– Привези ее к нам.– Она не поедет. Ты знаешь, она не любит всю эту пышность.– О, но мы живем теперь совсем скромно, право же. Приезжай, Дирк. У меня есть планы, о которых надо потолковать, Как дела на службе?– Недурно. Теперь, впрочем, строят очень мало.– Приедешь?– Не думаю, чтобы я…– Я заеду за тобой в четыре. Будь готов. Глава пятнадцатая – Отправляйся, конечно, – посоветовала Селина, когда сын по телефону сообщил ей о приглашении Паулы. – Тебе хорошо будет проехаться и развлечься, а то целыми неделями ходишь сердитый, как гусак. Как у тебя с сорочками? Ты оставил здесь пару чистых фланелевых брюк для тенниса. Не понадобятся ли они тебе?У Дирка в городе была большая комната с альковом на третьем этаже красивого старинного дома в Демин-Плейс. Передняя часть комнаты служила ему кабинетом, альков – спальней. Они вместе с Селиной обставили ее, забраковав все, что стояло там первоначально, за исключением кровати, стола и одного удобного старого кресла со следами былого величия в виде парчевой обивки. После того как книги были расставлены в открытых шкафах, на стол и конторку поставлены затененные абажурами лампы, комната ожила, приняла уютный вид. Пока обставлялось будущее жилье Дирка, Селина приезжала несколько раз в город и бегала по аукционам и второразрядным мебельным магазинам. У нее был талант к такого рода делам. Она терпеть не могла дешевую и вульгарную новую мебель.– Каждый предмет должен побыть среди людей, с ним нужно сжиться, чистить его, сидеть на нем, или спать, или есть – и тогда только проявится его истинный характер. Совсем как у людей. Я предпочитаю мой старый кленовый стол, потертый временем, который еще отец Первуса сам сделал семьдесят лет тому назад, всем новеньким столам красного дерева на Уобаш-авеню.Она радовалась этим редким поездкам в город, как школьник – каникулам. Дирк водил ее в театр, где она сидела словно зачарованная. В ней сохранились те же впечатлительность и непосредственность, свежесть чувств, как когда она маленькой девочкой сидела в партере рядом с Симоном Пиком. У Селины развилась просто страсть бродить по большому городу, знакомясь с самыми потаенными его уголками, находя в каждом свою прелесть. В короткое время она узнала Чикаго лучше, чем Дирк, да и лучше, чем старик Гемпель, живший в нем почти полвека.То, что было так интересно Селине, по-видимому, не интересовало Дирка. Иногда она снимала на день-два комнату в пансионе, где поселился Дирк.– Подумай! – говорила ему Селина, когда он, запыхавшись, возвращался вечером из конторы. – Я выходила, была в северо-западной части. И там – совсем другой мир. Это Польша. Костелы и магазины, и мужчины, целый день сидящие за газетой и кофе в ресторане или играющие в домино. И знаешь, что я узнала? Что Чикаго по количеству польского населения – второй город в мире! В мире!– Вот как? – отвечал Дирк рассеянно.Но и следа рассеянности и бесстрастия не было в его тоне, когда он по телефону в этот вечер говорил с матерью о поездке на Золотой Берег.– Правда, ты ничего не имеешь против? Тогда я приеду домой в будущую субботу. Или, может быть, съезжу к тебе в середине недели и переночую одну ночь… Как твое здоровье?– Я здорова. Пожалуйста, веселись и запомни все, что увидишь в новом доме Паулы, чтобы ты мог потом рассказать мне. Юлия говорила, что там, как в сказке. Она уверяет, что старик Ог один раз только и видел все это и с тех пор ни ногой, даже ради того, чтобы увидеть внуков, не соглашается поехать туда.