русские и англичане исправят положение в Стамбуле. – Губы его искривились в горькой гримасе. Он пристально посмотрел на Хюсни-бея и добавил: – Русская армия насчитывает сто тридцать тысяч, бей-эфенди, а мы не смогли перебросить к Дунаю даже половины того, что намечали. – Амурат нервно зашагал по комнате, как бы пытаясь заглушить боль в душе. Помолчав немного, продолжил: – На кого мы можем рассчитывать? На войска Сюлейман-паши. Но они в Боснии и в албанских горах, в сотнях километров отсюда к западу. Здесь, на центральном фронте, наша единственная опора – Осман-паша. Но у Порты он в немилости. На остальных – Мехмед-Али-пашу, Вейсель-пашу и Беккер-пашу – я не надеюсь… – Он на секунду умолк, и вдруг в нем словно что-то прорвалось. – Я их ненавижу, Хюсни-бей. ненавижу всех этих иностранцев, уверен, что они принесли нам только несчастье…
Амурат-бей вновь принялся возбужденно мерять шагами пространство между окном и письменным столом.
– Но Турция всегда будет опираться на поддержку иностранцев. – спокойно возразил Хюсни-бей. – Важно только выбрать наименьшее зло Что же касается меня самого. – Хюсни-бей достал из кармана сигареты и откинулся на спинку кресла, – я не намерен помогать режиму, который противоречит моим убеждениям…
Амурат, стоявший у окна, резко обернулся.
– Но в таком случае, почему же ты сидишь, скрестив руки? Почему не обратишься к Руштю-паше? Ведь можно же образовать коалиционное правительство, как в мае прошлого года… А если этого не произойдет, – совершить переворот. Помнишь, тогда Абдул-Азис был свергнут всего за четыре часа. Но это нужно сделать сейчас, немедленно, прежде чем установится фронт, – быстро и решительно. Любая дальнейшая междоусобица будет преступлением.
– Зачем руки марать? – Хюсни-бей сильно затянулся сигаретой. – Все образуется само собой. А коалиции мы не хотим. – Он немного помолчал и добавил: – И потом время сейчас такое, что нельзя совать нос. куда не следует. Каждый зажал в зубах кость, но не успел еще разгрызть ее. Поставки, взятки, подкупы – все пущено в ход…
Амурат замер.
– В свое время, помнится, в присутствии Мидхат-паши, ты говорил совсем другое. Хюсни-бей. – Он подошел к столу и сел. как бы показывая, что бессмысленно продолжать разговор.
Хюсни-бей пожал плечами.
– Мидхат-паша сейчас тоже говорит другое. Каждый решает так, как ему более выгодно. – Он как-то неестественно засмеялся и заметил: – Знаешь, я всегда ценил твои способности военного, но когда ты говоришь о политике, прости меня, выглядишь сосунком.
Лицо его странно вытянулось и стало суровым.
– Человек должен знать одно: политика только тогда имеет успех, когда она бескомпромиссна и неразборчива в средствах. – Хюсни-бей покачал головой и, прикрыв один глаз, добавил уже мягче: – Даже пророк сказал, когда именно следует вынимать нож, бей-эфенди.
Амурат не отрывал глаз от подпухшего воскового лица Хюсни-бея, видел ироническую улыбку, спрятанную в уголках губ, и в груди его все больше рос ком тяжелого чувства неприязни.
В дверь постучали. Вошел адъютант. Он протянул Амурат-бею телеграмму.
– Только что получена. Ее сразу же расшифровали, – в голосе звучали нотки сожаления, как будто адъютант извинялся за опоздание.
Амурат пробежал глазами текст. Черты его лица сразу заострились, выражение стало более сосредоточенным. Он протянул листок Хюсни-бею. Бей надел очки и принялся читать хриплым голосом:
«Строго секретно. 10 июня неприятельское войско в составе двух тысяч человек под командованием генерала Циммермана форсировало Дунай у Галаца. По всей береговой полосе ведутся сражения. Ждите дополнительных распоряжений.
Главнокомандующий: Мехмед-Али-паша».
Адъютант вышел, бесшумно притворив за собой дверь. Оба бея молча переглянулись. Первым нарушил тишину Хюсни.
– Значит, ударили там, где мы не ждали, – сказал он, глядя на карту. – Но две тысячи человек – это еще не…
Амурат стоял, опираясь руками на стол.
– Мне кажется, – он снова взял в руки телеграмму, – что это маневр русских. Наверняка их цель – привлечь наши силы на северо-восток. Это видно не только по количеству перебрасываемых сил. но и по командующему войсками.
