– Самалсон просмотрел заключение и вернул его клерку.
– Зарегистрируйте это как вещественное доказательство под номером один.
– Спасибо, ваша честь, – поблагодарил Хэнк и повернулся к Аддисону.
– Ваше имя, пожалуйста, сэр?
– Чарльз Аддисон.
– Чем вы занимаетесь, мистер Аддисон?
– Я психолог. Я имею ученую степень по психологии.
– Где вы работаете, мистер Аддисон?
– В госпитале «Белльвью». Я состою штатным психологом палаты номер пять по выявлению коэффициента интеллекта личности.
– Что из себя представляет палата номер пять?
– Это палата для юношей.
– Вы давно работаете в психиатрическом отделении госпиталя «Белльвью»?
– Двенадцать лет.
– И много за это время вы проделали психологических тестов?
– Да. Очень много.
– Это верно, что вы провели несколько психологических тестов в отношении Антони Апосто и подготовили заключение, подписанное вашим начальником доктором Дерего?
– Верно.
– Мистер Аддисон, в заключении имеется множество психологических терминов. Могли бы вы объяснить мне некоторые из них?
– Попытаюсь.
– В заключении вы говорите, что во время тестов Апосто дал много ответов, указывающих на слабое восприятие действительности и слабую рассудительность. Что это означает в отношении парня, который, возможно, убил ножом другого парня?
– Ну, это могло бы означать, что для этого молодого человека факт нанесения ножевых ударов не имел реальной связи с окружающей действительностью. Например, кто-то возможно, сказал ему: «Зарезать этого парня ножом – забавно». В этом случае Апосто мог бы ухватиться за мысль, что это забавно. Или, может быть, он неправильно истолковал чьи-то слова, что вызвало в нем ярость, не соответствующую реальному значению сказанного. Короче говоря, мотив его поступка мог совсем не иметь ничего общего с реальной ситуацией. Это и означает слабое восприятие действительности. Его мотивы к тому, чтобы зарезать кого-то ножом, могли быть абсолютно нереальными.
– Понимаю. Как, по-вашему, мистер Аддисон, способен Антони Апосто совершить поступок, который требует предварительной подготовки?
– Нет. Я считаю, что нет. Мы должны исходить из того, что человек, способный что-то заранее запланировать, является личностью с трезвым восприятием действительности. Я сейчас говорю о настоящем плане, вы понимаете.
– О плане, требующем длительной подготовки? Например, план о будущей карьере. План сбережений. Вы это имеете в виду?
– Да.
– Вы слышали Апосто несколько минут тому назад? Слышал.
– Когда я спросил его, что бы он делал завтра, казалось, он не знал, что ответить.
– Ну, это могло быть связано с волнением, что его допрашивает окружной прокурор.
– Несмотря на свое волнение, – спросил Хэнк – разве он не был в состоянии решить, что бы он стал делать завтра?
– Я считаю, что Антони Апосто абсолютно способен составить план на завтра. Из-за своего низкого коэффициента интеллекта, он, возможно, осуществил бы этот план плохо, однако он, бесспорно, мог бы составить такой краткосрочный план.
– Понимаю, – сказал Хэнк. Казалось, что-то его вдруг обеспокоило. – Был ли он способен запланировать убийство Рафаэля Морреза?
– Протест! – пронзительно выкрикнул защитник.
– Ваша честь, был убит парень, – сказал Хэнк, – и я пытаюсь установить, был ли способен, по мнению психологов, один из подсудимых заранее запланировать это убийство. Поскольку преднамеренность является неотъемлемой частью предумышленного убийства и поскольку мы расследуем именно предумышленное убийство…
– Протест отклонен, – сказал Самалсон. – Продолжайте. Мистер Аддисон, будьте любезны отвечать на вопрос.
– Я не верю в то, что он был бы способен заранее разработать план убийства, – ответил Аддисон.
– Мог бы он убить под влиянием импульса?
– Да.
– В припадке сильного гнева?
– Да.
– Знал бы он в этот момент, что он совершает убийство?
В зале суда наступила вдруг мертвая тишина.
– Да, – ответил Аддисон. – Он знал бы, что совершает убийство.
Сидя в конце зала, Кэрин видела, как напряглась спина Хэнка, и моментально поняла, что это был не тот ответ, которого он ожидал.
– Вы знаете, о чем вы говорите?
– Я знаю точно, о чем я говорю. Эмоционально Апосто, возможно, не знал, что он делает, но рассудком он знал, что он делает. Он знал, что нанося удары ножом другому парню, он тем самым совершает преступление.
– Вы знакомы с юридическим определением сумасшествия?
– Да, знаком. Апосто не является сумасшедшим ни в юридическом смысле, ни с точки зрения медицины. Он умственно недоразвитый, но он был способен понимать последствия своего нападения с ножом.