День выдался на редкость теплый для марта в Чикаго. Весна, такая капризная и медлительная в этих местах, на этот раз ринулась на город очертя голову. Когда за Дирком захлопнулась массивная дверь здания, где помещалась его контора, и он оказался на улице, он первым делом увидел Паулу в длинном и низеньком дорожном автомобиле, ожидавшую его у подъезда. Она была вся в черном. Все светские и среднего круга дамы в Чикаго носили теперь черные платья. Весь высший свет и буржуазные круги Америки носили черное. Два года войны отняли у Парижа много мужей, сыновей, братьев. Весь Париж был в трауре. Америка, нетронутая войной, охотно переняла элегантную моду на траур, и теперь Мичиганский бульвар и Пятая авеню одевались только в креп и черный шифон: черные шляпы, перчатки, туфли. Один только черный цвет был в моде в этом году.Пауле черное не шло – цвет лица у нее был смуглый, слишком желтоватый для мрачной этой рамки. Даже матовый блеск дивного жемчуга на шее не сглаживал этого впечатления. Паула улыбнулась ему навстречу и одной рукой откинула кожаное сиденье рядом с собой.– Холодно будет в дороге, застегнись-ка хорошенько. Где надо будет останавливаться, чтобы захватить твои вещи? Ты по-прежнему в Демин-Плейс?Он кивнул утвердительно и взобрался на сиденье. Только молодым и ловким этот гимнастический фокус удавался легко. Дорожный автомобиль Паулы был хорошо приспособлен для быстрой езды, но отнюдь не для удобства пассажиров. Теодор Шторм всегда уклонялся от поездок в нем, так как ему приходилось при этом вдвое складывать свое большое тело, на манер перочинного ножа.Сиденья были устроены так, что вытянутые ноги соседа приходились чуть не на уровне ваших глаз Упиравшаяся в тормоз нога Паулы, обутая в прозрачный шелковый чулок и туфлю из лакированной кожи, была у самых глаз Дирка.– Ты недостаточно тепло одеваешься, – всегда говорил ее муж. – Эта дурацкая обувь не годится для дороги. – И он был прав, разумеется.Дирк и его соседка некоторое время молчали.Под умелой рукой Паулы автомобиль плавно несся по улицам. Когда он остановился у дома, где жил Дирк, она сказала:– Я подымусь к тебе, хотя, я думаю, чаю у тебя не получишь?– Нет, конечно. Что ты думаешь там увидеть? Обстановку молодого человека из английского романа?Они поднялись на третий этаж. Паула оглядела все в комнате, но без особенного разочарования.– А здесь не так плохо. Кто все это сделал? Она? Очень мило. Но, конечно, тебе надо бы иметь свою собственную элегантную квартирку и слугу-японца. Вот хотя бы для того, чтобы он делал то, что сейчас делаешь ты.Дирк укладывал свой чемодан, не швыряя туда вещи, как попало, а складывал их аккуратно, как полагается сыну благоразумной матери.– Да, конечно, – отвечал он угрюмо. – Моего жалованья как раз хватило бы на японца в костюмах из белоснежного полотна.Паула расхаживала по передней части комнаты, то открывая какую-нибудь книгу, то дотрагиваясь до пепельницы, то выглядывая в окно или рассматривая одну из фотографий, то закуривая папиросу, взятую из ящика на столе. Непоседливая, порывистая, гибкая, похожая на кошечку.– Я хочу прислать тебе кое-какие вещи для комнаты, Дирк.– Ради Бога, не вздумай сделать это!– Отчего же?– Есть два сорта женщин. Этому я выучился в колледже. Одни, которые посылают мужчинам вещи, и другие, которые не делают этого.– Как ты зол!– Ты сама заставила меня сказать это. Ну, я готов.Он запер свой чемодан.– Сожалею, что не могу ничем тебя угостить.У меня ничего нет. Даже стакана вина… и что еще полагается в романах? Ах да – бисквита к вину!Вот они снова в автомобиле и плавно скользят вдоль Шеридан-Роуд, огибают Эванстон, минуют предместья.– Мы назвали нашу усадьбу «Штормвуд» Игра слов. «Штормвуд» означает «лес Шторма» и в то же время – «лес бурь». (Примеч. перев.).
