– подумал он. – Я веду себя как человек, который устал закручивать гайки на сборочном конвейере. На самом деле я вполне доволен своей работой. Я компетентный юрист, и мне не требуются газетная реклама и громкое признание. У меня нет политического честолюбия, и я работаю в окружной прокуратуре не потому, что я преданная посредственность, а потому, что мне нравится, как я полагаю, сама идея представлять народ этого штата. В таком случае, что же происходит? – подумал он и повернулся в кресле лицом к окнам, за которыми виднелось голубое небо. – Ничего плохого нет, кроме этого неба, – решил он. – Всему виной раскаленное небо. Оно заставляет человека думать о яхтах и пляжах».
Улыбнувшись, он снова повернулся лицом к столу, снял телефонную трубку, позвонил в машинописное бюро. До прихода машинистки он начал перечитывать свои записи, делая небольшие поправки на первых страницах, и по мере чтения понял, что вносит крупные изменения. Он взглянул на часы. Уже десять, а машинистки все еще не было. Он снова позвонил в бюро и попросил вместо машинистки прислать стенографистку. Вдруг оказалось, что до завтрашнего судебного процесса надо сделать уйму дел, и он усомнился, сумеет ли их завершить к пяти часам.
Он освободился только в шесть часов.
К тому времени небо уже угрожающе потемнело.
ГЛАВА II
Пахло грозой.
Весь день в городе, как в доменной печи, нарастала жара. Сейчас, в семь тридцать вечера, над горизонтом нависли зловещие черные тучи, создавая своего рода ночь без звезд. На темном небе мнимой ночи вырисовывались резко обозначенные силуэты, – величественное очертание Нью-Йорка.
В домах зажглись огни, и освещенные продолговатые проемы окон, словно зияющие раны, пронизывали силуэт города. С противоположного берега реки из штата Нью-Джерси доносились отдаленные раскаты грома. Слабые вспышки молний, словно трассирующие снаряды, прорезали небо в поисках несуществующей цели.
Когда пойдет дождь, он пронесется над Гудзоном, хлестнет по жилым домам на Риверсайд Драйв с их привратниками и лифтерами, с их непристойностями, нацарапанными на стенах вестибюлей, хлестнет по домам, в которых когда-то жили аристократы. Дальше дождь будет неудержимо двигаться на восток, беспрепятственно проносясь через негритянский Гарлем, затем через испанский Гарлем, мчась к противоположному берегу острова, к реке Ист-Ривер, омывая на своем пути улицы итальянского Гарлема…
В итальянском Гарлеме люди сидели на ступеньках крылец, выходивших на улицу, и говорили о бейсбольной команде «Янкиз» и командах-ренегатах «Джайантс» и «Доджаз». На женщинах надеты цветастые домашние платья, а на мужчинах – спортивные рубашки с короткими рукавами.
Днем по улицам проезжали поливочные машины из санитарного управления муниципалитета, но солнце вновь раскалило асфальт, вернув на улицу невыносимую жару и духоту. Сейчас солнце скрылось, однако жара осталась, и люди, потягивая холодное пиво из запотевших жестяных банок, поглядывали на небо, желая, чтобы скорее пошел дождь. Прежде чем начнется дождь, подует прохладный ветер. Он промчится по улице, подхватывая брошенные газеты и поднимая подолы юбок. Прежде чем начнется дождь, в воздухе почувствуется свежий, чистый запах надвигающейся грозы, запах освежающей чистоты.
Прежде чем начнется дождь, будет совершено убийство.
Улица была длинной. Беря свое начало у реки Ист-Ривер, эта улица, прямая, как шашлычный шампур, устремлялась на запад, пересекая весь остров Манхэттен. На этой улице жили итальянцы, пуэрториканцы и негры, и их районы переходили из одного в другой так, что между ними терялись всякие географические границы. Это была очень длинная улица. Она проходила через самое сердце острова, с геометрической точностью устремляясь к дождевым облакам, нависшим над Гудзоном.
Трое вышли на улицу.
В полдень, передаваемый из уст в уста, пронесся слух: «Военные действия возобновляются». И вот трое высоких парней вышли на улицу. Они быстро и без опаски прошли Третью авеню, где была демонтирована эстакадная железная дорога, затем Легсингтон авеню, пошли более осторожно, приближаясь к парку и проходя под одной из арок, поддерживающих рельсовые пути надземки, и затем, подобно вихрю, ворвались на улицу. Их армейские ботинки стучали по мостовой, кулаки были крепко сжаты, и в каждом сквозило возбуждение, готовое взорвать их изнутри, чтобы выпустить накопившуюся ярость. Самый высокий из них выхватил нож, и его лезвие сверкнуло в слабом свете, а затем появилось еще два.
