– осторожно поинтересовался старший лейтенант. – На вас там ничего не произвело впечатление?
Максимов задумался.
– Я вас, кажется, не понял. Что должно было произвести на меня впечатление?
– Ну, это уж вы сами скажете, – дружелюбно улыбнулся Пырван.
– Вы хотите, чтобы я описал вам квартиру? Пожалуйста – две комнаты, кухня, ванная, кладовая…
– Чамурлийский живет один?
– Один. Он холостяк. – Глаза Максимова сузились. – Может быть, вас интересует его жилец? Да, я его видел и даже пожурил Петра: "Как ты можешь жить с таким типом?"
"Я его подобрал из жалости. Хочется как-то повлиять на него, перевоспитать, – сказал он мне. – Просто совесть не позволяет его выгнать".
А было это вот как… Мы с Петром беседовали, и вдруг в комнату ввалился без стука этот… его квартирант. Мне показалось, что он был пьян. Бухнулся он на колени около кровати и начал что-то искать. Одет ярко, что твой попугай. Ни "здравствуйте" не сказал, ни "добрый день" – только сопел и громко ругался. "Что ты там ищешь?" – спросил его Петр. "Что надо, то и ищу!" Вел себя так, как будто это его дом. Очень он мне не понравился. А когда он встал и начал отряхиваться, Петр вдруг вспылил. Никогда я не видел его таким рассерженным. "Ты опять взял мой галстук! Я же тебя просил не лазить в шкаф!" А тот, вместо того чтобы устыдиться, как заорет: "Да подавись ты своим галстуком, что я его съем, что ли?! На!" – ослабил узел одной рукой, сдернул галстук и швырнул его в угол. Петр попросил его выйти. Честное слово, никогда раньше я не видел его таким разъяренным. Он прямо-таки рвал и метал. Они ушли на кухню, и еще долго оттуда раздавались крики.
– А о чем они спорили? – спросил старший лейтенант. – Вы случайно не слышали? Все о галстуке?
– Я под дверью подслушивать не научен!
– А вас не удивило поведение вашего приятеля? Другой на его месте взял бы нахала за шиворот и вышвырнул бы в окно.
– Да, я бы, например, так и поступил… Но надо хорошо знать Петра, чтобы понять его. Он, как вам сказать, золотой души человек, характер у него мягкий, однако за этим кроются воспитание, сдержанность, благородство. Вернувшись из кухни, он стал извиняться, что поднял шум по такому пустячному поводу. Подумаешь – галстук! Еще он мне объяснил, что очень бережно относится к своим вещам и что одежда – его единственная слабость. А про своего квартиранта добавил, что тот становится невыносимым, когда напьется, хотя душа у него добрая. Именно тогда я решил его пожурить, мол, все имеет свои границы. Он сразу со мной согласился. "Я стараюсь перевоспитать его, но половую тряпку латать трудно!" Так и назвал его – "тряпка". Мне, однако, стало ясно, что говорит он это не всерьез и что выгонять его не собирается. Но в конце концов это его дело – он не мальчик, а я ему не опекун…
Страшимир Максимов вдруг замолчал и задумался. Казалось, тучи снова сгустились над его головой. Вот сейчас-то он и расскажет нам об отношениях Чамурлийского с его дочерью. Не может быть, чтобы он не догадывался. Частые посещения Петра, взгляды, которыми явно обмениваются влюбленные, разрыв Сони с баскетболистом, то, что она почти каждый вечер возвращается домой поздно. Сейчас он признается и попросит нас сказать ему всю правду. "Дочь замуж выдаю, товарищи, должен же я знать, за кого".
Наконец он поднял голову и внимательно посмотрел на каждого из нас. Сначала на меня, потом – на Пырвана – видно, понял, кто из нас начальник.
– Признайтесь, что вас интересует его квартирант, успокойте старика!
– Да, пожалуй, так.
– Я вас очень прошу, держите меня в курсе! Петр мне не чужой, я к нему как к сыну… Не дай бог, если он по глупости впутался в какую-нибудь историю. И этот квартирант… Я как-то раз столкнулся с ним на улице, вышагивает важно, как павлин, а на нем повисла какая-то девица с соломенными волосами. Оба пьяные – вдрызг! Ужасно мне не нравится вся эта история. Я завтра же постараюсь еще раз поговорить с Петром. Пусть он его выгонит!
Мы подождали еще немного, но о дочери он так и не заговорил.
– Я бы вам посоветовал оставить пока все как есть.
