Он думал, стоит ли заезжать в Эдирне к Блэнту или же отправиться прямо в Стамбул. Данову нельзя доверять – никто не знает, в каком свете он может представить все Савфет-паше, если останется наедине с ним.
– Так, – поднял голову Стефан, когда писарь кончил читать, и снял очки. – Очень хорошо… Все они – друзья русского консула Найдена Герова… Давались деньги – на покупку пшеницы, шерсти, возможно, для подкупа – пусть теперь доказывают, если могут…
Он собрал листы.
– Где это все произошло, Стефанаки-эфенди, в Пазарджике? – спросил Никос Апостолидис, не вставая с места.
Данов глухо засмеялся.
– Раз и ты спрашиваешь, значит, все в порядке. – Он согнул листы пополам и поднялся.
– Я только спрашиваю, Стефанаки-эфенди, разве это грех? – чувствовалось, что слова Данова задели Никоса. – Нас ведь тоже спросят. – И, помолчав, добавил: – Вчера я разговаривал с Амурат-беем. Так вот он считает все это делом прошлого и не видит никакого смысла…
– Военные… – желчно засмеялся Стефан. – Военные умеют лишь сражаться. Ничто другое их не интересует… А ведь война – нечто иное… Гораздо больше… Порох – это уже в самом конце, а начинается война задолго до этого – на рынках, в канцеляриях. Тогда, когда военные не отходят от карточного столика и гром орудий им даже не снится!
Данов снова сел.
– Если спросить Амурата, – продолжил он, – о положении на сегодняшний день, он без запинки отрапортует, что в Румелии столько-то войск, столько-то винтовок и пуль, столько-то пушек, а на Дунае от Видина до Силистры все спокойно, никаким порохом и не пахнет… И все.
Стефан склонился над столом.
– А ведь как раз сейчас ведется одно из страшнейших сражений этой войны. Без грохота орудий и без снарядов. Хочешь знать, чем воюют? – Стефан повернулся к Никосу. – Вот этим, – он изо всей силы хлопнул рукой по листкам, собранным на столе. Лицо его, ставшее багровым от прилива крови, выражало ненависть к окружающим, да и всему на свете: к Амурату, принявшему его со сдержанным презрением, к отцу и брату, к местным хитрым, двуличным бога геям, к этим двоим, которых десять дней он всюду таскал за собой.
– Надо дело делать, – сердито заговорил он снова. – И делать уже сейчас. Русские в невыгодном положении, неужто не понимаешь? Вот уже два месяца подготавливается англо-австрийский пакт против России, потому Александр не смеет форсировать Дунай по всей его длине. Тот переход, у Галаца, так, ворон пугать… Дым в глаза…
– Постой, Стефанаки-эфенди, – прервал его Апостолидис. – Но ведь существует священный союз между русским, австрийским и прусским императором.
– Да ты больше слушай, – разнервничался Стефан. – В политике «вечные», «священные» – все это пустые разговоры. Каждый смотрит на другого – когда тот ударит. Царь и министр Горчаков под воздействием событий в Европе обещали при посредничестве графа Шувалова, что русские войска дальше Стара-Планины не пойдут. И если англо-австрийский пакт будет принят, русские вообще останутся по ту сторону Дуная. Но для этого необходимо, чтобы Дизраэли получил полную поддержку парламента, а в данный момент против него оппозиция Гладстона – свыше двухсот голосов. В эти дни вес решится. Успех или неуспех Дизраэли зависит от многого, и одно из них вот это, – Стефан потряс листами. – Савфет-паша вот уже три месяца ожидает этого момента. Сейчас важно найти влиятельную газету, чтобы она опубликовала все это, чтобы посеять в душах людей сомнение, заставить их почувствовать неуверенность. И если все сделать вовремя и с умом, события примут совсем иной оборот… А Амурат-бей пусть себе считает стволы у немецких пушек…
Стефан достал из кармана платок и утер пот со лба. В комнате было душно. Он подошел к окну и с наслаждением толкнул обе створки. Город казался вымершим под жарким южным солнцем. Полуденный зной загнал все живое в спасительную тень. Стефан вдруг пожалел о том, что говорил с презрением об Амурате именно перед этими двумя…
В то же самое время Борис Грозев торопливо шагал по узким и жарким, словно раскаленная сковородка, улочкам Тахтакале. Он обещал быть в постоялом дворе Куршумли где-то между двумя и тремя пополудни. В последнее время случились события, еще больше затруднившие связь с комитетом в Бухаресте и Джурджу.
