А когда Паула показывает вам какую-нибудь книгу, стоя рядом, ее рука как-то сама собой сталкивается с вашей, и вы не можете думать о книге, а стоите и, не глядя, ощущаете ее присутствие рядом, ее мягкое, гибкое тело вблизи вас.Дирк знал много девушек – это были большей частью изысканного типа девушки Северного побережья. Гибкие, стройные, изящные, с тонким носиком, звонким и нежным голосом, с серьгами в ушках, папироской в пальцах и манерой произносить все немного в нос. Все они выглядели до курьеза похожими друг на друга и все говорили одно и то же – так казалось Дирку. Все хорошо говорили по-французски, танцевали разные сложные, полные скрытого смысла танцы, читали новые книги. И на них всех был словно один и тот же штамп. Они начинали свои замечания друг другу с восклицания: «Моя дорогая», и оно выражало поочередно то удивление, то симпатию, то восхищение, то ужас. Способ выражения у них мало чем отличался от жаргона конторщиц или продавщиц. Откровенность стала их фетишем. В эпоху, когда все вокруг заговорили, – и говорили много, с наслаждением, с крикливой дерзостью, – надо было – и девицы понимали это – писать свои замечания красными чернилами для того, чтоб они были замечены среди этого наводнения слов. И слова-то были все больше вновь изобретенные; старые выражения уступали место новым. Больше не говорили: «Как это неприлично», «Ужас», а восклицали: «Как это восхитительно бесстыдно». Все эти слова свободно, бесстрашно, небрежно изрекались прекрасными губами вслед за остальными, менее прекрасными.«Главное – быть искренней и не стесняться ничего», – говорили они. Иногда Дирку хотелось бы видеть их менее увлеченными этой новой модой. Другое их увлечение – были большие фестивали, спектакли, балы с благотворительной целью. Венецианские праздники, восточные базары, карнавалы, парады и выставки всякого рода. Многие из них пели, играли, танцевали лучше любого профессионала, но в этом все-таки чего-то не хватало, не было того аромата, который вносит в свое исполнение настоящий артист. На все эти парады, костюмы, декорации выбрасывались тысячи, и вместо истраченных почтенные отцы выдавали новые, не находя в этом ничего смешного или предосудительного. Иногда, периодами, им приходила блажь заняться делом, служить или изучать какую-либо профессию, пренебрегая условностями своего круга.У Паулы тоже бывали такие вспышки. Она или кто-нибудь из ее приятельниц вдруг открывали магазин блузок; устраивали экскурсии в кварталы, где были лавки с крадеными вещами; устраивали какие-то «чайные», появляясь там в туалетах, представлявших смесь ядовито-зеленого, малинового, оранжевого и черного цветов. Сообщали о своем поступлении в контору по сбору объявлений. Все эти авантюры – следствие постоянной праздности и того беспокойства, той неуравновешенности, что принесла с собой война, – возникали, изживали себя и уступали место новым. Многие из этих девушек неутомимо работали в продолжение 1917–1918 годов: заведывали амбулаториями, санитарными каретами, были сестрами милосердия или просто сиделками, открывали столовые и чайные для солдат. Теперь им недоставало того возбуждения, того удовлетворения, какое вызывала эта работа во время войны.Они находили, что Дирк – прекрасная дичь, и возмущались собственническими замашками Паулы. Все эти Сусанны, Джейн, Кэт, Бэтти и Салли (имена слишком простые и старомодные для современных эротически и экзотически настроенных барышень) болтали с Дирком, танцевали с ним, ездили вместе верхом, флиртовали изо всех сил. Его недоступность придавала ему особую пикантность в их глазах. «Эта Паула Шторм держит его крепко. Он никакого внимания не обращает на барышень».– О мистер де Ионг, – заговаривали они с ним, – ваше имя – Дирк, не так ли? Какое странное имя! Что оно означает?– Ничего, я полагаю. Это голландское имя. Я по отцу ведь голландец, вы знаете это.– Дирк – это что-то вроде меча, не так ли? Или кинжала. Во всяком случае в его звучании есть что-то очень смелое, роковое, роковое и жестокое – Дирк.Он краснел слегка (одно из его очаровательных свойств), усмехался и глядел на собеседниц, не отвечая.