Частенько овощи бывали все в земле – пускай, мол, та хозяйка, что их купит, сама и чистит и скребет их у себя на кухне. Что же им еще делать, этим бабам?Селина вычистила и вымыла под краном свою морковь так, что она блестела, как золотая. Ян Стин окончательно впал в столбняк. Он отказывался верить, что она действительно намерена привести свой план в исполнение. Женщина – жена фермера из Верхней Прерии – поедет с товаром на рынок, как мужчина. Одна ночью на рыночной площади или в одной из дешевых гостиниц города! За воскресный день новость неведомым путем распространилась по всей округе и оживленно обсуждалась и в домах, и в церкви. Недурно, нечего сказать – и это женщина, всего неделю тому назад овдовевшая. В воскресенье после обеда кое-кто из обитателей Ай-Прери явился с визитом на ферму де Ионг и не застал Селину в доме: она копалась на заброшенном западном участке, а Дирк, конечно, отправился туда с ней вместе.Преподобный Деккер появился на ферме поздно вечером в воскресенье, после вечерней службы. Таланты преподобного Деккера, как пастыря, являлись своего рода анахронизмом. Они были бы неоценимы в те дни, когда Нью-Йорк был еще Новым Амстердамом. Но второе и третье поколение голландцев в Верхней Прерии уже раздражали приемы этого стража добродетели.У преподобного Деккера были жесткие голубые глаза, глаза фанатика.– Что это я слышал, миссис де Ионг, вы собираетесь в Чикаго на Хай-Маркет одна-одинешенька?– Дирк поедет со мной.– Вы не понимаете, что делаете, миссис де Ионг. Чикагский рынок – не место для порядочной женщины. Да и для мальчика тоже. Там играют в карты, бражничают, там все виды порока, там дочери Иезавели бродяг между телегами.– Вот как, – сказала Селина. Как странно было слышать это после двенадцати лет, проведенных на ферме.– Вам не следует ехать.– Овощи гниют в земле. А Дирк и я должны чем-нибудь жить.– Вспомните о малых птицах, о которых вы читали в священном писании. «Ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего».– Я не вижу, – просто возразила Селина, – что хорошего для птицы, если она упадет, положась на волю Божью.В понедельник все занавески на окнах, выходивших на Гельстедскую дорогу, колебались, словно от ветра, между тремя и пятью часами – обычное время для проезда тележек с овощами в Чикаго. Клаас Пуль говорил в этот день у себя дома за обедом о том, какую штуку собиралась выкинуть Селина, со смесью жалости и порицания.– Неприлично женщине ехать на рынок в город. Миссис Клаас Пуль (ее все еще называли по-старому – вдовой Парленберг) усмехалась как-то криво.– Что можно было ожидать другого? Вспомни, как она всегда вела себя.Но Клаас не дал сбить себя с мысли.– Впрочем, это не так уж невозможно. Когда Селина ехала сюда в учительницы, я вез ее и она сидела такая маленькая, как реполов. Я, как будто это было вчера, помню, как она сказала, что капуста красива. Надо думать, все это вылетело у нее из головы за это время.Но, кажется, он ошибался насчет Селины. Нагрузив телегу доверху, она стояла во дворе и смотрела на нее с таким блеском в глазах, словно не было ничего, что пыталось погасить его все эти одиннадцать лет. Словно она не была вдовой, только неделю назад оставленной одной на земле. Они с Дирком и Яном собрали только лучшие из поздних овощей – самые крепкие и красные редиски, самую крупную и сочную свеклу. Морковь не короче семи дюймов, прекрасные ярко-зеленые головы капусты, огурцы, цветную капусту, которую Селина разводила сама, так как Первус был против этого. Теперь она стояла тут и любовалась симфонией малинового, зеленого, оранжевого, белого, пурпурно-красного.– Разве не прелесть? Дирк, взгляни, разве не красиво?Дирк, с нетерпением ожидавший, когда они поедут, недовольно покачал головой:– Что красиво? Ничего я не вижу красивого. Поедем же, мать, будет тебе.– О, Слоненок, ты такой же точно, как твой… – Она остановилась.– Как кто?– Ничего. Пойдем, сынок. Там оставлено для вас холодное мясо, Ян, и картофель, и половина яблочной ватрушки от обеда. Вымойте после ужина свои тарелки – не оставляйте их грязными на кухне. И соберите остальные огурцы к вечеру.