– А как вы это знаете? – сердито спросил Хэнк. – Как вы можете знать, что было на уме у этого парня, когда и если он наносил другому парню удары ножом?
– Я не могу знать этого, но я также не могу клятвенно утверждать, что он не знал, что он делает. Именно это вы хотите, чтобы я сказал, не так ли?
– Я хочу, чтобы вы говорили все то, что считаете нужным сказать, – ответил Хэнк и отвернулся от Аддисона. – Свидетель ваш, – заявил он защите.
Защитник Апосто поднялся.
– Вопросов нет, ваша честь.
Самалсон посмотрел вначале на защиту, а затем на Хэнка.
– Суд удаляется на десятиминутный перерыв, – сказал он быстро, – Мистер Белл, будьте любезны, зайти ко мне в кабинет.
– Суд удаляется на десятиминутный перерыв, – объявил клерк. – Прошу всех встать.
Зрители, свидетели, репортеры, подсудимые и адвокаты – все поднялись, в то время как Самалсон выходил из зада суда. Его мантия развевалась вслед за ним.
– Зачем он хочет видеть папу? – спросила Дженни.
– Не знаю, – ответила Кэрин.
– Ему разрешается это делать? Наедине, без присутствия защитников?
– Это могут неправильно истолковать, но в этом зале – судья Абе, и он может делать здесь все, что считает нужным.
– Мне хотелось бы знать, зачем он хочет видеть папу, – повторила Дженни.
– Садись, Хэнк, – пригласил Самалсон. – Сейчас здесь нет ни судьи, ни окружного прокурора. Сейчас мы только друзья. Ответь мне на один вопрос. Ты хочешь потерять работу?
– Не понимаю, что вы имеете в виду.
– Если у тебя есть сомнения в отношении виновности ребят, тебе следовало бы пойти с этим к окружному прокурору. Ты хочешь, чтобы тебя уволили?
– Нет. Я не хочу, чтобы меня уволили.
– Тогда почему ты не пошел с этим к своему начальству? Или почему не обратился ко мне? Есть много правды в старой пословице, в которой говорится, что уголовное право – это дешевый подвальный магазин, где можно легко договориться о цене на товары. Я уверен, что защита с готовностью пошла бы на сделку с тобой.
– Абе, вы не понимаете. Я делаю то, что я обязан делать.
– И что это такое?
– Давайте скажем так, что у меня есть сомнения.
– На самом деле?
– Это только предположение.
– Это только предположение, потому что ты мне не доверяешь.
– Я доверяю вам, Абе. Но вы судья на этом процессе.
– В данный момент я не судья, а твой друг. Я бы и пальцем не пошевельнул, что бы с тобой ни случилось, если бы я не был твоим другом.
– Когда мы вернемся в зал судебного заседания, вы снова станете судьей.
– Черт возьми, Хэнк, доверься мне. Чего ты пытаешься добиться?
Хэнк глубоко вздохнул.
– Я пытаюсь добиться оправдательного приговора для Апосто и Ди Пэйса и смягчения приговора для Ридона.
– Ради всего святого, почему?
– Я считаю, что это будет правосудием.
– Тогда почему ты не пошел к окружному прокурору? Почему ты не пришел перед началом судебного процесса ко мне?
– Потому, Абе, что впервые в жизни я хочу, чтобы обо мне писали газеты на своих первых страницах.
Самалсон поднялся из-за стола.
– Ты совершаешь самоубийство. Ты себя уничтожаешь.
– Нет.
– Да, черт возьми, да. Тебя уволят, и это так же верно, как то, что я здесь стою. Ты поставишь окружную прокуратуру в глупое и смешное положение. Они не простят этого, Хэнк.
– Мне все равно, если этим я добьюсь…
– Ты ничего этим не добьешься. Ты потеряешь работу, вот и все. И никто больше не захочет иметь с тобой дело.
– Может быть.
– Здесь не может быть никаких «может быть». Произойдет именно так. Я не позволю тебе этого делать. Мы сейчас же прямо отсюда пойдем переговорить с адвокатами.
– Нет, Абе, пожалуйста. Позвольте мне делать так, как я хочу.
– Позволить тебе убить себя. Ты об этом меня просишь? Ты разве не знаешь, что прокуратура решила использовать этих троих ребят в качестве примера? Ты разве не знаешь, что город…
– Я и собираюсь использовать их в качестве примера. Примера людей, Абе, они не мистические существа с другой планеты. Они испуганные, одинокие ребята.
– Скажи это матери Рафаэля Морреза. Психология в этом деле не поможет жертве, Хэнк.