Хюсни-бей внимательно выслушал Амурата и. махнув рукой, поднялся.
– Во всяком случае, первый удар по Стамбулу уже нанесен. – вымолвил он. – За ним последуют и второй, и третий, пока, наконец, не наступит время и нам сказать свое слово…
Бей подошел к окну и рассеянно выглянул наружу.
– Я, пожалуй, пойду прилягу, – он застегнул мундир. – Завтра увидимся.
– Завтра меня не будет в городе, – сказал Амурат. – Если хочешь, поехали со мной. Мы с мютесарифом приглашены в одно имение на берегу Марицы.
– Нет, спасибо. – на лице Хюсни читалась досада. – Ты же знаешь, что я не любитель ходить в гости.
Он направился к двери, но на полпути остановился:
– Ты не в курсе, почем сейчас земля возле Хаджи-Элеса? Думаю прикупить себе несколько плантаций… Рис дорожает…
– Не знаю. – ответил Амурат-бей. – Спроси Хамид-пашу. Он хорошо осведомлен в этом вопросе.
Хюсни-бей, тяжело ступая, вышел из комнаты.
Амурат в третий раз перечитал телеграмму, затем положил ее на стол и подошел к окну.
День был теплым, солнечным – настоящий летний день в Пловдиве. По дороге двигались военные обозы. Поверх ящиков со снарядами сидели и лежали солдаты – усталые, обросшие, немытые. Одни из них расстегнули мундиры, другие были только в нижних рубахах. На последней телеге тщедушный солдатик наигрывал на зурне, ее пискливый, резкий звук заглушался звуком колес по мощеной мостовой. Со стороны мечети долетел бой барабана. Толпа на площади оживилась, зашумела. Словно по знаку, мусульмане, толкаясь и что-то крича, бросились по улице к имарету. Барабанный бой все усиливался. Шел второй день байрама.
6
Бруцев сидел на камне у небольшой речушки Карачешме и ждал. Сегодня из Карлово должен был явиться посыльный, чтобы взять у Тырнева десять винтовок. Грозев уехал на пару дней в Пазарджик, и на собрании у Косты Калчева было решено, чтобы на встречу пошел Бруцев.
В свое время карловцы не сумели поднять восстание – там прошли орды Раджи-бея и Тосун-бея, и город замер в ужасе, будучи парализованным еще до того, как раздался первый выстрел. После провала большинство членов комитета скрылись без следа. Вот почему, когда пришло письмо от Илии Пулева, старого знакомого Калчева по работе в комитете, все несказанно обрадовались. В письме Пулев сообщал о сегодняшней встрече и просил дать им оружие.
В последнее время в душе Бруцева росло недовольство тем, что дни проходят, а они бездействуют. Если раньше жизнь текла бесконечно скучно, то теперь месяцы, казалось, летели, и на смену весенним дождям пришло лето – полное тревог и неизвестности.
Бруцев поднялся с камня и заходил взад-вперед под развесистым вязом. Карачешме почти пересохла, и шесть каменных корыт, оставшихся еще с тех времен, когда караваны останавливались здесь на водопой, заполнялись медленно текущей струйкой.
По карловской дороге тянулись последние, запоздалые телеги, распространяя тонкий аромат скошенной люцерны. И этот еще с детства знакомый запах напоминал о том, что наступило лето.
Из ворот постоялого двора Халачевых одна за другой выехали три телеги. Колеса тонули в мягкой пыли, заглушавшей их стук, но фонари долго были видны во мраке – они то появлялись, то вновь исчезали, заслоняемые головами лошадей. Поравнявшись с местом, где прятался Кирилл, средняя телега свернула к реке. Другие две продолжили путь к мосту. Кирилл притаился в темноте. Возчик – высокий жилистый крестьянин с вислыми усами, – похлопал лошадей по крупу, затем опустил фонарь пониже и посветил – из мрака проступил силуэт Бруцева.
– Послушай, брат, – крикнул возчик, – ты, случаем, не знаешь, где тут дом хаджи Панзо Велешанина?…
Это был пароль. Бруцев приблизился.
– Вы что, дрова ему привезли? – прозвучал ответ.
Со дна телеги приподнялся прятавшийся там человек. Возчик молчал. Человек сел и сбросил с плеч накидку. В тусклом свете фонаря блеснули косы. Бруцев от изумления не смог вымолвить ни слова, только сильнее сжал рукоятку пистолета в кармане: посыльный оказался женщиной.
