Скорее это было проделано для порядка: он был следующим по списку, как раз перед самым главным боссом. Вообще-то мы могли бы и пропустить доброго старину Джерри, но Талларико в день шторма так удачно сыграл в Грету Гарбо, что ни один из наших разведчиков так и не смог дознаться, где он засел. А потому, за неимением лучшего, мы занимались его подчиненными.
Джерри заховался в доме престарелых рядом с Дания-Бич, огроменном особняке под названием Тара, где его круглые сутки кормили, развлекали и окружали заботливые сестры. Палата, где он находился, в последний раз была занята дряхлой тетушкой Эдди Талларико, а со времени ее кончины семья просто платила за то, чтобы помещение придерживали как раз для таких оказий. Проникнуть туда было очень непросто, ибо о каждом визитере там полагалось докладывать особо, и к тому времени, как нам удалось бы добраться до палаты Джерри, он, вне всяких сомнений, уже давно бы оттуда свалил.
Однако я знал про кое-какие слабости Джерри по нашей продлившейся восемь часов и резко прерванной игре в маджонг, а потому предложил Хагстрему выставить посты у всех местных гастрономов. И точно – Джерри засекли в «Шакал-хаусе», когда он покупал там себе новый запас солонины. Мы схватили его прямо на улице. Быстрый обмен любезными приветствиями – и вот он уже в машине, в пакгаузе, выкладывает все подчистую. Хагстрему даже не потребовалось ему язык отрезать.
В тот день расчлененный труп Джерри был отправлен в лагерь Талларико на Звездном острове внутри гигантской урны, сверху из которой торчали две небольшие пальмы. Это обошлось семье в 819 баксов, но когда ты хочешь послать извещение о смертном приговоре, тебе следует позаботиться о том, чтобы послать все самое лучшее.
На следующий день полицию вызвали в местный парк культуры и отдыха, где колесо обозрения вдруг застопорилось, не сделав и половины оборота. После дальнейшего осмотра полицейские нашли труп, вклиненный в гигантский мотор этой хитрой штуковины. Руки и ноги трупа были привязаны к шестерням, а рот заклеен розовой изолентой. Теория следствия была такова, что жертва всю ночь оставалась в живых, дожидаясь неизбежного, а в начальные секунды первого оборота колеса обозрения ее конечности были одна за другой оторваны от туловища. К счастью, среди прибывших на место дознавателей оказался один динос. К несчастью, жертвой стал Энди, и таким образом два наших лучших исполнителя ушли в дальние края.
На следующий день Гленда поймала меня в тот момент, когда я поглощал завтрак из тех немногих белков, которые мне удалось насшибать в кладовке пакгауза. Регулярные сессии пыток и побоев уже начинали сказываться на моем теле. Я чувствовал себя худым и изношенным, точно слишком долго использовавшаяся ткань.
Гленда подтащила еще один стул к моему.
– Послушай, Винсент, мы должны это остановить.
– Ты ее не знала.
– Я ее знала. Конечно, не так, как ты или Нелли, но я знала Норин, и я согласна, она была славной женщиной…
– Ты ее не знала, – повторил я. – И ты не знала Джека – так что и говорить не о чем.
Гленда вскочила на ноги, резким пинком отбрасывая свой стул назад.
– Тогда на кой хрен я здесь, как по-твоему? Потому что я опять тебя вызволяю, как я всегда делала. Как-то спас тебя, когда то дельце с Макбрайдом пошло наперекосяк? Я. А кто помог тебе прикинуть, как выползти из-под обвинений Совета, когда трав в тебе было столько, что хватило б быка свалить? Я. И теперь я тебе говорю – это уже не наша разборка. – Прежде чем я успел запротестовать, она продолжила: – Да, я знаю, ты их обоих любил, это я уже поняла. Я во все это дело врубаюсь. Но взгляни на себя, Рубио. Ведь ты по угли в мафиозную войну влез. Ты частный сыщик, черт побери, а не какой-то крутой мафиозо.
– Все дело не в этом, – отозвался я, закидывая себе в рот еще кусочек яичницы.
– Конечно, не в этом, – процедила Гленда. – Все дело в том, чтобы найти себе какое-то новое пристрастие. Новое жевалово или бухалово. Только учти – на сей раз это кровь.
Я мгновенно вскочил со стула и замахнулся, готовый вышибить эту чушь из ее головы…
Но Гленда так и осталась стоять на месте, ожидая удара, и это высосало из меня всю силу. Моя рука обмякла в полете, и вместо удара получился слабый хлопок по плечу.
Гленда покачала головой.
