Журналист перевел взгляд на Сарафоглу и, откинувшись на спинку кресла, медленно произнес:
– Знаете, мне не совсем понятно, почему вы так боитесь независимости вашей страны?
– А я вам поясню, – ответил Сарафоглу, по привычке ощупывая цепочку карманных часов. – Прежде всего хочу, чтобы вы знали, что лично я поддерживал борьбу за независимость болгарской церкви. Господин Аргиряди может это подтвердить. Что же касается политической свободы, тут у меня имеются свои аргументы. Во-первых, страна должна получить политическую свободу без каких-либо сотрясений, путем постепенного введения самоуправления…
– А до тех пор ваш народ могут резать и убивать, сколько им влезет, – кивнул Макгахан.
– Минуточку, – поднял руку Сарафоглу. – Во-вторых, я абсолютно убежден в неспособности малых национальностей развиваться самостоятельно. Знаете, что будет представлять собой турецко-болгарское государство наподобие Австро-Венгерской империи? В-третьих, – Сарафоглу методически загнул третий палец, – в финансовом отношении положение небольших государств весьма плачевно. В-четвертых, ни один порядочный человек в этой стране не согласится, чтобы им правили разные бездельники и негодяи, не вылезающие из бухарестских кабаков…
Макгахан усмехнулся.
– А мне кажется, что самый важный ваш аргумент заключается в следующем: не стоит покидать кресло в Государственном совете, коль уж до него добрался…
Меня не Государственный совет кормит, – ответил Сарафоглу. В голосе его чувствовалось легкое раздражение.
– А я и не говорю о хлебе насущном, – снова усмехнулся корреспондент и посмотрел на часы. – Впрочем, наш спор вряд ли закончится обоюдным согласием…
Он поднялся и сказал, обращаясь к хозяину:
– К сожалению, я должен идти. Хочу съездить в Пазарджик…
Аргиряди тоже встал.
– Мне будет очень приятно, если вы снова нас посетите. Мы ведь так мало виделись, хотелось бы опять встретиться.
– Благодарю вас, – тепло улыбнулся. Макгахан. – Я остановился у моего друга еще по константинопольскому колледжу Павла Данова и буду вам очень признателен за ваше внимание.
– Я слышал о вашей дружбе с господином Дановым, – сказал Аргиряди, пожимая гостю руку. – Надеюсь, мы с вами еще увидимся…
Сарафоглу тоже поднялся и стал натягивать перчатки на костлявые руки, явно горя желанием продолжить разговор с гостем на улице. Однако настроение у него уже было испорчено. Никогда не знаешь, как следует себя вести с такими людьми. И самое главное – нельзя угадать, что они обрушат на твою голову в следующую минуту.
На пороге гости столкнулись с Амурат-беем. Аргиряди поспешил представить бею Макгахана. Амурат несколько секунд пытливо смотрел на корреспондента, будто пытаясь что-то вспомнить. Потом кивнул и направился по лестнице в свою комнату, не уделив никакого внимания Сарафоглу.
Когда Аргиряди, проводив гостей, вернулся в комнату, он застал бея сидящим в кресле и беседующим с Хейгертом. Англичанин держал в руке цилиндр, явно собираясь откланяться. По всему видно, между ними состоялся какой-то короткий, но напряженный разговор. После того, как англичанин вышел, бей молчал еще некоторое время. Чувствовалось, что он возбужден.
– Хейгерт еще утром намеревался с вами встретиться, – заметил Аргиряди. – Он сообщил, что хочет передать вам важные предложения.
Амурат скептически усмехнулся.
– Их предложения, уважаемый эфенди, – это всегда умелая форма каких-то просьб. Многие из них недалеко ушли от этого бородатого писаки, которого вы только что проводили. Провал Мидхат-паши и вся наша политика в Европе в прошлом году были подготовлены… в Англии.
Он немного помолчал и с горечью добавил, глядя прямо перед собой.
– В этой войне у Англии одна-единственная цель – Кипр! И она отнимет его у нас почти как благодеяние…
Бей встал и подошел к окну. Упершись руками в раму, он некоторое время стоял, задумавшись, потом обернулся к Аргиряди и, посмотрев на него так, будто видел впервые, проговорил изменившимся голосом:
– Из Стамбула получен приказ о доставке зерна. Требуют в два раза больше, чем было определено раньше.