При виде этого какая-то девушка крикнула: «Берегись!», – и тогда один из парней гаркнул: «Заткнись, ты, грязная пуэрториканская шлюха!» Сидевший на ступенях парень повернул голову на звуки чистой без акцента английской речи и быстро встал. «Вот один из них!» – крикнул кто-то, а другой рявкнул: «Режь его!» Парень поднял невидящее лицо. Сверкнуло лезвие. Нож вонзился в живот, распарывая его снизу вверх. Теперь вонзились два других ножа, распарывая тело и нанося удары до тех пор, пока парень не упал на тротуар. Кровь, словно первые капли дождя, брызнула на мостовую. С противоположного конца улицы к пришельцам бежали четверо ребят.
«Бежим!» – раздался крик, и трое парней нырнули под железнодорожные пути и все бежали и бежали, и вдруг пошел дождь.
Он безжалостно барабанил по свернувшемуся около ступеней крыльца телу, размывая густую красную кровь, бегущую из распоротого живота, и унося ее в сточную канаву.
Когда меньше чем за четыре квартала от этого места полиция схватила убийц, парень был уже мертв.
Детектив лейтенант Ганнисон был высоким худым человеком с соломенного цвета волосами и серо-голубыми глазами. В юности он очень страдал он прыщей и лицо у него было изрытое, словно после оспы.
Он возглавлял сыскное отделение двадцать седьмого полицейского участка, через который тянулась эта длинная улица. Фактически его полномочия кончались на Пятой авеню, а точнее говоря, у белой линии, проходившей посредине Пятой авеню в испанском Гарлеме. В его отделении было восемнадцать человек, и он любил называть Гарлем «сточной ямой порока» – эту фразу он как-то услышал и постоянно повторял ее с непреклонной силой ложной убежденности. Лейтенант был не очень-то далеким человеком. Однажды он приобрел книгу «Преступление и наказание», думал что это поможет ему в работе, но после недели утомительного и мучительного чтения отложил ее с еще большей уверенностью, что никто в мире не может сказать ему ничего нового о преступлении и наказании. Лучшим учителем, которого когда-либо мог иметь детектив, был сам Гарлем, а Ганнисон работал в Гарлеме уже двадцать четыре года. Он знал здесь все, что можно было знать об этой «сточной яме порока», все видел собственными глазами, ощущал и осязал. Трое парней, стоявшие сейчас перед ним в комнате сыскного отделения, были не хуже и не лучше сотен других преступников, которых ему пришлось видеть за свои двадцать четыре года службы. Для лейтенанта Ганнисона молодость не являлась аргументом для снисходительности. Преступник есть преступник, а молодой преступник отличался от взрослого преступника только меньшим опытом. Ганнисон стоял перед этими ребятами, испытывая только досаду, что его вызвали из дома и оторвали от газеты, которую он любил читать после ужина. Ребят привел в полицейский участок задержавший их офицер, и после того, как он вместе с дежурным офицером зарегистрировал фамилии ребят, тут же поднялся наверх в сыскное отделение, занимавшее весь верхний этаж. Он сообщил Майклу Ларсену, что было совершено убийство, и Ларсен, возглавлявший группу из трех детективов по задержанию преступников, которая находилась на дежурстве в сыскном отделении с шести вечера до восьми утра, вызвал лейтенанта, прежде чем позвонить в окружную прокуратуру.
Помощник окружного прокурора, молодой блондин, был уже в полицейском участке, когда пришел Ганнисон. Поскольку вопрос шел об убийстве, он предусмотрительно захватил с собой стенографиста из бюро по делам убийств при окружной прокуратуре. Ганнисон о чем-то шепотом посовещался с Ларсеном и затем подошел к ребятам.
– Итак, – сказал он, глядя на листок бумаги, – кто из вас Дэнни Ди Пэйс?
Ребята замялись. Позади них по оконным стеклам монотонно барабанил дождь. С первыми каплями дождя сразу же наступила настоящая ночь. На улице зажглись неоновые лампы, и их свет пятнами отражался в окнах. В комнате стояла необычная тишина, и слышно было только, как за окнами на улице хлестал по асфальту дождь.
– Вы меня слышите? – сказал Ганнисон.