– Ты просто ничего не видишь, – грустно сказала она. – А я вижу. Давай прямо сейчас отсюда смываться, пока мы еще на самих себя похожи. Сядем на следующий самолет до Лос-Анджелеса, сходим на игру «Доджерс», просто остынем и вернемся к прежней жизни.
Я не мог поспорить с ее логикой. И даже с ее чувствами поспорить не мог. Но все дело было не в спорах. Все дело было в том, чтобы закончить кое-что за тех, кто уже в силу своего отсутствия неспособен это закончить. Я снова сел за стол и запихал в себя еще кусок яичницы. Когда же я снова поднял взгляд, моя лучшая подруга на всем белом свете уже ушла – покинула пакгауз и, насколько я понял, город Майами. А я даже не услышал, как она уходила.
Таким вот образом мы и пришли к этому дню и нашему с Нелли совещанию в небольшом кабинете, который использовал Джек, когда окапывался здесь, в пакгаузе. Нелли сидит за лакированным деревянным столом Джека; я расхаживаю по кабинету. Другие члены организации Дуганов, оставшиеся снаружи, уже начинают тревожиться – начинают задумываться, где Норин, и почему она всем не заправляет. Если срочно что-то не сделать, крупные неприятности неизбежны.
– Мы должны взять Эдди, – говорит Нелли. – Если мы намерены положить этому конец, мы должны разобраться с ним.
– Но Эдди в самоволку ушел, – замечаю я. – И даже если бы мы знали, где он…
– Это не значит, что мы смогли бы его оттуда выкурить, – заканчивает за меня Нелли.
– А как насчет его деловых предприятий? – пробую я.
– Проверено. Не там.
– Земельной собственности…
– Проверено. И не там.
– Как насчет домов отдыха, кооперативов, любимых отелей? Может, он за границу уехал…
– Нет, нет и нет, – говорит Нелли. – Из города он не уезжал – я нюхом чую. Эдди Талларико точно захотел бы остаться на месте действия, непосредственно наслаждаться всеми убийствами. Но если он зарылся слишком глубоко, мы его не найдем. И мы уже расспросили всех его приближенных на предмет того, куда он мог подеваться.
Пока Нелли все это дело обмозговывает, снова и снова проходя очевидное, мои глаза как попало блуждают по кабинету, оглядывая обстановку – в частности, мебель, подобранную Джеком при активном содействии Норин. Темная, глянцевитая древесина – со вкусом сработанный ранне-американский продукт. Шарм старого мира среди стиля Нового Мира. Все очень классно. Очень похоже на Норин.
Над столом висит картина – кристально-честный портрет семьи Дуганов в более счастливые времена – лет так десять-пятнадцать тому назад. Джек, Норин, их матушка и Папаша Дуган обнимаются – вся семья еще вместе, счастливая и радостная. Никакой болезни или враждебности. Может статься, они и сейчас так же вместе – позируют для еще одной подобной картины. В конце концов, художников эпохи Возрождения в раю на валом, и им наверняка давным-давно осточертело писать одни и те сцены с ангелочками в облаках. Как пить дать, им охота получить заказ на славный портрет или, скажем, на пейзаж с конем…
Тут меня осеняет.
– Мы еще не закончили, – выдыхаю я, причем слова слетают с моих губ за мгновение до того, как я толком понимаю, о чем говорю. – Осталась еще одна тропка.
Нелли заинтересованно поворачивает голову:
– Какая?
– Мы думали, что прошли всех приближенных Талларико…
– Ну да. Так мы их и прошли…
– Верно. Всех нынешних приближенных Талларико. У меня на уме есть один чувак, который может знать, где прячется Эдди Талларико. А вот тебе самое приятное: если я прав, нам даже когтем его тронуть не придется, чтобы получить ответ.
– Пелота – баскская игра, – устало зудит мне билетерша. – В нее играют в трех американских штатах – Флориде, Коннектикуте и Род-Айленде, – а также во множестве зарубежных стран. Ставки можно сделать этажом ниже, и там же можно купить программку…
Она зудит себе дальше, и я начинаю недоумевать, почему здесь не поставили нужную аппаратуру и не крутят запись – звук, по крайней мере, был бы четче. Затем я плачу два доллара за вход на стоячие места и прохожу к «Пелоте Дании», одному из двух главных фронтонов – так, согласно автомату у входа, называются эти арены – в районе Южной Флориды.