В начале мая турки закрыли греческое консульство в Одрине. Димо Блысков, подозреваемый турецкими властями в незаконной деятельности, срочно уехал в Стамбул, где его приютил брат. В последнем письме Грозеву он сообщал, что попытается заново установить связь с Бухарестом через торговцев, останавливающихся в гостинице «Балкапан». Но для получения необходимых сведений нужен надежный курьер.
Существовала и еще одна трудность: после перехода Дуная русскими войсками у Галаца турки запретили болгарам использовать в поездках обыкновенные паспорта. Поэтому нужно было найти человека, абсолютно ни в чем не заподозренного властями, который имел бы документы подданного чужой страны и мог беспрепятственно добираться до Константинополя. Два дня назад пазарджикский революционер Михо Стефанов сообщил о том. что нашел человека, способного справиться с этой задачей. Вот на встречу с этим человеком и торопился Грозев.
Он вошел во двор, вымощенный булыжником, и поднялся на второй этаж. Согласно уговору, нужный человек должен был ждать его в коридоре и подойти к двери его канцелярии как раз в тот момент, когда Грозев повернет ключ. Опытный глаз Бориса различил в полумраке коридора неподвижную фигуру, притаившуюся у последней колонны, там, где коридор делал поворот.
Грозев сунул ключ в дверь, но не торопился поворачивать его. Незнакомец осторожно приблизился.
– Вы ко мне? – искоса взглянул на него Грозев.
– Да, господин… Я принес вам письмо…
– Заходите. – Борис открыл дверь и пропустил незнакомца вперед. Поздоровавшись с ним за руку, указал ему на стул.
– Присаживайтесь.
Потом внимательно оглядел незнакомца, чтобы убедиться в том. что описание курьера, данное ему Михо Стефановым, совпадает.
Незнакомец, высокий человек с русыми волосами, сдержанно усмехнулся и достал письмо.
– Это вам от Михо Стефанова.
Борис узнал неровный угловатый почерк и сунул конверт в карман.
– Значит, вы Николай Добрев, – сел он напротив гостя. – Я знаком с вашим братом, еще по комитету в Бухаресте, но, если мне не изменяет память, вы родом из Пловдива?
– Верно, – согласился Добрев, – мы жили неподалеку, в павликянском квартале… В разговоре с бай Михо вы интересовались, откуда я знаю итальянский.
Грозев молча кивнул.
– Два года я провел в Пизе, в училище ордена бенедиктинов. Готовился принять духовный сан. Но за год до этого вспыхнуло восстание в Боснии. Тогда я увидел, что люди, ничего общего не имеющие с босняками и словенцами, записываются добровольцами, чтобы бороться плечом к плечу с повстанцами. Вскоре пришло известие, что и мой брат перебрался за Дунай. И мне стало стыдно, господин Грозев. Стыдно за самого себя. Я почувствовал себя виноватым перед самим господом богом. Я сбросил рясу и. перебравшись через горы Боснии, очутился в Болгарии.
Грозев молча слушал. Потом спросил:
– Вы знаете французский?
– Нет, только итальянский.
– Хотя бы немного?
– Нет, вообще не знаю ни слова.
Грозев вновь задумался. Потом поднялся:
– Буду с вами откровенен. Уповаю на надежность пазарджикского комитета и на тот факт, что Димо Добрев ваш брат. Вам, наверное, известно, что в силу военного положения, объявленного во всей Румелии. болгары не имеют права ездить по железной дороге. Это мешает нам поддерживать связь с нашим человеком в Константинополе. Обратиться к вам нас вынуждает то обстоятельство, что вы знаете итальянский язык. Завтра вы получите итальянский паспорт, с вами будут поддерживать связь двое – в Константинополе человек, имя и адрес которою я вам сейчас сообщу, а здесь – я. Задание очень ответственно и, должен вас предупредить, отнюдь не безопасно. В некоторых случаях вам придется рассчитывать лишь на смелость и сообразительность. Завтра я вам сообщу и дополнительные данные.
Добрев тоже встал и протянул руку. Борис крепко пожал ее и добавил:
– Завтра в пять часов вечера встретимся у выхода из Безистена в Тахтакале… О своем отъезде никому ни слова…
10
В тот вечер София долго и безутешно плакала. Гости давно разошлись, дом постепенно погружался в тишину. На улице от фонарей легли длинные тени, воздух посвежел.