– Да, Абе, не поможет, потому что каждый проклятый – парень, вовлеченный в это убийство, – жертва.
– Закон ясен…
– Это не имеет ничего общего с законом. Черт с ним, с законом! Абе, я юрист, и закон был моей жизнью. Вы это знаете. Но как я могу предъявить обвинение этим троим ребятам, пока не выясню, кто в действительности убил Рафаэля Морреза? А когда я выясню это, закон станет бессмысленным.
– Ты не знаешь, кто убил этого парня?
– Нет, Абе, знаю. Мы все убили его.
– Хэнк, Хэнк…
– Мы все убили его, Абе, потому что мы ничего не делаем. Мы сидим и болтаем об этом, назначаем комиссии и выслушиваем различные точки зрения, хотя все это время знаем, что неправы. У нас уже есть факты, но мы не действуем в соответствии с ними. Вместо этого мы позволяем, чтобы Рафаэль Моррез лишился жизни.
– Итак, что ты собираешься делать? Сию же минуту начать кампанию? В моем суде? Хэнк, ты никогда…
– Вы можете предложить более подходящее время, Абе?
Самалсон покачал головой.
– Это неправильный путь, Хэнк.
– Это правильный и единственный путь. Кто-то же должен встать и закричать! Кого-то же должны услышать!
– Почему, черт возьми, это должен быть ты?
– Я не знаю, почему. Вы думаете, это меня не пугает? Мне было бы легче предстать перед дулом орудия, чем выйти в этот зал суда, и изменить на сто восемьдесят градусов ход моего собственного дела. Но, Абе, если кто-нибудь не сделает этого сейчас, если кто-нибудь не встанет и не положит конец этой проклятой ситуации, то тогда нам уже, возможно, сейчас надо начинать воздвигать баррикады. И в этом случае закон и правосудие потеряют всякий смысл, потому, что миром будут править дикари. Я не хочу воспитывать своего ребенка или детей моего ребенка в лагере варваров. Я не хочу, чтобы их разорвали на части, Абе. Эти ребята слишком важны. Они слишком важны, черт возьми, чтобы ими жертвовать.
В комнате наступила тишина.
После длительного молчания Абе Самалсон сказал:
– Мне хотелось бы быть моложе.
– Абе?…
– Я буду слушать дело беспристрастно. Не жди от меня никаких поблажек.
– Вы меня хорошо знаете, Абе.
– Ты собираешься перерезать себе горло.
– Может быть.
– Хорошо, хорошо, – вздохнул Самалсон. – Идем отсюда, пока они не обвинили нас в сговоре. – У двери, положив руку на плечо Хэнка, он помешкал. – Желаю удачи, – сказал он, – тебе она понадобится.
Первым свидетелем, которого вызвал Хэнк после перерыва, была Анджела Ругиелло.
Девушка нерешительно заняла свидетельское место, оглядывая зал суда испуганными карими глазами. На ней было зеленое платье и туфли на высоких каблуках. Как только она села, она тут же скромно натянула юбку на коленях.
– Пожалуйста, будьте любезны взглянуть в ту сторону, где сидят подсудимые. Вы знаете этих троих ребят? – спросил Хэнк.
– Да, – очень тихо ответила она.
– Вы боитесь, мисс Ругиелло?
– Немного.
– Я читал в газетах, что вы получили записку, предостерегающую вас от дачи свидетельских показаний. Это правда?
– Да.
– Но вы только что принесли присягу говорить суду правду, всю правду и ничего, кроме правды. И вы будете это делать?
– Да.
– Хорошо. Вы видели этих троих ребят вечером десятого июля?
– Да. Я видела их.
– Что они делали?
– Они бежали.
– У них было что-нибудь в руках?
– Да.
– Что у них было в руках?
– Ножи.
– Откуда вы знаете?
– Они отдали их мне.
Хэнк подошел к своему столу, взял три ножа и сказал:
– Если суд не возражает, я хотел бы, чтобы эти ножи приобщили к делу как вещественные доказательства.
– Зарегистрируйте эти ножи как вещественные доказательства под номерами два, три и четыре, – распорядился Самалсон.
– Это те самые ножи, мисс Ругиелло, которые дали вам трое ребят вечером десятого июля?
Анджело Ругиелло внимательно осмотрела ножи.
– Да. Это те самые ножи.
– Вы помните, какой парень какой нож вам дал?
– Нет. Все случилось так быстро. Я просто взяла у них ножи и принесла их домой.
– На этих ножах была кровь?
– Да.
– На всех этих ножах?
– Да.
– Что вы сделали с этими ножами, когда принесли их домой?
– Я положила их в бумажный пакет и засунула в дальний угол ящика своего стола.
– Вы не мыли эти ножи?
– Нет, я не мыла их.