Игры этой я не понимаю и понимать не хочу. Там игровая площадка примерно в сотню футов длиной и в тридцать шириной. Целая банда ловких игрочишек шустрит по этому двору с огромными черпаками, швыряя маленький мячик в дальнюю стену. У этих ребят есть шлемы и наколенники, а поскольку все это контактным видом спорта не выглядит, я заключаю, что зловредный мячик летает с дьявольской скоростью. Всюду вокруг меня азартные зрители сжимают свои билеты, точно гарантию личной безопасности, пускают корни и мечут икру, только бы их игрок увернулся, пульнул или там плюнул – в общем, сделал то, что в этой игре обычно делают для победы.
Но я ищу не игрока в пелоту – я ищу коня.
– Привет, Стюха, – говорю я, бочком пододвигаясь к знакомому мне чистопородному скакуну, сидящему в ложе VIP y самой игровой площадки.
Однако этот крупный, уважаемый на вид джентльмен с козлиной бородкой и замшевыми заплатами на локтях пиджака – не иначе профессор одного из самых престижных университетов Новой Англии – едва на меня смотрит.
– Простите, друг мой, – произносит он с заметным бостонским акцентом, – но меня зовут… не Стюха.
– А пахнешь ты точно как Стюха, – говорю я, подхватывая тот запах взбитого яичного желтка. – Если точнее, ты пахнешь как Стюха, окативший себя с ног до головы каким-то долбаным одеколоном, чтобы не пахнуть как Стюха. Черт, и как ты только эту вонищу выносишь!
– Правду сказать, – отзывается профессор, – я просто не знаю, о чем вы говорите.
– Ясное дело, не знаешь, – говорю я, похлопывая приятеля по спине. – Извини, что время отнял.
– Ничего страшного, – вежливо отвечает он, снова обращаясь к своей пелоте. – Всего хорошего.
– Всего-всего. – Я делаю несколько шагов дальше по проходу, а затем резко разворачиваюсь и ору: – Н-но, Стюха, н-но!
Натренированная за многие годы скачек реакция срывает Стюху с места. Он спохватывается за миллисекунду до скачка в передний ряд и оседает обратно на сиденье, тревожно озираясь, чтобы проверить, не заметил ли кто-то его резкого старта.
С широкой ухмылкой на лице я возвращаюсь назад.
– А как насчет того, чтобы я тебя сейчас Ломаным Грошом назвал?
Профессорская наружность претерпевает разительную перемену. Руки трясутся, и Стюха дрожащим голосом начинает меня умолять:
– Только не здесь. Пожалуйста, только не здесь.
– Ну-ну, ты это брось, – говорю я ему, стараясь не выводить его из равновесия. Стюха как минимум вдвое крупнее меня, и я совсем не хочу, чтобы он со страху на меня здесь обрушился. – Лучше посмотри на меня. Внимательно.
Стюха с трудом сглатывает слюну и бросает на меня взгляд, но его глаза от этого осмысленней не становятся.
– Да это же я, – говорю я. – Тот самый парень, который хвост тебе спас. – Еще какое-то время Стюха ни во что не врубается, точно я говорю по-марсиански, но затем свет вдруг вспыхивает у него на веранде.
– Ну да, да, – подталкиваю я бывшего коня. – Вот именно. Ты уже вспомнил. Ипподром, конюшня – те головорезы, которые тебе распад-порошок на хвост насыпали…
И внезапно Стюха начинает откровенно рыдать, зарывая лицо в ладони. К счастью, другие зрители так захвачены поединком двух игроков в пелоту со столькими согласными в их фамилиях, что без целой охапки базилика не выговоришь. Тем не менее, если он в таком духе продолжит, они непременно заметят. Толпе очень тяжело не обращать внимания на 350-фунтового ребенка в самой своей гуще.
– Это было ужасно, – хнычет Стюха. – Просто ужасно…
– Знаю. Я ведь тоже там был. Но послушай, теперь с этим покончено…
– Ах, те головорезы…
– Ты теперь в полной безопасности, – заверяю я его. – Их всех уже нет.
– Нет?
– Померли.
– Все?
– Кроме одного, – говорю я. – Идем, я тебя хот-догом угощу.
Стюха разводит руками, затем вытирает лицо и выжимает слезы из козлиной бородки.
– Вообще-то я типа начос люблю.
О господи, еще один!
– Отлично. Пусть будет начос.
Мы находим на втором этаже точку калорийного питания и садимся за столик, откуда Стюха смог бы наблюдать за играми, на которые он сделал ставки. Он тут же сообщает мне, что его хвост превосходно зажил – доктора в больнице имени Джексона славно о нем позаботились.