, – рассказывала ему Паула. – И никто из посторонних не подозревает, какое это подходящее для нашего жилища название. Не хмурься, сделай милость. Я не собираюсь поверять тебе свои семейные неприятности. И не вздумай мне говорить, что я сама на них напросилась… Ну как служба?– Хорошего мало.– Тебе не нравится эта работа?– Она мне до некоторой степени нравится, но только до некоторой степени. Видишь ли, все мы заканчиваем университет с уверенностью, что через сутки станем знаменитостями первой величины. А я вот провел последние два дня, вычерчивая план витрин мануфактуры и галантереи в каждом из этажей нового здания, которое будет строиться на углу Милс-авеню и Эшланда.– Ну так отчего бы тебе не бросить все это?Он был поражен.– Бросить! Что ты хочешь сказать?– Оставить все это. Делать что-нибудь, что даст быстрые результаты. Ты уже не в том возрасте, когда сидят и выжидают. Ты будешь еще двадцать лет сидеть и обдумывать проект большого готического сооружения, для того чтобы украсить знаменитый бульвар Мичиган, о котором все столько кричат! И превратишься тем временем в среднего человека, живущего в доме среднего типа, в районе, где селятся представители среднего класса, и имеющего жену среднего качества!– Быть может, – был ответ. – А быть может я стану чикагским сэром Кристофом Рэном.– А кто это такой?– Боже милостивый! Сколько раз ты бывала в Лондоне?– Три раза.– В следующий раз, когда будешь там, удостой вниманием премилую маленькую постройку, которая зовется собором Святого Павла. Я никогда не видел его, но о нем столько говорили!Они доехали уже до ворот Штормвуда. Деревья и кусты были еще обнажены, но трава повсюду уже зеленела. В угасающем свете дня виднелась вдали блестящая поверхность озера. Под сверкающими красками заката она напоминала расплавленный сапфир.Последний поворот. Аллея кленов. В конце ее – дом, массивный, с колоннадой и портиком. Дверь уже была открыта, когда они подъехали к подъезду. Горничная в чепчике и переднике встретила их, а дверцу автомобиля распахнул какой-то мужчина, почтительно приветствовавший Паулу.– Он отнесет твой чемодан наверх, – сказала Паула Дирку.– Как ваши ребятишки, Анна? А что, мистер Шторм уже здесь?– Он звонил, миссис Шторм. Он сказал, что приедет поздно, в десять или еще позже. Так что просит не ждать его к обеду.Паула от роли опытного, ловкого и бесстрашного шофера теперь сразу перешла к роли хозяйки дома, спокойно за всем наблюдавшей, отдававшей распоряжения одним только кивком головы или даже движением бровей.Не пожелает ли Дирк сначала пройти к себе? Или, может быть, он хотел бы взглянуть на малюток, раньше, чем они уснут, хотя няня еще, пожалуй, выставит его из детской. Она строгая особа, эта британка. Обед в половине восьмого. Он может не переодеваться, если ему не хочется. Здесь все было очень чопорно, но они упростили это.(Дирк на следующий день насчитал тринадцать слуг только в доме, не побывав ни на кухне, ни на конюшне, ни в прачечной и тому подобных местах.)Комната, ему отведенная, показалась Дирку довольно безвкусной. Просторное четырехугольное, помещение с узкими окнами с двух сторон. Озеро было видно лишь в одно из этих окон, и то едва-едва.Видимо, в комнатах, выходивших на озеро, устроены были спальни хозяев. В среде, из которой вышли родные Дирка, и по кодексу, принятому в доме его матери, гостям полагалось все самое лучшее. Здесь же у богачей и светских людей, очевидно, лучшее предоставлялось хозяевам, гостя же устраивали удобно, но не уделяли его устройству особенного внимания. Чемодан его был уже распакован и отнесен в кладовую до его прихода в комнату. «Надо рассказать все это Селине», – подумал он, усмехаясь, и критически оглядел комнату. Она была отделана во французском вкусе: всюду – розовая с золотом парча, кружева кремового оттенка и розовые бутоны. «Чересчур слащаво для мужской комнаты», – решил Дирк и наклонился к стулу подле места, где стояло «fauteuil» Fauteuil – кресло (франц.).