– Я везу письмо, – тихо проговорила она, поправляя волосы. – Куда вы нас поведете?
Это была совсем молоденькая девушка с продолговатым, матовым лицом и огромными карими глазами. Острый, хорошо очерченный подбородок выдавал властную натуру.
Бруцев вынул руку из кармана. Ему было приказано, если все сойдет благополучно, привести посыльного в дом Тырневых, где их будет ждать Калчев.
Он еще раз растерянно взглянул на девушку и, взобравшись на телегу, уселся рядом с возчиком. Коротко обронил:
– Трогай…
Телега мягко покатилась по дороге и вскоре уже ехала по узким улочкам Каршияка, по обеим сторонам которых вздымались высокие дувалы.
Бруцев все еще не мог прийти в себя. Перед глазами мелькали темные очертания дворов, наглухо замкнутые ворота, за которыми когда-то проходили собрания комитетов, а спину словно жгли светлые глаза девушки, лежащей на дне телеги. Он чувствовал, как одиночество, камнем давившее на душу, странно исчезает, словно тает в вечернем воздухе.
На постоялом дворе Тырневых их уже ждал Калчев. Кто знает, почему, но семинаристу показалось, что Коста не удивился, увидев посыльного. Он даже помог девушке выбраться из телеги.
Их ввели в одну из комнат на первом этаже. Христо быстро закрыл наружные ставни на окнах. Калчев зажег небольшую керосиновую лампу.
Карловка при свете оказалась еще моложе – сейчас она выглядела совсем девочкой. На ней была темная юбка и серая блузка. На плечах лежала шаль, концы которой, перекрещиваясь на груди, были завязаны сзади. Лицо у девушки было смуглым, что еще больше подчеркивало живость больших карих глаз. Она спокойно и внимательно оглядела собравшихся в комнате мужчин.
– Добро пожаловать! – протянул ей руку Калчев. Христо тоже поздоровался с гостьей за руку.
– Извините, – сказала она. – Кто из вас будет господин Калчев?
Тырнев с улыбкой сказал на Косту.
Гостья отстегнула манжет, ловко вывернула его и вынула из-за подкладки письмо.
– Это вам, – протянула она письмо Калчеву. – Велено ответ поешь со мной. – Голос был немного хрипловатым, но теплого, приятною тембра.
Коста подошел к лампе. Лицо его выглядело взволнованным.
– Вы учительница? – спросил он девушку.
– Да, – ответила та. – Мне сказали, что вы – тоже учитель.
– Бывший… – махнул рукой Калчев и начал читать письмо.
Потом он на секунду замер, еще раз перечитал какое-то место и поднял глаза на девушку.
– Невяна Наумова. – в задумчивости произнес он. потирая лоб. – Где вы живете в Карлово?
– По сопотской дороге, последний дом слева, – глаза девушки пытались что-то подсказать Калчеву.
– По сопотской дороге… – повторил Калчев. – Значит, вы – дочь Сотира Наумова, учителя… Так я у вас бывал, милая барышня Но тогда вас не было дома, вы учились в Пловдиве.
– Верно, – ответила Невяна. – Отец мне рассказывал о вас.
– Сотир Наумов… Какой человек был – скала… За два месяца истаял. А какое сердце… – Коста умолк, глядя прямо перед собой, потом еще раз перечитал письмо. Закончив, он медленно свернул лист.
– Оружие мы вам дадим, у нас есть… А вот что касается людей – он покачал головой. – самим взять неоткуда… И так повсюду. Все придется делать тем, кто остался…
Христо принес еду В одной тарелке была нарезана брынза, посыпанная красным перцем, а в другой – вареная фасоль. Поставив тарелки перед гостьей, он достал салфетку, в которой была завернута краюшка хлеба, и приветливо предложил:
– Ну учительница, что бог послал… Поешь маленько…
Невяна оглянулась.
– А где же возчик, бай Цвятко?
– Не беспокойся – улыбнулся Христо. – Я и бай Цвятко накормил. Оставил его, пусть поспит. Мы с ним старые друзья, давно знаем друг друга.
Калчев спрятан письмо в карман.
– Я напишу Пулеву подробный ответ. Но сначала поешьте и отдохните немного… Дорога нелегкая…
Учительница взяла кусочек хлеба и положила на него ломтик брынзы. Бросив взгляд на Калчева, она смущенно улыбнулась и стала жевать.
– Черт бы побрал этих карловцев, – покачал головой Калчев. – Неужели кроме вас некого послать?