– Понятно.
– Вы сам сказали, что Чамурлийский не мальчик. Наверное, сумеет справиться и без вашей помощи.
– Эх, хорошие люди всю жизнь остаются детьми. Я тревожусь за Петра.
– Будем держать вас в курсе. Обещаем. Скорее всего мы вообще напрасно вас побеспокоили.
– Дай бог, чтоб так оно и было!
Страшимир Максимов проводил нас до самого парадного. Пока мы спускались по лестнице, я почти физически ощущал немую просьбу старика избавить его от неизвестности, не мучить напрасными сомнениями. Мы распрощались. Оглянувшись, я увидел, что он смотрит нам вслед, беспомощный и как будто даже ставший ниже ростом.
– Вот еще одно подтверждение тому, что отношения между Чамурлийским и Половянским действительно довольно странные, – сказал Пырван, как только мы завернули за угол.
– Да, тут уж спорить не приходится. Доказательств у нас достаточно, остается докопаться до подлинной причины. Есть у меня одна идейка, но пока я предпочитаю держать ее в тайне от тебя. Мне надо сначала все хорошенько обдумать.
– И у меня есть одна мысль – почему бы нам не использовать ревность баскетболиста?
– Слушай, давай сегодня больше не мешать друг другу. Пусть каждый думает самостоятельно, а завтра… Одним словом, утро вечера мудренее. Знаешь, когда Максимов рассказывал нам о тюрьме, об этой серебряной цепочке, мне все время казалось, что ты "записываешь". Значит ли это, что ты запомнил всё?
– По крайней мере, постарался запомнить, – засмеялся Пырван.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Так что же предлагал старший лейтенант?
Набравшись смелости, баскетболист Тони в конце концов отправляется к Максимовым (но отнюдь не для того, чтобы беседовать с родителями). Соня приглашает его к себе в комнату. Да, давно пора было друг другу во всем признаться. Но… первый сюрприз: Тони поворачивает ключ в замке, прячет его в карман и приближается к ней. Его крупная фигура выражает угрозу. Это он-то не мужчина?!
Соня чувствует себя настолько виноватой перед ним, что ей от этого становится даже легче. Он меня побьет, ну что же – я этого заслуживаю. Однако Тони опускает кулаки, его лицо искажает гримаса боли. Каждый имеет право на личную жизнь, произносит он, и я не был бы сейчас здесь, если бы не… Известно ли тебе, что представляет собой человек, с которым ты встречаешься? Неужели ты не могла найти кого-нибудь другого? Я уж не говорю о возрасте – в этих делах возраст значения не имеет, – но ты жестоко ошибаешься, если думаешь, будто ты у него единственная.
И тогда Тони в подробностях расскажет ей об оргиях с Половянским, о женщинах легкого поведения, которые как неиссякающий грязный поток проходят через эту квартиру. Тони груб и циничен. Да ведь он может заразить тебя какой-нибудь пакостью. Не такая уж ты плохая девушка и заслуживаешь лучшей участи. Я должен предупредить обо всем и твоих родителей.
Соня возмущена. Ее просто тошнит от брезгливости – как же низко нужно пасть, чтобы сочинить такую мерзость, – однако в душе у нее остается осадок и она непременно потребует у Чамурлийского объяснений по поводу Половянского. Быть может, даже захочет познакомиться с ним. Чамурлийский будет вынужден рассказать ей, что их связывает и почему он держит у себя дома такого типа; и поскольку Тони еще не раз встретится с Соней и не раз разговор у них будет вертеться около личности Чамурлийского, мы сможем окольными путями узнать именно то, что нас интересует, а также выяснить, какие у него намерения по отношению к Соне – действительно серьезные или он только притворяется.
Все это время баскетболисту придется изо всех сил стараться вести себя так, будто он совсем о себе и не думает – мол, мы люди современные, чувства – дело десятое. Между ним и Соней установятся новые отношения, основанные на современных взглядах. Это позволит им свободно и откровенно обсуждать все вопросы, даже самые интимные. Другими словами, они забудут все, что было между ними, и станут хорошими друзьями. Возможно ли это? Вполне – особенно если иметь в виду, что оба они родились во второй половине нашего века и что по натуре, мировоззрению и складу души вряд ли чем-то отличаются от других юных обитателей больших городов. Мы, пожалуй, немного поторопились, объявив Тони "слабым" человеком. Нет, он не слаб, не нерешителен; в сущности, может, он и таков, но все-таки его невмешательство я скорее склонен объяснить боязнью стать смешным в глазах товарищей. Тони мог бы нам очень помочь, я уверен в этом. Единственное, что меня смущает, так это то, что в таком случае придется и его посвятить в наши дела.