– А знаешь, – говорю я Стюхе, пока мы оба наблюдаем за тем, как один из игроков в пелоту аж на стенку карабкается, только бы достичь нужной точки для удара по мячу, – ведь тебе исчезнуть полагалось.
Стюха пристыженно смотрит себе в тарелку, не решаясь встретить мой пристальный взгляд.
– Я знаю.
– И это для твоего же блага.
– Я знаю, – повторяет он.
– И для моего. Ведь я сказал им, что ты мертв, что я с тобой покончил. А если ты показываешься на люди, это типа бросает тень на мое заявление, тебе не кажется?
Стюха кивает и тянет себя за отвороты пиджака.
– Но ведь я эту новую стильную личину себе достал. Уверяю вас, никто меня в ней не узнает.
– Угу, – отвечаю я. – Кроме меня, верно?
Стюха быстро находит изъян в своей логике.
– Да. Верно. А как вы меня нашли?
– Народ не меняется, – говорю я ему. – Я раз на тебя взглянул и мигом понял, что ты типа парень, которому позарез надо играть. Черт возьми, да ведь ты как раз из-за этого в Южной Флориде застрял – и даже сам того не понимаешь. Это просто еще одна азартная игра – с твоей жизнью, верно?
Стюха опять смотрит в тарелку, наотрез отказываясь встретить реальность лицом к лицу.
– Ну-у, не знаю…
– Куда бы ты ни отправился, ты все равно останешься игроком, – продолжаю я. – Ты всегда будешь в игре – с той стороны или с этой. На скачках ты или азартный игрок, или конь. Зная об этом, тебя проще пареной репы найти.
Стюха кивает.
– Я какое-то время на собачьих бегах болтался, но там не так интересно. А кроме того, в костюм борзой мне нипочем не влезть.
– Это точно. – Я не собираюсь ему рассказывать, что прежде чем сюда прийти, я уже побывал на собачьих бегах, в индейских казино и даже на нелегальных петушиных боях в Хиалее. Лучше потрясти Стюху моей шерлокхолмсовской проницательностью, чем снова его в сердечные сомнения вводить.
– Вот я и прикинул, что, может, мне пелота подойдет, – продолжает он. – Я парень здоровый и в механику этой игры врубиться могу.
– Конечно, – говорю я, – конечно. А теперь, Стюха, слушай сюда. Думаю, мы могли бы друг другу помочь.
– Это я очень даже одобряю, – отвечает он, запихивая себе в глотку сразу полтарелки начоса. Я машинально проверяю бумажник – наличности там в обрез. А значит, информацию надо будет получить до следующего блюда.
– Я тоже. Итак, ты, наверно, газеты читал…
– Типа про скачки?
– Типа «Геральд».
– Никогда не читаю «Геральд», – говорит Стюха. – Если по правде, я вообще газет не читаю.
Я иду дальше.
– Тогда ты, может, по телевизору видел…
– У меня нет телевизора. Когда хочу что-нибудь посмотреть, я просто иду в универмаг и прикидываюсь, что хочу телевизор купить. Тогда мне позволяют торчать там столько, сколько я захочу.
– Понятно. – Ситуация становится напряженной – Стюха уже закончил свою тарелку начоса и принялся за мою. – Тогда я скажу проще. Мне нужно знать, где найти Эдди Талларико.
Стюха ржет. Нутряной смех сотрясает накладные плечи его пиджака.
– Только и всего? – с облегчением спрашивает он.
– Только и всего.
– Проклятье, а я думал, вы хотите на меня настучать или типа.
– Никакого стука, – обещаю я. – Ты сможешь болтаться в Южной Флориде, сколько захочешь, и никто из головорезов Талларико больше тебя не потревожит. Я так прикидываю, ты с Фрэнком Талларико плотно работал…
– Чертовски плотно.
– Ага. И ты знаешь такие потайные места, про которые все эти новые и ведать не ведают.
Стюха пару секунд размышляет, но в его больших голубых глазах я уже вижу ответ. Он точно это знает. Очень хорошо знает.
– Пожалуй, что так, – отвечает бывший конь.
– Именно так, – говорю я. – И все, что мне от тебя требуется, это адрес.
Стюха запихивает остатки начоса себе в пасть и с коротким хрустом их проглатывает. Судя по всему, это помогает ему принять решение.
– Черт, хорошо, – выдавливает он сквозь пахнущую сыром слюну. – Я скажу вам, где мелкого ублюдка найти.
– Знаешь, что, Стюха, – говорю я, залезая в бумажник и вытаскивая оттуда три доллара – последнюю наличность, оставшуюся от ах какого щедрого и благородного аванса Фрэнка Талларико. – Давай-ка мы с тобой еще по тарелке начоса стрескаем.