– Самое разумное было послать меня, – ответила Наумова. – Ну кто может подумать, что женщина, у которой есть разрешение на провоз пряжи, может везти оружие?… Да и кого другого пошлешь?… Комитетские известны туркам во всей округе…
– Умная голова у бай Илии, – засмеялся Калчев. – Все продумал. – Потом спросил: – Ну как вы там, в Карлово? Люди вернулись по домам? Я, почитай, с тех пор никого не видел… Как настроение у народа?…
Наумова смотрела куда-то вбок, но лицо ее оживилось.
– Народ… – повторила она. – Народ все тот же… Нужно совсем немного, чтобы снова вспыхнуло пламя борьбы… – И, помолчав, добавила: – Несколько дней назад разнесся слух, что русские перешли Дунай. После обеда вдруг зазвонили колокола – хлев какой-то загорелся, вот и звонили на пожар… А кто-то предположил, что русские идут. Пошел дождь, а люди бегут к калоферской дороге, как сумасшедшие… Хорошо, что турки ничего не поняли. Холмы у Митиризово почернели от собравшихся толп… Все стоят под дождем и ждут, когда покажутся всадники… Так и стояли… Утром какой-то турок-торговец сказал, что с гор спускаются отряды казаков. А то пастухи-каракачаны перегоняли стада в Козий лес…
Учительница умолкла. Бруцев сидел с краю стола и ничего не слышал из того, что она рассказывала. Не отрывая взгляда от ее лица, он думал: «Какие у нее изумительно красивые глаза!..»
Кирил Бруцев занимал чердачное помещение в доме Матея Доцова. Пономарь приютил Кирилла после того, как его выгнали из семинарии. Поводом к скандалу послужили найденные монахами пропагандные листовки «Вперед» – те самые брошюрки желтого и зеленоватого цвета, которыми в течение трех лет снабжал Бруцева Моис Шампуазо, бледный, тщедушный курьер французского посольства. Для семинариста листовки стали подлинным духовным откровением.
Когда огромная тяжелая дверь внушительного здания на Тепеалты захлопнулась у Бруцева за спиной, семинарист сплюнул, поднял воротник пальто и зашагал к мастерской Матея Доцова, которую он считал единственным почтенным заведением на торговой площади.
Осенью 1875 года свечник привел Кирилла на одно из тайных собраний революционного комитета в Каршияке. Семинарист до сих пор помнит, каким странным светом были озарены лица собравшихся мужчин, их грубые голоса, плотно прижатые друг к другу плечи. В тот же вечер Бруцев был принят в тайный революционный комитет. Он отказался поклясться на Евангелии в верности товарищам и общему делу, но непослушными, подрагивавшими от волнения губами прикоснулся к холодному дулу револьвера.
Когда этой весной в Пловдив прибыл Искро, пономарь и его устроил в комнату Бруцева. Тем самым тесное чердачное помещение превратилось в настоящее убежище пловдивских заговорщиков…
После встречи в доме Тырневых Бруцев испытывал необычное, странное волнение. Когда он вернулся домой, на душе было легко и радостно. Впервые ночной мрак, окутывающий пловдивские холмы, не ложился на душу кошмарным гнетом.
Искро еще не спал. Кирилл хотел рассказать ему о случившемся, но почему-то сдержался. Он умылся во дворе под колонкой и лег. Но еще долго не мог заснуть, не в силах стряхнуть с себя необъяснимое напряжение.
Утро показалось Бруцеву необыкновенно свежим и приятным. Искро куда-то ушел, и Кирилл засел за книги. Чтение его носило бессистемный характер. Он любил перелистывать книги, отыскивать места, которые произвели на него особенно сильное впечатление, вновь и вновь перечитывать их. На этот раз Бруцев принялся за «Письма восставшего Парижа». Кровь и опьянение, радость и безумие людей, умиравших на баррикадах, еще больше возбудили его и без того неспокойный дух. Он живо представил себе картину, описываемую в книге: густой дым, стелющийся над баррикадами, ружейную пальбу, голоса людей, сражающихся на улицах горящего города, ставшего их кумиром и гробовщиком. Бруцев на секунду закрыл глаза, опустив книгу на колени. Потом медленно поднялся, оделся и вышел, прихватив с собой две брошюрки.
