На всех лицах можно подметить страх, и я задумываюсь, не охвачен ли и Нелли психозом надвигающейся бури.
– Как?
– Нас двое, – объясняю я, – а он один. Мы добираемся до пляжа и переворачиваем стол. Если повезет, выясняем, кто стучит на Дуганов.
Хагстрем кивает – он явно полон энтузиазма.
– Я даю тебе сигнал, – говорит он, – и мы его берем.
Я соглашаюсь, но предусмотрительно добавляю:
– Только до той поры мы друг друга ненавидим. Это понятно?
– Ага. – Нелли ухмыляется. – С этим я точно справлюсь…
– Ты выходишь из роли, когда называешь меня грязным раптором.
– Не беспокойся, – говорит Хагстрем. – Я уже об этом подумал.
Мы заскакиваем обратно в кладовую – сказать матушке, что Нелли ненадолго отлучится, скоро вернется, чтобы она крепко сидела на месте и ела свои печенюшки. Старушка похлопывает нас обоих по головам и усаживается на воздушный матрац, сосредоточиваясь на очередном выпуске новостей седьмого канала.
Мы спешим вниз по лестнице, покидаем территорию школы и вскоре уже играем наши роли по самый не балуй. Впрочем, тогда как мои артистические таланты вполне достойны Золотого Шара – или даже пары этих самых шаров, – Хагстрем откровенно перевирает сценарий и вообще играет через пень-колоду.
– Норин хочет меня видеть? – практически орет он, пока мы пересекаем газон у средней школы Северного Майами-Бич.
– Да-да, хочет, – отвечаю я, а затем сквозь зубы бормочу: – И не ори ты как резаный, черт побери. Не дома.
Однажды я встречался с одной актрисой, которая ифала периодическую роль в одном особенно паршивом телесериале, и единственное, что я запомнил в связи с нашими краткими отношениями – а продлились они лишь тот краткий отрезок времени, когда сериал впал в летнюю спячку, ни днем больше, – это то, как выплеск адреналина, будь то в результате страха, гнева или полового возбуждения, резко форсировал ее актерские навыки. Любая наша перепалка становилась величайшим взрывом в истории вселенной, а любой секс в гримерке бывал таким диким и страстным, что запросто устыдил бы любовников по всему миру. Наш разрыв, произошедший в течение неловкого телефонного разговора длиной в шесть минут, стал полным разочарованием. Должно быть, та актриса не до конца осознала истинные мотивы своей героини.
В Хагстреме сидит тот же жучок, и под давлением ситуации он склонен дико нарушать все естественные пропорции. «Лексус» ждет нас у тротуара, я вытаскиваю из кармана ключи и открываю пассажирскую дверцу. А Нелли просто там стоит.
– Давай, садись, – говорю я. – А то опоздаем.
– Пожалуй, я лучше пешком пройдусь, – заявляет он мне. Такого в сценарии не было.
– Слушай, Хагстрем, ты что, не в себе? Давай, садись в эту долбаную машину.
После еще нескольких минут ожесточенного спора – ни одна из которых не планировалась – Нелли все-таки плюхается на пассажирское сиденье, пристегивается, и мы отбываем. Через милю дальше по дороге Шерман выскакивает с заднего сиденья, и его пистолет внезапно оказывается приставлен к голове Хагстрема.
– О, Рубио, будь ты навеки проклят, грязный шпион! – орет Нелли. Идиот думает, что он Аль Пачино. Если бы Хагстрем всего лишь воскликнул «Что за дела?», я бы с радостью лавровый венок ему на рыло надел;
Но Шерман слишком нервничает, чтобы различить даже такое откровенно паршивое актерство, и лишь со значением мне подмигивает.
– Давай, вези нас, Винсент, – уверенно говорит он.
– Не знаю, куда.
Шерм тут же сдувается.
– Ах да. Конечно. Сейчас налево.
Улица за улицей Шерман направляет меня к Холовер-Бич, небольшой полоске песка и дощатых дорожек с длинным деревянным пирсом, выпирающим в Атлантику. Знак у автостоянки гласит: ПЛЯЖ ЗАКРЫТ! СПАСИБО, ЧТО ПРИЕХАЛИ!
– Плевать, – говорит Шерм. – Давай, заезжай.
Мне достаточно несложно объехать знак и вырулить на стоянку, где мы рассчитываем выбраться из машины. Хагстрем наконец-то начинает вести себя спокойно, без лишнего актерства.
– Куда? – спрашиваю я у Шермана, на самом деле куда больше ожидая сигнала от Хагстрема.
– К воде, – говорит Шерман, сдвигая пистолет от затылка Нелли к его загривку. – К пирсу.