Ребята молчали. Самый высокий из них – могучего телосложения стоял посредине, образуя, в силу своего роста, естественную вершину треугольника. Ганнисон подошел к нему поближе.
– Ты Дэнни Ди Пэйс?
– Нет.
– Тогда как тебя зовут?
– Меня зовут Артур Ридон, – ответил он.
– Сколько тебе лет, Артур?
– Семнадцать.
Лейтенант утвердительно кивнул. Затем повернулся рыжеволосому парню слева от Ридона.
– А тебя как зовут?
– Ди Пэйс.
– Почему ты не сказал об этом, когда я спрашивал?
– Мне еще пятнадцать лет, – ответил Ди Пэйс – Шестнадцать будет только в сентябре. Вы не можете держать меня здесь. Вы даже не имеете право меня допрашивать. Я малолетний преступник. Я знаю свои права.
Ганнисон с язвительной ухмылкой кивнул в сторону помощника окружного прокурора.
– Среди нас появился юрист, – сказал он. – У меня есть для тебя новость, сынок, и тебе следует выслушать ее внимательно. В штате Нью-Йорк максимальный возраст для малолетних преступников шестнадцать лет…
– А я что вам сказал…
– Помолчи и слушай! – оборвал Ганнисон. – Свод законов штата Нью-Йорк гласит, что малолетним преступником считается ребенок, нарушивший какой-либо закон или постановление местного муниципалитета или совершивший любой другой проступок, который, если он совершен взрослым, считается серьезным преступлением, за исключением – и запомни это, сынок, – за исключением, если ребенок пятнадцати лет совершил проступок, за который взрослые караются смертной казнью или пожизненным заключением. А убийство, знаешь ты это или нет…
– Извините меня, лейтенант, – твердо вмешался помощник прокурора.
– Да? – упираясь руками в бедра, Ганнисон обернулся к молодому человеку.
– Я не хочу прерывать ваш допрос, но, по правде говоря, парень еще ни в чем не был обвинен.
С минуту Ганнисон молчал, сравнивая свои годы работы в полиции и неопытность молодого человека, а также разницу в своем и его чине. Затем спокойно сказал:
– Было совершено убийство.
– Совершенно верно. И парня привели сюда для допроса в связи с этим убийством. Он еще не был зарегистрирован ни как обвиняемый, ни как свидетель. Кроме того, вы упустили важную часть уголовного кодекса.
– Разве? – сказал Ганнисон, надеясь, что в его голосе не очень был заметен сарказм.
– Да. Вы забыли упомянуть, что судья может издать приказ о передаче дела в суд для несовершеннолетних.
– Факт остается фактом, – монотонно продолжал Ганнисон, – убийство является преступлением, которое карается смертной казнью или пожизненным заключением, и я не позволю, чтобы какой-то пятнадцатилетний сопляк поучал меня. – Он пристально взглянул на помощника окружного прокурора, словно желая дать понять, что он не потерпит этого и со стороны сопляков двадцати пяти лет. Казалось, это не произвело на молодого человека никакого впечатления.
– Могу я с вами поговорить минуту наедине, лейтенант? – спросил он.
– Конечно, – ответил Ганнисон. В его глазах был виден сдерживаемый гнев. Он важно прошел к одному из столов за барьерной перегородкой, отделявшей полицейскую комнату от коридора. – В чем дело? – спросил он.
Помощник окружного прокурора протянул руку.
– Мне кажется, мы не знакомы. Моя фамилия Соумз, – представился он.
– Рад познакомиться, – заученно сказал Ганнисон.
– В отношении процедуры допроса, – начал Соумз. – Я только хочу предвосхитить возможные возражения со стороны адвокатов, которые будут защищать ребят. Вы так же хорошо знаете, как и я, что пятнадцатилетний ребенок не подлежит допросу в полицейском участке.
– Мне это хорошо известно, мистер Соумз. Однако, с вашего позволения, я должен сказать, что только сию минуту узнал о том, что этому парню всего лишь пятнадцать лет. Я должен выяснить, сколько лет третьему парню, прежде чем отделить взрослых убийц от убийц-младенцев. С вашего разрешения, конечно.
– Продолжайте, – сказал Соумз.
– Благодарю вас.
Ганнисон вернулся к ребятам и остановился перед третьим из них, смуглым парнем с черными волосами и карими глазами, в глубине которых затаился страх.
– Твое имя? – спросил Ганнисон.
– Апосто, – ответил парень. – Антони Апосто.
– Сколько тебе лет, Антони?