Было время послеобеденного отдыха, когда на тихих улочках можно услышать лишь перестук молотков сапожников да звук пилы резчика по дереву. Перед Танасовой кофейней сидело несколько старых турок, допивавших обеденный кофе перед тем, как разойтись на покой по прохладным комнатам своих домов. Кирилл легко шагал по улице. В другой раз эта сонная восточная тишина вызвала бы привычную досаду, но сейчас он просто не замечал ее. Семинарист торопился к Гагаузовым – один из братьев обещал дать ему коня, потому как после обеда Бруцев должен сопровождать телегу с карловской гостьей и оружием до Каратопракских полей, где чаще всего попадались военные патрули.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Амурат-бей вновь принялся возбужденно мерять шагами пространство между окном и письменным столом.
– Но Турция всегда будет опираться на поддержку иностранцев. – спокойно возразил Хюсни-бей. – Важно только выбрать наименьшее зло Что же касается меня самого. – Хюсни-бей достал из кармана сигареты и откинулся на спинку кресла, – я не намерен помогать режиму, который противоречит моим убеждениям…
Амурат, стоявший у окна, резко обернулся.
– Но в таком случае, почему же ты сидишь, скрестив руки? Почему не обратишься к Руштю-паше? Ведь можно же образовать коалиционное правительство, как в мае прошлого года… А если этого не произойдет, – совершить переворот. Помнишь, тогда Абдул-Азис был свергнут всего за четыре часа. Но это нужно сделать сейчас, немедленно, прежде чем установится фронт, – быстро и решительно. Любая дальнейшая междоусобица будет преступлением.
– Зачем руки марать? – Хюсни-бей сильно затянулся сигаретой. – Все образуется само собой. А коалиции мы не хотим. – Он немного помолчал и добавил: – И потом время сейчас такое, что нельзя совать нос. куда не следует. Каждый зажал в зубах кость, но не успел еще разгрызть ее. Поставки, взятки, подкупы – все пущено в ход…
Амурат замер.
– В свое время, помнится, в присутствии Мидхат-паши, ты говорил совсем другое. Хюсни-бей. – Он подошел к столу и сел. как бы показывая, что бессмысленно продолжать разговор.
Хюсни-бей пожал плечами.
– Мидхат-паша сейчас тоже говорит другое. Каждый решает так, как ему более выгодно. – Он как-то неестественно засмеялся и заметил: – Знаешь, я всегда ценил твои способности военного, но когда ты говоришь о политике, прости меня, выглядишь сосунком.
Лицо его странно вытянулось и стало суровым.
– Человек должен знать одно: политика только тогда имеет успех, когда она бескомпромиссна и неразборчива в средствах. – Хюсни-бей покачал головой и, прикрыв один глаз, добавил уже мягче: – Даже пророк сказал, когда именно следует вынимать нож, бей-эфенди.
Амурат не отрывал глаз от подпухшего воскового лица Хюсни-бея, видел ироническую улыбку, спрятанную в уголках губ, и в груди его все больше рос ком тяжелого чувства неприязни.
В дверь постучали. Вошел адъютант. Он протянул Амурат-бею телеграмму.
– Только что получена. Ее сразу же расшифровали, – в голосе звучали нотки сожаления, как будто адъютант извинялся за опоздание.
Амурат пробежал глазами текст. Черты его лица сразу заострились, выражение стало более сосредоточенным. Он протянул листок Хюсни-бею. Бей надел очки и принялся читать хриплым голосом:
«Строго секретно. 10 июня неприятельское войско в составе двух тысяч человек под командованием генерала Циммермана форсировало Дунай у Галаца. По всей береговой полосе ведутся сражения. Ждите дополнительных распоряжений.
Главнокомандующий: Мехмед-Али-паша».
Адъютант вышел, бесшумно притворив за собой дверь. Оба бея молча переглянулись. Первым нарушил тишину Хюсни.
– Значит, ударили там, где мы не ждали, – сказал он, глядя на карту. – Но две тысячи человек – это еще не…
Амурат стоял, опираясь руками на стол.
– Мне кажется, – он снова взял в руки телеграмму, – что это маневр русских. Наверняка их цель – привлечь наши силы на северо-восток. Это видно не только по количеству перебрасываемых сил. но и по командующему войсками.
Хюсни-бей внимательно выслушал Амурата и. махнув рукой, поднялся.
– Во всяком случае, первый удар по Стамбулу уже нанесен. – вымолвил он. – За ним последуют и второй, и третий, пока, наконец, не наступит время и нам сказать свое слово…
Бей подошел к окну и рассеянно выглянул наружу.
– Я, пожалуй, пойду прилягу, – он застегнул мундир. – Завтра увидимся.