Теперь, когда все уже кончено и когда вся история от начала до последней точки по моему капризу записана, Пырван за многое на меня сердится, в том числе и за то, что я описал его план, включавший Тони, Соню, Чамурлийского и Половянского. Да, наивный был план, соглашается он, наивный, рискованный и безрезультатный, потому что даже при самом что ни на есть благоприятном развитии намеченных нами событий Чамурлийский сказал бы Соне правду только в том случае, если эта правда ничем бы ему не угрожала. Иначе он бы просто ей соврал что-нибудь и обеспокоенный тем, что имя Половянского все чаще и чаще упоминается, постарался бы сочинить правдоподобную легенду об их отношениях, которая могла бы удовлетворить всех любопытствующих. И вообще расспросы могли бы его насторожить и заставить быть начеку. И тогда, вполне вероятно, он бы заметил, что за ним ведется наблюдение и исчез бы, оставив нас ни с чем. Да, продолжал сердиться Пырван, мой план и вправду не выдерживал никакой критики, я согласен. Однако разве я так вам его описал? Вы меня делаете посмешищем в глазах читателей, представляете меня глупее и наивнее, чем я есть. Я и раньше ловил вас на том, что вы как будто нарочно искажаете мои мысли, что вы слишком смелы в своих оценках, а потому ошибочно объясняете и мотивы, которыми я руководствовался в том или ином случае. Но этот последний случай особенно возмутителен, так что я еще раз заявляю: описание моего проекта или плана – как вам будет угодно – остается на вашей совести. Я давно потерял вкус к школьным сочинениям. Другое дело польза! Разве ваш план, который мы осуществили без малейших отступлений, принес нам много пользы?.. Я никого не собираюсь обвинять, но не мы ли стали случайно причиной…
Нет, вряд ли, мы же знали, что он давно собирается свести с ним счеты, однако из-за своей любви к людям и так далее… Не сердитесь на меня, но ваши шаги, хотя и более обдуманные, чем мои, также были рискованны и чреваты нежелательными последствиями. Мы не торопились раскрывать карты, однако раскрыли их…
Пырван прав. В моем плане было много слабых мест. И хотя он был разработан более вдумчиво, с учетом реальных предпосылок, но в конце концов оказалось, что и мой план не выдерживает серьезной критики. Я опирался вот на что: Милчо Половянский болезненно ревнив, его постоянно терзаем мысль, что Десислава изменяет ему с кем попало; Десислава же, в свою очередь, панически боится милиции. Страх этот остался у нее еще с тех времен, когда ее отец, личность политически неблагонадежная, попал в тюрьму за подкуп чиновника, ведавшего выдачей заграничных паспортов. Задача ее будет не сложной: она должна будет выбрать удобный момент и пожаловаться Половянскому, что его хозяин, Чамурлийский, пытался ее соблазнить, предлагал ей деньги, тряпки и даже поездки за границу. Она еле вырвалась из его сильных лап, выбежала на улицу в разорванном платье и с синяками на шее – вот, взгляни, это он мне сделал, я тебе не сказки рассказываю. Половянский вряд ли спокойно отнесется к подобной новости и скорее всего вскипит, захочет немедленно отомстить. Тогда-то он и проболтается, раскроет перед Деси свой секрет – какие козыри у него есть против Чамурлийского и как он не станет церемониться, если тот продолжит к ней приставать. Мне, однако, было ясно, что Половянский непременно пойдет к Чамурлийскому за объяснениями, и тогда хитрость Десиславы выплывет наружу. Так и случится, но к тому моменту мы уже будем знать все, что нам нужно. Я рассчитывал именно на внезапность этого хода, на удар, который ошарашит Половянского, выведет его из равновесия. Естественно, все зависело от Деси, от того, как она справится со своей ролью; но за нее я был спокоен – женщина она опытная, стаж у нее в любовных делах большой, а под ее дудку плясали люди и похитрее Милчо Половянского. Ей ничего не стоит заставить стареющего самца с претензиями взбеситься от ревности.
