Квадратные корни были его мучением.Собираясь помочь ему, Селина вытирала губочкой грифельную доску. В своем стремлении понять и усвоить получше, он нагнулся вперед, с уважением глядя на карандаш в руках Селины, так легко справлявшейся с этими терзающими его цифрами. Объяснение было закончено. Она дышала немного тяжело. Огонь в печи трещал и вспыхивал.– Ну, теперь попробуйте вы.Он взял из ее пальцев грифель, медленно-медленно. Вокруг было страшно тихо и звучал только один его голос. «Данное число заключает в себе – результат… десятки… единицы…» Что-то в его голосе – какая-то новая нота, – едва уловимая. Селине показалось вдруг, что весь дом тихо колышется вокруг нее. Сладкий трепет пробежал по рукам, ногам, вдоль спины, бросая ее то в жар, то в холод…– Плюс корень квадратный из единицы – получается то же самое… – Его голос оборвался.Селина невольно подняла глаза. Прежде всего ей бросились в глаза его лежащие на коленях руки: они были сжаты в кулаки, стиснуты так, что пальцы побелели. Взгляд ее поднимался выше, к лицу человека, сидящего рядом с ней. Встретился с его широко раскрытыми глазами. Из них лился ослепительный голубой свет.Никогда не видела она у него таких синих-синих глаз. Каким-то уголком сознания она еще успела отметить это. Потом руки его разомкнулись. Синее сияние обожгло, окутало ее. Щека ощутила прикосновение колючей щеки мужчины. Могучие, пугающие объятия – смешанный запах табака, его волос свежевыстиранного белья, неуловимый запах чужого тела… Этот смешанный запах вдруг оттолкнул ее Селина на миг почувствовала отчуждение и даже неприязнь.Ее влекло к нему и одновременно что-то отталкивало. Потом его губы прижались к ее губам, и она, ужасаясь, отвечала жадно, стремительно на его поцелуи, вся отдаваясь им, ощущая какую-то неутолимую жажду его близости. Глава седьмая Они обвенчались в мае, ровно два месяца спустя, в Ай-Прери. Занятия в школе естественно кончались с появлением первой нежной зелени на огородах лука, редиски, шпината. О занятиях никто не думал больше. Кто постарше, проводил дни в поле. Школа превращалась в детский сад – оставались в ней одни малыши до пяти лет, носившиеся, кувыркавшиеся и барахтавшиеся на школьном дворе, под ласковым весенним солнцем.Селина была в одно и то же время и растерянной и спокойной, растревоженной и удовлетворенной.Порой в ней поднимался какой-то страх, порой же – охватывала мрачная самоирония. Верхняя Прерия в мае становилась изумрудной, золотой, розовой, лазурно-голубой. Весенние цветы в поле и по дорогам были – словно островки – желтые, красные, пурпурные и фиолетовые среди зеленого моря. Фиалки, лютики, печеночница, златоцвет. Необычайно мягкий воздух словно гладил щеки, от озера веяло прохладой. Для Селины это была первая весна в деревне. Воздух пьянил и вызывал головокружение. Ее охватило ощущение неизбежности того, что произошло. Пришло нечто странное и сладостное и захватило ее, уводит против воли все дальше от ее планов, решений, мечтаний. Когда приходил Первус, Селина была спокойна, весела, но влечение к нему в полный голос заявляло о себе. Первус был молчалив, как всегда, глядел на нее с обожанием. Когда он принес ей целую охапку цветов, слезы подступили у нее к глазам: чтобы набрать их, он ходил далеко в лес, потому что слышал, что именно эти цветы – ее любимые, а они росли только в дальнем лесу. Цветы, пока он нес их, уже немного привяли от солнца и от его потных горячих рук. Первус стоял перед ней на ступеньках, которые вели во двор, а Селина – в дверях кухни – молча глядела на него. Она взяла наконец цветы из его рук и ласково погладила его плечо. А у него глаза были похожи на глаза преданной собаки, такие ласковые, просительные и робкие.Бывали дни, когда все происходящее казалось ей чем-то нереальным, как сон, от которого надо пробудиться. Она – жена фермера, обреченная жить до конца жизни в Ай-Прери. Нет! Неужели это и есть та «великая авантюра», о которой говорил ей отец? Ведь Селине думалось, что пребывание в Ай-Прери – только эпизод, коротенькая страница огромной и интересной книги. Она вглядывалась в Марту, О, она никогда не будет такой. Это было невозможно, бессмысленно. У нее будут голубые и розовые платья, занавески в оборочках, цветы в ящиках и вазах. У нее все будет иначе.