София разделась и легла. В гостиной часы пробили два раза. Сон не шел. До рассвета она так и не сомкнула глаз, перебирая в уме случившееся вечером.
На следующий день девушка продолжала терзаться, правильно ли она себя вела, спрашивала, как отнесся к этому Грозев, то вдруг решала, что после всего, что произошло, он никогда больше даже не взглянет на нее. И эта мысль казалась ей невыносимо тяжелой и, вместе с тем, приносила облегчение…
Дни тянулись мучительно медленно. Грозев не появлялся. Несколько раз София ходила в контору отца в надежде увидеть его там, но у Аргиряди всегда толпился народ, и она возвращалась домой мрачная и унылая.
Сегодня после обеда, взяв томик стихов Ламартина, она пошла в отцовский кабинет. София твердо решила ни о чем не думать. Равнодушие – вот единственное исцеление для нее. Но когда она, усевшись за письменный стол, раскрыла книгу, вошел Никита и протянул ей конверт. В конверте была записка, под которой стояло его имя…
София распахнула в гостиной окно. После дождя сильно пахли липы. Их запах кружил голову. Девушка взглянула на часы – подходило к семи, и Грозев должен уже появиться. «Если вы не возражаете, я приду к Вам около семи вечера», – писал он в записке, которую София вновь перечитала. Она пыталась отгадать причину неожиданного прихода Грозева. Если бы он хотел встретиться с отцом, то выбрал бы другое время, когда тот возвращается домой, или же встретился бы с ним в конторе.
Тревожное чувство охватило ее еще сильнее, когда она услышала внизу знакомые шаги и хриплый голос Никиты, сообщавший, что барышня у себя наверху. София нарочно выбрала свою комнату – она выходила окнами на восток, и в часы зноя там всегда было прохладно.
– Извините, что я вас беспокою, – сдержанно улыбнулся Грозев, усаживаясь на стул, предложенный Софией. Он пристально посмотрел на Софию – она выглядела осунувшейся, что-то в ее облике изменилось. – Мне очень нужно поговорить с вами, поэтому я попросил столь срочной аудиенции.
Девушка присела на низенькую табуреточку возле дивана. На нее с портрета строго смотрел Аргиряди, запечатленный лет двадцать назад каким-то странствующим итальянским художником.
– Слушаю вас… – молвила тихо девушка.
– Мне бы хотелось объяснить вам все более обстоятельно и спокойно, – начал Грозев, – но у меня нет ни времени, ни возможности. Так что буду с вами прям и откровенен. Прошу вас только не удивляться тому, что я вам скажу. Я все обдумал и считаю, что у меня есть все основания так поступать. – Он умолк. Вынул из кармана сигареты.
– Вы позволите?…
– Разумеется… – София поставила перед ним пепельницу.
Грозев достал сигарету, повертел ее в руках и лишь после этого закурил. Как будто он никак не мог решиться произнести нужные слова.
– Видите ли, – начал он, – мне крайне необходим предмет, который хранится у вас, но вам он абсолютно не нужен. Этот предмет может сослужить исключительно большую службу одному моему другу.
София смотрела на него недоумевая.
– Что вы имеете в виду?
– Я вам объясню, – Грозев сильно затянулся. – Речь идет о паспорте, который забыл у вас ваш итальянский гость.
– Вы хотите получить паспорт Игнасио Ландуззи? – изумленно вымолвила София.
– Да, мадемуазель…
– Но я не понимаю, зачем он вам.
– Не беспокойтесь, этот документ не будет использован в грязных или корыстных целях…
– Но почему бы вам не поговорить с отцом… Почему вы обратились именно ко мне?
Глаза ее горели беспокойным огнем. Она не могла скрыть смущения.
– С вашим отцом я не могу говорить по данному вопросу. Могу просить лишь вас, – твердо сказал Грозев.
София встала. Щеки ее пылали. Она изо всех сил старалась сохранить самообладание, хотя краешек кружевного платочка в крепко сжатых руках подрагивал, выдавая сильное волнение.
– Господин Грозев, – заявила девушка, – я ничего не делаю без знания моего отца.
Борис тоже поднялся.
– Это неправда, мадемуазель… – Он был спокоен. – Вам приходилось совершать поступки, о которых ваш отец не имеет представления. Поэтому я и обращаюсь к вам.