Но прежде чем приступить к "обработке" Десиславы Стояновой, я решил узнать у Пырвана, давно ли ему стало известно о ее связи с Половянским. До того, как он "перехватил" это дело у уголовного розыска, или после? Меня все еще мучала мысль о том, что он взялся за это дело только для того, чтобы отомстить своему сопернику. Почему он так настаивал, чтобы я дал ему серьезное задание, даже грозился пойти жаловаться к генералу, если я ему откажу. Почему жаловался на свое положение в Управлении, хотел, чтобы я поставил знак равенства между ним и некоторыми его коллегами из тех, кто помоложе? Чем объяснить такое стремление к "верхам" у человека, который еще и первой ступеньки не одолел? Или он думает, что ему все позволено, раз он звезда в спорте? Нет, жаловаться мне на него, конечно, грех, совсем наоборот, и все же…
Пырван удивился. Видно было, что он хочет спросить меня, с какой стати я этим интересуюсь, какое отношение это имеет к нашей работе, так ли важно, когда он узнал об их отношениях?
Тронутый искренним выражением его лица, на котором был написан ответ на мой вопрос, я махнул рукой и спросил его:
– Ты готов заняться Десиславой?
– Десиславой?!
– Да, надо будет привести ее или сюда, или встретиться с ней в другом подходящем месте.
Я вкратце рассказал ему о своем плане.
– Если тебя что-то смущает, говори, не стесняйся!
– Во-первых, мне не нравится, что вы рассчитываете только на меня. Вы же знаете, что я ее терпеть не могу!
Я улыбнулся:
– Насколько я понял, она бы про тебя так не сказала.
Пырван долго не сводил с меня глаз.
– Тебе придется поддерживать с ней постоянную связь.
– Как раз этого-то я и не хочу!
– А если это приказ?
После краткой паузы Пырван было снова попытался отвертеться.
– Почему мы продолжаем церемониться с Половянским? По нему давно уже тюрьма плачет. Там-то уж он обо всем расскажет – и о долларах, и о своих отношениях с Чамурлийским. Что ни говорите, а на Десиславу мы рассчитывать не можем.
– Она заинтересована в том, чтобы не портить с нами отношения.
– Да, а потом? Она может попытаться использовать это в своих целях.
– Ты хочешь сказать, что она попытается водить нас за нос?
– Вот именно.
– Но ведь бывают случаи, когда такие случайные сотрудники вдруг задумываются о своей жизни и решают начать все заново, становятся примерными гражданами. Почему это не может случиться с Десиславой?
– Ну знаете! Вы бы еще сказали, что верите в загробную жизнь! – нервно рассмеялся Пырван.
Была почти половина восьмого, но день казался нескончаемым. Синее небо, прозрачный воздух, яркая зелень, и отовсюду доносится пение птиц. Одним словом, июнь, лучшее время для рыбалки, караси сейчас клюют даже на крючок без наживки… Но я сидел взаперти в комнате Пырвана и мрачно глядел в просвет между шторами на крышу дома напротив. Я курил одну сигарету за другой без передышки – эта была уже четвертой. Во рту у меня горчило, этот привкус появился уже после первой сигареты. Гири Пырвана, давно им забытые, стояли в углу около вешалки. Да, она, пожалуй, здорово удивится, увидев меня здесь!
Они появились в пять минут девятого. Опоздали почти на полчаса. По звуку ее шагов в коридоре я понял, что она здесь не впервые. Шаги Пырвана, кстати сказать, звучали куда более неуверенно. Дверь отворилась, и в проеме возникло резкое очертание ее фигуры.
– Зачем ты задвинул шторы? (Меня она пока не заметила). Ты меня сюда за этим привел?
Вдруг она резко отшатнулась и на секунду оказалась в объятиях Пырвана.
– Это еще кто?
Старший лейтенант включил свет и спокойно произнес:
– Мне кажется, вы знакомы.
– А-а, так это дядя! – Она явно была неприятно удивлена, хотя вряд ли могла предположить цель моего визита. С напускной любезностью Десислава протянула мне руку. – Как поживаете? Очень рада вас видеть.
Я посмотрел на нее так, как смотрю обычно на своих подчиненных, и указал ей на единственный в этой комнате стул:
– Садитесь, пожалуйста!
Только теперь она, кажется, все поняла. Закусив губу, она обернулась к Пырвану, глаза ее потемнели от ненависти:
– О! Я давно подозревала, что ты лягавый! Проклятая татуировка!
Темная юбка, тонкий шерстяной свитер, туфли без каблука, ненакрашенное лицо, никаких побрякушек – ничего общего с той распущенной пьяной дивой, которую мы видели в "Бамбуке", истерический смех которой так шокировал посетителей кафе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Максимов задумался.