17
Когда я часов через шесть вхожу в «Грязную дюжину», то выясняю, что название магазина верно ровно наполовину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Джерри заховался в доме престарелых рядом с Дания-Бич, огроменном особняке под названием Тара, где его круглые сутки кормили, развлекали и окружали заботливые сестры. Палата, где он находился, в последний раз была занята дряхлой тетушкой Эдди Талларико, а со времени ее кончины семья просто платила за то, чтобы помещение придерживали как раз для таких оказий. Проникнуть туда было очень непросто, ибо о каждом визитере там полагалось докладывать особо, и к тому времени, как нам удалось бы добраться до палаты Джерри, он, вне всяких сомнений, уже давно бы оттуда свалил.
Однако я знал про кое-какие слабости Джерри по нашей продлившейся восемь часов и резко прерванной игре в маджонг, а потому предложил Хагстрему выставить посты у всех местных гастрономов. И точно – Джерри засекли в «Шакал-хаусе», когда он покупал там себе новый запас солонины. Мы схватили его прямо на улице. Быстрый обмен любезными приветствиями – и вот он уже в машине, в пакгаузе, выкладывает все подчистую. Хагстрему даже не потребовалось ему язык отрезать.
В тот день расчлененный труп Джерри был отправлен в лагерь Талларико на Звездном острове внутри гигантской урны, сверху из которой торчали две небольшие пальмы. Это обошлось семье в 819 баксов, но когда ты хочешь послать извещение о смертном приговоре, тебе следует позаботиться о том, чтобы послать все самое лучшее.
На следующий день полицию вызвали в местный парк культуры и отдыха, где колесо обозрения вдруг застопорилось, не сделав и половины оборота. После дальнейшего осмотра полицейские нашли труп, вклиненный в гигантский мотор этой хитрой штуковины. Руки и ноги трупа были привязаны к шестерням, а рот заклеен розовой изолентой. Теория следствия была такова, что жертва всю ночь оставалась в живых, дожидаясь неизбежного, а в начальные секунды первого оборота колеса обозрения ее конечности были одна за другой оторваны от туловища. К счастью, среди прибывших на место дознавателей оказался один динос. К несчастью, жертвой стал Энди, и таким образом два наших лучших исполнителя ушли в дальние края.
На следующий день Гленда поймала меня в тот момент, когда я поглощал завтрак из тех немногих белков, которые мне удалось насшибать в кладовке пакгауза. Регулярные сессии пыток и побоев уже начинали сказываться на моем теле. Я чувствовал себя худым и изношенным, точно слишком долго использовавшаяся ткань.
Гленда подтащила еще один стул к моему.
– Послушай, Винсент, мы должны это остановить.
– Ты ее не знала.
– Я ее знала. Конечно, не так, как ты или Нелли, но я знала Норин, и я согласна, она была славной женщиной…
– Ты ее не знала, – повторил я. – И ты не знала Джека – так что и говорить не о чем.
Гленда вскочила на ноги, резким пинком отбрасывая свой стул назад.
– Тогда на кой хрен я здесь, как по-твоему? Потому что я опять тебя вызволяю, как я всегда делала. Как-то спас тебя, когда то дельце с Макбрайдом пошло наперекосяк? Я. А кто помог тебе прикинуть, как выползти из-под обвинений Совета, когда трав в тебе было столько, что хватило б быка свалить? Я. И теперь я тебе говорю – это уже не наша разборка. – Прежде чем я успел запротестовать, она продолжила: – Да, я знаю, ты их обоих любил, это я уже поняла. Я во все это дело врубаюсь. Но взгляни на себя, Рубио. Ведь ты по угли в мафиозную войну влез. Ты частный сыщик, черт побери, а не какой-то крутой мафиозо.
– Все дело не в этом, – отозвался я, закидывая себе в рот еще кусочек яичницы.
– Конечно, не в этом, – процедила Гленда. – Все дело в том, чтобы найти себе какое-то новое пристрастие. Новое жевалово или бухалово. Только учти – на сей раз это кровь.
Я мгновенно вскочил со стула и замахнулся, готовый вышибить эту чушь из ее головы…
Но Гленда так и осталась стоять на месте, ожидая удара, и это высосало из меня всю силу. Моя рука обмякла в полете, и вместо удара получился слабый хлопок по плечу.
Гленда покачала головой.
– Ты просто ничего не видишь, – грустно сказала она. – А я вижу. Давай прямо сейчас отсюда смываться, пока мы еще на самих себя похожи. Сядем на следующий самолет до Лос-Анджелеса, сходим на игру «Доджерс», просто остынем и вернемся к прежней жизни.