Мы плетемся друг за другом по песку – Хагстрем впереди, а Шерман направляет его непосредственно сзади. Я замыкаю шествие, ступая на цыпочках, с каждым шагом сгибая когти под перчатками. Как только Хагстрем даст мне сигнал, я буду готов действовать.
Однако по дороге к пирсу ничего такого не происходит – Хагстрем ждет верного момента, и я не могу его за это винить. Наконец мы достигаем лестницы, ведущей на сам деревянный пирс, но как только Хагстрем хватается за поручень, Шерман мотает головой.
– Нет-нет, – говорит он. – Вот туда, вниз…
– Вниз? – переспрашивает Хагстрем, вглядываясь во тьму под пирсом. – Будьте прокляты, долбаные рапторы…
Это малость заводит Шермана, и он резко толкает Хагстрема пистолетом в спину. Гадрозавр неохотно шагает вперед, и мы проходим по песку в полосу тяжелого прибоя.
Толстые деревянные бревна, поддерживающие пирс, уходят в песок, где они, надо думать, крепятся в пятидесятитонных бетонных блоках. Здесь имеются все разновидности граффити – как любительские рисуночки, так и вполне художественные работы. Впрочем, у нас нет времени наслаждаться шедеврами бандитской контркультуры Майами.
Как только мы полностью скрываемся под пирсом, я вижу, как правая рука Хагстрема начинает судорожно ползти вверх. Когда он поднимет ее над плечом, это будет сигнал к атаке. Рука идет все выше и выше, вот она уже у его пояса – я в темпе готовлю когти под перчаткой и заодно ослабляю Г-зажим, чтобы мгновенно высвободить хвост. Слюна скапливается у меня во рту, зубы готовы кусать, глодать, рвать…
– Вы только посмотрите, какую кошечку нам сюда притащили!
Голос из темноты – и я быстро его опознаю. Это Джерри, еще один из множества головорезов Талларико, – жирная ряха буквально бурлит ненавистью, а в правой руке зажат приличный пистолет. Рядом с Джерри стоит один из тех безликих солдат, которых я за последнюю неделю навидался в лагере Талларико, и вид у него ничуть не милее. А у его пистолета – тем более.
Хагстрем бросает на меня быстрый взгляд (типа: «что еще за дьявольщина?»), а я рискую взглянуть на него в ответ (типа: «понятия не имею»).
К счастью, Шерман смущен не меньше нашего, так что мы не одни здесь в лужу сели.
– Слушай, Джерри, это я его взял.
Джерри пожимает плечами:
– Эдди сказал, чтобы я подключился. Маленькая страховочка никогда не мешает.
Шермана, похоже, капитально обламывает то, что убийство Хагстрема уплывает из его когтей, но ему ничего с этим не поделать, и он это знает.
– Отлично, – говорит он. – Если Эдди хочет так это разыграть, пусть так и будет. Ну что, за дело?
– Ага, – говорит Джерри, – за дело. Все хоккей. – Он сует руку куда-то во тьму и вытаскивает оттуда саквояж. Из саквояжа он достает длинный кусок толстой веревки, после чего оглядывает окрестности. – Какая тебе больше по вкусу?
Все идет не так, как планировалось. Теперь на Хагстрема нацелено три пистолета, три пули в любую секунду могут вонзиться в его плоть. За несколько кратких мгновений ситуация кардинально переменилась – и я мысленно укоряю себя за то, что не провернул все побыстрее.
Но когда они ставят Хагстрема спиной к деревянной опоре – крепко прижимая его к бревну, убеждаясь, что пропитанная водой деревянная колонна выдержит, – я понимаю, что, несмотря на всю мою двойную игру, несмотря на медленную метаморфозу в то двоякое существо, которым я теперь стал, я не могу пустить все дальнейшее на самотек.
Трое против двоих. Раньше бывали и худшие расклады, но я неизменно выходил победителем. Правда, в последнее время я ничего такого не припомню, но раньше нехватка славных воспоминаний никогда меня не останавливала.