– Завтра меня не будет в городе, – сказал Амурат. – Если хочешь, поехали со мной. Мы с мютесарифом приглашены в одно имение на берегу Марицы.
– Нет, спасибо. – на лице Хюсни читалась досада. – Ты же знаешь, что я не любитель ходить в гости.
Он направился к двери, но на полпути остановился:
– Ты не в курсе, почем сейчас земля возле Хаджи-Элеса? Думаю прикупить себе несколько плантаций… Рис дорожает…
– Не знаю. – ответил Амурат-бей. – Спроси Хамид-пашу. Он хорошо осведомлен в этом вопросе.
Хюсни-бей, тяжело ступая, вышел из комнаты.
Амурат в третий раз перечитал телеграмму, затем положил ее на стол и подошел к окну.
День был теплым, солнечным – настоящий летний день в Пловдиве. По дороге двигались военные обозы. Поверх ящиков со снарядами сидели и лежали солдаты – усталые, обросшие, немытые. Одни из них расстегнули мундиры, другие были только в нижних рубахах. На последней телеге тщедушный солдатик наигрывал на зурне, ее пискливый, резкий звук заглушался звуком колес по мощеной мостовой. Со стороны мечети долетел бой барабана. Толпа на площади оживилась, зашумела. Словно по знаку, мусульмане, толкаясь и что-то крича, бросились по улице к имарету. Барабанный бой все усиливался. Шел второй день байрама.
6
Бруцев сидел на камне у небольшой речушки Карачешме и ждал. Сегодня из Карлово должен был явиться посыльный, чтобы взять у Тырнева десять винтовок. Грозев уехал на пару дней в Пазарджик, и на собрании у Косты Калчева было решено, чтобы на встречу пошел Бруцев.
В свое время карловцы не сумели поднять восстание – там прошли орды Раджи-бея и Тосун-бея, и город замер в ужасе, будучи парализованным еще до того, как раздался первый выстрел. После провала большинство членов комитета скрылись без следа. Вот почему, когда пришло письмо от Илии Пулева, старого знакомого Калчева по работе в комитете, все несказанно обрадовались. В письме Пулев сообщал о сегодняшней встрече и просил дать им оружие.
В последнее время в душе Бруцева росло недовольство тем, что дни проходят, а они бездействуют. Если раньше жизнь текла бесконечно скучно, то теперь месяцы, казалось, летели, и на смену весенним дождям пришло лето – полное тревог и неизвестности.
Бруцев поднялся с камня и заходил взад-вперед под развесистым вязом. Карачешме почти пересохла, и шесть каменных корыт, оставшихся еще с тех времен, когда караваны останавливались здесь на водопой, заполнялись медленно текущей струйкой.
По карловской дороге тянулись последние, запоздалые телеги, распространяя тонкий аромат скошенной люцерны. И этот еще с детства знакомый запах напоминал о том, что наступило лето.
Из ворот постоялого двора Халачевых одна за другой выехали три телеги. Колеса тонули в мягкой пыли, заглушавшей их стук, но фонари долго были видны во мраке – они то появлялись, то вновь исчезали, заслоняемые головами лошадей. Поравнявшись с местом, где прятался Кирилл, средняя телега свернула к реке. Другие две продолжили путь к мосту. Кирилл притаился в темноте. Возчик – высокий жилистый крестьянин с вислыми усами, – похлопал лошадей по крупу, затем опустил фонарь пониже и посветил – из мрака проступил силуэт Бруцева.
– Послушай, брат, – крикнул возчик, – ты, случаем, не знаешь, где тут дом хаджи Панзо Велешанина?…
Это был пароль. Бруцев приблизился.
– Вы что, дрова ему привезли? – прозвучал ответ.
Со дна телеги приподнялся прятавшийся там человек. Возчик молчал. Человек сел и сбросил с плеч накидку. В тусклом свете фонаря блеснули косы. Бруцев от изумления не смог вымолвить ни слова, только сильнее сжал рукоятку пистолета в кармане: посыльный оказался женщиной.
– Я везу письмо, – тихо проговорила она, поправляя волосы. – Куда вы нас поведете?
Это была совсем молоденькая девушка с продолговатым, матовым лицом и огромными карими глазами. Острый, хорошо очерченный подбородок выдавал властную натуру.
Бруцев вынул руку из кармана. Ему было приказано, если все сойдет благополучно, привести посыльного в дом Тырневых, где их будет ждать Калчев.