Она одела мальчика в костюм, перешитый дома из отцовского. Солнце склонялось к закату, но пекло еще немилосердно. Однако ночи бывали в сентябре уже холодные, и надо было захватить его пальто.Наконец все было готово. Селина в черном тяжелом платье села в тележку, взяла поводья, оглянулась на Дирка, усаженного позади нее, и погнала лошадей. Последнее, что она слышала, выезжая со двора, был возглас Яна Стина:– Никогда в жизни не слыхал я ничего подобного.Она направила лошадей по дороге в город. «Ты бы еще и не так удивился, Ян, если бы узнал что тебе еще предстоит увидеть», – подумала, усмехаясь про себя, Селина. Но через двадцать лет, когда «форд», и фонограф, и радио, и водопровод были к услугам Верхней Прерии, Ян Стин все еще любил поговорить о том знаменательном дне, когда Селина де Ионг отправилась в город, как фермер, с телегой, полной зелени, и с Дирком, торчавшим позади нее на сиденье.Проезжавшие в этот день и час по Гельстедской дороге могли видеть ветхую телегу, нагруженную доверху, а в качестве возницы – худую бледную женщину с блестящими глазами, в мешковатом черном платье и в старой мужской фетровой шляпе на голове, волосы выбились из-под шляпы и падали на худые щеки, почти закрывая тонкие черты, в которых застыла какая-то тревога и напряжение. А за ней, в телеге, сидел загорелый, веснушчатый мальчуган деревенского вида в смешном самодельном костюме. Глаза у него были такие же большие и блестящие, как у матери.В ногах у него разместился еще один член семейства – собака Пом, которая не первый раз совершала это путешествие. Обязанностью Пома было стеречь телегу с товаром ночью, пока Первус спал.И пока они так ехали втроем по пыльной дороге, в Селине боролись ее атавистические инстинкты – голоса предков Пиков из Новой Англии – со здравым смыслом смелой и простой Селины де Ионг. Вот она едет по Гельстедской дороге в город, вместо того чтобы сидеть в черном траурном платье в гостиной своего дома и принимать утешения и выражения соболезнования жителей Ай-Прери. «И не стыдно тебе. Ты – испорченная женщина. Ведь ты должна бы быть такой печальной – бедный Первус, – а тебе сейчас чуть ли не весело, тебе надо стыдиться самой себя».Но Селина не стыдилась и сознавала это. Наоборот, она испытывала что-то вроде гордости. По этой самой дороге она проезжала с Клаасом Пулем больше десяти лет тому назад, одинокая, осиротевшая, еще под впечатлением трагической смерти отца, вырванная из почвы, на которой выросла, и брошенная в совсем новую для нее среду. И тогда в ней тоже бродило то же захватывающее ощущение новизны, возбужденное ожидание того, что принесет ей будущее.В ней была эта смелость, интерес к жизни, это упоение своей независимостью, какие характеризуют новаторов – людей, спешащих навстречу будущему. Юность прошла. Но ведь Селина здорова, у нее девятилетний сын, двадцать пять акров земли и бодрость духа, никогда не угасающая. В какие бы тупики и дебри ни завели ее дерзания – ей зеленая и красная капуста всегда будет напоминать изумруды и бургундское, хризопразы и порфир. Жизнь безоружна против подобных людей.Красное кашемировое платье! Она вдруг громко расхохоталась.– Над чем ты смеешься, мама?Это ее отрезвило.– О, ни над чем, Слоненок. Я и не знала, что я смеюсь. Я вспомнила, как ехала сюда еще девушкой.– А что в этом смешного?– Ничего.Дальше и дальше по жаре и пыли. Она была теперь серьезна. Надо заплатить то, что взято в долг на похороны. Доктору по счету. Жалованье Яну. Все эти мелкие и крупные расходы – все должна покрыть бедная, маленькая ферма. Да, конечно, смеяться не над чем.Мальчик благоразумнее, чем она, его мать.– А вот миссис Пуль, смотри, мама, у их калитки.Вдова действительно сидела, покачиваясь в качалке у калитки дома. Приятное местечко в самое жаркое время дня, нечего сказать. Она рассматривала старую скрипучую телегу с зеленью, мальчика, бледную, бедно одетую женщину – кучера этого жалкого экипажа. Миссис Клаас Пуль удовлетворенно усмехнулась во все свое розовое лицо. Она уселась в качалке поудобнее и перестала раскачиваться.– Куда это вы собрались в такую жару, миссис де Ионг?Селина сидела очень прямо и глядела в лицо вдове.– В Багдад, миссис Пуль.– Куда? Где это Багдад? Зачем вам туда?