Успех его рос поразительно. Глава семнадцатая Между этими барышнями и теми, что работали у них в конторе, существовало сходство, удивлявшее, а иногда поражавшее Дирка. Он говорил: «Напишите это письмо, мисс Роч» и думал о том, что юное тоненькое существо, к которому он обращался, было ничуть не менее изящно, чем та барышня из высшего общества, с которой он танцевал или играл в теннис или в бридж накануне. Платья конторщиц были ловким подражанием туалетам этих барышень: они даже духи употребляли те же самые. Он лениво удивлялся, как хорошо им удается это копирование. Всем этим служащим барышням было по восемнадцать, девятнадцать, двадцать лет, – и их лица, фигуры, желания, весь арсенал их физических и душевных качеств делал их пребывание в деловой конторе каким-то парадоксом и бессмыслицей. Тем не менее они хорошо справлялись с возложенными на них механическими обязанностями: дежурили у телефонов, печатали на машинке, вели какие-нибудь списки; это были милые создания с умом и развитием четырнадцатилетних девочек. Волосы у них были блестящие, тщательно завитые, грудь плоская, формы, как у мальчика двенадцати-пятнадцати лет. Но они уже были мудры – ранней мудростью змейки. У них были личики еще детские, розовые, с крохотными ротиками, с широко раскрытыми пустыми и уже что-то знающими глазами. Дела свои эти куколки устраивали отлично. Они были холодны, неприступны, полны пренебрежительности и доводили своих мальчиков до отчаяния. Барышни были грабительницами, пиратами, отнимавшими все и дававшими мало. Они в большинстве случаев вышли из низов, выросли в среде темной и бедной, и, однако, им каким-то чудом были знакомы все изящные искусства, как и Пауле. Их гибкие талии не знали корсетов, они были миловидны, подчас ошеломляли и были опасны, питались черт знает какой гадостью, завтракали дешевыми липкими конфетами, и, однако, желудок их переваривал все исправно, а кожа была похожа на бархат и бела, как молоко. У них был пронзительный и вульгарный голос, но их головки напоминали картины Греза и Фрагонара.Говорили эти барышни между собой на отвратительном жаргоне и так визгливо, что ушам слушателя приходилось невмоготу:– Я бы не пошла, если бы он меня и пригласил, но он, во всяком случае, мог бы хоть колечко мне подарить. Я его считала порядочным человеком. Досадно!– Да. А он что тебе говорит?– О, он смеется!– И ты пошла?– Я? Нет! За кого ты меня принимаешь?– Отчего же? Он славный мальчик.Однако в этой компании Дирк работал безмятежно. Иммунитет и неприступность. Барышни называли его за глаза Замороженный. Им нравились его носки, его галстуки, ногти, лицо, ноги в красивой обуви, его стройная и сильная спина в пиджаке от Пиля. Он возбуждал в них восхищение и… мстительное чувство. Не было ни одной среди них, которая бы не мечтала о том дне, когда он позовет ее в свою комнату в конторе, закроет дверь и скажет: «Лоретта» (их имена были ими переделаны из простых имен, полученных при рождении, соответственно их понятию о красоте и звучности и порою напоминали собой французские романы. Они назывались: Лоретта, Иможена, Надина, Наталия, Арделла). «Лоретта, я слежу за вами давно-давно, и вы должны были заметить, как сильно вы мне нравитесь».В этом не было ничего невозможного. Такие вещи случались, и они это знали и на это рассчитывали.Дирк, не зная, как тщательно и безжалостно они следят за ним и разузнают обо всем, был бы поражен, если бы узнал, как прекрасно они осведомлены обо всех его частных и личных делах. Им было известно, например, все о Пауле. Они и восхищались ею и злобствовали. Отдавая должное совершенству ее туалетов, они безмерно гордились тем, что молодость и яркость красок – их явное преимущество; презирали Паулу за то, что она открыто выражает ему свои чувства (как все это было им известно, остается загадкой: Паула почти никогда не бывала в конторе и не звонила ему туда). Затем они считали, что Дирк – образцовый сын, чрезвычайно великодушный к своей матери. Селина была раза два в конторе. В одно из этих посещений она в течение пяти минут любезно разговаривала с Этелиндой Квинч, у которой было личико херувима с картины да Винчи и душа акулы – пожирательницы мужских сердец. Селина умела поговорить с каждым человеком. Она любила слушать кондуктора трамвая и прачку, посыльного и помещицу, клерка и швейцара, шофера и полисмена. Было в ней нечто такое, что вызывало людей на откровенность. Их сердца открывались ей навстречу, как цветы солнцу. Люди чувствовали ее интерес и симпатию к себе. Когда они рассказывали ей о чем-нибудь, Селина восклицала: «Да что вы? Неужели? Нет, это ужасно!» И глаза ее горели сочувствием.