Я не мог поспорить с ее логикой. И даже с ее чувствами поспорить не мог. Но все дело было не в спорах. Все дело было в том, чтобы закончить кое-что за тех, кто уже в силу своего отсутствия неспособен это закончить. Я снова сел за стол и запихал в себя еще кусок яичницы. Когда же я снова поднял взгляд, моя лучшая подруга на всем белом свете уже ушла – покинула пакгауз и, насколько я понял, город Майами. А я даже не услышал, как она уходила.
Таким вот образом мы и пришли к этому дню и нашему с Нелли совещанию в небольшом кабинете, который использовал Джек, когда окапывался здесь, в пакгаузе. Нелли сидит за лакированным деревянным столом Джека; я расхаживаю по кабинету. Другие члены организации Дуганов, оставшиеся снаружи, уже начинают тревожиться – начинают задумываться, где Норин, и почему она всем не заправляет. Если срочно что-то не сделать, крупные неприятности неизбежны.
– Мы должны взять Эдди, – говорит Нелли. – Если мы намерены положить этому конец, мы должны разобраться с ним.
– Но Эдди в самоволку ушел, – замечаю я. – И даже если бы мы знали, где он…
– Это не значит, что мы смогли бы его оттуда выкурить, – заканчивает за меня Нелли.
– А как насчет его деловых предприятий? – пробую я.
– Проверено. Не там.
– Земельной собственности…
– Проверено. И не там.
– Как насчет домов отдыха, кооперативов, любимых отелей? Может, он за границу уехал…
– Нет, нет и нет, – говорит Нелли. – Из города он не уезжал – я нюхом чую. Эдди Талларико точно захотел бы остаться на месте действия, непосредственно наслаждаться всеми убийствами. Но если он зарылся слишком глубоко, мы его не найдем. И мы уже расспросили всех его приближенных на предмет того, куда он мог подеваться.
Пока Нелли все это дело обмозговывает, снова и снова проходя очевидное, мои глаза как попало блуждают по кабинету, оглядывая обстановку – в частности, мебель, подобранную Джеком при активном содействии Норин. Темная, глянцевитая древесина – со вкусом сработанный ранне-американский продукт. Шарм старого мира среди стиля Нового Мира. Все очень классно. Очень похоже на Норин.
Над столом висит картина – кристально-честный портрет семьи Дуганов в более счастливые времена – лет так десять-пятнадцать тому назад. Джек, Норин, их матушка и Папаша Дуган обнимаются – вся семья еще вместе, счастливая и радостная. Никакой болезни или враждебности. Может статься, они и сейчас так же вместе – позируют для еще одной подобной картины. В конце концов, художников эпохи Возрождения в раю на валом, и им наверняка давным-давно осточертело писать одни и те сцены с ангелочками в облаках. Как пить дать, им охота получить заказ на славный портрет или, скажем, на пейзаж с конем…
Тут меня осеняет.
– Мы еще не закончили, – выдыхаю я, причем слова слетают с моих губ за мгновение до того, как я толком понимаю, о чем говорю. – Осталась еще одна тропка.
Нелли заинтересованно поворачивает голову:
– Какая?
– Мы думали, что прошли всех приближенных Талларико…
– Ну да. Так мы их и прошли…
– Верно. Всех нынешних приближенных Талларико. У меня на уме есть один чувак, который может знать, где прячется Эдди Талларико. А вот тебе самое приятное: если я прав, нам даже когтем его тронуть не придется, чтобы получить ответ.
– Пелота – баскская игра, – устало зудит мне билетерша. – В нее играют в трех американских штатах – Флориде, Коннектикуте и Род-Айленде, – а также во множестве зарубежных стран. Ставки можно сделать этажом ниже, и там же можно купить программку…
Она зудит себе дальше, и я начинаю недоумевать, почему здесь не поставили нужную аппаратуру и не крутят запись – звук, по крайней мере, был бы четче. Затем я плачу два доллара за вход на стоячие места и прохожу к «Пелоте Дании», одному из двух главных фронтонов – так, согласно автомату у входа, называются эти арены – в районе Южной Флориды.
Игры этой я не понимаю и понимать не хочу. Там игровая площадка примерно в сотню футов длиной и в тридцать шириной. Целая банда ловких игрочишек шустрит по этому двору с огромными черпаками, швыряя маленький мячик в дальнюю стену. У этих ребят есть шлемы и наколенники, а поскольку все это контактным видом спорта не выглядит, я заключаю, что зловредный мячик летает с дьявольской скоростью. Всюду вокруг меня азартные зрители сжимают свои билеты, точно гарантию личной безопасности, пускают корни и мечут икру, только бы их игрок увернулся, пульнул или там плюнул – в общем, сделал то, что в этой игре обычно делают для победы.
