Сама сделать все для него. Я сумею. Только от меня он должен получить все, что украсит ему жизнь.– Но это эгоизм, Селина!– Я этого не думаю. Ведь я хочу жить только для Дирка.На другой день, около полудня, Верхняя Прерия, заслышав непривычный шум мотора, кинулась к окнам и калиткам и была немало поражена, увидев Селину де Ионг в ее бесформенной фетровой шляпе и сияющего Дирка в блестящем красном автомобиле, мчавшемся по Гельстедской дороге и перепугавшем всех фермерских лошадей. Куда девалась кляча де Ионгов, собака Пом и повозка с овощами? Верхняя Прерия пребывала в состоянии неудовлетворенного любопытства целых двадцать четыре часа.Идея такого помпезного возвращения принадлежала Юлии; Селина подчинилась, она слишком была утомлена, чтобы спорить с кем-нибудь. Захоти Юлия отправить ее в Ай-Прери в башенке на спине слона, Селина бы и на это согласилась, – скорее, не могла бы протестовать.– Я вас доставлю домой в один миг, – энергично заявила Юлия. – Ты похожа на привидение, а малыш – совсем сонный. Я позвоню папе, и он отошлет твою тележку на ферму с кем-нибудь из своих конюхов. Предоставь все мне! И неужели ты никогда еще не ездила в автомобиле? Ничего в этом нет особенного. Я люблю больше лошадей, и Па тоже.Дирк принял новость, как нечто вполне естественное, приспособившись быстро, как все дети, к перемене их положения. Малыш даже заявил важно, что у него будет непременно такой же автомобиль, когда он вырастет, и он будет мчаться даже быстрее, чем этот.Ян Стин в первую минуту лишился от изумления дара речи.Пока не прибыла тележка с лошадью, он считал, что та и другая таинственным образом пропали, а вдова де Ионг сошла с ума, чего и следовало ожидать.На следующий день в легком фаэтоне, запряженном парой чудных серых, приехали Огаст Гемпель с Юлией. Но медленно поворачивавшийся мозг Яна больше не способен был уже воспринимать новые сюрпризы, и приезд этот оставил его довольно спокойным.За двенадцать лет, отделявшие Гемпеля-мясоторговца от Гемпеля-учредителя общества упаковочных складов, он приобрел некоторый лоск и вальяжность. Весь седой в свои пятьдесят пять лет, краснолицый, он говорил почти без акцента, но вплетал в свою речь множество идиоматических выражений американских задворков.За последние годы он стал туговат на ухо, так что, когда с ним говорили, он с усиленным вниманием глядел на собеседника, чтобы понять то, чего не мог расслышать. Одет Гемпель был в серый костюм, мягкую шляпу и ботинки с мягкими носами. Все это было дорогое и модное, но выглядело на нем, словно с чужого плеча.Хозяйство Селины он осмотрел опытным быстрым глазом и спросил коротко:– Желаете продать?– Нет.– Правильно. Через несколько лет эта земля будет стоить хороших денег.Ему понадобилось не более пятнадцати минут, чтобы оценить всю собственность Селины от полей до риги, от риги до дома.– Ну-с, так что же вы намерены делать, Селина?Они сидели в прохладной маленькой гостиной, освещенной старинной голландской люстрой, разливавшей мягкий свет в комнате с тремя полками книг и прочим незатейливым убранством, придававшим гостиной уютный вид.Дирк тем временем во дворе с одним из мальчиков Ван-Ройсов разглядывал серых рысаков Гемпеля. Ян возился на поле. Селина крепко стиснула свои руки с короткими обломанными ногтями, с загрубевшими и мозолистыми ладонями, руки, по которым, казалось, можно было прочесть всю историю последних двенадцати лет ее жизни.– Я намерена остаться здесь работать на ферме и сделать ее доходной. Я сумею. Будущей весной моя спаржа начнет окупать расходы. Я больше не буду сажать обычные овощи, во всяком случае много. Хочу сделать упор на самый изысканный товар, для комиссионеров с Уотер-стрит. Хочу осушить дренажем низкие места. Удобрить их. Эта земля годами пустовала. Теперь она должна стать урожайной, если ее хорошо подготовить. А Дирк будет ходить в школу. В хорошую школу. И никогда мой сын не будет торговать на Сенном рынке. Никогда. Никогда.Юлия зашевелилась на стуле, и шелк и бисер ее платья зашелестели. Она почувствовала свою беспомощность перед железной решимостью в тоне подруги.– Да, но как же ты Селина?– Я?– Ну конечно. Ты говоришь так, словно ты-то сама не в счет. А твоя собственная жизнь? Существует уйма вещей, которые могли бы и тебя сделать счастливой.