. Он подумал с тайным удовлетворением, что произносит правильно по-французски. Повсюду высокие зеркала, шелковые драпировки, кремовый шелк на стенах. Кровать вся в кружевах, с покрывалом из розового атласа. Он распахнул дверь в ванную: она была много больше его алькова на Демин-Плейс. Ванна была великолепна – голубая с белым. И повсюду белые и голубые полотенца, полотенца и полотенца, от тонких, узких, вышитых до мохнатых простыней величиной с добрый ковер.Дирк был ошеломлен, несмотря на оборонительную критическую позицию, занятую с самого отъезда сюда.Он решил принять ванну и переодеться к обеду и был доволен, что сделал это, когда спустился в столовую и увидел Паулу в черном шифоне перед камином в большой комнате, которую она называла библиотекой. Дирк подумал, что она очень эффектна в этом туалете, с жемчугом на шее. Он не хотел замечать этого и все-таки видел и овальное лицо с большими, скошенными в уголках, глазами, и длинную гибкую шею, и пышные волосы, зачесанные высоко и открывавшие маленькие уши.– У тебя прямо-таки угрожающий вид, – заметила Паула при виде гостя.– Этому виной голод, – отвечал Дирк, – он придает что-то зверское моим кротким голландским чертам. Скажи, Паула, почему ты называешь эту комнату библиотекой?Пустые полки занимали все стены. В этой комнате должны были, видимо, храниться сотни томов, но их было в настоящее время не больше пятидесяти – шестидесяти, сиротливо стоявших или лежавших в беспорядке то тут, то там.Паула засмеялась:– Тебя смущает беспорядок на полках, я вижу? Теодор купил это поместье, знаешь ли, таким, какое оно есть. У нас, разумеется, достаточно книг в городе, но здесь я мало читаю. А Теодор! Я думаю, вряд ли он в своей жизни пробовал читать что-либо, кроме уголовных романов и газет.Дирк уверял себя, что Пауле заранее было известно, что муж приедет не ранее десяти, и она умышленно подстроила этот обед вдвоем. Поэтому он почувствовал себя слегка задетым, когда Паула сказала:– Я позвала обедать и Эмери. И мы устроим после обеда партию в бридж. Знаешь Фила Эмери, которого называют Третий? Он даже на карточках визитных пишет Третий, словно какой-нибудь монарх!Эмери были промышленниками. Фирма эта существовала шестьдесят лет, и Эмери считались в Чикаго аристократами. Они имели пристрастие ко всему английскому. Устраивали охоту с собаками, ошеломляя обитателей прерии пышностью и костюмами. У Эмери было обширное поместье над озером по соседству с поместьем Штормвуд. Они приехали к обеду с небольшим опозданием. Дирку приходилось видеть портрет старого Филиппа Эмери (Филиппа Первого, подумал он с иронией), и теперь, глядя на анемичное «третье издание», он пришел к заключению, что почтенный род вырождается. Миссис Эмери была белокура, похожа на изваяние и не привлекала ничьих взоров. Рядом с ней Паула была похожа на сверкающий темный бриллиант. Обед был превосходный, но, к изумлению Дирка, чрезвычайно простой. Немногим обильнее обедов дома, на ферме. Разговор за столом велся как-то отрывочно и был порядком скучен. «И эти люди владеют миллионами! – думал Дирк. – Миллионами! Вот этому Филу Третьему нет надобности корпеть над чертежами в конторе». Миссис Эмери доказывала, что важно установить наконец правильное произношение названий улиц Чикаго.– Ужасно, – горячилась эта дама, – мне думается, пора поднять этот вопрос и сделать что-нибудь. Надо учить правильному чистому произношению и взрослых, и детей в школах. Улицу Гете они называют Герти. Даже Иллинойс они произносят Иллиноиз.Она говорила очень серьезно, даже бюст ее поднимался и опускался от волнения. И торопливо, продолжая говорить, доедала свой салат. Глядя на нее, Дирк подумал, что полным блондинкам не следует горячиться: от этого у них некрасиво багровеет лицо.