– Шестнадцать.
– Хорошо, – сказал Ганнисон и повернулся к Ларсену. – Майкл, поговори с Ди Пэйсом в канцелярии, хорошо? Этих двоих я допрошу здесь. И пока к нам на голову не свалились представители общества защиты животных, тебе лучше позвонить его родителям и сказать, что их дорогой малютка арестован.
– Хорошо, – ответил Ларсен и увел Ди Пэйса из комнаты.
– Итак, – обратился Ганнисон к двум оставшимся ребятам, – вы кого-то убили, не так ли?
Ребята молчали. Высокий парень искоса взглянул на Апосто.
– Или вы не знали, что он умер? – Спросил Ганнисон.
Ридон, более высокий из них, сказал:
– Мы просто немного подрались, вот и все.
– На ножах, да?
– Вы не нашли у нас никаких ножей, – ответил Ридон.
– Нет. Потому что вы, вероятно, выбросили их в какую-нибудь сточную трубу или передали кому-нибудь из своих дружков на улице. Не беспокойтесь, мы их найдем. Но даже если мы их и не найдем, у вас вся одежда в крови. Когда вы запланировали это, Ридон?
– Мы ничего не планировали, – ответил Ридон и снова украдкой взглянул на смуглого испуганного Апосто.
– Нет, да? – сказал Ганнисон. – Вы просто случайно шли по улице, увидели этого парня и убили его, так?
– Он начал первый, – ответил Ридон.
– Неужели?
– Да, – сказал Ридон. – Правда ведь, Бэтман? Этот грязный пуэрторикашка первый начал, верно?
– Точно, – подтвердил Апосто. – Он первый начал, лейтенант.
– Ну, тогда, интересно, послушать как он это сделал, – заявил Ганнисон.
– Как вы сказали, мы шли по улице. Нас было трое. Он остановил нас и стал странно на нас смотреть, – начал Ридон.
– На нем была шляпа-боппинг, – вставил Апосто.
– Что? – переспросил стенографист, отрываясь от своих записей.
– Боппинг, – повторил Ганнисон, – шляпа с высокой тульей и узкими полями. – Он снова повернулся к ребятам. – Итак, на нем была шляпа-боппинг, и он вас остановил. Дальше.
– Он начал смотреть на нас угрожающе, – продолжал Ридон.
– Верно, – подтвердил Апосто.
– И стал говорить, что мы не имеем права приходить на его территорию, что-то в этом роде. Затем выхватил нож.
– Вот так? Хм.
– Да. И бросился на нас. Так что мы должны были защищаться, разве не так? Иначе он убил бы нас. Вы что, не понимаете, что мы должны были защищаться?
– Ты знаешь этого парня?
– Впервые в жизни видел. Мы просто вышли немного прогуляться. Черт возьми, разве мы ожидали, что попадем «к япошкам», – ответил Ридон.
– Попадем к кому? – опять переспросил стенографист.
– «К японцам», – снова пояснил Ганнисон, – то есть – в засаду. Значит, этот парень устроил вам засаду, так?
– Конечно. Он остановил нас с ножом в руке. Послушайте, мы не хотели, чтобы нас убили, и, естественно, мы защищались. Всякий сделал бы то же самое на нашем месте.
– И вы убили его.
– Я не знаю, убили мы его или нет. Но, если и так, то это была самооборона.
– Конечно, – сказал Ганнисон, – это легко понять.
– Конечно, – согласился Ридон.
– Имя этого парня Рафаэль Моррез, вы знали это?
– Нет, – ответил Ридон.
– Нет, – подтвердил Апосто.
– И он остановил вас, стал смотреть угрожающе и предупредил, чтобы вы не ходили по его территории, затем выхватил нож и бросился на вас. Это ваша версия, правильно?
– Правильно, – согласился Ридон.
– И вы не знали его до тех пор, пока он не остановил вас сегодня вечером, это тоже верно?
– Верно.
– Все ясно, – сказал Ганнисон.
– Что вы имеете в виду? – спросил Ридон.
– Рафаэль Моррез был слепым, – ответил Ридон.
У каждого из ребят взяли отпечатки пальцев в трех экземплярах: один, чтобы послать в ФБР (Вашингтон), второй должен был быть отправлен в бюро уголовного розыска штата Нью-Йорк, а третий экземпляр сегодня ночью должны были доставить в городское бюро уголовного розыска, чтобы данные об отпечатках пальцев к утру следующего дня находились в здании уголовного суда на улице Сентр. На каждого были заведены личные карточки об аресте, по два экземпляра на каждого, а затем парней повели вниз в приемную полицейского участка, где официально оформили их арест.