– Откуда же нам его взять? – пожал плечами Аргиряди.
– Не успели получить из Анатолии и Багдадского вилайета, – холодно продолжил Амурат-бей, не обращая внимания на возражение, – поэтому требуют его от нас.
Затем добавил:
– Я распорядился пустить слух среди торговцев зерном, что реквизиционная комиссия установила дополнительную цену на большее количество пшеницы. Хамид-паша выделил в распоряжение перекупщиков и торговцев зерном эскадрон черкесов. Я думаю, что этого хватит…
Взяв со стола перчатки, Амурат вымолвил, делая упор на каждом слове:
– Мы заплатим за каждый мешок по десять-пятнадцать грошей свыше установленной цены…
Сейчас к бею вернулось прежнее спокойствие. Он даже улыбнулся Аргиряди, пожав ему на прощанье руку.
Проводив гостя, Аргиряди вернулся к столу и задумался, рассеянно наблюдая за тем, как расходится по комнате голубой дым.
«Интересно, что может спасти Турцию? – думал он. – Англия, младотурки, аллах или сам сатана?…»
Посидев немного, он запер ящик стола и сунул ключ в карман. Машинально взглянул на часы, затем подошел к двери и позвал Теохария. Приказав ему через час собрать членов реквизиционной комиссии у него в конторе, Аргиряди быстро оделся и вышел.
Макгахан заехал в Пловдив, возвращаясь из Дунайского вилайета. Пошла уже третья неделя с тех пор, как была объявлена война. Но нигде вдоль берега Дуная не было турецких войск.
Военные действия развертывались сейчас у Измаила, а также близ Карса, в Анатолии. Международные агентства передавали противоречивые сведения. В один и тот же день человек мог прочитать в «Таймс» об огромных контингентах турецких войск в Румелии и тут же убедиться, что их вообще не существует, развернув «Виннер Цайтунг». Он мог удивиться «достоверным» фактам о подготовке высадки турецкого десанта в Румынии, напечатанным на страницах «Дейли Экспресс», чтобы тут же понять их нелепость, бросив взгляд на заглавия прусской газеты «Ди Кроне».
Макгахан в совершенстве владел языком заглавий, за их фасадом умело читал о положении европейских сил, о мнениях правительств по так называемому Восточному вопросу. Но сейчас, проехав почти все расстояние от Русчука до Видина, он убедился в двух вещах, о которых газеты вообще не сообщали. Во-первых, Турция не была способна вести продолжительную оборонительную войну, даже при столь хорошем вооружении. И во-вторых, войско, которое должно было форсировать Дунай и войти в Болгарию, могло полностью рассчитывать на самую активную и надежную поддержку болгарского населения в городах и селах, несмотря на то, что в прошлом году оно подверглось жесточайшим гонениям со стороны турок. Османы тоже отлично понимали это и принимали меры: Макгахан видел в Тырново и Русчуке огромные колонны арестованных болгар, которых гнали на юг, в Анатолию.
По берегам Дуная и на горных склонах Болгарии – повсюду готовилась жаркая схватка Она обещала стать одной из самых кровавых и драматических за весь период времени, прошедший после Крымской войны.
Журналистский нюх подсказывал Макгахану неминуемое поражение турок. Вместе с тем он предугадывал и размеры кровавой дани, которую должно будет заплатить беззащитное население за это поражение.
Посещение Пловдива было отклонением от намеченного маршрута, но Макгахан твердо решил встретиться с Дановым и уговорить друга уехать вместе с ним в Константинополь. Это была последняя возможность помочь Павлу, прежде чем страна будет ввергнута в пучину кровавой бойни. После своего возвращения в Константинополь Макгахан намеревался отправиться в Румынию, минуя Вену. В Плоешти его ждал сын генерала Скобелева. С ним Макгахан познакомился в диких степях Средней Азии, и с тех пор обоих мужчин связывала крепкая дружба.
Ход нагреваемых событий и то, что Макгахану довелось увидеть в Болгарии, наполняли его душу нетерпением. Он страстно желал воскрешения этого несчастного народа, очищения земли огнем орудий и шрапнелью, возмездия за смерть тысяч невинных в то зловещее лето, когда он впервые приехал сюда.