За бриджем, после обеда, Филипп Третий пытался, как достойный сын своего отца, выиграть у Дирка больше денег, чем Дирк мог позволить себе проиграть. Жена его негодовала на это, так как она была партнершей Дирка. Паула играла с Эмери, Теодор Шторм вошел ровно в десять и остановился, наблюдая за игрой. Когда Эмери уехали, хозяева и Дирк расположились у камина. «Выпьем чего-нибудь?» – предложил Шторм гостю. Дирк отказался, а хозяин смешал для себя порядочную порцию, затем другую. Виски не вызвало ни тени краски на его бесстрастном белом лице. Он почти не разговаривал. Дирк, молчаливый от природы, казался красноречивым в сравнении с ним. В молчании Дирка не было ничего тяжелого, угнетающего, а этот человек подавлял окружающих своей молчаливостью. Его большие белые руки, такое же лицо, его грузная фигура напоминали некую бескровную, безжизненную массу. «Не понимаю, как она выносит его», – подумал Дирк. Муж и жена Шторм, по-видимому, находились в отношениях вежливой и спокойной дружбы. Шторм наконец поднялся, извиняясь и объясняя свой уход усталостью. Когда он ушел, Паула заметила; – Ты ему понравился.– Очень важное сообщение, если оно правдиво, – попытался иронизировать Дирк.– Ну разумеется, важное. Он может помочь тебе.– Помочь мне – в чем? Я не прошу…– Но я хочу. Хочу, чтобы ты достиг успеха. Хочу, чтобы ты стал кем-нибудь. Ты можешь. В тебе что-то есть. То, что называют силой, что ли. И ты себя еще покажешь.– Что же, и это заметил твой супруг?– Теодор! Нет. Это…– Это ты, я так и думал. Что ж, у меня сила, а у него – деньги.– Ты можешь иметь и то и другое.Она нагнулась вперед. Глаза ее стали еще больше, сверкали нестерпимо. Ее руки, тонкие, смуглые, горячие руки, лежали на коленях. Дирк глядел на нее спокойно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
, – рассказывала ему Паула. – И никто из посторонних не подозревает, какое это подходящее для нашего жилища название. Не хмурься, сделай милость. Я не собираюсь поверять тебе свои семейные неприятности. И не вздумай мне говорить, что я сама на них напросилась… Ну как служба?– Хорошего мало.– Тебе не нравится эта работа?– Она мне до некоторой степени нравится, но только до некоторой степени. Видишь ли, все мы заканчиваем университет с уверенностью, что через сутки станем знаменитостями первой величины. А я вот провел последние два дня, вычерчивая план витрин мануфактуры и галантереи в каждом из этажей нового здания, которое будет строиться на углу Милс-авеню и Эшланда.– Ну так отчего бы тебе не бросить все это?Он был поражен.– Бросить! Что ты хочешь сказать?– Оставить все это. Делать что-нибудь, что даст быстрые результаты. Ты уже не в том возрасте, когда сидят и выжидают. Ты будешь еще двадцать лет сидеть и обдумывать проект большого готического сооружения, для того чтобы украсить знаменитый бульвар Мичиган, о котором все столько кричат! И превратишься тем временем в среднего человека, живущего в доме среднего типа, в районе, где селятся представители среднего класса, и имеющего жену среднего качества!– Быть может, – был ответ. – А быть может я стану чикагским сэром Кристофом Рэном.– А кто это такой?– Боже милостивый! Сколько раз ты бывала в Лондоне?– Три раза.– В следующий раз, когда будешь там, удостой вниманием премилую маленькую постройку, которая зовется собором Святого Павла. Я никогда не видел его, но о нем столько говорили!Они доехали уже до ворот Штормвуда. Деревья и кусты были еще обнажены, но трава повсюду уже зеленела. В угасающем свете дня виднелась вдали блестящая поверхность озера. Под сверкающими красками заката она напоминала расплавленный сапфир.Последний поворот. Аллея кленов. В конце ее – дом, массивный, с колоннадой и портиком. Дверь уже была открыта, когда они подъехали к подъезду. Горничная в чепчике и переднике встретила их, а дверцу автомобиля распахнул какой-то мужчина, почтительно приветствовавший Паулу.