Некоторые из своих страхов и сомнений, знакомых всем невестам, она поверяла Марте, пока эта энергичная особа сновала по кухне и делала десяток вещей разом.– Ощущали вы когда-нибудь страх, миссис Пуль, – страх при мысли о замужестве?Руки у Марты были в огромной бадье, в которой она месила тесто. Она швырнула горсть муки па стол, затем другой рукой – огромный ком теста туда же и снова принялась энергично месить. Она коротко засмеялась в ответ.– Я убегала.– Да что вы? Вы серьезно это говорите? Хотели убежать? Но отчего же? Разве вы не любили, разве вам не нравился Клаас?Марта нагнулась еще ниже над бадьей, краска залила ее щеки, и взгляд стал вдруг таким молодым. Марта стала похожа на юную девушку.– Разумеется, он мне нравился.– Однако вы убежали.– Недалеко. Я вернулась. Никто и не знал, что я убегала. Но это было.– Отчего же вы возвратились назад?Марта изложила свою философскую теорию (и не подозревая, что это можно назвать таким громким именем) в следующей фразе:– Потому что далеко все равно не убежишь. Нельзя убежать от жизни – разве только, если перестанешь жить.Девичье выражение исчезло. Марта стала старой, как мир. Ее сильные руки снова засновали над тестом. На ступеньках за дверью Клаас и Якоб закапчивали какие-то приготовления к поездке в город, которую они совершали еженедельно.Перед Селиной встала трудная задача снова завоевать доверие и расположение Ральфа.Он напоминал маленького доверчивого зверька, раненного рукой, которой он доверился, и теперь пугливо от нее сторонившегося Она расточала этому мальчику ласки, внимание, заботы, какие никогда не доставались на долю человека, за которого она собиралась замуж. Ральф однажды спросил ее с мучительным усилием: «Зачем вы выходите за него?» (Он никогда не произносил имени де Ионга.)Селина глубоко задумалась. Что ей сказать этому ребенку? Ответ, который был у нее на языке, не удовлетворил бы его, не был бы им понят. Ей пришла на память строчка из одной книги: «Чтобы служить ему и следовать за ним по всему миру». Но Ральф оборвал ее:– Это не объяснение. Это – из книжки. Во всяком случае следовать за ним по свету – это глупости. Он останется здесь, в Верхней Прерии, на всю свою жизнь.– Откуда ты знаешь? – Селина почти сердилась. Ее больно кольнуло это замечание.– Знаю. Он будет всегда жить здесь.Но Ральф не мог долго сохранять свою оборонительную позицию. Они снова были неразлучны с Селиной. Копали грядки, сажали цветы во дворике перед домом Первуса. Сажать тюльпаны было уже поздно.Первус привез ей из города семена. Тут были все сорта, от мака до астр, от пурпурных касатиков до розовых, как утренняя заря, глорий. Селина, выросшая в городе, ничего не понимала в сортах семян, но настаивала на старомодном садике – флоксы, гвоздики, анемоны, резеда. Они работали усердно, стараясь украсить убогую ферму де Ионга, выделявшуюся своей непривлекательностью даже среди квадратных и приземистых построек Ай-Прери. Другие домики по крайней мере сверкали чистотой, а этот был запущен и неопрятен и внутри и снаружи. Этой серой, порядком истрепанной непогодами коробке было уже без малого тридцать лет. Со стен давно исчезли всякие следы краски, плетень был полуразрушен. Занавески на окнах были ветхи и грязны, даже парадная комната внизу – сырая, мрачная. Старуха, хозяйничавшая в доме де Ионга, сновала целыми днями взад и вперед с ведром и мокрой тряпкой в руке. На столах всегда стояла куча грязной кухонной посуды, и все имело такой вид, будто здесь от одного обеда или ужина до другого никогда не успевали прибрать и вымыть. Весь дом был словно отмечен печатью неуютности и запущенности, которые всегда свидетельствуют о том, что нет женщины, которая бы любила того, кто живет в нем.Селина обещала себе (и Первусу), что все здесь изменит. Она уже видела себя расхаживающей по комнатам со щеткой и по саду с лейкой и ножницами, наводя чистоту и красоту всюду, где раньше были запущенность и неопрятность.Приданое у нее было очень скудное. У Первуса в доме было лишь самое необходимое, а принимая во внимание его скромные потребности, это было немного.