Дежурный лейтенант записал в журнале фамилии и адреса, время ареста и время, когда было совершено убийство, а также фамилию задержавшего полицейского, номер заведенного дела, а в заключение написал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Улыбнувшись, он снова повернулся лицом к столу, снял телефонную трубку, позвонил в машинописное бюро. До прихода машинистки он начал перечитывать свои записи, делая небольшие поправки на первых страницах, и по мере чтения понял, что вносит крупные изменения. Он взглянул на часы. Уже десять, а машинистки все еще не было. Он снова позвонил в бюро и попросил вместо машинистки прислать стенографистку. Вдруг оказалось, что до завтрашнего судебного процесса надо сделать уйму дел, и он усомнился, сумеет ли их завершить к пяти часам.
Он освободился только в шесть часов.
К тому времени небо уже угрожающе потемнело.
ГЛАВА II
Пахло грозой.
Весь день в городе, как в доменной печи, нарастала жара. Сейчас, в семь тридцать вечера, над горизонтом нависли зловещие черные тучи, создавая своего рода ночь без звезд. На темном небе мнимой ночи вырисовывались резко обозначенные силуэты, – величественное очертание Нью-Йорка.
В домах зажглись огни, и освещенные продолговатые проемы окон, словно зияющие раны, пронизывали силуэт города. С противоположного берега реки из штата Нью-Джерси доносились отдаленные раскаты грома. Слабые вспышки молний, словно трассирующие снаряды, прорезали небо в поисках несуществующей цели.
Когда пойдет дождь, он пронесется над Гудзоном, хлестнет по жилым домам на Риверсайд Драйв с их привратниками и лифтерами, с их непристойностями, нацарапанными на стенах вестибюлей, хлестнет по домам, в которых когда-то жили аристократы. Дальше дождь будет неудержимо двигаться на восток, беспрепятственно проносясь через негритянский Гарлем, затем через испанский Гарлем, мчась к противоположному берегу острова, к реке Ист-Ривер, омывая на своем пути улицы итальянского Гарлема…
В итальянском Гарлеме люди сидели на ступеньках крылец, выходивших на улицу, и говорили о бейсбольной команде «Янкиз» и командах-ренегатах «Джайантс» и «Доджаз». На женщинах надеты цветастые домашние платья, а на мужчинах – спортивные рубашки с короткими рукавами.
Днем по улицам проезжали поливочные машины из санитарного управления муниципалитета, но солнце вновь раскалило асфальт, вернув на улицу невыносимую жару и духоту. Сейчас солнце скрылось, однако жара осталась, и люди, потягивая холодное пиво из запотевших жестяных банок, поглядывали на небо, желая, чтобы скорее пошел дождь. Прежде чем начнется дождь, подует прохладный ветер. Он промчится по улице, подхватывая брошенные газеты и поднимая подолы юбок. Прежде чем начнется дождь, в воздухе почувствуется свежий, чистый запах надвигающейся грозы, запах освежающей чистоты.
Прежде чем начнется дождь, будет совершено убийство.
Улица была длинной. Беря свое начало у реки Ист-Ривер, эта улица, прямая, как шашлычный шампур, устремлялась на запад, пересекая весь остров Манхэттен. На этой улице жили итальянцы, пуэрториканцы и негры, и их районы переходили из одного в другой так, что между ними терялись всякие географические границы. Это была очень длинная улица. Она проходила через самое сердце острова, с геометрической точностью устремляясь к дождевым облакам, нависшим над Гудзоном.
Трое вышли на улицу.
В полдень, передаваемый из уст в уста, пронесся слух: «Военные действия возобновляются». И вот трое высоких парней вышли на улицу. Они быстро и без опаски прошли Третью авеню, где была демонтирована эстакадная железная дорога, затем Легсингтон авеню, пошли более осторожно, приближаясь к парку и проходя под одной из арок, поддерживающих рельсовые пути надземки, и затем, подобно вихрю, ворвались на улицу. Их армейские ботинки стучали по мостовой, кулаки были крепко сжаты, и в каждом сквозило возбуждение, готовое взорвать их изнутри, чтобы выпустить накопившуюся ярость. Самый высокий из них выхватил нож, и его лезвие сверкнуло в слабом свете, а затем появилось еще два.