Он еще раз растерянно взглянул на девушку и, взобравшись на телегу, уселся рядом с возчиком. Коротко обронил:
– Трогай…
Телега мягко покатилась по дороге и вскоре уже ехала по узким улочкам Каршияка, по обеим сторонам которых вздымались высокие дувалы.
Бруцев все еще не мог прийти в себя. Перед глазами мелькали темные очертания дворов, наглухо замкнутые ворота, за которыми когда-то проходили собрания комитетов, а спину словно жгли светлые глаза девушки, лежащей на дне телеги. Он чувствовал, как одиночество, камнем давившее на душу, странно исчезает, словно тает в вечернем воздухе.
На постоялом дворе Тырневых их уже ждал Калчев. Кто знает, почему, но семинаристу показалось, что Коста не удивился, увидев посыльного. Он даже помог девушке выбраться из телеги.
Их ввели в одну из комнат на первом этаже. Христо быстро закрыл наружные ставни на окнах. Калчев зажег небольшую керосиновую лампу.
Карловка при свете оказалась еще моложе – сейчас она выглядела совсем девочкой. На ней была темная юбка и серая блузка. На плечах лежала шаль, концы которой, перекрещиваясь на груди, были завязаны сзади. Лицо у девушки было смуглым, что еще больше подчеркивало живость больших карих глаз. Она спокойно и внимательно оглядела собравшихся в комнате мужчин.
– Добро пожаловать! – протянул ей руку Калчев. Христо тоже поздоровался с гостьей за руку.
– Извините, – сказала она. – Кто из вас будет господин Калчев?
Тырнев с улыбкой сказал на Косту.
Гостья отстегнула манжет, ловко вывернула его и вынула из-за подкладки письмо.
– Это вам, – протянула она письмо Калчеву. – Велено ответ поешь со мной. – Голос был немного хрипловатым, но теплого, приятною тембра.
Коста подошел к лампе. Лицо его выглядело взволнованным.
– Вы учительница? – спросил он девушку.
– Да, – ответила та. – Мне сказали, что вы – тоже учитель.
– Бывший… – махнул рукой Калчев и начал читать письмо.
Потом он на секунду замер, еще раз перечитал какое-то место и поднял глаза на девушку.
– Невяна Наумова. – в задумчивости произнес он. потирая лоб. – Где вы живете в Карлово?
– По сопотской дороге, последний дом слева, – глаза девушки пытались что-то подсказать Калчеву.
– По сопотской дороге… – повторил Калчев. – Значит, вы – дочь Сотира Наумова, учителя… Так я у вас бывал, милая барышня Но тогда вас не было дома, вы учились в Пловдиве.
– Верно, – ответила Невяна. – Отец мне рассказывал о вас.
– Сотир Наумов… Какой человек был – скала… За два месяца истаял. А какое сердце… – Коста умолк, глядя прямо перед собой, потом еще раз перечитал письмо. Закончив, он медленно свернул лист.
– Оружие мы вам дадим, у нас есть… А вот что касается людей – он покачал головой. – самим взять неоткуда… И так повсюду. Все придется делать тем, кто остался…
Христо принес еду В одной тарелке была нарезана брынза, посыпанная красным перцем, а в другой – вареная фасоль. Поставив тарелки перед гостьей, он достал салфетку, в которой была завернута краюшка хлеба, и приветливо предложил:
– Ну учительница, что бог послал… Поешь маленько…
Невяна оглянулась.
– А где же возчик, бай Цвятко?
– Не беспокойся – улыбнулся Христо. – Я и бай Цвятко накормил. Оставил его, пусть поспит. Мы с ним старые друзья, давно знаем друг друга.
Калчев спрятан письмо в карман.
– Я напишу Пулеву подробный ответ. Но сначала поешьте и отдохните немного… Дорога нелегкая…
Учительница взяла кусочек хлеба и положила на него ломтик брынзы. Бросив взгляд на Калчева, она смущенно улыбнулась и стала жевать.
– Черт бы побрал этих карловцев, – покачал головой Калчев. – Неужели кроме вас некого послать?
– Самое разумное было послать меня, – ответила Наумова. – Ну кто может подумать, что женщина, у которой есть разрешение на провоз пряжи, может везти оружие?… Да и кого другого пошлешь?… Комитетские известны туркам во всей округе…
– Умная голова у бай Илии, – засмеялся Калчев. – Все продумал. – Потом спросил: – Ну как вы там, в Карлово? Люди вернулись по домам? Я, почитай, с тех пор никого не видел… Как настроение у народа?…
Наумова смотрела куда-то вбок, но лицо ее оживилось.