– Продавать мои драгоценности, миссис Пуль, и повидать Аладдина, и Гарун-аль-Рашида, и Али-Бабу и сорок разбойников.Миссис Пуль покинула свою качалку и подошла ближе. Тележка была уже у самых ее ворот, проехала дальше. Миссис Пуль сделала даже шаг-другой вслед и крикнула уже вдогонку:– Никогда об этом не слыхала. Баг… Как это вы сказали? Где это?Селина откликнулась через плечо:– Вы будете идти, пока не придете к запертой двери, и тогда скажете: «Сезам, отворись» – и попадете туда.Дикое изумление изобразилось на плоском лице вдовы. Тележка покатилась дальше. Теперь смеялась Селина, а та, другая, была серьезна.Мальчуган округлившимися глазами смотрел на мать.– Это ведь из «Тысячи и одной ночи» – все, что ты говорила. Зачем же ты это сказала? – Внезапно, с раздражением: – Это из книжки. Да? Это не на самом деле?Его мать была немного смущена, но не очень.– Ну да, пожалуй, что и неправда, что мы едем в Багдад. Но ведь каждое место, раз тебе неизвестно, что там с тобой может произойти, тот же Багдад, Слоненок. Почем знать? Всякие вещи могут с нами случиться в Чикаго, всякие люди встретиться. Может, и переодетые калифы, и принцы, и рабы, и воры, как в арабской сказке.– На рынке! Туда папа ездил всегда, и ничего не случалось. Все это глупости.Дальше мимо Ай-Прери. То там, то здесь – голова в окошке, фигура женщины в дверях. Миссис Вандер-Сид на своем крылечке обмахивает пылающее лицо фартуком. Корнелия Снип во дворе делает вид, будто подвязывает стебли вьющегося у стены растения, а сама с жадностью сплетницы поглядывает на приближающуюся лошадь де Ионгов.Селина всем им кивает, машет платком и окликает.– Как поживаете, миссис Ван-дер-Сид?Кислый ответ на это приветствие. Неодобрение ясно читается на багровом от духоты лице фермерши.– Алло, Корнелия!Корнелия очень неудачно притворяется, будто только сейчас заметила экипаж.– Ах, это вы, миссис де Ионг. Солнце мешает смотреть. Да я не могла бы и представить себе, что это вы – в таком виде.Женские взгляды, враждебные, холодные, пронизывающие…Пять часов, шесть. Мальчик выбрался из повозки, набрал ведро воды у колодца. Они поели и напились по пути: нельзя было терять времени на привалы. Хлеб, холодное мясо, пирог. В повозке много было спелых, прекрасных овощей, которые можно было есть сырыми. Из других же можно было приготовить дома превкусные блюда. Но теперь Селине стало понятно то, чему она некогда удивлялась: что у Пулей ели все свинину, да хлеб, да пироги, почти не пользуясь зеленью, которую они разводили. Когда какой-нибудь шпинат сам посадишь, будешь пропалывать, перекапывать, потом снимать, мыть, связывать в пучки, то мысль о том, чтоб самой его съесть, возбуждает чувство отвращения, словно акт каннибализма…Дирк вначале держался молодцом, терпеливо переносил жару, сидел очень прямо позади матери, покрикивал на лошадей.Потом он стал клевать носом. Наступал вечер. Потянуло прохладой с озера на востоке, и туман постепенно окутал прерию, смягчая духоту осеннего дня, придавая таинственные очертания неуклюжим фермерским домам и ивам по обе стороны дороги.– Спишь, Слоненок?– Нет. Кажется, не сплю.Ресницы его тяжелели. Фигурка и лицо приняли, должно быть, от усталости, беспомощный детский вид. Солнце стояло низко. Закат горел и переливался оранжевыми и пурпурными красками. Потом сразу спустились сумерки. Мальчик тяжело привалился к матери, и она укрыла его старенькой шалью. Он еще раз открыл глаза и промямлил совсем сонный: «Не хочу старый… платок… будто девочка», потом откинулся на подостланный ему под голову мягкий узелок и уснул окончательно. В прерии мягко там и сям звенели колокольчики коров; за повозкой Селины застучали копыта лошадей, и какой-то экипаж проехал мимо в облаке пыли. Взаимный поклон. Это Якоб Боомема.– Вы никогда не ездили на базар, миссис де Ионг? – Голубые глаза вытаращены от изумления.– А теперь вот еду, мистер Боомема.– Это не женское дело, миссис де Ионг. Вы бы лучше сидели дома и посылали туда мужчин.Селинины «мужчины» глядели теперь на нее из телеги; сонные глазки ребенка и вопрошающие глаза пса.– Мои мужчины со мной, – отвечала она Якобу.Она всегда была какой-то чудачкой, и Якоб решил что не стоит продолжать беседу.