– Да, моя жизнь не идет в счет. Я буду жить только для Дирка. Со всем другим я покончила. О, это вовсе не значит, что я разочарована в жизни, или чувствую себя побежденной, или что-нибудь в этом роде. Я просто хочу сказать, что я начала свою жизнь с ложными идеями. Теперь я вижу, в чем мои ошибки. И я должна уберечь Дирка от таких ошибок.Тут Огаст Гемпель, раскачивавшийся на своем стуле и пристально глядевший на Селину, пока она говорила, принялся с отсутствующим видом рассматривать в окно своих серых.Спустя некоторое время он заговорил, и речь его походила не на возражение или уговоры, а скорее на размышления вслух.– Это, мне кажется, не наилучший способ исправлять ошибки. Каждый их делает сам и по своей воле. И смешно думать, что вы убережете кого-нибудь от его собственных проступков и просчетов.После этой тирады он тихонько засвистел сквозь зубы и забарабанил согнутыми пальцами по столу.– Смысл жизни, творческий труд, красота! – Селина говорила страстно, стремительно, не останавливаясь, – Я думала когда-то, что стоит захотеть этого, хотеть сильно и с верой – и оно придет. Надо только ждать и стараться жить как можно лучше, зная, что красота – вот она, близко уже. И тогда она придет. Так я думала. А теперь думаю иначе.– Красота, – тихонько повторила Юлия, в простоте души предположив, что эта изможденная жалкая женщина сетовала на то, что она некрасива.– Да, красота. Все, что ценно в жизни, все вместе я называю красотой. Ярко освещенные прекрасные комнаты. Сладкий отдых. Красочность. Работа. Книги. Музыка. Картины. Люди – всякие люди. Труд, который вы любите. И возможность расти, расти самому и видеть, как на глазах растут другие.Вот что я называю красотой. И я хочу, чтоб все это было у Дирка.Юлия кивала и поддакивала с умным видом, который принимают обыкновенно, когда не понимают ни слова из того, что сказано. Огаст Гемпель прокашлялся.– Думаю, что я понял, к чему вы стремитесь, Селина. То же самое я чувствовал по отношению к Юле. Я хотел, чтоб у нее было все самое лучшее. И она это получила. Стоило бы ей захотеть луну с неба – и ее она бы получила.– Никакой луны я не получала, Па, ничего подобного.– Потому что не просила никогда.– Ради Бога, – взмолилась наконец Юлия, – довольно разговоров, надо делать что-нибудь. Каждый, у кого есть хоть немного денег, может иметь и книги, и свечи, и работу, может глядеть на картины, сколько его душе угодно, если в этом все дело. Так будем же действовать! Па, ты уже, наверное, все взвесил и у тебя есть какие-то соображения. Пора нам услышать, что ты придумал.Огаст Гемпель помолчал перед тем, как подать реплику:– Если вы хотите посвятить всю свою жизнь тому, чтобы ваш мальчик был счастлив, то вы не такая умница, какой я вас считал. Вы попытаетесь жить его жизнью за него, так, что ли?– Я не собираюсь прожить его жизнь за него; я хочу его научить жить так, чтоб его жизнь была полноценной, имела смысл.– И вы думаете достичь этого, спасая его от Сенного рынка? А что, если это – его естественное место, где он найдет себя? Почем вы знаете? Обезьянничать в жизни не годится. Я каждый день отправлялся на скотопригонные рынки, входил в загоны для скота, беседовал с погонщиками, скотоводами и покупателями. Я могу на глаз определить вес свиньи и цену ей, и быка тоже. Мой зять, Майкл Арнольд, просиживает в конторе целый день, диктуя деловые письма и официальные бумаги. От его костюмов никогда не несет запахом скотного двора, как от моих… Я ничего не хочу сказать о нем худого, Юлия… Но бьюсь об заклад, что мой внук Евгений, – он выговорил это имя так, что видно было, как оно ему не нравилось, – Евгений, если он вообще будет заниматься делами, когда вырастет, – не станет и близко подходить к скотным рынкам. Его контора, ручаюсь вам, будет, к примеру, на Мэдисон-стрит, с видом на озеро, в каком-либо из новых домов. Вы будете отмахиваться от нашего дела с отвращением и не будете знать его.– Не обращай внимания, Селина, – вмешалась Юлия. – Он сел теперь на своего конька. Старые скотные рынки!Огаст Гемпель откусил кончик сигары.– Я не поменялся бы с Майком, о нет.– Пожалуйста, Па, не называй его Майком.