При виде этого какая-то девушка крикнула: «Берегись!», – и тогда один из парней гаркнул: «Заткнись, ты, грязная пуэрториканская шлюха!» Сидевший на ступенях парень повернул голову на звуки чистой без акцента английской речи и быстро встал. «Вот один из них!» – крикнул кто-то, а другой рявкнул: «Режь его!» Парень поднял невидящее лицо. Сверкнуло лезвие. Нож вонзился в живот, распарывая его снизу вверх. Теперь вонзились два других ножа, распарывая тело и нанося удары до тех пор, пока парень не упал на тротуар. Кровь, словно первые капли дождя, брызнула на мостовую. С противоположного конца улицы к пришельцам бежали четверо ребят.
«Бежим!» – раздался крик, и трое парней нырнули под железнодорожные пути и все бежали и бежали, и вдруг пошел дождь.
Он безжалостно барабанил по свернувшемуся около ступеней крыльца телу, размывая густую красную кровь, бегущую из распоротого живота, и унося ее в сточную канаву.
Когда меньше чем за четыре квартала от этого места полиция схватила убийц, парень был уже мертв.
Детектив лейтенант Ганнисон был высоким худым человеком с соломенного цвета волосами и серо-голубыми глазами. В юности он очень страдал он прыщей и лицо у него было изрытое, словно после оспы.
Он возглавлял сыскное отделение двадцать седьмого полицейского участка, через который тянулась эта длинная улица. Фактически его полномочия кончались на Пятой авеню, а точнее говоря, у белой линии, проходившей посредине Пятой авеню в испанском Гарлеме. В его отделении было восемнадцать человек, и он любил называть Гарлем «сточной ямой порока» – эту фразу он как-то услышал и постоянно повторял ее с непреклонной силой ложной убежденности. Лейтенант был не очень-то далеким человеком. Однажды он приобрел книгу «Преступление и наказание», думал что это поможет ему в работе, но после недели утомительного и мучительного чтения отложил ее с еще большей уверенностью, что никто в мире не может сказать ему ничего нового о преступлении и наказании. Лучшим учителем, которого когда-либо мог иметь детектив, был сам Гарлем, а Ганнисон работал в Гарлеме уже двадцать четыре года. Он знал здесь все, что можно было знать об этой «сточной яме порока», все видел собственными глазами, ощущал и осязал. Трое парней, стоявшие сейчас перед ним в комнате сыскного отделения, были не хуже и не лучше сотен других преступников, которых ему пришлось видеть за свои двадцать четыре года службы. Для лейтенанта Ганнисона молодость не являлась аргументом для снисходительности. Преступник есть преступник, а молодой преступник отличался от взрослого преступника только меньшим опытом. Ганнисон стоял перед этими ребятами, испытывая только досаду, что его вызвали из дома и оторвали от газеты, которую он любил читать после ужина. Ребят привел в полицейский участок задержавший их офицер, и после того, как он вместе с дежурным офицером зарегистрировал фамилии ребят, тут же поднялся наверх в сыскное отделение, занимавшее весь верхний этаж. Он сообщил Майклу Ларсену, что было совершено убийство, и Ларсен, возглавлявший группу из трех детективов по задержанию преступников, которая находилась на дежурстве в сыскном отделении с шести вечера до восьми утра, вызвал лейтенанта, прежде чем позвонить в окружную прокуратуру.
Помощник окружного прокурора, молодой блондин, был уже в полицейском участке, когда пришел Ганнисон. Поскольку вопрос шел об убийстве, он предусмотрительно захватил с собой стенографиста из бюро по делам убийств при окружной прокуратуре. Ганнисон о чем-то шепотом посовещался с Ларсеном и затем подошел к ребятам.
– Итак, – сказал он, глядя на листок бумаги, – кто из вас Дэнни Ди Пэйс?
Ребята замялись. Позади них по оконным стеклам монотонно барабанил дождь. С первыми каплями дождя сразу же наступила настоящая ночь. На улице зажглись неоновые лампы, и их свет пятнами отражался в окнах. В комнате стояла необычная тишина, и слышно было только, как за окнами на улице хлестал по асфальту дождь.
– Вы меня слышите? – сказал Ганнисон.
Ребята молчали. Самый высокий из них – могучего телосложения стоял посредине, образуя, в силу своего роста, естественную вершину треугольника. Ганнисон подошел к нему поближе.
– Ты Дэнни Ди Пэйс?
– Нет.
– Тогда как тебя зовут?
– Меня зовут Артур Ридон, – ответил он.
– Сколько тебе лет, Артур?