Селину заботил также вопрос о подвенечном платье, но Марта этот вопрос разрешила, предложив венчаться в старинном голландском наряде, что лежал в ее комнате в сундуке.– Вы будете как настоящая голландская невеста, – говорила Марта. – Ваш муж найдет, что это красиво.И действительно, Первус был в восхищении. Селина нежилась в лучах его любви, как котенок на солнце. Ведь она была в общем так одинока, эта маленькая невеста с двумя портретами умерших, стоявшими всегда на полке в ее спальне. Старинный подвенечный наряд был слишком широк для нее, в нем совсем тонула, ее стройная фигурка. Не для ее маленькой груди и полудетских плеч был предназначен пышный широкий корсаж. Но она все же была очень эффектна в этом костюме. Селина надела чепец с крыльями, попробовала было облачиться в деревянные башмачки с резьбой, но пришлось снять их – при одевании. Селине так трудно было справиться с завязками и застежками, словно дух давно умершей Софии Кроон, чей наряд она примеряла теперь, своими прозрачными пальцами пытался помешать этому юному созданию одеться к венцу, встретить в этом наряде судьбу, подобную ее собственной.Свадьбу справляли у Пулей. На этом настаивали Клаас и Марта. Они же сервировали весь свадебный ужин: тут были ветчина, цыплята, сосиски, кекс, пиво, маринады. Преподобный Деккер обвенчал их. Селина никак не могла сосредоточиться на обряде венчания и все время рассматривала жесткую подстриженную бороду преподобного, а Первус имел чопорный, торжественный вид в своем черном неуклюжем костюме. В разгаре церемонии Селина вдруг испытала странное чувство: она ясно представила себе самое себя бегущей с криком прочь отсюда, из этой комнаты, от этого человека, из этого дома, вдоль по дороге назад – но куда? Это ощущение было так ярко, что она даже вздрогнула, обнаружив, что стоит спокойно на прежнем месте в подвенечном наряде и отвечает «да» на вопросы священника.Свадебных подарков было немного. Пули подарили ей лампу, предмет мечтаний каждой жены фермера: безобразное желтое сооружение с нарисованными на плафоне красными розами и со стеклянными подвесками, звеневшими и качавшимися от каждого движения в комнате. От вдовы Парленберг молодые получили пузатый графин и шесть стаканов матового стекла. Подарок Ральфа, над которым он работал в своей «мастерской» в углу, у двери, много недель, очаровал Селину. Это была копия с сундука новобрачной, так украшавшего убогую комнатку Селины. Ральф покрасил дерево, отполировал его, вырезал год и инициалы Селины на крышке, с такими же завитками и гирляндами, как на старом сундуке. Получилась такая прекрасная вещь, что ею мог бы гордиться и взрослый искусный мастер, не только тринадцатилетний мальчик. Это был единственный ценный предмет среди безобразной мещанской рухляди, составлявшей свадебные подношения. Она поблагодарила Ральфа со слезами на глазах.– Ральф, ты будешь часто навещать меня, не правда ли? Часто? – Затем, так как он медлил с ответом, она добавила: – Мне это так нужно. Ты – все, что у меня есть. – Странные слова в устах новобрачной.– Ладно, – сказал мальчик, стараясь говорить беспечным тоном. – Разумеется, я зайду когда-нибудь на минутку.– Когда-нибудь, Ральф! На минутку!После свадьбы они отправились в дом к Первусу. В мае фермер не может ни на один день забыть о своем огороде. В доме все было приготовлено для них. Старой домоправительницы и след простыл. Постель ее в кухне была пуста.Во время ужина Селине приходили в голову такие пустяки, что ей было перед самой собой неловко.«Вот я и замужем, – думалось ей. – Я миссис Первус де Ионг. Красивое имя. Оно бы так хорошо выглядело на пригласительном билете: Миссис Первус де ИонгПринимает по пятницам. Эти свои мысли в вечер свадьбы она с мрачной усмешкой вспоминала потом, позднее, когда она давно была миссис Первус де Ионг и находилась в доме не только по пятницам, но и по субботам, воскресеньям, понедельникам, вторникам, средам, четвергам.Они быстро доехали в тележке Первуса до их дома. Селина думала о муже, сидевшем рядом, плечо к плечу, и ей хотелось, чтобы он заговорил с ней и сказал ей что-нибудь ободряющее. Но он молчал.Воз с зеленью, предназначавшейся для городского базара, стоял во дворе. Очевидно, Первусу надо было ехать сегодня в город, но он из-за свадьбы отложил это до завтра.