– Разрешите мне уточнить, мисс Ругиелло. Вы не вымыли ни одного из этих ножей, это верно?
– Верно.
– Таким образом, позднее, когда вы передали эти ножи полиции, они были в том же самом состоянии, в каком вы получили их от этих ребят, правильно?
– Правильно. Я ничего с ними не делала.
– У меня больше нет вопросов.
– Вы можете продолжать допрос, – сказал Самалсон.
Рандольф, один из защитников, приблизился к свидетельскому креслу.
– Мисс Ругиелло, – сказал он, – вы уверены, что трое ребят, которые дали вам эти ножи, были Артур Ридон, Антони Апосто и Даниель Ди Пейс?
– Да, уверена.
– Как вы можете быть уверены?
– Я знаю их, разве не так?
– Да, но разве в тот вечер не было темно?
– Было не так уж темно, чтобы я не могла их разглядеть.
– Но было темно, не так ли?
– Ночь еще не наступила, поэтому не было так темно, как ночью.
– Но было темно.
– Только потому, что пошел дождь.
– И в этой темноте не могли вы перепутать этих троих ребят, которые, как утверждается, передали вам эти ножи, с какими-нибудь другими ребятами?
– Нет. Я не могла перепутать. Это были они. Как я могла перепутать их с кем-нибудь, если я разговаривала с ними?
– Понимаю. Кто дал вам первый нож?
– Я не помню.
– Это был Ридон?
– Я не помню. Все произошло так быстро.
– Это был Ди Пэйс?
– Я вам сказала, я не помню.
– Однако вы помните, что именно эти трое ребят дали вам ножи? Вы в этом уверены. Но вы не совсем уверены, кто дал вам эти ножи, не так ли?
– Протест! Защитник пытается извратить показания свидетеля. Она уже сказала, что эти ножи ей дали Ридон, Ди Пейс и Апосто. Она просто не помнит, в какой последовательности ей были отданы эти ножи.
– Протест удовлетворен.
– У меня нет больше вопросов, – сказал Рандольф.
– Вызовите Даниеля Ди Пэйса.
Дэнни поднялся со своего места и взглянул на защитников. Те кивнули в знак согласия, и он нерешительно направился к свидетельскому месту. На нем был темно-коричневый костюм. В его рыжих волосах запутались солнечные лучи, струившиеся через высокие окна зала суда. Клерк привел его к присяге, и он сел, вытирая о брюки ладони рук. Хэнк подошел к нему. Некоторое время они молча изучали друг друга.
– Ты Дэнни Ди Пэйс?
– Да.
– Ты знаешь, не правда ли, Дэнни, что тебя обвиняют в предумышленном убийстве, и, если присяжные сочтут тебя виновным, ты можешь попасть на электрический стул? Ты знаешь об этом: не так ли?
– Да, знаю.
Хэнк взял ножи и протянул их Дэнни.
– Узнаешь эти ножи?
– Нет.
– Ты находишься под присягой, Дэнни! – рявкнул Хэнк. – Не добавляй лжесвидетельство к выдвинутому против тебя обвинению.
– Это что-нибудь похуже, чем предумышленное убийство?
– Посмотри на эти ножи. Ты узнаешь их?
– Нет. Я их не узнаю.
– Это те самые ножи, которыми был убит Рафаэль Моррез. Теперь ты узнаешь их и не ври мне. Я не хочу слышать ложь.
– Протест! Свидетеля запугивают.
– Протест отклонен!
– Ты узнаешь эти ножи или ты их не узнаешь?
Дэнни заколебался.
– Хорошо, – сказал он наконец. – Думаю, что, возможно, я узнаю их.
– Без всякого «возможно». Да или нет? Узнаешь ты их или не узнаешь?
– Хорошо, да. Узнаю.
– Который из них твой?
– Я не помню. Почему вы думаете, что я должен помнить?
Хэнк протянул один из ножей.
– Этот? – Не знаю.
– Посмотри на него! – Я смотрю. – Это твой нож?
– Не знаю.
– Чей это нож? У него черная ручка с серебряной кнопкой. У твоего ножа черная ручка?
– Нет, не думаю.
– Тогда это не твой нож. Правильно?
– Вероятно.
– Да, или нет? Это твой нож или это не твой нож?
– Хорошо, нет. Это не мой нож.
Хэнк вздохнул.
– Спасибо. Теперь как в отношении другого ножа с перламутровой ручкой? Он твой?
– Нет.
– Эти два первых ножа не твои, правильно?
– Правильно.
– В таком случае этот последний нож твой, это тоже правильно, не так ли?
– Я не уверен.
– Хорошо, посмотри на него. Посмотри как следует и затем скажи мне, тот ли это нож, которым ты пользовался десятого июля?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
– Зарегистрируйте это как вещественное доказательство под номером один.