– Он отнесет твой чемодан наверх, – сказала Паула Дирку.– Как ваши ребятишки, Анна? А что, мистер Шторм уже здесь?– Он звонил, миссис Шторм. Он сказал, что приедет поздно, в десять или еще позже. Так что просит не ждать его к обеду.Паула от роли опытного, ловкого и бесстрашного шофера теперь сразу перешла к роли хозяйки дома, спокойно за всем наблюдавшей, отдававшей распоряжения одним только кивком головы или даже движением бровей.Не пожелает ли Дирк сначала пройти к себе? Или, может быть, он хотел бы взглянуть на малюток, раньше, чем они уснут, хотя няня еще, пожалуй, выставит его из детской. Она строгая особа, эта британка. Обед в половине восьмого. Он может не переодеваться, если ему не хочется. Здесь все было очень чопорно, но они упростили это.(Дирк на следующий день насчитал тринадцать слуг только в доме, не побывав ни на кухне, ни на конюшне, ни в прачечной и тому подобных местах.)Комната, ему отведенная, показалась Дирку довольно безвкусной. Просторное четырехугольное, помещение с узкими окнами с двух сторон. Озеро было видно лишь в одно из этих окон, и то едва-едва.Видимо, в комнатах, выходивших на озеро, устроены были спальни хозяев. В среде, из которой вышли родные Дирка, и по кодексу, принятому в доме его матери, гостям полагалось все самое лучшее. Здесь же у богачей и светских людей, очевидно, лучшее предоставлялось хозяевам, гостя же устраивали удобно, но не уделяли его устройству особенного внимания. Чемодан его был уже распакован и отнесен в кладовую до его прихода в комнату. «Надо рассказать все это Селине», – подумал он, усмехаясь, и критически оглядел комнату. Она была отделана во французском вкусе: всюду – розовая с золотом парча, кружева кремового оттенка и розовые бутоны. «Чересчур слащаво для мужской комнаты», – решил Дирк и наклонился к стулу подле места, где стояло «fauteuil» Fauteuil – кресло (франц.).
. Он подумал с тайным удовлетворением, что произносит правильно по-французски. Повсюду высокие зеркала, шелковые драпировки, кремовый шелк на стенах. Кровать вся в кружевах, с покрывалом из розового атласа. Он распахнул дверь в ванную: она была много больше его алькова на Демин-Плейс. Ванна была великолепна – голубая с белым. И повсюду белые и голубые полотенца, полотенца и полотенца, от тонких, узких, вышитых до мохнатых простыней величиной с добрый ковер.Дирк был ошеломлен, несмотря на оборонительную критическую позицию, занятую с самого отъезда сюда.Он решил принять ванну и переодеться к обеду и был доволен, что сделал это, когда спустился в столовую и увидел Паулу в черном шифоне перед камином в большой комнате, которую она называла библиотекой. Дирк подумал, что она очень эффектна в этом туалете, с жемчугом на шее. Он не хотел замечать этого и все-таки видел и овальное лицо с большими, скошенными в уголках, глазами, и длинную гибкую шею, и пышные волосы, зачесанные высоко и открывавшие маленькие уши.– У тебя прямо-таки угрожающий вид, – заметила Паула при виде гостя.– Этому виной голод, – отвечал Дирк, – он придает что-то зверское моим кротким голландским чертам. Скажи, Паула, почему ты называешь эту комнату библиотекой?Пустые полки занимали все стены. В этой комнате должны были, видимо, храниться сотни томов, но их было в настоящее время не больше пятидесяти – шестидесяти, сиротливо стоявших или лежавших в беспорядке то тут, то там.Паула засмеялась:– Тебя смущает беспорядок на полках, я вижу? Теодор купил это поместье, знаешь ли, таким, какое оно есть. У нас, разумеется, достаточно книг в городе, но здесь я мало читаю. А Теодор! Я думаю, вряд ли он в своей жизни пробовал читать что-либо, кроме уголовных романов и газет.