– Я вас, кажется, не понял. Что должно было произвести на меня впечатление?
– Ну, это уж вы сами скажете, – дружелюбно улыбнулся Пырван.
– Вы хотите, чтобы я описал вам квартиру? Пожалуйста – две комнаты, кухня, ванная, кладовая…
– Чамурлийский живет один?
– Один. Он холостяк. – Глаза Максимова сузились. – Может быть, вас интересует его жилец? Да, я его видел и даже пожурил Петра: "Как ты можешь жить с таким типом?"
"Я его подобрал из жалости. Хочется как-то повлиять на него, перевоспитать, – сказал он мне. – Просто совесть не позволяет его выгнать".
А было это вот как… Мы с Петром беседовали, и вдруг в комнату ввалился без стука этот… его квартирант. Мне показалось, что он был пьян. Бухнулся он на колени около кровати и начал что-то искать. Одет ярко, что твой попугай. Ни "здравствуйте" не сказал, ни "добрый день" – только сопел и громко ругался. "Что ты там ищешь?" – спросил его Петр. "Что надо, то и ищу!" Вел себя так, как будто это его дом. Очень он мне не понравился. А когда он встал и начал отряхиваться, Петр вдруг вспылил. Никогда я не видел его таким рассерженным. "Ты опять взял мой галстук! Я же тебя просил не лазить в шкаф!" А тот, вместо того чтобы устыдиться, как заорет: "Да подавись ты своим галстуком, что я его съем, что ли?! На!" – ослабил узел одной рукой, сдернул галстук и швырнул его в угол. Петр попросил его выйти. Честное слово, никогда раньше я не видел его таким разъяренным. Он прямо-таки рвал и метал. Они ушли на кухню, и еще долго оттуда раздавались крики.
– А о чем они спорили? – спросил старший лейтенант. – Вы случайно не слышали? Все о галстуке?
– Я под дверью подслушивать не научен!
– А вас не удивило поведение вашего приятеля? Другой на его месте взял бы нахала за шиворот и вышвырнул бы в окно.
– Да, я бы, например, так и поступил… Но надо хорошо знать Петра, чтобы понять его. Он, как вам сказать, золотой души человек, характер у него мягкий, однако за этим кроются воспитание, сдержанность, благородство. Вернувшись из кухни, он стал извиняться, что поднял шум по такому пустячному поводу. Подумаешь – галстук! Еще он мне объяснил, что очень бережно относится к своим вещам и что одежда – его единственная слабость. А про своего квартиранта добавил, что тот становится невыносимым, когда напьется, хотя душа у него добрая. Именно тогда я решил его пожурить, мол, все имеет свои границы. Он сразу со мной согласился. "Я стараюсь перевоспитать его, но половую тряпку латать трудно!" Так и назвал его – "тряпка". Мне, однако, стало ясно, что говорит он это не всерьез и что выгонять его не собирается. Но в конце концов это его дело – он не мальчик, а я ему не опекун…
Страшимир Максимов вдруг замолчал и задумался. Казалось, тучи снова сгустились над его головой. Вот сейчас-то он и расскажет нам об отношениях Чамурлийского с его дочерью. Не может быть, чтобы он не догадывался. Частые посещения Петра, взгляды, которыми явно обмениваются влюбленные, разрыв Сони с баскетболистом, то, что она почти каждый вечер возвращается домой поздно. Сейчас он признается и попросит нас сказать ему всю правду. "Дочь замуж выдаю, товарищи, должен же я знать, за кого".
Наконец он поднял голову и внимательно посмотрел на каждого из нас. Сначала на меня, потом – на Пырвана – видно, понял, кто из нас начальник.
– Признайтесь, что вас интересует его квартирант, успокойте старика!
– Да, пожалуй, так.
– Я вас очень прошу, держите меня в курсе! Петр мне не чужой, я к нему как к сыну… Не дай бог, если он по глупости впутался в какую-нибудь историю. И этот квартирант… Я как-то раз столкнулся с ним на улице, вышагивает важно, как павлин, а на нем повисла какая-то девица с соломенными волосами. Оба пьяные – вдрызг! Ужасно мне не нравится вся эта история. Я завтра же постараюсь еще раз поговорить с Петром. Пусть он его выгонит!
Мы подождали еще немного, но о дочери он так и не заговорил.
– Я бы вам посоветовал оставить пока все как есть.
– Понятно.