– Спасибо, ваша честь, – поблагодарил Хэнк и повернулся к Аддисону.
– Ваше имя, пожалуйста, сэр?
– Чарльз Аддисон.
– Чем вы занимаетесь, мистер Аддисон?
– Я психолог. Я имею ученую степень по психологии.
– Где вы работаете, мистер Аддисон?
– В госпитале «Белльвью». Я состою штатным психологом палаты номер пять по выявлению коэффициента интеллекта личности.
– Что из себя представляет палата номер пять?
– Это палата для юношей.
– Вы давно работаете в психиатрическом отделении госпиталя «Белльвью»?
– Двенадцать лет.
– И много за это время вы проделали психологических тестов?
– Да. Очень много.
– Это верно, что вы провели несколько психологических тестов в отношении Антони Апосто и подготовили заключение, подписанное вашим начальником доктором Дерего?
– Верно.
– Мистер Аддисон, в заключении имеется множество психологических терминов. Могли бы вы объяснить мне некоторые из них?
– Попытаюсь.
– В заключении вы говорите, что во время тестов Апосто дал много ответов, указывающих на слабое восприятие действительности и слабую рассудительность. Что это означает в отношении парня, который, возможно, убил ножом другого парня?
– Ну, это могло бы означать, что для этого молодого человека факт нанесения ножевых ударов не имел реальной связи с окружающей действительностью. Например, кто-то возможно, сказал ему: «Зарезать этого парня ножом – забавно». В этом случае Апосто мог бы ухватиться за мысль, что это забавно. Или, может быть, он неправильно истолковал чьи-то слова, что вызвало в нем ярость, не соответствующую реальному значению сказанного. Короче говоря, мотив его поступка мог совсем не иметь ничего общего с реальной ситуацией. Это и означает слабое восприятие действительности. Его мотивы к тому, чтобы зарезать кого-то ножом, могли быть абсолютно нереальными.
– Понимаю. Как, по-вашему, мистер Аддисон, способен Антони Апосто совершить поступок, который требует предварительной подготовки?
– Нет. Я считаю, что нет. Мы должны исходить из того, что человек, способный что-то заранее запланировать, является личностью с трезвым восприятием действительности. Я сейчас говорю о настоящем плане, вы понимаете.
– О плане, требующем длительной подготовки? Например, план о будущей карьере. План сбережений. Вы это имеете в виду?
– Да.
– Вы слышали Апосто несколько минут тому назад? Слышал.
– Когда я спросил его, что бы он делал завтра, казалось, он не знал, что ответить.
– Ну, это могло быть связано с волнением, что его допрашивает окружной прокурор.
– Несмотря на свое волнение, – спросил Хэнк – разве он не был в состоянии решить, что бы он стал делать завтра?
– Я считаю, что Антони Апосто абсолютно способен составить план на завтра. Из-за своего низкого коэффициента интеллекта, он, возможно, осуществил бы этот план плохо, однако он, бесспорно, мог бы составить такой краткосрочный план.
– Понимаю, – сказал Хэнк. Казалось, что-то его вдруг обеспокоило. – Был ли он способен запланировать убийство Рафаэля Морреза?
– Протест! – пронзительно выкрикнул защитник.
– Ваша честь, был убит парень, – сказал Хэнк, – и я пытаюсь установить, был ли способен, по мнению психологов, один из подсудимых заранее запланировать это убийство. Поскольку преднамеренность является неотъемлемой частью предумышленного убийства и поскольку мы расследуем именно предумышленное убийство…
– Протест отклонен, – сказал Самалсон. – Продолжайте. Мистер Аддисон, будьте любезны отвечать на вопрос.
– Я не верю в то, что он был бы способен заранее разработать план убийства, – ответил Аддисон.
– Мог бы он убить под влиянием импульса?
– Да.
– В припадке сильного гнева?
– Да.
– Знал бы он в этот момент, что он совершает убийство?
В зале суда наступила вдруг мертвая тишина.
– Да, – ответил Аддисон. – Он знал бы, что совершает убийство.
Сидя в конце зала, Кэрин видела, как напряглась спина Хэнка, и моментально поняла, что это был не тот ответ, которого он ожидал.
– Вы знаете, о чем вы говорите?
– Я знаю точно, о чем я говорю. Эмоционально Апосто, возможно, не знал, что он делает, но рассудком он знал, что он делает. Он знал, что нанося удары ножом другому парню, он тем самым совершает преступление.
– Вы знакомы с юридическим определением сумасшествия?
– Да, знаком. Апосто не является сумасшедшим ни в юридическом смысле, ни с точки зрения медицины. Он умственно недоразвитый, но он был способен понимать последствия своего нападения с ножом.