Но я ищу не игрока в пелоту – я ищу коня.
– Привет, Стюха, – говорю я, бочком пододвигаясь к знакомому мне чистопородному скакуну, сидящему в ложе VIP y самой игровой площадки.
Однако этот крупный, уважаемый на вид джентльмен с козлиной бородкой и замшевыми заплатами на локтях пиджака – не иначе профессор одного из самых престижных университетов Новой Англии – едва на меня смотрит.
– Простите, друг мой, – произносит он с заметным бостонским акцентом, – но меня зовут… не Стюха.
– А пахнешь ты точно как Стюха, – говорю я, подхватывая тот запах взбитого яичного желтка. – Если точнее, ты пахнешь как Стюха, окативший себя с ног до головы каким-то долбаным одеколоном, чтобы не пахнуть как Стюха. Черт, и как ты только эту вонищу выносишь!
– Правду сказать, – отзывается профессор, – я просто не знаю, о чем вы говорите.
– Ясное дело, не знаешь, – говорю я, похлопывая приятеля по спине. – Извини, что время отнял.
– Ничего страшного, – вежливо отвечает он, снова обращаясь к своей пелоте. – Всего хорошего.
– Всего-всего. – Я делаю несколько шагов дальше по проходу, а затем резко разворачиваюсь и ору: – Н-но, Стюха, н-но!
Натренированная за многие годы скачек реакция срывает Стюху с места. Он спохватывается за миллисекунду до скачка в передний ряд и оседает обратно на сиденье, тревожно озираясь, чтобы проверить, не заметил ли кто-то его резкого старта.
С широкой ухмылкой на лице я возвращаюсь назад.
– А как насчет того, чтобы я тебя сейчас Ломаным Грошом назвал?
Профессорская наружность претерпевает разительную перемену. Руки трясутся, и Стюха дрожащим голосом начинает меня умолять:
– Только не здесь. Пожалуйста, только не здесь.
– Ну-ну, ты это брось, – говорю я ему, стараясь не выводить его из равновесия. Стюха как минимум вдвое крупнее меня, и я совсем не хочу, чтобы он со страху на меня здесь обрушился. – Лучше посмотри на меня. Внимательно.
Стюха с трудом сглатывает слюну и бросает на меня взгляд, но его глаза от этого осмысленней не становятся.
– Да это же я, – говорю я. – Тот самый парень, который хвост тебе спас. – Еще какое-то время Стюха ни во что не врубается, точно я говорю по-марсиански, но затем свет вдруг вспыхивает у него на веранде.
– Ну да, да, – подталкиваю я бывшего коня. – Вот именно. Ты уже вспомнил. Ипподром, конюшня – те головорезы, которые тебе распад-порошок на хвост насыпали…
И внезапно Стюха начинает откровенно рыдать, зарывая лицо в ладони. К счастью, другие зрители так захвачены поединком двух игроков в пелоту со столькими согласными в их фамилиях, что без целой охапки базилика не выговоришь. Тем не менее, если он в таком духе продолжит, они непременно заметят. Толпе очень тяжело не обращать внимания на 350-фунтового ребенка в самой своей гуще.
– Это было ужасно, – хнычет Стюха. – Просто ужасно…
– Знаю. Я ведь тоже там был. Но послушай, теперь с этим покончено…
– Ах, те головорезы…
– Ты теперь в полной безопасности, – заверяю я его. – Их всех уже нет.
– Нет?
– Померли.
– Все?
– Кроме одного, – говорю я. – Идем, я тебя хот-догом угощу.
Стюха разводит руками, затем вытирает лицо и выжимает слезы из козлиной бородки.
– Вообще-то я типа начос люблю.
О господи, еще один!
– Отлично. Пусть будет начос.
Мы находим на втором этаже точку калорийного питания и садимся за столик, откуда Стюха смог бы наблюдать за играми, на которые он сделал ставки. Он тут же сообщает мне, что его хвост превосходно зажил – доктора в больнице имени Джексона славно о нем позаботились.
– А знаешь, – говорю я Стюхе, пока мы оба наблюдаем за тем, как один из игроков в пелоту аж на стенку карабкается, только бы достичь нужной точки для удара по мячу, – ведь тебе исчезнуть полагалось.
Стюха пристыженно смотрит себе в тарелку, не решаясь встретить мой пристальный взгляд.