София вздрогнула и подняла голову. В сумраке глаза ее странно блестели.
– Что Вы хотите этим сказать?
– Ничего, если вам это неприятно.
– Напротив, – голос девушки зазвенел. – Я настаиваю, чтобы вы объяснили свои слова.
– Просто я вам напоминаю, что во время восстания в Загребе в кассу босненских повстанцев были внесены десять золотых лир от Софии Аргиряди, и думаю, что отец ее не знает об этом.
София молчала. В глазах ее читались обида и горькое разочарование.
– Так вот вы какой… – медленно вымолвила она. – Губы ее дрогнули. Лицо выражало холодное презрение. – Так вот чем вы занимаетесь… Наверняка вы и турецкий шпион…
Она вся дрожала от возмущения. Перед ним была другая София – незнакомая, но гораздо более близкая, чем раньше. Это взволновало его. Он невольно шагнул вперед. Но София резко отшатнулась, спрятав руки за спиной.
– Как вы ошибаетесь, – покачал головой Грозев. – Я – не турецкий шпион, но в данном случае это не имеет абсолютно никакого значения, может быть, даже к лучшему, что вы так думаете. Но хочу вам сказать, что ваша услуга окажет неоценимую помощь людям, страдающим за свой народ, которых, смею надеяться, вы в душе поддерживаете.
София оперлась о стену, чтобы не упасть. Она пыталась вникнуть в смысл только что услышанного. Столь неожиданный оборот отнял у нее последние силы, сделал беспомощной и жалкой. Голова раскалывалась от невероятных догадок и предположений. Ей очень хотелось убежать от этого человека. Но вместе с тем в душе рождалось радостное, светлое чувство. Неясное предчувствие не обмануло ее. В это мгновенье в ее жизни что-то кончилось, и девушка смутно ощущала, что она ждала этого всю долгую тревожную весну.
Ей хотелось повернуться лицом к стене и горестно, по-детски, заплакать. Но, сдержавшись, София посмотрела на Бориса и чуть слышно вымолвила сухими от волнения губами:
– Подождите здесь… Сейчас я вам его принесу…
И поспешно вышла из комнаты.
11
В конце июня в Пловдиве стояла небывалая жара. После долгой дождливой весны лето началось бурно, сразу обрушив на землю с безоблачного, белесого от зноя неба щедрый поток солнечного света.
Между тем события быстро сменяли друг друга. Предположение Амурат-бея о том, что форсирование Дуная у Галаца лишь ловкий маневр русских, подтвердилось. После вступления на территорию страны отряда генерала Циммермана основные турецкие силы устремились на северо-восток, ослабив тем самым линию Плевна – Тырново – Шумен.
Немаловажную роль в создавшемся положении сыграл и сам Дизраэли. В начале июня Англию залила волна антирусских настроений. Газеты взахлеб сообщали о тайных переговорах между Горчаковым v Веной, яростно нападали на Гладстона, публикуя «доказательства» подкупов, предлагаемых русским консулом князем Церетелевым журналистам и газетчикам, освещавшим события, связанные с болгарским восстанием. Эта кампания приобрела невиданно широкий размах. Публиковалась документы и факты самого разного значения Даже была получена тайная депеша от английского посла в Петербурге лорда Лофтуса, в которой сообщалось, что Горчаков в растерянности и что предстоит созыв новой международной конференции по так называемому Восточному вопросу. По сути именно тогда Дизраэли приступил к разработке англо-австрийского пакта, направленного против России. Того самого, о котором с такой надеждой говорил Стефан Данов. Столь неожиданное затруднение способствовало укреплению позиций «умеренных» сил в России, возглавляемых министром иностранных дел Горчаковым, которые настаивали на решении болгарского вопроса путем переговоров и совместных действий великих сил. Александр II сделал вид, что он согласен дать гарантию, что русские войска в ходе военных событий не пойдут южнее Стара-Планины. Но никаких официальных шагов за этим не последовало, а царь сразу же отбыл в Валахию и Молдову, где дислоцировались полки русской армии.
Пока царь двигался на юг, Дизраэли выступил с предложением, чтобы Англия вела войну с Россией на Черном море, а на суше чтобы сражалась австрийская армия. Вена не могла принять это предложение. Дизраэли решил выждать.