– А как вы это знаете? – сердито спросил Хэнк. – Как вы можете знать, что было на уме у этого парня, когда и если он наносил другому парню удары ножом?
– Я не могу знать этого, но я также не могу клятвенно утверждать, что он не знал, что он делает. Именно это вы хотите, чтобы я сказал, не так ли?
– Я хочу, чтобы вы говорили все то, что считаете нужным сказать, – ответил Хэнк и отвернулся от Аддисона. – Свидетель ваш, – заявил он защите.
Защитник Апосто поднялся.
– Вопросов нет, ваша честь.
Самалсон посмотрел вначале на защиту, а затем на Хэнка.
– Суд удаляется на десятиминутный перерыв, – сказал он быстро, – Мистер Белл, будьте любезны, зайти ко мне в кабинет.
– Суд удаляется на десятиминутный перерыв, – объявил клерк. – Прошу всех встать.
Зрители, свидетели, репортеры, подсудимые и адвокаты – все поднялись, в то время как Самалсон выходил из зада суда. Его мантия развевалась вслед за ним.
– Зачем он хочет видеть папу? – спросила Дженни.
– Не знаю, – ответила Кэрин.
– Ему разрешается это делать? Наедине, без присутствия защитников?
– Это могут неправильно истолковать, но в этом зале – судья Абе, и он может делать здесь все, что считает нужным.
– Мне хотелось бы знать, зачем он хочет видеть папу, – повторила Дженни.
– Садись, Хэнк, – пригласил Самалсон. – Сейчас здесь нет ни судьи, ни окружного прокурора. Сейчас мы только друзья. Ответь мне на один вопрос. Ты хочешь потерять работу?
– Не понимаю, что вы имеете в виду.
– Если у тебя есть сомнения в отношении виновности ребят, тебе следовало бы пойти с этим к окружному прокурору. Ты хочешь, чтобы тебя уволили?
– Нет. Я не хочу, чтобы меня уволили.
– Тогда почему ты не пошел с этим к своему начальству? Или почему не обратился ко мне? Есть много правды в старой пословице, в которой говорится, что уголовное право – это дешевый подвальный магазин, где можно легко договориться о цене на товары. Я уверен, что защита с готовностью пошла бы на сделку с тобой.
– Абе, вы не понимаете. Я делаю то, что я обязан делать.
– И что это такое?
– Давайте скажем так, что у меня есть сомнения.
– На самом деле?
– Это только предположение.
– Это только предположение, потому что ты мне не доверяешь.
– Я доверяю вам, Абе. Но вы судья на этом процессе.
– В данный момент я не судья, а твой друг. Я бы и пальцем не пошевельнул, что бы с тобой ни случилось, если бы я не был твоим другом.
– Когда мы вернемся в зал судебного заседания, вы снова станете судьей.
– Черт возьми, Хэнк, доверься мне. Чего ты пытаешься добиться?
Хэнк глубоко вздохнул.
– Я пытаюсь добиться оправдательного приговора для Апосто и Ди Пэйса и смягчения приговора для Ридона.
– Ради всего святого, почему?
– Я считаю, что это будет правосудием.
– Тогда почему ты не пошел к окружному прокурору? Почему ты не пришел перед началом судебного процесса ко мне?
– Потому, Абе, что впервые в жизни я хочу, чтобы обо мне писали газеты на своих первых страницах.
Самалсон поднялся из-за стола.
– Ты совершаешь самоубийство. Ты себя уничтожаешь.
– Нет.
– Да, черт возьми, да. Тебя уволят, и это так же верно, как то, что я здесь стою. Ты поставишь окружную прокуратуру в глупое и смешное положение. Они не простят этого, Хэнк.
– Мне все равно, если этим я добьюсь…
– Ты ничего этим не добьешься. Ты потеряешь работу, вот и все. И никто больше не захочет иметь с тобой дело.
– Может быть.
– Здесь не может быть никаких «может быть». Произойдет именно так. Я не позволю тебе этого делать. Мы сейчас же прямо отсюда пойдем переговорить с адвокатами.
– Нет, Абе, пожалуйста. Позвольте мне делать так, как я хочу.
– Позволить тебе убить себя. Ты об этом меня просишь? Ты разве не знаешь, что прокуратура решила использовать этих троих ребят в качестве примера? Ты разве не знаешь, что город…
– Я и собираюсь использовать их в качестве примера. Примера людей, Абе, они не мистические существа с другой планеты. Они испуганные, одинокие ребята.
– Скажи это матери Рафаэля Морреза. Психология в этом деле не поможет жертве, Хэнк.
– Да, Абе, не поможет, потому что каждый проклятый – парень, вовлеченный в это убийство, – жертва.