Войдя к Дирку в кабинет, Селина заметила шутя:– Не представляю себе, как можно работать среди таких красоток и не стать султаном? Я намерена пригласить кое-кого из них на ферму на воскресенье.– Не делай этого, мама. Они не поймут… Я почти и не вижу их. Они просто для меня – часть инвентаря конторы.После этого визита Этелинда Квинч в качестве эксперта была призвана высказать свое суждение. Оно было таково:– Говорю вам, она в десять раз лучше, чем Замороженный. Она мне очень нравится. А видали вы, какая ужасная на ней шляпа? Нет, скажите, разве не забавно она выглядит в ней, забавно и трогательно? Всякая другая была бы попросту комична в этаком вороньем гнезде, а она из тех, которым можно гулять в чем угодно, – и их никто не осмеет. Не знаю, право. В ней есть что-то милое. Она сказала, что я хорошенькое создание. Можете себе представить… Что ж, в этом она права, конечно, так оно и есть.– Вот письмо, мисс Квинч, – кинул ей полчаса спустя ничего не подозревающий Дирк.Однако, невзирая на искушения и пламя этой «пещи огненной», Дирк оставался невредимым и нимало не опаленным.Паула, барышни Северного побережья, благовоспитанные женщины-дельцы и профессионалки, маленькие нимфы в его конторе – все испытывали на нем свои чары, окружали теплом, ароматом своего присутствия. Он же проходил мимо них холодный и неуязвимый. Быть может, в этом виноват был его внезапный успех, и спокойное честолюбие влекло его вперед к дальнейшим успехам, не давая останавливаться перед другими соблазнами. Ибо он, действительно, делал головокружительно быструю карьеру, даже с точки зрения финансового мира Чикаго, где привыкли к блестящим метеорам. Мамаши Северного побережья думали о его карьере, его состоянии и будущем с уважением и строили планы… Целая горка приглашений всегда лежала в вазе на приличной маленькой консоли, в приличной маленькой квартирке, где хозяйничал корректный маленький слуга-японец, на приличной улице Северного квартала вблизи (но не слишком близко) от озера.Квартирка была обставлена при участии Паулы. Они вместе ходили к декораторам.– Но надо, чтоб вы выбирали по своему вкусу, – говорила Паула. – Иначе квартира не будет носить отпечатка вашей индивидуальности.Квартира была обставлена итальянской мебелью под темный дуб или орех, массивной и все-таки какой-то несолидной на вид. Не производила нужного впечатления. Длинные столы с резьбой, на которых пепельница выглядела чем-то недопустимым. Большие кресла, такие обширные, что они могли бы служить колыбелью, но в которых не отдыхали. Нелепые серебряные подсвечники. Парча. Голова Данте в корректном кабинете. Книг было мало. Маленькая передняя, столовая, спальня, большая приемная, кухня, каморка для японца.Дирк мало бывал дома. Он целыми неделями не входил никуда, кроме столовой и спальни, где он переодевался к обеду, вернувшись из конторы. Всегда одно и то же: контора, квартира, обед, танцевальный вечер. Круг людей, среди которых он вращался, был ограничен, и встречи с ними носили какой-то монотонный характер. Автомобиль мчал его в контору и обратно по бульварам Чикаго. Все его общественные обязательства ограничены были территорией Северного района. На западе его отрезала от остального Чикаго улица Ла-Салль, на востоке – озеро Мичиган, бульвар Джексона – на юге и Лейк-Форэст – на севере. Он жил словно за тысячу миль от остального Чикаго – могучего, шумного, задыхающегося от огня и жара заводов, предприимчивого, проталкивающегося вперед, вопящего, великолепного стального гиганта.Селина не принимала никакого участия в выборе обстановки для нового жилища Дирка. Когда все было готово, он привез ее, чтобы с гордостью показать ей квартиру.– Ну что, – сказал он, – как ты находишь все здесь, мама?Она стояла посреди гостиной, маленькая жалкая фигурка среди этих массивных мрачных столов, стульев, шкафов. Легкая улыбка приподняла уголки ее губ.