– Я знаю.
– И это для твоего же блага.
– Я знаю, – повторяет он.
– И для моего. Ведь я сказал им, что ты мертв, что я с тобой покончил. А если ты показываешься на люди, это типа бросает тень на мое заявление, тебе не кажется?
Стюха кивает и тянет себя за отвороты пиджака.
– Но ведь я эту новую стильную личину себе достал. Уверяю вас, никто меня в ней не узнает.
– Угу, – отвечаю я. – Кроме меня, верно?
Стюха быстро находит изъян в своей логике.
– Да. Верно. А как вы меня нашли?
– Народ не меняется, – говорю я ему. – Я раз на тебя взглянул и мигом понял, что ты типа парень, которому позарез надо играть. Черт возьми, да ведь ты как раз из-за этого в Южной Флориде застрял – и даже сам того не понимаешь. Это просто еще одна азартная игра – с твоей жизнью, верно?
Стюха опять смотрит в тарелку, наотрез отказываясь встретить реальность лицом к лицу.
– Ну-у, не знаю…
– Куда бы ты ни отправился, ты все равно останешься игроком, – продолжаю я. – Ты всегда будешь в игре – с той стороны или с этой. На скачках ты или азартный игрок, или конь. Зная об этом, тебя проще пареной репы найти.
Стюха кивает.
– Я какое-то время на собачьих бегах болтался, но там не так интересно. А кроме того, в костюм борзой мне нипочем не влезть.
– Это точно. – Я не собираюсь ему рассказывать, что прежде чем сюда прийти, я уже побывал на собачьих бегах, в индейских казино и даже на нелегальных петушиных боях в Хиалее. Лучше потрясти Стюху моей шерлокхолмсовской проницательностью, чем снова его в сердечные сомнения вводить.
– Вот я и прикинул, что, может, мне пелота подойдет, – продолжает он. – Я парень здоровый и в механику этой игры врубиться могу.
– Конечно, – говорю я, – конечно. А теперь, Стюха, слушай сюда. Думаю, мы могли бы друг другу помочь.
– Это я очень даже одобряю, – отвечает он, запихивая себе в глотку сразу полтарелки начоса. Я машинально проверяю бумажник – наличности там в обрез. А значит, информацию надо будет получить до следующего блюда.
– Я тоже. Итак, ты, наверно, газеты читал…
– Типа про скачки?
– Типа «Геральд».
– Никогда не читаю «Геральд», – говорит Стюха. – Если по правде, я вообще газет не читаю.
Я иду дальше.
– Тогда ты, может, по телевизору видел…
– У меня нет телевизора. Когда хочу что-нибудь посмотреть, я просто иду в универмаг и прикидываюсь, что хочу телевизор купить. Тогда мне позволяют торчать там столько, сколько я захочу.
– Понятно. – Ситуация становится напряженной – Стюха уже закончил свою тарелку начоса и принялся за мою. – Тогда я скажу проще. Мне нужно знать, где найти Эдди Талларико.
Стюха ржет. Нутряной смех сотрясает накладные плечи его пиджака.
– Только и всего? – с облегчением спрашивает он.
– Только и всего.
– Проклятье, а я думал, вы хотите на меня настучать или типа.
– Никакого стука, – обещаю я. – Ты сможешь болтаться в Южной Флориде, сколько захочешь, и никто из головорезов Талларико больше тебя не потревожит. Я так прикидываю, ты с Фрэнком Талларико плотно работал…
– Чертовски плотно.
– Ага. И ты знаешь такие потайные места, про которые все эти новые и ведать не ведают.
Стюха пару секунд размышляет, но в его больших голубых глазах я уже вижу ответ. Он точно это знает. Очень хорошо знает.
– Пожалуй, что так, – отвечает бывший конь.
– Именно так, – говорю я. – И все, что мне от тебя требуется, это адрес.
Стюха запихивает остатки начоса себе в пасть и с коротким хрустом их проглатывает. Судя по всему, это помогает ему принять решение.
– Черт, хорошо, – выдавливает он сквозь пахнущую сыром слюну. – Я скажу вам, где мелкого ублюдка найти.
– Знаешь, что, Стюха, – говорю я, залезая в бумажник и вытаскивая оттуда три доллара – последнюю наличность, оставшуюся от ах какого щедрого и благородного аванса Фрэнка Талларико. – Давай-ка мы с тобой еще по тарелке начоса стрескаем.
17
Когда я часов через шесть вхожу в «Грязную дюжину», то выясняю, что название магазина верно ровно наполовину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39