– Народ… – повторила она. – Народ все тот же… Нужно совсем немного, чтобы снова вспыхнуло пламя борьбы… – И, помолчав, добавила: – Несколько дней назад разнесся слух, что русские перешли Дунай. После обеда вдруг зазвонили колокола – хлев какой-то загорелся, вот и звонили на пожар… А кто-то предположил, что русские идут. Пошел дождь, а люди бегут к калоферской дороге, как сумасшедшие… Хорошо, что турки ничего не поняли. Холмы у Митиризово почернели от собравшихся толп… Все стоят под дождем и ждут, когда покажутся всадники… Так и стояли… Утром какой-то турок-торговец сказал, что с гор спускаются отряды казаков. А то пастухи-каракачаны перегоняли стада в Козий лес…
Учительница умолкла. Бруцев сидел с краю стола и ничего не слышал из того, что она рассказывала. Не отрывая взгляда от ее лица, он думал: «Какие у нее изумительно красивые глаза!..»
Кирил Бруцев занимал чердачное помещение в доме Матея Доцова. Пономарь приютил Кирилла после того, как его выгнали из семинарии. Поводом к скандалу послужили найденные монахами пропагандные листовки «Вперед» – те самые брошюрки желтого и зеленоватого цвета, которыми в течение трех лет снабжал Бруцева Моис Шампуазо, бледный, тщедушный курьер французского посольства. Для семинариста листовки стали подлинным духовным откровением.
Когда огромная тяжелая дверь внушительного здания на Тепеалты захлопнулась у Бруцева за спиной, семинарист сплюнул, поднял воротник пальто и зашагал к мастерской Матея Доцова, которую он считал единственным почтенным заведением на торговой площади.
Осенью 1875 года свечник привел Кирилла на одно из тайных собраний революционного комитета в Каршияке. Семинарист до сих пор помнит, каким странным светом были озарены лица собравшихся мужчин, их грубые голоса, плотно прижатые друг к другу плечи. В тот же вечер Бруцев был принят в тайный революционный комитет. Он отказался поклясться на Евангелии в верности товарищам и общему делу, но непослушными, подрагивавшими от волнения губами прикоснулся к холодному дулу револьвера.
Когда этой весной в Пловдив прибыл Искро, пономарь и его устроил в комнату Бруцева. Тем самым тесное чердачное помещение превратилось в настоящее убежище пловдивских заговорщиков…
После встречи в доме Тырневых Бруцев испытывал необычное, странное волнение. Когда он вернулся домой, на душе было легко и радостно. Впервые ночной мрак, окутывающий пловдивские холмы, не ложился на душу кошмарным гнетом.
Искро еще не спал. Кирилл хотел рассказать ему о случившемся, но почему-то сдержался. Он умылся во дворе под колонкой и лег. Но еще долго не мог заснуть, не в силах стряхнуть с себя необъяснимое напряжение.
Утро показалось Бруцеву необыкновенно свежим и приятным. Искро куда-то ушел, и Кирилл засел за книги. Чтение его носило бессистемный характер. Он любил перелистывать книги, отыскивать места, которые произвели на него особенно сильное впечатление, вновь и вновь перечитывать их. На этот раз Бруцев принялся за «Письма восставшего Парижа». Кровь и опьянение, радость и безумие людей, умиравших на баррикадах, еще больше возбудили его и без того неспокойный дух. Он живо представил себе картину, описываемую в книге: густой дым, стелющийся над баррикадами, ружейную пальбу, голоса людей, сражающихся на улицах горящего города, ставшего их кумиром и гробовщиком. Бруцев на секунду закрыл глаза, опустив книгу на колени. Потом медленно поднялся, оделся и вышел, прихватив с собой две брошюрки.
Было время послеобеденного отдыха, когда на тихих улочках можно услышать лишь перестук молотков сапожников да звук пилы резчика по дереву. Перед Танасовой кофейней сидело несколько старых турок, допивавших обеденный кофе перед тем, как разойтись на покой по прохладным комнатам своих домов. Кирилл легко шагал по улице. В другой раз эта сонная восточная тишина вызвала бы привычную досаду, но сейчас он просто не замечал ее. Семинарист торопился к Гагаузовым – один из братьев обещал дать ему коня, потому как после обеда Бруцев должен сопровождать телегу с карловской гостьей и оружием до Каратопракских полей, где чаще всего попадались военные патрули.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44