– Я нахожу, что здесь так торжественно, как в соборе.Теперь Селина редко расспрашивала или увещевала сына: с годами она стала молчаливой. Селина никогда больше не интересовалась тем, какую обстановку видел он в домах, где бывал (в итальянских виллах на Огио-стрит), или какие экзотические блюда подавались на парадных обедах. Ферма процветала. Стальные гиганты – заводы и фабрики южного Чикаго – придвигались все ближе к ней, но еще не коснулись своей железной стопой ее зеленеющих полей. Ферма славилась теперь благодаря прекрасным продуктам, которые она поставляла на рынок. «Спаржа де Ионг» была на столах в Блэкстоне и Дрэк-Отеле. Иной раз друзья подтрунивали над Дирком по этому поводу, и он не всегда сознавался, что это не случайное совпадение имен.– Дирк, ты, видимо, ни с кем, кроме этих своих приятелей, не встречаешься? – сказала ему Селина во время одной из редких головомоек. – Ты совсем не стремишься почувствовать полноту жизни, очутиться в гуще ее. Хоть бы у тебя появилось самое обыкновенное любопытство к людям и вещам. К людям любого типа, к разного рода вещам. А ты вращаешься все в одном и том же тесном кружке всегда; всегда одни и те же люди.– Нет у меня времени.– Ты не можешь не найти его, если захочешь.Подчас Селина приезжала в город на целую неделю, а то и на десять дней сразу. И начиналось то, что она называла своим кутежом. Юлия Арнольд всегда предлагала ей занять одну из комнат для гостей в ее доме, или Дирк предлагал уступить ей свою спальню, уверяя, что ему будет отлично на большом диване в приемной или что он будет ночевать в Университетском клубе. Она всегда отказывалась от того и другого приглашения и снимала комнату в отеле, иногда в южной, иногда в северной части города. Она предвкушала свои каникулы, как мальчишка-школьник утро субботы, которому предстоящий день представляется огромным, полным чудес и приключений, который бродит по улицам без цели и плана, зная, что перед ним – все возможности и, какую из них ни выберет он, она даст массу радости. Селина любила Мичиганский бульвар и витрины на Стей-стрит, где надменные восковые леди в сверкающих вечерних туалетах с изящно сложенными, словно держащими веер, розу или программу, пальчиками сверху вниз усмехались завистливому миру, прижимавшему свои носы к стеклу, чтобы полюбоваться ими. Селина обожала яркий свет, краски, движение, шум. Годы тяжелой работы, когда она в буквальном смысле слова не подымала лица от земли, не убили в ней любви к жизни. Селина бродила по кварталам чужеземцев – итальянскому, греческому, китайскому, еврейскому. Она посещала Блэк-Белт, где огромное, все растущее негритянское население Чикаго пило, и двигалось, и расправляло свои могучие члены, словно пробуя, здесь ли еще оковы, давившие их так недавно. Ее ясное лицо и спокойные манеры, дружелюбный взгляд и живой ко всему интерес служили ей защитой в самых подозрительных кварталах.Быть может, Селину принимали за какую-нибудь общественную деятельницу или одну из тех, чье амплуа – наставлять заблудших на путь истинный. Она покупала и прочитывала газету негров, где рекламировали свои чудодейственные травы и корешки разные лекари. Она даже приобрела за двадцать пять центов коробку этих трав, очарованная их названиями – «корень Адама и Евы», «кровь дракона», «хозяин лесов», «райское семя».– Послушай, мама, – пытался протестовать Дирк, – нельзя тебе бродить одной. Это небезопасно, здесь не Верхняя Прерия. Знаешь ли, если тебе так уж хочется бродить по всем улицам, то я прикажу Саки сопровождать тебя.– Это было бы очень мило, – сказала она миролюбиво. Но ни разу не позволила Саки идти за ней.Иногда она отправлялась на Южную Уотер-стрит, теперь сильно изменившуюся и разросшуюся. Селине нравилось бывать в людных местах, где по обе стороны улицы лотки, и ящики, и корзины с фруктами, овощами, птицей. Среди продавцов преобладали смуглые лица чужеземцев. На месте прежних краснолицых фермеров она видела теперь гибких мускулистых парней в старых военных гимнастерках. Они подвозили товар, выгружали ящики, ловко увертываясь от больших грузовых автомобилей, снующих взад и вперед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27