– Закон ясен…
– Это не имеет ничего общего с законом. Черт с ним, с законом! Абе, я юрист, и закон был моей жизнью. Вы это знаете. Но как я могу предъявить обвинение этим троим ребятам, пока не выясню, кто в действительности убил Рафаэля Морреза? А когда я выясню это, закон станет бессмысленным.
– Ты не знаешь, кто убил этого парня?
– Нет, Абе, знаю. Мы все убили его.
– Хэнк, Хэнк…
– Мы все убили его, Абе, потому что мы ничего не делаем. Мы сидим и болтаем об этом, назначаем комиссии и выслушиваем различные точки зрения, хотя все это время знаем, что неправы. У нас уже есть факты, но мы не действуем в соответствии с ними. Вместо этого мы позволяем, чтобы Рафаэль Моррез лишился жизни.
– Итак, что ты собираешься делать? Сию же минуту начать кампанию? В моем суде? Хэнк, ты никогда…
– Вы можете предложить более подходящее время, Абе?
Самалсон покачал головой.
– Это неправильный путь, Хэнк.
– Это правильный и единственный путь. Кто-то же должен встать и закричать! Кого-то же должны услышать!
– Почему, черт возьми, это должен быть ты?
– Я не знаю, почему. Вы думаете, это меня не пугает? Мне было бы легче предстать перед дулом орудия, чем выйти в этот зал суда, и изменить на сто восемьдесят градусов ход моего собственного дела. Но, Абе, если кто-нибудь не сделает этого сейчас, если кто-нибудь не встанет и не положит конец этой проклятой ситуации, то тогда нам уже, возможно, сейчас надо начинать воздвигать баррикады. И в этом случае закон и правосудие потеряют всякий смысл, потому, что миром будут править дикари. Я не хочу воспитывать своего ребенка или детей моего ребенка в лагере варваров. Я не хочу, чтобы их разорвали на части, Абе. Эти ребята слишком важны. Они слишком важны, черт возьми, чтобы ими жертвовать.
В комнате наступила тишина.
После длительного молчания Абе Самалсон сказал:
– Мне хотелось бы быть моложе.
– Абе?…
– Я буду слушать дело беспристрастно. Не жди от меня никаких поблажек.
– Вы меня хорошо знаете, Абе.
– Ты собираешься перерезать себе горло.
– Может быть.
– Хорошо, хорошо, – вздохнул Самалсон. – Идем отсюда, пока они не обвинили нас в сговоре. – У двери, положив руку на плечо Хэнка, он помешкал. – Желаю удачи, – сказал он, – тебе она понадобится.
Первым свидетелем, которого вызвал Хэнк после перерыва, была Анджела Ругиелло.
Девушка нерешительно заняла свидетельское место, оглядывая зал суда испуганными карими глазами. На ней было зеленое платье и туфли на высоких каблуках. Как только она села, она тут же скромно натянула юбку на коленях.
– Пожалуйста, будьте любезны взглянуть в ту сторону, где сидят подсудимые. Вы знаете этих троих ребят? – спросил Хэнк.
– Да, – очень тихо ответила она.
– Вы боитесь, мисс Ругиелло?
– Немного.
– Я читал в газетах, что вы получили записку, предостерегающую вас от дачи свидетельских показаний. Это правда?
– Да.
– Но вы только что принесли присягу говорить суду правду, всю правду и ничего, кроме правды. И вы будете это делать?
– Да.
– Хорошо. Вы видели этих троих ребят вечером десятого июля?
– Да. Я видела их.
– Что они делали?
– Они бежали.
– У них было что-нибудь в руках?
– Да.
– Что у них было в руках?
– Ножи.
– Откуда вы знаете?
– Они отдали их мне.
Хэнк подошел к своему столу, взял три ножа и сказал:
– Если суд не возражает, я хотел бы, чтобы эти ножи приобщили к делу как вещественные доказательства.
– Зарегистрируйте эти ножи как вещественные доказательства под номерами два, три и четыре, – распорядился Самалсон.
– Это те самые ножи, мисс Ругиелло, которые дали вам трое ребят вечером десятого июля?
Анджело Ругиелло внимательно осмотрела ножи.
– Да. Это те самые ножи.
– Вы помните, какой парень какой нож вам дал?
– Нет. Все случилось так быстро. Я просто взяла у них ножи и принесла их домой.
– На этих ножах была кровь?
– Да.
– На всех этих ножах?
– Да.
– Что вы сделали с этими ножами, когда принесли их домой?
– Я положила их в бумажный пакет и засунула в дальний угол ящика своего стола.
– Вы не мыли эти ножи?
– Нет, я не мыла их.