Вот в такой ситуации русские нанесли неожиданный для всех удар: ранним утром 15 июня они форсировали Дунай у Свиштова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
– Так, – поднял голову Стефан, когда писарь кончил читать, и снял очки. – Очень хорошо… Все они – друзья русского консула Найдена Герова… Давались деньги – на покупку пшеницы, шерсти, возможно, для подкупа – пусть теперь доказывают, если могут…
Он собрал листы.
– Где это все произошло, Стефанаки-эфенди, в Пазарджике? – спросил Никос Апостолидис, не вставая с места.
Данов глухо засмеялся.
– Раз и ты спрашиваешь, значит, все в порядке. – Он согнул листы пополам и поднялся.
– Я только спрашиваю, Стефанаки-эфенди, разве это грех? – чувствовалось, что слова Данова задели Никоса. – Нас ведь тоже спросят. – И, помолчав, добавил: – Вчера я разговаривал с Амурат-беем. Так вот он считает все это делом прошлого и не видит никакого смысла…
– Военные… – желчно засмеялся Стефан. – Военные умеют лишь сражаться. Ничто другое их не интересует… А ведь война – нечто иное… Гораздо больше… Порох – это уже в самом конце, а начинается война задолго до этого – на рынках, в канцеляриях. Тогда, когда военные не отходят от карточного столика и гром орудий им даже не снится!
Данов снова сел.
– Если спросить Амурата, – продолжил он, – о положении на сегодняшний день, он без запинки отрапортует, что в Румелии столько-то войск, столько-то винтовок и пуль, столько-то пушек, а на Дунае от Видина до Силистры все спокойно, никаким порохом и не пахнет… И все.
Стефан склонился над столом.
– А ведь как раз сейчас ведется одно из страшнейших сражений этой войны. Без грохота орудий и без снарядов. Хочешь знать, чем воюют? – Стефан повернулся к Никосу. – Вот этим, – он изо всей силы хлопнул рукой по листкам, собранным на столе. Лицо его, ставшее багровым от прилива крови, выражало ненависть к окружающим, да и всему на свете: к Амурату, принявшему его со сдержанным презрением, к отцу и брату, к местным хитрым, двуличным бога геям, к этим двоим, которых десять дней он всюду таскал за собой.
– Надо дело делать, – сердито заговорил он снова. – И делать уже сейчас. Русские в невыгодном положении, неужто не понимаешь? Вот уже два месяца подготавливается англо-австрийский пакт против России, потому Александр не смеет форсировать Дунай по всей его длине. Тот переход, у Галаца, так, ворон пугать… Дым в глаза…
– Постой, Стефанаки-эфенди, – прервал его Апостолидис. – Но ведь существует священный союз между русским, австрийским и прусским императором.
– Да ты больше слушай, – разнервничался Стефан. – В политике «вечные», «священные» – все это пустые разговоры. Каждый смотрит на другого – когда тот ударит. Царь и министр Горчаков под воздействием событий в Европе обещали при посредничестве графа Шувалова, что русские войска дальше Стара-Планины не пойдут. И если англо-австрийский пакт будет принят, русские вообще останутся по ту сторону Дуная. Но для этого необходимо, чтобы Дизраэли получил полную поддержку парламента, а в данный момент против него оппозиция Гладстона – свыше двухсот голосов. В эти дни вес решится. Успех или неуспех Дизраэли зависит от многого, и одно из них вот это, – Стефан потряс листами. – Савфет-паша вот уже три месяца ожидает этого момента. Сейчас важно найти влиятельную газету, чтобы она опубликовала все это, чтобы посеять в душах людей сомнение, заставить их почувствовать неуверенность. И если все сделать вовремя и с умом, события примут совсем иной оборот… А Амурат-бей пусть себе считает стволы у немецких пушек…
Стефан достал из кармана платок и утер пот со лба. В комнате было душно. Он подошел к окну и с наслаждением толкнул обе створки. Город казался вымершим под жарким южным солнцем. Полуденный зной загнал все живое в спасительную тень. Стефан вдруг пожалел о том, что говорил с презрением об Амурате именно перед этими двумя…
В то же самое время Борис Грозев торопливо шагал по узким и жарким, словно раскаленная сковородка, улочкам Тахтакале. Он обещал быть в постоялом дворе Куршумли где-то между двумя и тремя пополудни. В последнее время случились события, еще больше затруднившие связь с комитетом в Бухаресте и Джурджу.