– Ну, Майклом. Не поменялся бы даже за десять миллионов. А мне как раз теперь десять миллионов очень бы пригодились.– А мне думается, – заметила весело Селина, – что ваш зять, мистер Арнольд, в вашем возрасте будет рассказывать Евгению, как он в старые времена тяжело трудился в конторе, что как раз над скотным рынком, совершенно так, как сейчас рассказываете вы.Огаст Гемпель добродушно засмеялся.– Возможно, возможно! Потом он вернулся к делу.– Вы хотите дренировать свой участок и разводить великолепные овощи, Вам надо взять в помощь человека, который знает толк в этих вещах, а не этого Яна или Вана, которого мы видели в поле. Потом – новые лошади. Телегу.Он сощурил лукаво глаза, и от них побежали лучики морщин во все стороны.– Я держу пари, что недалек день, когда вы, фермеры, будете приезжать со своими продуктами в город в больших автомобилях, которые домчат вас туда за час. Лошадь выходит из употребления. – Потом добавил: – Лошадей я вам добуду. За гроши. На скотопригонном рынке. – Он вытащил чековую книжку и вечное перо и стал писать, положив книжечку на колено. Потом вырвал чек и протянул Селине.– Для начала.– Ну вот, наконец-то мы перешли от слов к делу! – воскликнула Юлия с видом победительницы.Но Селина не взяла чек. Она сидела так же тихо в своем углу, сложив руки на коленях.– Это будет неправильно, – заметила она.– Неправильно? Почему?– Я могу взять эти деньги у вас только взаймы. На этих условиях – возьму, потому что мне без них не обойтись. Но через пять лет – или шесть – я их вам выплачу. Я хочу дать вам… – она не знала слова «вексель», – расписку, что деньги взяты взаймы и что я их обязана выплатить. Ведь так будет правильно, не правда ли?– Отлично, – ответил Гемпель, снова вынимая свое перо. – Это по-коммерчески.Усиленно сохраняя серьезность, он что-то нацарапал на клочке бумаги.Через год, за который Селина успела узнать много вещей, между прочим познакомиться с математическими расчетами не теоретически, а на практике, научилась разбираться с простыми и сложными процентами, она пришла раз к Огасту Гемпелю, полусмеясь, полуплача, с этим самым клочком бумаги в руках.– Вы ни словечком не упомянули о процентах, какой дурой вы должны были меня считать тогда!– Ну, между друзьями… – запротестовал Гемпель.Но Селина настаивала:– Я лучше обращусь в банк, если вы будете продолжать действовать так, не по-коммерчески.Маленькая записка с его надписью: «Уплачено сполна. О. Гемпель» была бережно упрятана в резной дубовый сундук вместе с другими ее сокровищами: смешными каракулями, которые никто, кроме нее, и не разобрал бы, маленькой грифельной доской, на которой она учила Первуса умножать и делить, засушенным букетом цветов – его подарком, за которым он ходил далеко в лес, когда был еще женихом; красным кашемировым платьем; грубым наброском, изображающим Сенной рынок, телеги с зеленью, фермеров и терпеливо, понуро ожидающих деревенских лошадей (детский рисунок Ральфа).В этой рухляди она любила иной раз копаться и ничего не уничтожала. Через много лет Дирк, застав ее за этим занятием, говорил:– Снова здесь, мать, сухие цветы! Если бы случился пожар, ты бы, верно, прежде всего кинулась спасать этот ящик, а, мать? А ведь он весь вместе с содержимым не стоит и двух центов.– А может быть, и стоит, – ответила Селина медленно и задумчиво, держа в руке детский рисунок на грубой оберточной бумаге. – Ведь имеют же, я думаю, какую-нибудь денежную ценность ранние рисунки-подлинники, скажем, Родена.– Родена! Да разве у тебя…– Нет, но вот рисунок Пуля. Ральфа Пуля, подписанный им. На прошлой неделе на выставке в Нью-Йорке один из его набросков – неоконченный – был продан за тысячу…– О да, знаю. Но все остальное тут у тебя – такая дребедень. Для чего ее держать, не понимаю. Здесь даже ничего красивого нет.– Красивого! – сказала Селина, захлопывая крышку старого сундука – Ах, Дирк, Дирк. Ты понятия не имеешь, что такое красота. И никогда этого, видно, не узнаешь. Глава тринадцатая Если то, что называют туманными словами «магнетизм», «изысканность», «привлекательность», «обаятельность», можно считать козырями в игре, называемой жизнью, то Дирк де Ионг был счастливый малый, и жизнь многое обещала ему впереди. Он, несомненно, обладал указанными качествами. О нем говорили, что ему все легко дается. Он и сам это иногда говорил, но не хвастаясь, а скорее смущенно.