– Семнадцать.
Лейтенант утвердительно кивнул. Затем повернулся рыжеволосому парню слева от Ридона.
– А тебя как зовут?
– Ди Пэйс.
– Почему ты не сказал об этом, когда я спрашивал?
– Мне еще пятнадцать лет, – ответил Ди Пэйс – Шестнадцать будет только в сентябре. Вы не можете держать меня здесь. Вы даже не имеете право меня допрашивать. Я малолетний преступник. Я знаю свои права.
Ганнисон с язвительной ухмылкой кивнул в сторону помощника окружного прокурора.
– Среди нас появился юрист, – сказал он. – У меня есть для тебя новость, сынок, и тебе следует выслушать ее внимательно. В штате Нью-Йорк максимальный возраст для малолетних преступников шестнадцать лет…
– А я что вам сказал…
– Помолчи и слушай! – оборвал Ганнисон. – Свод законов штата Нью-Йорк гласит, что малолетним преступником считается ребенок, нарушивший какой-либо закон или постановление местного муниципалитета или совершивший любой другой проступок, который, если он совершен взрослым, считается серьезным преступлением, за исключением – и запомни это, сынок, – за исключением, если ребенок пятнадцати лет совершил проступок, за который взрослые караются смертной казнью или пожизненным заключением. А убийство, знаешь ты это или нет…
– Извините меня, лейтенант, – твердо вмешался помощник прокурора.
– Да? – упираясь руками в бедра, Ганнисон обернулся к молодому человеку.
– Я не хочу прерывать ваш допрос, но, по правде говоря, парень еще ни в чем не был обвинен.
С минуту Ганнисон молчал, сравнивая свои годы работы в полиции и неопытность молодого человека, а также разницу в своем и его чине. Затем спокойно сказал:
– Было совершено убийство.
– Совершенно верно. И парня привели сюда для допроса в связи с этим убийством. Он еще не был зарегистрирован ни как обвиняемый, ни как свидетель. Кроме того, вы упустили важную часть уголовного кодекса.
– Разве? – сказал Ганнисон, надеясь, что в его голосе не очень был заметен сарказм.
– Да. Вы забыли упомянуть, что судья может издать приказ о передаче дела в суд для несовершеннолетних.
– Факт остается фактом, – монотонно продолжал Ганнисон, – убийство является преступлением, которое карается смертной казнью или пожизненным заключением, и я не позволю, чтобы какой-то пятнадцатилетний сопляк поучал меня. – Он пристально взглянул на помощника окружного прокурора, словно желая дать понять, что он не потерпит этого и со стороны сопляков двадцати пяти лет. Казалось, это не произвело на молодого человека никакого впечатления.
– Могу я с вами поговорить минуту наедине, лейтенант? – спросил он.
– Конечно, – ответил Ганнисон. В его глазах был виден сдерживаемый гнев. Он важно прошел к одному из столов за барьерной перегородкой, отделявшей полицейскую комнату от коридора. – В чем дело? – спросил он.
Помощник окружного прокурора протянул руку.
– Мне кажется, мы не знакомы. Моя фамилия Соумз, – представился он.
– Рад познакомиться, – заученно сказал Ганнисон.
– В отношении процедуры допроса, – начал Соумз. – Я только хочу предвосхитить возможные возражения со стороны адвокатов, которые будут защищать ребят. Вы так же хорошо знаете, как и я, что пятнадцатилетний ребенок не подлежит допросу в полицейском участке.
– Мне это хорошо известно, мистер Соумз. Однако, с вашего позволения, я должен сказать, что только сию минуту узнал о том, что этому парню всего лишь пятнадцать лет. Я должен выяснить, сколько лет третьему парню, прежде чем отделить взрослых убийц от убийц-младенцев. С вашего разрешения, конечно.
– Продолжайте, – сказал Соумз.
– Благодарю вас.
Ганнисон вернулся к ребятам и остановился перед третьим из них, смуглым парнем с черными волосами и карими глазами, в глубине которых затаился страх.
– Твое имя? – спросил Ганнисон.
– Апосто, – ответил парень. – Антони Апосто.
– Сколько тебе лет, Антони?
– Шестнадцать.
– Хорошо, – сказал Ганнисон и повернулся к Ларсену. – Майкл, поговори с Ди Пэйсом в канцелярии, хорошо? Этих двоих я допрошу здесь. И пока к нам на голову не свалились представители общества защиты животных, тебе лучше позвонить его родителям и сказать, что их дорогой малютка арестован.