В начале мая турки закрыли греческое консульство в Одрине. Димо Блысков, подозреваемый турецкими властями в незаконной деятельности, срочно уехал в Стамбул, где его приютил брат. В последнем письме Грозеву он сообщал, что попытается заново установить связь с Бухарестом через торговцев, останавливающихся в гостинице «Балкапан». Но для получения необходимых сведений нужен надежный курьер.
Существовала и еще одна трудность: после перехода Дуная русскими войсками у Галаца турки запретили болгарам использовать в поездках обыкновенные паспорта. Поэтому нужно было найти человека, абсолютно ни в чем не заподозренного властями, который имел бы документы подданного чужой страны и мог беспрепятственно добираться до Константинополя. Два дня назад пазарджикский революционер Михо Стефанов сообщил о том. что нашел человека, способного справиться с этой задачей. Вот на встречу с этим человеком и торопился Грозев.
Он вошел во двор, вымощенный булыжником, и поднялся на второй этаж. Согласно уговору, нужный человек должен был ждать его в коридоре и подойти к двери его канцелярии как раз в тот момент, когда Грозев повернет ключ. Опытный глаз Бориса различил в полумраке коридора неподвижную фигуру, притаившуюся у последней колонны, там, где коридор делал поворот.
Грозев сунул ключ в дверь, но не торопился поворачивать его. Незнакомец осторожно приблизился.
– Вы ко мне? – искоса взглянул на него Грозев.
– Да, господин… Я принес вам письмо…
– Заходите. – Борис открыл дверь и пропустил незнакомца вперед. Поздоровавшись с ним за руку, указал ему на стул.
– Присаживайтесь.
Потом внимательно оглядел незнакомца, чтобы убедиться в том. что описание курьера, данное ему Михо Стефановым, совпадает.
Незнакомец, высокий человек с русыми волосами, сдержанно усмехнулся и достал письмо.
– Это вам от Михо Стефанова.
Борис узнал неровный угловатый почерк и сунул конверт в карман.
– Значит, вы Николай Добрев, – сел он напротив гостя. – Я знаком с вашим братом, еще по комитету в Бухаресте, но, если мне не изменяет память, вы родом из Пловдива?
– Верно, – согласился Добрев, – мы жили неподалеку, в павликянском квартале… В разговоре с бай Михо вы интересовались, откуда я знаю итальянский.
Грозев молча кивнул.
– Два года я провел в Пизе, в училище ордена бенедиктинов. Готовился принять духовный сан. Но за год до этого вспыхнуло восстание в Боснии. Тогда я увидел, что люди, ничего общего не имеющие с босняками и словенцами, записываются добровольцами, чтобы бороться плечом к плечу с повстанцами. Вскоре пришло известие, что и мой брат перебрался за Дунай. И мне стало стыдно, господин Грозев. Стыдно за самого себя. Я почувствовал себя виноватым перед самим господом богом. Я сбросил рясу и. перебравшись через горы Боснии, очутился в Болгарии.
Грозев молча слушал. Потом спросил:
– Вы знаете французский?
– Нет, только итальянский.
– Хотя бы немного?
– Нет, вообще не знаю ни слова.
Грозев вновь задумался. Потом поднялся:
– Буду с вами откровенен. Уповаю на надежность пазарджикского комитета и на тот факт, что Димо Добрев ваш брат. Вам, наверное, известно, что в силу военного положения, объявленного во всей Румелии. болгары не имеют права ездить по железной дороге. Это мешает нам поддерживать связь с нашим человеком в Константинополе. Обратиться к вам нас вынуждает то обстоятельство, что вы знаете итальянский язык. Завтра вы получите итальянский паспорт, с вами будут поддерживать связь двое – в Константинополе человек, имя и адрес которою я вам сейчас сообщу, а здесь – я. Задание очень ответственно и, должен вас предупредить, отнюдь не безопасно. В некоторых случаях вам придется рассчитывать лишь на смелость и сообразительность. Завтра я вам сообщу и дополнительные данные.
Добрев тоже встал и протянул руку. Борис крепко пожал ее и добавил:
– Завтра в пять часов вечера встретимся у выхода из Безистена в Тахтакале… О своем отъезде никому ни слова…
10
В тот вечер София долго и безутешно плакала. Гости давно разошлись, дом постепенно погружался в тишину. На улице от фонарей легли длинные тени, воздух посвежел.
