Спайс», но рубашка уже была на мне, так что пришлось расстегнуть пару пуговиц и побрызгаться под ней. Я беспокоился, не растреплется ли прическа оттого, что я так много двигаюсь. Наконец вычистил зубы и полоскал рот, пока не подавился.
– Господи Иисусе, Саймон, – сказал Харпер через дверь ванной. – Что, твою мать, здесь происходит?
Мама крикнула снизу:
– Харпер! Что за язык!
– О да, – отвечал он с балкона, – как будто братик никогда не слышал таких слов раньше.
– Это не имеет значения, – сказала она. Не разозлилась или что-то там еще. Просто уточнила.
Он промолчал, что было неплохо, потому что у него в запасе осталась еще одна остроумная ремарка, прежде чем она по-настоящему выйдет из себя.
Парочка ребят явилась до официального начала вечеринки. Они были разодеты в пух и прах, от них пахло мылом, дезодорантом и шампунем. Мы все были несколько возбуждены и не отрываясь смотрели друг на друга – целая вечеринка была у нас впереди, это опьяняло. Но в то же время, словно бы ниоткуда, у меня появились самые жуткие мысли, такие мысли, которые заставляют думать, что твое место – в сумасшедшем доме. Я представлял себе, как мама входит в мою спальню, в лице ни кровинки, и говорит: «Что-то ужасное случилось с твоим отцом, тебе придется отменить вечеринку».
Я представляю себе такие вещи, чтобы помучить себя. Думаю об этом потому, что у меня в крови черные частицы. Так случается всякий раз, как они проходят через мозг. Один раз я читал историю о парне, у жены которого родился ребенок. Он был с нею в родильной комнате, и все, о чем он мог думать, – это о нацистах, которые бросали младенцев в печи. И я помню, что тогда подумал: ты все профукал, парень, ты по-настоящему все профукал. Существует миллион других вещей, о которых парень должен думать в такой момент. Вот так и со мной – вечеринка только началась, а я думал о нацистах и о младенцах и о том, как мой отец умирает. К счастью, в дверях показались новые гости.
Мама исчезла, как она и обещала, и оставила меня со всей оравой внизу.
Примерно в полдесятого я огляделся и осознал, что, если даже больше никто не придет, дом уже полон. Должно быть, в тот вечер, в пятницу, образовался вакуум, и все решили ликвидировать его – вот и потянулись стаей, словно лемминги, которые каждые десять лет или что-то вроде того решают броситься с утеса. Люди толпились на кухне, в гостиной, даже в прихожей. Подходили к холодильнику, брали еду, вели себя так, словно сотни раз уже здесь бывали. Это было здорово. На самом деле парочка из них даже перетекла в подвал. Они готовились провернуть там кое-что весьма серьезное.
Был здесь и парень из Нью-Йорка, он числился в школе пансионером. Обычно такие ребята страшно подозрительные, все это знают, но этот парень был классный, носил замечательные рубашки, розовые и зеленые, он носил их под школьный блейзер. Если подумать, он выглядел словно один из тех парней, которые читают «Плейбой», понимаете. Что за люди читают «Плейбой»? В нем была такого рода искушенность. Он спросил меня, позволю ли я ему ставить записи. Это даст ему чем себя занять, кроме того, чтобы сидеть на кушетке и выглядеть словно кретин. Конечно, он собирался угодить каждому, кто является экспертом в том, что следует играть на вечеринке.
Дориан Брэдшоу и несколько ребят из католической школы слонялись на подъездной дорожке, приваливались к машине старика и выпивали. Пока они не устроили драки, меня это не беспокоило. Некоторые из этих ребят, говорю вам, могут дойти до настоящего безумия. Один из них как-то притащил на вечеринку баллончик с краской и написал свое имя на стене спальни. Будто это был вообще незнакомый дом. Было нетрудно выяснить, кто именно это сделал. В любом случае я в подобном дерьме на своей вечеринке не нуждался, так что, когда они вернулись, попахивая виски, я за ними приглядывал.
Харпер по большей части сидел у себя в комнате. У него были кое-какие проблемы с кожей, это была не его вина, я хочу сказать, что он не ел шоколада или чего-то такого, но из-за этого он немного стеснялся. Один раз он спустился и сделал тост. Я спросил его, не хочет ли он поболтаться внизу.