– Хорошо, – ответил Ларсен и увел Ди Пэйса из комнаты.
– Итак, – обратился Ганнисон к двум оставшимся ребятам, – вы кого-то убили, не так ли?
Ребята молчали. Высокий парень искоса взглянул на Апосто.
– Или вы не знали, что он умер? – Спросил Ганнисон.
Ридон, более высокий из них, сказал:
– Мы просто немного подрались, вот и все.
– На ножах, да?
– Вы не нашли у нас никаких ножей, – ответил Ридон.
– Нет. Потому что вы, вероятно, выбросили их в какую-нибудь сточную трубу или передали кому-нибудь из своих дружков на улице. Не беспокойтесь, мы их найдем. Но даже если мы их и не найдем, у вас вся одежда в крови. Когда вы запланировали это, Ридон?
– Мы ничего не планировали, – ответил Ридон и снова украдкой взглянул на смуглого испуганного Апосто.
– Нет, да? – сказал Ганнисон. – Вы просто случайно шли по улице, увидели этого парня и убили его, так?
– Он начал первый, – ответил Ридон.
– Неужели?
– Да, – сказал Ридон. – Правда ведь, Бэтман? Этот грязный пуэрторикашка первый начал, верно?
– Точно, – подтвердил Апосто. – Он первый начал, лейтенант.
– Ну, тогда, интересно, послушать как он это сделал, – заявил Ганнисон.
– Как вы сказали, мы шли по улице. Нас было трое. Он остановил нас и стал странно на нас смотреть, – начал Ридон.
– На нем была шляпа-боппинг, – вставил Апосто.
– Что? – переспросил стенографист, отрываясь от своих записей.
– Боппинг, – повторил Ганнисон, – шляпа с высокой тульей и узкими полями. – Он снова повернулся к ребятам. – Итак, на нем была шляпа-боппинг, и он вас остановил. Дальше.
– Он начал смотреть на нас угрожающе, – продолжал Ридон.
– Верно, – подтвердил Апосто.
– И стал говорить, что мы не имеем права приходить на его территорию, что-то в этом роде. Затем выхватил нож.
– Вот так? Хм.
– Да. И бросился на нас. Так что мы должны были защищаться, разве не так? Иначе он убил бы нас. Вы что, не понимаете, что мы должны были защищаться?
– Ты знаешь этого парня?
– Впервые в жизни видел. Мы просто вышли немного прогуляться. Черт возьми, разве мы ожидали, что попадем «к япошкам», – ответил Ридон.
– Попадем к кому? – опять переспросил стенографист.
– «К японцам», – снова пояснил Ганнисон, – то есть – в засаду. Значит, этот парень устроил вам засаду, так?
– Конечно. Он остановил нас с ножом в руке. Послушайте, мы не хотели, чтобы нас убили, и, естественно, мы защищались. Всякий сделал бы то же самое на нашем месте.
– И вы убили его.
– Я не знаю, убили мы его или нет. Но, если и так, то это была самооборона.
– Конечно, – сказал Ганнисон, – это легко понять.
– Конечно, – согласился Ридон.
– Имя этого парня Рафаэль Моррез, вы знали это?
– Нет, – ответил Ридон.
– Нет, – подтвердил Апосто.
– И он остановил вас, стал смотреть угрожающе и предупредил, чтобы вы не ходили по его территории, затем выхватил нож и бросился на вас. Это ваша версия, правильно?
– Правильно, – согласился Ридон.
– И вы не знали его до тех пор, пока он не остановил вас сегодня вечером, это тоже верно?
– Верно.
– Все ясно, – сказал Ганнисон.
– Что вы имеете в виду? – спросил Ридон.
– Рафаэль Моррез был слепым, – ответил Ридон.
У каждого из ребят взяли отпечатки пальцев в трех экземплярах: один, чтобы послать в ФБР (Вашингтон), второй должен был быть отправлен в бюро уголовного розыска штата Нью-Йорк, а третий экземпляр сегодня ночью должны были доставить в городское бюро уголовного розыска, чтобы данные об отпечатках пальцев к утру следующего дня находились в здании уголовного суда на улице Сентр. На каждого были заведены личные карточки об аресте, по два экземпляра на каждого, а затем парней повели вниз в приемную полицейского участка, где официально оформили их арест.
Дежурный лейтенант записал в журнале фамилии и адреса, время ареста и время, когда было совершено убийство, а также фамилию задержавшего полицейского, номер заведенного дела, а в заключение написал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21