София разделась и легла. В гостиной часы пробили два раза. Сон не шел. До рассвета она так и не сомкнула глаз, перебирая в уме случившееся вечером.
На следующий день девушка продолжала терзаться, правильно ли она себя вела, спрашивала, как отнесся к этому Грозев, то вдруг решала, что после всего, что произошло, он никогда больше даже не взглянет на нее. И эта мысль казалась ей невыносимо тяжелой и, вместе с тем, приносила облегчение…
Дни тянулись мучительно медленно. Грозев не появлялся. Несколько раз София ходила в контору отца в надежде увидеть его там, но у Аргиряди всегда толпился народ, и она возвращалась домой мрачная и унылая.
Сегодня после обеда, взяв томик стихов Ламартина, она пошла в отцовский кабинет. София твердо решила ни о чем не думать. Равнодушие – вот единственное исцеление для нее. Но когда она, усевшись за письменный стол, раскрыла книгу, вошел Никита и протянул ей конверт. В конверте была записка, под которой стояло его имя…
София распахнула в гостиной окно. После дождя сильно пахли липы. Их запах кружил голову. Девушка взглянула на часы – подходило к семи, и Грозев должен уже появиться. «Если вы не возражаете, я приду к Вам около семи вечера», – писал он в записке, которую София вновь перечитала. Она пыталась отгадать причину неожиданного прихода Грозева. Если бы он хотел встретиться с отцом, то выбрал бы другое время, когда тот возвращается домой, или же встретился бы с ним в конторе.
Тревожное чувство охватило ее еще сильнее, когда она услышала внизу знакомые шаги и хриплый голос Никиты, сообщавший, что барышня у себя наверху. София нарочно выбрала свою комнату – она выходила окнами на восток, и в часы зноя там всегда было прохладно.
– Извините, что я вас беспокою, – сдержанно улыбнулся Грозев, усаживаясь на стул, предложенный Софией. Он пристально посмотрел на Софию – она выглядела осунувшейся, что-то в ее облике изменилось. – Мне очень нужно поговорить с вами, поэтому я попросил столь срочной аудиенции.
Девушка присела на низенькую табуреточку возле дивана. На нее с портрета строго смотрел Аргиряди, запечатленный лет двадцать назад каким-то странствующим итальянским художником.
– Слушаю вас… – молвила тихо девушка.
– Мне бы хотелось объяснить вам все более обстоятельно и спокойно, – начал Грозев, – но у меня нет ни времени, ни возможности. Так что буду с вами прям и откровенен. Прошу вас только не удивляться тому, что я вам скажу. Я все обдумал и считаю, что у меня есть все основания так поступать. – Он умолк. Вынул из кармана сигареты.
– Вы позволите?…
– Разумеется… – София поставила перед ним пепельницу.
Грозев достал сигарету, повертел ее в руках и лишь после этого закурил. Как будто он никак не мог решиться произнести нужные слова.
– Видите ли, – начал он, – мне крайне необходим предмет, который хранится у вас, но вам он абсолютно не нужен. Этот предмет может сослужить исключительно большую службу одному моему другу.
София смотрела на него недоумевая.
– Что вы имеете в виду?
– Я вам объясню, – Грозев сильно затянулся. – Речь идет о паспорте, который забыл у вас ваш итальянский гость.
– Вы хотите получить паспорт Игнасио Ландуззи? – изумленно вымолвила София.
– Да, мадемуазель…
– Но я не понимаю, зачем он вам.
– Не беспокойтесь, этот документ не будет использован в грязных или корыстных целях…
– Но почему бы вам не поговорить с отцом… Почему вы обратились именно ко мне?
Глаза ее горели беспокойным огнем. Она не могла скрыть смущения.
– С вашим отцом я не могу говорить по данному вопросу. Могу просить лишь вас, – твердо сказал Грозев.
София встала. Щеки ее пылали. Она изо всех сил старалась сохранить самообладание, хотя краешек кружевного платочка в крепко сжатых руках подрагивал, выдавая сильное волнение.
– Господин Грозев, – заявила девушка, – я ничего не делаю без знания моего отца.
Борис тоже поднялся.
– Это неправда, мадемуазель… – Он был спокоен. – Вам приходилось совершать поступки, о которых ваш отец не имеет представления. Поэтому я и обращаюсь к вам.