Она торопила лошадей, не желая сознаться себе самой, что ей страшновато от неизвестности. Дома вдоль дороги попадались все чаще, в окнах мелькали теперь огни. Одной рукой она придерживала спящего мальчика, другой обмотала вожжи вокруг кнута. Затем постлала постель из пустых мешков и старого пальто, чтобы уложить Дирка поудобнее. Наступила ночь.Повозка приближалась к городу. Селина укуталась в старую шаль, теперь ненужную Дирку, сняла свою шляпу. Она решила ночевать со Слоненком на открытом воздухе в повозке. Им будет неплохо. Там в домах так жарко. И двадцать пять центов, а может быть, и пятьдесят – за двоих… Сколько часов надо работать в поле, чтобы заработать эти деньги!Она уже дремала. Ночь была такая мягкая, и ноздри жадно раздувались от разных запахов, пахло полем, травой, покрытой ночной росой, немного пылью и хлевом; из прерии ветерок приносил аромат диких флоксов и золотоцвета. Селина испытывала чувство огромной благодарности, вбирая в себя запахи, шорохи, дыхание ночи. Она столько перестрадала за последнюю неделю, не пила и не ела и не высыпалась, как следует. Пережила ужас, боль от потери близкого человека, тревогу за будущее сына и свое. Теперь все в ней просило об отдыхе, боль утихала, смягчалась, и голова ее, казалось ей, никогда не была так ясна, – вся она была точно чуткий инструмент, готовый ответить на малейшее прикосновение.Огни города все приближались. Селина размышляла спокойно, без горечи, без упреков.«Отец мой был неправ. Он говорил, что жизнь – великая авантюра, прекрасное представление. Он уверял, что чем больше вы переживете и испытаете хотя бы и неприятного, тем богаче станет душа.Так ли это? Он был умен, образован, очарователен – и умер в игорном притоне……Вот мы уже около Сенной площади… Проснется ли Дирк? Маленький мой Слоненок… Нет, он спит крепко. Спит на постели из мешков рядом со своей матерью, которая поверила, что жизнь – приключение, что надо ее принимать такой, какая она есть. Ложь. Надо брать лучшее – и делать все, что возможно, чтоб стало лучше…Тридцать пятая улица…Еще полчаса, и мы будем на Сенной. Я не трушу. В конце концов продаешь свой товар за столько, сколько удается взять…Как он мил во сне, мой малыш… Не надо звать его Слоненком. Он терпеть этого не может. Дирк – красивое имя. Дирк де Ионг… Я постараюсь, чтобы он серьезнее смотрел на жизнь. Он отправится в путь с багажом, которого не было у его матери. Для меня уже слишком поздно, но он будет иным и будет жить иначе……Двадцать вторая улица… Двенадцатая… Сколько народу на этих улицах! Как я все-таки люблю город. Разбужу его…»– Дирк… Дирк, приехали… Посмотри, сколько огней и народу сколько. Мы почти у цели.Мальчик проснулся, сел на мешках, зажмурился от света, потом снова упал на свою постель и уснул, свернувшись калачиком.– Не хочу видеть людей… и огни…Повозка Селины двигалась в длинном ряду других фермерских повозок. Мужчины с любопытством оглядывались на нее. Они переговаривались и отпускали шуточки на ее счет, но она не обращала на них внимания. Они были у самого рынка, на Рандольф-стрит.– Дирк. Поди сюда, к маме.Она решила, что все-таки благоразумнее будет держать мальчика рядом с собой.Ворча, он вскарабкался на козлы, зевая, протирая глаза кулаками.– Для чего мы здесь, мама?– Мы продадим здесь наши овощи и выручим деньги.– А для чего?– Чтобы послать тебя в школу изучать разные предметы.– Какие смешные ты говоришь вещи! Точно я не учусь уже в школе.– Нет, я имею в виду другую школу. Большую – для взрослых.Он совсем проснулся и с интересом разглядывал все вокруг. Толчея людей, лошадей, экипажей… Все это стекалось сюда в Чикаго как с севера, с немецких ферм, так и с голландских ферм на юго-западе, откуда приехали и они с матерью: фрукты и овощи – тонны их, урожай многих акров огородной земли.Целая армия, привезшая пищу для огромного города с его миллионным населением.В Селине проснулась маленькая гордость – сознание своего достоинства, когда эти мысли промелькнули в ее голове. Она пробиралась к местечку, которое наметила себе заранее. Со времени первой поездки с Первусом в Чикаго, после их свадьбы, она была здесь не более десяти-двенадцати раз, но она все рассмотрела и запомнила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27