– Разрешите мне уточнить, мисс Ругиелло. Вы не вымыли ни одного из этих ножей, это верно?
– Верно.
– Таким образом, позднее, когда вы передали эти ножи полиции, они были в том же самом состоянии, в каком вы получили их от этих ребят, правильно?
– Правильно. Я ничего с ними не делала.
– У меня больше нет вопросов.
– Вы можете продолжать допрос, – сказал Самалсон.
Рандольф, один из защитников, приблизился к свидетельскому креслу.
– Мисс Ругиелло, – сказал он, – вы уверены, что трое ребят, которые дали вам эти ножи, были Артур Ридон, Антони Апосто и Даниель Ди Пейс?
– Да, уверена.
– Как вы можете быть уверены?
– Я знаю их, разве не так?
– Да, но разве в тот вечер не было темно?
– Было не так уж темно, чтобы я не могла их разглядеть.
– Но было темно, не так ли?
– Ночь еще не наступила, поэтому не было так темно, как ночью.
– Но было темно.
– Только потому, что пошел дождь.
– И в этой темноте не могли вы перепутать этих троих ребят, которые, как утверждается, передали вам эти ножи, с какими-нибудь другими ребятами?
– Нет. Я не могла перепутать. Это были они. Как я могла перепутать их с кем-нибудь, если я разговаривала с ними?
– Понимаю. Кто дал вам первый нож?
– Я не помню.
– Это был Ридон?
– Я не помню. Все произошло так быстро.
– Это был Ди Пэйс?
– Я вам сказала, я не помню.
– Однако вы помните, что именно эти трое ребят дали вам ножи? Вы в этом уверены. Но вы не совсем уверены, кто дал вам эти ножи, не так ли?
– Протест! Защитник пытается извратить показания свидетеля. Она уже сказала, что эти ножи ей дали Ридон, Ди Пейс и Апосто. Она просто не помнит, в какой последовательности ей были отданы эти ножи.
– Протест удовлетворен.
– У меня нет больше вопросов, – сказал Рандольф.
– Вызовите Даниеля Ди Пэйса.
Дэнни поднялся со своего места и взглянул на защитников. Те кивнули в знак согласия, и он нерешительно направился к свидетельскому месту. На нем был темно-коричневый костюм. В его рыжих волосах запутались солнечные лучи, струившиеся через высокие окна зала суда. Клерк привел его к присяге, и он сел, вытирая о брюки ладони рук. Хэнк подошел к нему. Некоторое время они молча изучали друг друга.
– Ты Дэнни Ди Пэйс?
– Да.
– Ты знаешь, не правда ли, Дэнни, что тебя обвиняют в предумышленном убийстве, и, если присяжные сочтут тебя виновным, ты можешь попасть на электрический стул? Ты знаешь об этом: не так ли?
– Да, знаю.
Хэнк взял ножи и протянул их Дэнни.
– Узнаешь эти ножи?
– Нет.
– Ты находишься под присягой, Дэнни! – рявкнул Хэнк. – Не добавляй лжесвидетельство к выдвинутому против тебя обвинению.
– Это что-нибудь похуже, чем предумышленное убийство?
– Посмотри на эти ножи. Ты узнаешь их?
– Нет. Я их не узнаю.
– Это те самые ножи, которыми был убит Рафаэль Моррез. Теперь ты узнаешь их и не ври мне. Я не хочу слышать ложь.
– Протест! Свидетеля запугивают.
– Протест отклонен!
– Ты узнаешь эти ножи или ты их не узнаешь?
Дэнни заколебался.
– Хорошо, – сказал он наконец. – Думаю, что, возможно, я узнаю их.
– Без всякого «возможно». Да или нет? Узнаешь ты их или не узнаешь?
– Хорошо, да. Узнаю.
– Который из них твой?
– Я не помню. Почему вы думаете, что я должен помнить?
Хэнк протянул один из ножей.
– Этот? – Не знаю.
– Посмотри на него! – Я смотрю. – Это твой нож?
– Не знаю.
– Чей это нож? У него черная ручка с серебряной кнопкой. У твоего ножа черная ручка?
– Нет, не думаю.
– Тогда это не твой нож. Правильно?
– Вероятно.
– Да, или нет? Это твой нож или это не твой нож?
– Хорошо, нет. Это не мой нож.
Хэнк вздохнул.
– Спасибо. Теперь как в отношении другого ножа с перламутровой ручкой? Он твой?
– Нет.
– Эти два первых ножа не твои, правильно?
– Правильно.
– В таком случае этот последний нож твой, это тоже правильно, не так ли?
– Я не уверен.
– Хорошо, посмотри на него. Посмотри как следует и затем скажи мне, тот ли это нож, которым ты пользовался десятого июля?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21