Первус снял Селину с тележки, обхватив сильной рукой за талию, и минутку держал ее на руках, крепко прижав к себе. Селина глядела на убогую, выдававшую бедность хозяина телегу с овощами, так не похожую на нарядную и чистенькую повозку Клааса. Она промолвила:– Вы бы покрасили эту повозку, Первус, и немного привели ее в порядок.Он удивленно уставился на нее:– Повозку?– Ну да. Она выглядит так некрасиво.Они вошли в дом. Первус зажег лампы. В кухне топилась печь, несмотря на то что стояла теплая майская ночь. Первус отвел лошадь на конюшню. Спальня находилась над столовой, в верхнем этаже. Окно было закрыто. Селина привыкла за этот год приготавливать себе все с вечера, чтобы утром терять как можно меньше времени. Она механически стала и теперь приводить все в порядок – вынула свои платья и белье и уложила их в комод, чисто вытертый и выложенный бумагой ею самой еще неделю назад, потом приготовила все необходимое на утро, расчесала волосы и убрала их на ночь, наконец надела свою ночную сорочку с длинными рукавами и высоким воротом и нырнула в эту чужую постель. Селина слышала, как Первус запирал кухонную дверь. Вот щелкнул замок. Потом послышались тяжелые быстрые шаги на лестнице. Этот мужчина идет сюда, в ее комнату… «Вы не можете далеко уйти, – сказала Марта Пуль. – Нельзя убежать от жизни, разве только перестанешь жить».Было еще темно, когда на другое утро он разбудил ее. Она вскрикнула и, еще не совсем проснувшись, села в постели, протирая глаза:– Ты, папа?Ей снилось, что она снова маленькая Селина Пик и что это Симон Пик пришел на рассвете после ночной игры, веселый, оживленный, в шляпе набекрень, и разбудил ее.Первус де Ионг был уже одет и ходил по спальне, стуча сапогами. Она вдруг очнулась и вспомнила все.Ее муж, смеясь, подошел к кровати:– Вставай, моя маленькая лентяйка. Уже четыре часа. Мне надо сегодня поработать за вчерашний день и за нынешний. Завтракать, Лина, давай скорее завтракать. Ты жена фермера, не забывай этого. Глава восьмая В октябре женщины в Ай-Прери передавали друг другу новость, что миссис де Ионг находится «в ожидании». Дирк де Ионг родился в спальне над столовой в пятнадцатый день марта, нервничавшая, мятущаяся мать его почувствовала себя с его рождением глубоко счастливой. Отец же был так горд, имел такой тщеславный и сияющий вид, словно главная заслуга в этом деле принадлежала ему. Имя Дирк казалось Селине жестким, ей представлялся при этом кто-то высокий, прямой и тощий. Но его выбрал Первус. Это имя носил его дед.В долгие месяцы, прошедшие с ее свадьбы до рождения сына, Селина иной раз возвращалась мыслью к первой зиме, проведенной ею в Ай-Прери. Вспоминала ледяную постель, черный «барабан», печь в школе, отмороженные руки и ноги, ненавистную ей свинину за ужином, завтраком и обедом – все это ей казалось теперь сладостным сном; то была пора беспечности, свободы, беззаботного счастья. Эта холодная комнатка была ее собственной комнатой, длинная дорога в школу в жестокий мороз казалась ей теперь просто веселой прогулкой, а возня с печью – игрой; все вспоминалось с таким теплым чувством.Первус де Ионг любил свою красивую молодую жену, и она любила его. Но молодая любовь, чтобы расти и крепнуть, нуждается в теплоте, красоте, красках. Она превращается в прозу и выдыхается, когда встаешь в четыре часа утра с тем, чтобы начинать трудовой день, а кончаешь его в девять, после семнадцати часов физического труда, с онемевшими членами и головой, отупевшей от усталости.Было сырое лето. Саженцы помидоров, заботливо подготовленные Первусом в расчете на сухую погоду, погибли. Кормовые травы взошли тоже не особенно хорошо. Чтобы добиться улучшения положения, надо было работать, попросту надрываясь. Первус и наемный его работник Ян Стин пользовались ручной сеялкой и ручным культиватором. Селине они оба представлялись рабами всех этих всходов, корней, почек, которые кричали им на тысячу голосов: «Выпустите нас, дайте нам вырасти». Селина за зиму, проведенную на ферме Пулей, слышала не раз, что Клаас, Ральф, Якоб работали в летние месяцы с утра до ночи, но те месяцы, когда она жила с ними, как раз были периодом отдыха и бездействия для земледельцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27