– Нет, – сказал он. – В любом случае спасибо. Это не моя сфера действия.
На ней было голубое блестящее платье с маленькими хлопковыми бретельками. И сильно накрашены глаза. С определенной точки зрения она походила на азиатку. Я слышал, как она кому-то говорила, что знаменитый фолк-музыкант написал для нее песню. Полагаю, все это чушь собачья, но в ней было что-то такое, что не давало быть в этом абсолютно уверенным. Я хочу сказать, что если бы вы увидели ее в ресторане в Голливуде то, может быть, по-настоящему ей позавидовали бы.
Вполне уверена в себе. Быстро уловила взгляды в комнате, чтобы убедиться, кто на нее смотрит. Она пришла с парнем по имени Митч. Я его не приглашал, просто он был из тех парней, которые уверены, что везде желанные гости. И обычно так оно и бывает. Красивый на манер ковбоя, светло-голубые глаза (словно у сибирского эскимоса) и белые зубы – мечта девчонок, во всяком случае по первому впечатлению. Он поймал меня на том, что я на нее глазею. Я слишком поздно опустил взгляд. Не хотелось, чтобы он думал, будто я неудачник, примазавшийся к чужому свиданию.
Я прогулялся по гостиной, чтобы посмотреть, как идет вечеринка. Наткнулся на Дафни Ганн. Она не простила мне игру в «бутылочку» с ее лучшей подругой, когда она лежала в больнице со сломанной ногой. Во всяком случае, она так говорила. Я знал, что это все чушь собачья. Просто ей больше нравился другой, этот парень, Дэнни Лэнг. На самом деле она, может быть, сама довела свою подругу до этого. Жуть, как я скучал по ней, когда она меня бросила. Пару дней бродил себя не помня, словно больная собака, может быть, даже неделю. А однажды даже разразился слезами в спальне мамы, потому что до меня дошло, вот так, из ничего, что я не смогу больше подъезжать к дому Дафни на велосипеде. Я хочу сказать, что было что-то навязчивое в мысли о том, что то, что я привык делать все время, я не смогу больше делать.
Она пришла со своим новым бойфрендом, парнем с головой забавной формы. Если быть честным, он не был болваном. Просто какой-то чужой парень.
– Кто таков мистер Цилиндрическая Голова? – спросил я.
– Мой новый бойфренд.
– Сукин сын, – сказал я, намекая сам не зная на что.
Она познакомила нас. Я не хотел, чтобы он чувствовал превосходство или что-то в этом роде просто потому, что у него была она, а у меня – нет, так что я разыгрывал свою карту очень осторожно. Подождал немного, прежде чем сказал кое-что забавное, и затем слинял. У меня исключительное чувство времени. Я по-настоящему знаю, как делать такие дела.
К этому времени на вечеринке была тьма народу. Я видел, как Джордж Хара курит у камина. На нем был кардиган с рубашкой, застегнутой доверху. Очень консервативно. Скорее всего, он не так уж часто выходит в свет. В нашей части города никто так не одевается. Английский парень не явился, что было хорошо, потому что мне пришлось бы уделять ему слишком много внимания, поскольку он здесь никого не знал. Но вообще-то я не уверен. Я всегда чувствовал ответственность за то, чтобы все хорошо проводили время. Может быть, это все – чушь собачья. Я хочу сказать, что послушать меня, так удивишься, как они вообще сами себе завязывают шнурки.
Четыре девчонки уселись на полу, их юбки в складку легли между коленей. Они пригласили меня посидеть с ними, но я был слишком неугомонен. Я болтал понемногу то тут, то там и потом двигался дальше. У меня было чертово ощущение, что я ищу кого-то или жду, что что-то случится. Я добрался до конца комнаты, а потом повернул обратно.
Я пошел наверх. Услышал, как мама разговаривает с парочкой ребят у двери ванной комнаты. Но она прекрасно справлялась, так что я предоставил их самим себе. Это большая удача – иметь мать, которая нравится людям. Это делает тебя лучше в чужих глазах. Потом я вспомнил о парочке в подвале. Интересно, вернулись ли они уже обратно.
Я спустился вниз. Открыл дверь подвала, и вам ни за что не догадаться, что я увидел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22