– Вы сам сказали, что Чамурлийский не мальчик. Наверное, сумеет справиться и без вашей помощи.
– Эх, хорошие люди всю жизнь остаются детьми. Я тревожусь за Петра.
– Будем держать вас в курсе. Обещаем. Скорее всего мы вообще напрасно вас побеспокоили.
– Дай бог, чтоб так оно и было!
Страшимир Максимов проводил нас до самого парадного. Пока мы спускались по лестнице, я почти физически ощущал немую просьбу старика избавить его от неизвестности, не мучить напрасными сомнениями. Мы распрощались. Оглянувшись, я увидел, что он смотрит нам вслед, беспомощный и как будто даже ставший ниже ростом.
– Вот еще одно подтверждение тому, что отношения между Чамурлийским и Половянским действительно довольно странные, – сказал Пырван, как только мы завернули за угол.
– Да, тут уж спорить не приходится. Доказательств у нас достаточно, остается докопаться до подлинной причины. Есть у меня одна идейка, но пока я предпочитаю держать ее в тайне от тебя. Мне надо сначала все хорошенько обдумать.
– И у меня есть одна мысль – почему бы нам не использовать ревность баскетболиста?
– Слушай, давай сегодня больше не мешать друг другу. Пусть каждый думает самостоятельно, а завтра… Одним словом, утро вечера мудренее. Знаешь, когда Максимов рассказывал нам о тюрьме, об этой серебряной цепочке, мне все время казалось, что ты "записываешь". Значит ли это, что ты запомнил всё?
– По крайней мере, постарался запомнить, – засмеялся Пырван.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Так что же предлагал старший лейтенант?
Набравшись смелости, баскетболист Тони в конце концов отправляется к Максимовым (но отнюдь не для того, чтобы беседовать с родителями). Соня приглашает его к себе в комнату. Да, давно пора было друг другу во всем признаться. Но… первый сюрприз: Тони поворачивает ключ в замке, прячет его в карман и приближается к ней. Его крупная фигура выражает угрозу. Это он-то не мужчина?!
Соня чувствует себя настолько виноватой перед ним, что ей от этого становится даже легче. Он меня побьет, ну что же – я этого заслуживаю. Однако Тони опускает кулаки, его лицо искажает гримаса боли. Каждый имеет право на личную жизнь, произносит он, и я не был бы сейчас здесь, если бы не… Известно ли тебе, что представляет собой человек, с которым ты встречаешься? Неужели ты не могла найти кого-нибудь другого? Я уж не говорю о возрасте – в этих делах возраст значения не имеет, – но ты жестоко ошибаешься, если думаешь, будто ты у него единственная.
И тогда Тони в подробностях расскажет ей об оргиях с Половянским, о женщинах легкого поведения, которые как неиссякающий грязный поток проходят через эту квартиру. Тони груб и циничен. Да ведь он может заразить тебя какой-нибудь пакостью. Не такая уж ты плохая девушка и заслуживаешь лучшей участи. Я должен предупредить обо всем и твоих родителей.
Соня возмущена. Ее просто тошнит от брезгливости – как же низко нужно пасть, чтобы сочинить такую мерзость, – однако в душе у нее остается осадок и она непременно потребует у Чамурлийского объяснений по поводу Половянского. Быть может, даже захочет познакомиться с ним. Чамурлийский будет вынужден рассказать ей, что их связывает и почему он держит у себя дома такого типа; и поскольку Тони еще не раз встретится с Соней и не раз разговор у них будет вертеться около личности Чамурлийского, мы сможем окольными путями узнать именно то, что нас интересует, а также выяснить, какие у него намерения по отношению к Соне – действительно серьезные или он только притворяется.
Все это время баскетболисту придется изо всех сил стараться вести себя так, будто он совсем о себе и не думает – мол, мы люди современные, чувства – дело десятое. Между ним и Соней установятся новые отношения, основанные на современных взглядах. Это позволит им свободно и откровенно обсуждать все вопросы, даже самые интимные. Другими словами, они забудут все, что было между ними, и станут хорошими друзьями. Возможно ли это? Вполне – особенно если иметь в виду, что оба они родились во второй половине нашего века и что по натуре, мировоззрению и складу души вряд ли чем-то отличаются от других юных обитателей больших городов. Мы, пожалуй, немного поторопились, объявив Тони "слабым" человеком. Нет, он не слаб, не нерешителен; в сущности, может, он и таков, но все-таки его невмешательство я скорее склонен объяснить боязнью стать смешным в глазах товарищей. Тони мог бы нам очень помочь, я уверен в этом. Единственное, что меня смущает, так это то, что в таком случае придется и его посвятить в наши дела.