София вздрогнула и подняла голову. В сумраке глаза ее странно блестели.
– Что Вы хотите этим сказать?
– Ничего, если вам это неприятно.
– Напротив, – голос девушки зазвенел. – Я настаиваю, чтобы вы объяснили свои слова.
– Просто я вам напоминаю, что во время восстания в Загребе в кассу босненских повстанцев были внесены десять золотых лир от Софии Аргиряди, и думаю, что отец ее не знает об этом.
София молчала. В глазах ее читались обида и горькое разочарование.
– Так вот вы какой… – медленно вымолвила она. – Губы ее дрогнули. Лицо выражало холодное презрение. – Так вот чем вы занимаетесь… Наверняка вы и турецкий шпион…
Она вся дрожала от возмущения. Перед ним была другая София – незнакомая, но гораздо более близкая, чем раньше. Это взволновало его. Он невольно шагнул вперед. Но София резко отшатнулась, спрятав руки за спиной.
– Как вы ошибаетесь, – покачал головой Грозев. – Я – не турецкий шпион, но в данном случае это не имеет абсолютно никакого значения, может быть, даже к лучшему, что вы так думаете. Но хочу вам сказать, что ваша услуга окажет неоценимую помощь людям, страдающим за свой народ, которых, смею надеяться, вы в душе поддерживаете.
София оперлась о стену, чтобы не упасть. Она пыталась вникнуть в смысл только что услышанного. Столь неожиданный оборот отнял у нее последние силы, сделал беспомощной и жалкой. Голова раскалывалась от невероятных догадок и предположений. Ей очень хотелось убежать от этого человека. Но вместе с тем в душе рождалось радостное, светлое чувство. Неясное предчувствие не обмануло ее. В это мгновенье в ее жизни что-то кончилось, и девушка смутно ощущала, что она ждала этого всю долгую тревожную весну.
Ей хотелось повернуться лицом к стене и горестно, по-детски, заплакать. Но, сдержавшись, София посмотрела на Бориса и чуть слышно вымолвила сухими от волнения губами:
– Подождите здесь… Сейчас я вам его принесу…
И поспешно вышла из комнаты.
11
В конце июня в Пловдиве стояла небывалая жара. После долгой дождливой весны лето началось бурно, сразу обрушив на землю с безоблачного, белесого от зноя неба щедрый поток солнечного света.
Между тем события быстро сменяли друг друга. Предположение Амурат-бея о том, что форсирование Дуная у Галаца лишь ловкий маневр русских, подтвердилось. После вступления на территорию страны отряда генерала Циммермана основные турецкие силы устремились на северо-восток, ослабив тем самым линию Плевна – Тырново – Шумен.
Немаловажную роль в создавшемся положении сыграл и сам Дизраэли. В начале июня Англию залила волна антирусских настроений. Газеты взахлеб сообщали о тайных переговорах между Горчаковым v Веной, яростно нападали на Гладстона, публикуя «доказательства» подкупов, предлагаемых русским консулом князем Церетелевым журналистам и газетчикам, освещавшим события, связанные с болгарским восстанием. Эта кампания приобрела невиданно широкий размах. Публиковалась документы и факты самого разного значения Даже была получена тайная депеша от английского посла в Петербурге лорда Лофтуса, в которой сообщалось, что Горчаков в растерянности и что предстоит созыв новой международной конференции по так называемому Восточному вопросу. По сути именно тогда Дизраэли приступил к разработке англо-австрийского пакта, направленного против России. Того самого, о котором с такой надеждой говорил Стефан Данов. Столь неожиданное затруднение способствовало укреплению позиций «умеренных» сил в России, возглавляемых министром иностранных дел Горчаковым, которые настаивали на решении болгарского вопроса путем переговоров и совместных действий великих сил. Александр II сделал вид, что он согласен дать гарантию, что русские войска в ходе военных событий не пойдут южнее Стара-Планины. Но никаких официальных шагов за этим не последовало, а царь сразу же отбыл в Валахию и Молдову, где дислоцировались полки русской армии.
Пока царь двигался на юг, Дизраэли выступил с предложением, чтобы Англия вела войну с Россией на Черном море, а на суше чтобы сражалась австрийская армия. Вена не могла принять это предложение. Дизраэли решил выждать.
Вот в такой ситуации русские нанесли неожиданный для всех удар: ранним утром 15 июня они форсировали Дунай у Свиштова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44