Но пока что главной его заботой был Данов. Он нежно любил этого юношу за его чистоту и пламенную душу. Война была уже объявлена, и Макгахан не мог взять Данова с собой, но, по крайней мере, он мог предоставить ему в Константинополе квартиру и безопасность, чего нельзя было ожидать здесь.
Сразу же по прибытии в город журналист изложил Данову свои намерения. Но на следующий день ему пришлось уехать в Пазарджик, где он пробыл до вечера. И только когда они остались вдвоем в комнате Павла, незадолго до того, как Макгахан должен был отправиться на вокзал, он повторил свое приглашение.
Павел спокойно выслушал его и, улыбнувшись, сдержанно сказал:
– Но я не представляю, что стану делать в Константинополе. Друзей у меня там почти не осталось, да и вас там не будет.
– Это не довод, – спокойно ответил журналист. – Просто вы переждете события в надежном месте.
– Я не ищу доводов, – возразил Павел. – Меня угнетает другое, то, что я не могу посвятить свою жизнь благородным целям. Ведь существует столько возвышенных идеалов, которым может служить человек. Вы же читали Вольтера, Монтескье, Бэкона…
Макгахан улыбнулся.
– Все учения обладают одним недостатком: они просто учения, – покачал он головой. – А на практике часто оказывается невозможным достигнуть всеобщего благополучия, по крайней мере, на каком-то определенном этапе. Просто его неоткуда взять…
– Как неоткуда – от земли, – решительно возразил Павел. – Земля всем может дать благо.
– Нет, вы ошибаетесь, это зависит не только от земли… Если бы это было так, то она всегда бы удовлетворяла все нужды человечества. Спасение я вижу единственно в прогрессе, который сможет постоянно и в безмерных количествах увеличивать блага. А до тех пор теории о всеобщем благополучии будут оставаться всего лишь теориями…
Макгахан достал из кармана дробинку и повертел ее в руках.
– Знаете, – усмехнулся он, не глядя на Павла, – у меня всегда было такое чувство, что некоторые люди рождены не там, где им надлежало родиться, и не вовремя. Для них существуют две возможности: или смириться и принимать жизнь такой, какая она есть, или же восстать против судьбы.
Макгахан сунул дробинку в карман и в упор взглянул на Павла.
– И второе решение я всегда считал одним из наиболее верных проявлений достойного характера. Я не могу предсказать вашу дальнейшую участь, Павел, но мне нравится, что вы по-прежнему остаетесь таким, какой вы есть, невзирая на то, что обещает и что предлагает вам жизнь.
Макгахан поднялся и подошел к вешалке, где висел его редингот.
– Вы меня переоцениваете, – покачал головой Павел. – Поверьте, я сам не знаю, на что я способен и что должен делать. Вот сейчас, например, я перевожу Руссо и постоянно спрашиваю себя: тем ли я занимаюсь?… Порой мне хочется разорвать все, уничтожить, сжечь… Ну, хорошо, я переведу… А потом? Что я могу делать? Что вообще нужно делать? Мне бы хотелось участвовать в том, что сейчас происходит, внести свою лепту, но я не знаю как, не знаю – во что…
Макгахан медленно застегивал пуговицы на рединготе.
– К сожалению, не могу вам помочь, мой друг, – помолчав, ответил он, – хотя прекрасно вас понимаю. Мне кажется, что в такое время человек должен больше прислушиваться к голосу интуиции, чем разума. Впрочем, нужно вам сказать, что когда я сюда ехал, у меня возникло чувство, что турки взбудоражены не только началом воины, но и чем-то еще, что происходит внутри самой страны. Может быть, это связано с какими-то волнениями типа прошлогодних? Кто знает… Тайное движение так же невидимо, как тени в ночи. – Он задумчиво посмотрел в окно и добавил: – И все же, это не для вас. У вас нет житейского опыта, и в такой борьбе вы будете чувствовать себя наивным новичком.
Макгахан взглянул на часы. Пора отправляться. Спустившись вниз они наняли один из фаэтонов, стоявших у церкви, и тронулись в путь.
С высоты Тепеалты город был виден как на ладони. Лучи заходящего солнца высвечивали крыши домов, которые вспыхивали желтыми и оранжевыми пятнами среди буйной зелени. Внизу яркие краски тускнели, окутанные лиловым сумраком тени, будто погружались в глубокий спокойный омут.
– Вы говорили о тайном движении, – заговорил снова Павел. – Что вы имеете в виду?…
Макгахан пожал плечами.