Вообще он не был разговорчив, и в этом, быть может, и заключалось главное его очарование. Он так хорошо умел слушать. Был так спокоен всегда, и, когда другие говорили, его красивая голова склонялась к собеседнику с таким вежливым вниманием.Это был талант более ценный, чем многие другие, которыми он не был наделен. Талант производить впечатление необыкновенно умного и восприимчивого человека. Он и сам не знал ему цены. Пожилые люди находили, что он умнейший молодой человек и сделает карьеру, – и это после разговора, в котором он участвовал, лишь подавая реплики вроде «да» или «нет» или «пожалуй, вы правы, сэр» в соответствующих местах.Селина постоянно думала о будущем Дирка. Тысячи иных мыслей и планов относительно фермы, дома и прочего могли проходить за день в ее голове, но всегда над всем этим, словно неизменный бой барабана, тяжелый и звонкий, покрывающий все остальные звуки, была мысль о Дирке. Он недурно учился в высшей школе. Был не выдающимся, не блестящим, но и не дурным студентом, и всеми любимым.Пока Дирк переживал свои беспечные мальчишеские годы – от девяти до пятнадцати, – Селина творила чудеса: истощенный и давно находившийся в упадке участок де Ионгов, дававший продукты второсортные, имевшие сбыт лишь на второразрядном рынке, она превратила в цветущий доходный огород-сад, где выращивались лучшие изысканные сорта для комиссионеров южной Уотер-стрит. Спаржа де Ионг с толстым белым стеблем, суживающимся кверху и заканчивающимся сочной зеленью. Помидоры из парников де Ионг в феврале месяце, крупные, сочные, ярко-алые. Селине платили за фунт столько, сколько Первус был бы рад в свое время выручить за целый бушель.Эти шесть-семь лет непрерывной напряженной работы не принесли никакой особенной славы нашей пионерке. То были мучительно трудные, полные забот и душевной боли, ожесточающие годы борьбы с землей, с людьми и" собственной бесконечной усталостью. О Селине буквально можно было сказать, что она голыми руками вырывала у земли свой кусок хлеба. Но ничего возбуждающего жалость не было в этой маленькой энергичной женщине лет тридцати пяти-сорока, с глубокими темными глазами, твердой линией рта, в бедных, но приличных платьях, часто испачканных внизу землей.Наоборот, что-то внушающее уважение, что-то величавое было в ней: напряженность души, стремящейся жизнь свою превратить в подвиг.Вряд ли она без денег, ссуженных ей Гемпелем, без его дельных советов смогла бы добиться успеха. Она иногда говорила ему это. Он горячо протестовал: – Только облегчил немного, это так. Но вы и без того нашли бы дорогу, Селина. Какой-нибудь способ уж придумали бы. Юлия – та ничего бы не сумела. А вы – да. Вы похожи на меня больше, чем моя дочь. Вон сколько парней, которые вместе со мной были мясниками двадцать лет тому назад на Норт-Кларк-стрит, сидят там и поныне, продавая бифштексы и бараньи котлеты. «Доброго утра, сударыня, что вы возьмете сегодня?»У Дирка были свои обязанности на ферме. Селина следила за тем, чтобы он аккуратно их выполнял. Но обязанности эти были не трудны. В восемь часов утра он отправлялся в школу на лошади, так как школа была на порядочном от них расстоянии. Возвращался он довольно поздно, зимой уже темнело, когда он ехал домой. Пока он был в школе, Селина дома выполняла работу за двоих мужчин. У нее теперь было два работника в поле, взятых на летние месяцы, и женщина в доме, жена Адама Брасса, одного из этих работников. Ян Стин тоже еще был на ферме: он возился в хлеву, в конюшне, делал рамы для парников, плотничал. Он по-прежнему недоверчиво относился ко всем новшествам, введенным его хозяйкой, возмущенно поглядывал на новые орудия, пророчил разные неудачи, когда Селина купила у старого Баутса двадцать акров, граничивших с ее землей.– Вы берете на себя слишком много, – говорил он ей. – Вы погубите себя, вот увидите.К тому времени, когда Дирк возвращался из школы, самая тяжелая дневная работа была окончена. Обед уже всегда ожидал его и был горячим, вкусным, возбуждающим аппетит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27