Теперь, когда все уже кончено и когда вся история от начала до последней точки по моему капризу записана, Пырван за многое на меня сердится, в том числе и за то, что я описал его план, включавший Тони, Соню, Чамурлийского и Половянского. Да, наивный был план, соглашается он, наивный, рискованный и безрезультатный, потому что даже при самом что ни на есть благоприятном развитии намеченных нами событий Чамурлийский сказал бы Соне правду только в том случае, если эта правда ничем бы ему не угрожала. Иначе он бы просто ей соврал что-нибудь и обеспокоенный тем, что имя Половянского все чаще и чаще упоминается, постарался бы сочинить правдоподобную легенду об их отношениях, которая могла бы удовлетворить всех любопытствующих. И вообще расспросы могли бы его насторожить и заставить быть начеку. И тогда, вполне вероятно, он бы заметил, что за ним ведется наблюдение и исчез бы, оставив нас ни с чем. Да, продолжал сердиться Пырван, мой план и вправду не выдерживал никакой критики, я согласен. Однако разве я так вам его описал? Вы меня делаете посмешищем в глазах читателей, представляете меня глупее и наивнее, чем я есть. Я и раньше ловил вас на том, что вы как будто нарочно искажаете мои мысли, что вы слишком смелы в своих оценках, а потому ошибочно объясняете и мотивы, которыми я руководствовался в том или ином случае. Но этот последний случай особенно возмутителен, так что я еще раз заявляю: описание моего проекта или плана – как вам будет угодно – остается на вашей совести. Я давно потерял вкус к школьным сочинениям. Другое дело польза! Разве ваш план, который мы осуществили без малейших отступлений, принес нам много пользы?.. Я никого не собираюсь обвинять, но не мы ли стали случайно причиной…
Нет, вряд ли, мы же знали, что он давно собирается свести с ним счеты, однако из-за своей любви к людям и так далее… Не сердитесь на меня, но ваши шаги, хотя и более обдуманные, чем мои, также были рискованны и чреваты нежелательными последствиями. Мы не торопились раскрывать карты, однако раскрыли их…
Пырван прав. В моем плане было много слабых мест. И хотя он был разработан более вдумчиво, с учетом реальных предпосылок, но в конце концов оказалось, что и мой план не выдерживает серьезной критики. Я опирался вот на что: Милчо Половянский болезненно ревнив, его постоянно терзаем мысль, что Десислава изменяет ему с кем попало; Десислава же, в свою очередь, панически боится милиции. Страх этот остался у нее еще с тех времен, когда ее отец, личность политически неблагонадежная, попал в тюрьму за подкуп чиновника, ведавшего выдачей заграничных паспортов. Задача ее будет не сложной: она должна будет выбрать удобный момент и пожаловаться Половянскому, что его хозяин, Чамурлийский, пытался ее соблазнить, предлагал ей деньги, тряпки и даже поездки за границу. Она еле вырвалась из его сильных лап, выбежала на улицу в разорванном платье и с синяками на шее – вот, взгляни, это он мне сделал, я тебе не сказки рассказываю. Половянский вряд ли спокойно отнесется к подобной новости и скорее всего вскипит, захочет немедленно отомстить. Тогда-то он и проболтается, раскроет перед Деси свой секрет – какие козыри у него есть против Чамурлийского и как он не станет церемониться, если тот продолжит к ней приставать. Мне, однако, было ясно, что Половянский непременно пойдет к Чамурлийскому за объяснениями, и тогда хитрость Десиславы выплывет наружу. Так и случится, но к тому моменту мы уже будем знать все, что нам нужно. Я рассчитывал именно на внезапность этого хода, на удар, который ошарашит Половянского, выведет его из равновесия. Естественно, все зависело от Деси, от того, как она справится со своей ролью; но за нее я был спокоен – женщина она опытная, стаж у нее в любовных делах большой, а под ее дудку плясали люди и похитрее Милчо Половянского. Ей ничего не стоит заставить стареющего самца с претензиями взбеситься от ревности.