– Абсолютно ничего конкретного… Я только предполагаю… – И, немного помолчав, заявил: – Так или иначе, для меня исход войны решен, ибо это будет война не только двух армий, но и двух миров. Поэтому она будет кровавой и беспощадной не только на поле брани, но и здесь, в тылу…
Фаэтон остановился у вокзала. Проводник указал Макгахану его место. Состав был небольшим – всего три вагона. Сзади был прицеплен товарный вагон, охраняемый вооруженным солдатом. До отхода поезда оставалось еще несколько минут. Макгахан и Павел присели на деревянную скамейку посреди перрона. Паровоз пыхтел, выпуская клубы пара, и время от времени давал короткий свисток. Немного погодя послышался звук станционного колокола, возвещавшего отправление поезда.
Окинув состав небрежным взглядом, Макгахан нарочито равнодушно спросил:
– Вас действительно что-то задерживает здесь, Павел?
Откинувшись назад, Павел ответил, не глядя на журналиста:
– Это «что-то» очень неопределенно, Дженерариэз. В том-то все и дело, что слишком неопределенно…
Раздался последний звонок. Макгахан и Павел поднялись с места и молча направились к вагону. Журналист на миг замедлил шаг и с расстановкой произнес:
– Это что-то личное, друг мой?
Павел почувствовал, что краснеет, но отрицательно покачал головой.
– В таком случае я вам советую хорошенько подумать… И если вы решите приехать, можете это сделать в любой день следующей недели. Я покину Константинополь спустя десять дней. – Макгахан дружелюбно посмотрел на Павла и добавил: – При необходимости можете воспользоваться вот этим.
И он протянул юноше конверт с эмблемой американского посольства в Константинополе.
– Через месяц-другой, – продолжал размышлять Макгахан, – когда русские перейдут Дунай и турки почувствуют приближающийся конец, здесь могут произойти страшные вещи, тогда нельзя будет рассчитывать ни на отца, ни на брата…
У последнего вагона поднялась суматоха. Вооруженные солдаты быстро строились в шеренгу. Со стороны города показалась колонна из сорока-пятидесяти человек. Руки людей в каждом ряду были соединены общей цепью, заканчивающейся кандалами. Зловещий металлический звон плыл над перроном. Явно, это были заключенные, которых везли в Анатолию. Павел не увидел среди них ни одного знакомого лица, хотя, судя по одежде, все они были городскими жителями. Провожающих тоже не было, только в начале перрона кто-то из толпы протянул арестантам кувшин с водой и большую буханку хлеба Вероятно, заключенные были жителями небольших городков, раскинувшихся неподалеку от Пловдива, у подножия Родопских гор.
Низенький коренастый офицер подал команду, и двое стражников принялись грузить осужденных в товарный вагон. Все разом зашумели зазвенели цепи, послышалась ругань на турецком языке, громкий голос одного из стражников, считавших арестантов. Внутри вагона кузнец приковывал каждую цепь к отдельному кольцу в стенке. Вся эта суета и беспорядок задерживали отправление поезда.
Павел взглянул на Макгахана. Американец стоял, слегка расставив ноги и молча наблюдая за погрузкой в товарный вагон.
– Неизменная действительность Османской империи… – процедил он сквозь зубы.
– И это в век человеческого прогресса, на глазах у всей Европы… – подхватил Павел.
Макгахан покачал головой.
– Европа, – медленно произнес он, – возможно, нуждается в этом… Что же касается прогресса, то я далеко не убежден, что он распространяется и на сферу нравов…
Свистнул паровозный гудок. Макгахан посмотрел на друга долгим взглядом, затем крепко пожал ему руку и быстро поднялся в вагон. Через секунду он показался в окне своего купе, попытался было открыть окно, но тщетно. В это время поезд медленно тронулся, Макгахан беспомощно развел руками. Некоторое время еще виднелись машущие из окон руки, но поезд быстро набирал ход, и вот мелькнул последний вагон с красными фонарями на буферах, и состав исчез из виду.
На обратном пути Данов вспомнил о конверте. Он достал его из кармана и вскрыл. В конверте лежала справка следующего содержания:
«Американское посольство в Константинополе удостоверяет, что господин Павел Данов является сотрудником посольства и находится под защитой конвенций, заключенных между объединенными государствами Северной Америки и Османской империей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44