Дирк уверял себя, что Пауле заранее было известно, что муж приедет не ранее десяти, и она умышленно подстроила этот обед вдвоем. Поэтому он почувствовал себя слегка задетым, когда Паула сказала:– Я позвала обедать и Эмери. И мы устроим после обеда партию в бридж. Знаешь Фила Эмери, которого называют Третий? Он даже на карточках визитных пишет Третий, словно какой-нибудь монарх!Эмери были промышленниками. Фирма эта существовала шестьдесят лет, и Эмери считались в Чикаго аристократами. Они имели пристрастие ко всему английскому. Устраивали охоту с собаками, ошеломляя обитателей прерии пышностью и костюмами. У Эмери было обширное поместье над озером по соседству с поместьем Штормвуд. Они приехали к обеду с небольшим опозданием. Дирку приходилось видеть портрет старого Филиппа Эмери (Филиппа Первого, подумал он с иронией), и теперь, глядя на анемичное «третье издание», он пришел к заключению, что почтенный род вырождается. Миссис Эмери была белокура, похожа на изваяние и не привлекала ничьих взоров. Рядом с ней Паула была похожа на сверкающий темный бриллиант. Обед был превосходный, но, к изумлению Дирка, чрезвычайно простой. Немногим обильнее обедов дома, на ферме. Разговор за столом велся как-то отрывочно и был порядком скучен. «И эти люди владеют миллионами! – думал Дирк. – Миллионами! Вот этому Филу Третьему нет надобности корпеть над чертежами в конторе». Миссис Эмери доказывала, что важно установить наконец правильное произношение названий улиц Чикаго.– Ужасно, – горячилась эта дама, – мне думается, пора поднять этот вопрос и сделать что-нибудь. Надо учить правильному чистому произношению и взрослых, и детей в школах. Улицу Гете они называют Герти. Даже Иллинойс они произносят Иллиноиз.Она говорила очень серьезно, даже бюст ее поднимался и опускался от волнения. И торопливо, продолжая говорить, доедала свой салат. Глядя на нее, Дирк подумал, что полным блондинкам не следует горячиться: от этого у них некрасиво багровеет лицо.За бриджем, после обеда, Филипп Третий пытался, как достойный сын своего отца, выиграть у Дирка больше денег, чем Дирк мог позволить себе проиграть. Жена его негодовала на это, так как она была партнершей Дирка. Паула играла с Эмери, Теодор Шторм вошел ровно в десять и остановился, наблюдая за игрой. Когда Эмери уехали, хозяева и Дирк расположились у камина. «Выпьем чего-нибудь?» – предложил Шторм гостю. Дирк отказался, а хозяин смешал для себя порядочную порцию, затем другую. Виски не вызвало ни тени краски на его бесстрастном белом лице. Он почти не разговаривал. Дирк, молчаливый от природы, казался красноречивым в сравнении с ним. В молчании Дирка не было ничего тяжелого, угнетающего, а этот человек подавлял окружающих своей молчаливостью. Его большие белые руки, такое же лицо, его грузная фигура напоминали некую бескровную, безжизненную массу. «Не понимаю, как она выносит его», – подумал Дирк. Муж и жена Шторм, по-видимому, находились в отношениях вежливой и спокойной дружбы. Шторм наконец поднялся, извиняясь и объясняя свой уход усталостью. Когда он ушел, Паула заметила; – Ты ему понравился.– Очень важное сообщение, если оно правдиво, – попытался иронизировать Дирк.– Ну разумеется, важное. Он может помочь тебе.– Помочь мне – в чем? Я не прошу…– Но я хочу. Хочу, чтобы ты достиг успеха. Хочу, чтобы ты стал кем-нибудь. Ты можешь. В тебе что-то есть. То, что называют силой, что ли. И ты себя еще покажешь.– Что же, и это заметил твой супруг?– Теодор! Нет. Это…– Это ты, я так и думал. Что ж, у меня сила, а у него – деньги.– Ты можешь иметь и то и другое.Она нагнулась вперед. Глаза ее стали еще больше, сверкали нестерпимо. Ее руки, тонкие, смуглые, горячие руки, лежали на коленях. Дирк глядел на нее спокойно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27