Но прежде чем приступить к "обработке" Десиславы Стояновой, я решил узнать у Пырвана, давно ли ему стало известно о ее связи с Половянским. До того, как он "перехватил" это дело у уголовного розыска, или после? Меня все еще мучала мысль о том, что он взялся за это дело только для того, чтобы отомстить своему сопернику. Почему он так настаивал, чтобы я дал ему серьезное задание, даже грозился пойти жаловаться к генералу, если я ему откажу. Почему жаловался на свое положение в Управлении, хотел, чтобы я поставил знак равенства между ним и некоторыми его коллегами из тех, кто помоложе? Чем объяснить такое стремление к "верхам" у человека, который еще и первой ступеньки не одолел? Или он думает, что ему все позволено, раз он звезда в спорте? Нет, жаловаться мне на него, конечно, грех, совсем наоборот, и все же…
Пырван удивился. Видно было, что он хочет спросить меня, с какой стати я этим интересуюсь, какое отношение это имеет к нашей работе, так ли важно, когда он узнал об их отношениях?
Тронутый искренним выражением его лица, на котором был написан ответ на мой вопрос, я махнул рукой и спросил его:
– Ты готов заняться Десиславой?
– Десиславой?!
– Да, надо будет привести ее или сюда, или встретиться с ней в другом подходящем месте.
Я вкратце рассказал ему о своем плане.
– Если тебя что-то смущает, говори, не стесняйся!
– Во-первых, мне не нравится, что вы рассчитываете только на меня. Вы же знаете, что я ее терпеть не могу!
Я улыбнулся:
– Насколько я понял, она бы про тебя так не сказала.
Пырван долго не сводил с меня глаз.
– Тебе придется поддерживать с ней постоянную связь.
– Как раз этого-то я и не хочу!
– А если это приказ?
После краткой паузы Пырван было снова попытался отвертеться.
– Почему мы продолжаем церемониться с Половянским? По нему давно уже тюрьма плачет. Там-то уж он обо всем расскажет – и о долларах, и о своих отношениях с Чамурлийским. Что ни говорите, а на Десиславу мы рассчитывать не можем.
– Она заинтересована в том, чтобы не портить с нами отношения.
– Да, а потом? Она может попытаться использовать это в своих целях.
– Ты хочешь сказать, что она попытается водить нас за нос?
– Вот именно.
– Но ведь бывают случаи, когда такие случайные сотрудники вдруг задумываются о своей жизни и решают начать все заново, становятся примерными гражданами. Почему это не может случиться с Десиславой?
– Ну знаете! Вы бы еще сказали, что верите в загробную жизнь! – нервно рассмеялся Пырван.
Была почти половина восьмого, но день казался нескончаемым. Синее небо, прозрачный воздух, яркая зелень, и отовсюду доносится пение птиц. Одним словом, июнь, лучшее время для рыбалки, караси сейчас клюют даже на крючок без наживки… Но я сидел взаперти в комнате Пырвана и мрачно глядел в просвет между шторами на крышу дома напротив. Я курил одну сигарету за другой без передышки – эта была уже четвертой. Во рту у меня горчило, этот привкус появился уже после первой сигареты. Гири Пырвана, давно им забытые, стояли в углу около вешалки. Да, она, пожалуй, здорово удивится, увидев меня здесь!
Они появились в пять минут девятого. Опоздали почти на полчаса. По звуку ее шагов в коридоре я понял, что она здесь не впервые. Шаги Пырвана, кстати сказать, звучали куда более неуверенно. Дверь отворилась, и в проеме возникло резкое очертание ее фигуры.
– Зачем ты задвинул шторы? (Меня она пока не заметила). Ты меня сюда за этим привел?
Вдруг она резко отшатнулась и на секунду оказалась в объятиях Пырвана.
– Это еще кто?
Старший лейтенант включил свет и спокойно произнес:
– Мне кажется, вы знакомы.
– А-а, так это дядя! – Она явно была неприятно удивлена, хотя вряд ли могла предположить цель моего визита. С напускной любезностью Десислава протянула мне руку. – Как поживаете? Очень рада вас видеть.
Я посмотрел на нее так, как смотрю обычно на своих подчиненных, и указал ей на единственный в этой комнате стул:
– Садитесь, пожалуйста!
Только теперь она, кажется, все поняла. Закусив губу, она обернулась к Пырвану, глаза ее потемнели от ненависти:
– О! Я давно подозревала, что ты лягавый! Проклятая татуировка!
Темная юбка, тонкий шерстяной свитер, туфли без каблука, ненакрашенное лицо, никаких побрякушек – ничего общего с той распущенной пьяной дивой, которую мы видели в "Бамбуке", истерический смех которой так шокировал посетителей кафе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24