Если Хагстрем не собирается давать мне сигнал, я сам ему его дам. Я подступаю к троице рапторов, которые тем временем усердно привязывают своего злейшего врага к опоре, срываю с правой руки перчатку, выпускаю на три дюйма указательный коготь и поднимаю его над головой…
– Ах ты сукин сын! – ревет Хагстрем, отбрасывая от себя Шермана и прыгая ко мне – его руки нацеливаются на мое горло…
Я отшатываюсь под его внезапным напором, пытаюсь сохранить равновесие, но мягкий песок крепко хватает меня за ноги и утягивает вниз…
Я падаю навзничь, заваливаясь набок, а Хагстрем тем временем рушится прямо на меня, хватаясь одной рукой за мой затылок и подтягивая мое лицо к своему. Шерман, Джерри и неизвестный солдат спешат мне на помощь…
– Прекрати, – резко шепчет мне Хагстрем. – Мы их не возьмем…
– Возьмем…
– Нет! – шипит он. – Защищай Норин. Выясни, кто болтает…
Тут трое рапторов отрывают от меня Нелли, и он снова разыгрывает свирепого зверя, выпуская когти и бешено размахивая руками по сторонам. Ему удается нанести пару-тройку порезов – тонкая струйка крови стекает по щеке Джерри, впитываясь в песок…
– За руки, за руки его, блин, хватай! Вяжи его, блин, вяжи…
Солдат отступает на шаг и резко пинает Хагстрема ботинком в живот – сильный удар лишает Нелли дыхания. Он сгибается пополам, и Шерман хватает его за руки, быстро стягивая их веревкой.
– Ты в порядке, Винни? – спрашивает меня Шерман.
– Угу. – Я по-прежнему малость потрясен, но не столько внезапным нападением Хагстрема, сколько тем, как он жертвует собой ради своей невесты и ее обширной семьи. – Угу, все хоккей.
Мы ведем Хагстрема дальше под пирс (всю дорогу он плюется ядом, опять слишком уж густо накладывая – «Проклятье на ваши хвосты, хвосты ваших сынов, хвосты сынов ваших сынов…»), но если когда-либо наступает время излишне острой реакции, то сейчас, пожалуй, как раз оно. К тому времени, как мы достигаем дальнего конца пирса, вода нам уже по колено, и Шерман останавливает процессию у одной из массивных деревянных колонн, за которыми только открытый океан. Грозовые тучи заметны даже в темнеющем вечернем небе. Впрочем, болтаясь совсем рядом с побережьем, они что-то не торопятся.
– Эта сгодится, – говорит Шерман, подталкивая Хагстрема к опоре. Джерри и неизвестный солдат мигом оказываются на месте со своей веревкой. Ставя Хагстрема лицом к океану, они проворно притягивают его веревкой к колонне.
Шерман подзывает меня к себе.
– Его руки, – хрипит он. – Заверни их к груди. – А затем Хагстрему: – Только без фокусов.
Хагстрем решает не вынуждать меня заниматься грязной работой и сам заворачивает пальцы внутрь, чтобы когти указывали ему в грудь. Шерман проделывает то же самое с другой его рукой, и головорезы быстро закрепляют их в этом положении. Такой мафиозный фокус я уже видел – если Хагстрем теперь попытается выпустить когти, чтобы разрезать веревку, он пронзит себя собственным оружием задолго до того, как сможет высвободиться.
Мы отходим назад, чтобы взглянуть на плоды своей работы, а Хагстрем просто смотрит куда-то в океан, вдыхая настолько глубоко, насколько позволяет обтягивающая его грудь веревка. Несколько часов спустя, когда Алиса наконец обрушится на берег – тридцатифутовые волны, ветер за сотню миль в час и все такое прочее, – Хагстрем по-прежнему будет здесь, чтобы поприветствовать капризную дамочку. Надеюсь, история их близости будет краткой, надеюсь, Алиса быстро с ним покончит.
– Нормально, – говорит Джерри, одной рукой проверяя веревку. – Будет держать.
Он отходит, позволяя Шерману тоже проверить веревку, и тот небрежно ее дергает, пользуясь случаем, чтобы приблизить свою физиономию к лицу Хагстрема.
– Тебе предстоит по-настоящему славная ночь, гадро, – рычит Шерм, похлопывая Нелли по голове, прежде чем влепить ему пощечину. – Это тебе за Чеса.
Дальше он оставляет Хагстрема мне, а мне и сказать нечего. Если я к нему подойду, я наверняка выпущу коготь, чтобы ослабить веревку, но риск будет слишком велик. Хагстрем как пить дать этого не одобрит. И не позволит.
– Хрен с ним, – рычу я и сплевываю на песок, чувствуя, как тот плотный комок у меня в груди растет с каждой секундой. – Давайте лучше отсюда сваливать.
Мы, четверо рапторов, бок о бок шаркаем по песку, выходим из-под пирса, а в ушах у нас ревет поднимающийся прилив. Я не оглядываюсь. И даже об этом не думаю. Теперь я могу лишь сообщить Норин, что мужчина, которого она любила, был убит всего-навсего из мести. И добавить, что мужчина, которого она тоже любила, но раньше, просто стоял рядом и даже когтя не выпустил, чтобы его спасти.
14
Маджонг.
Вот во что играют гангстеры: в маджонг. Или, по крайней мере, гангстеры семьи Талларико, а прямо сейчас для меня имеет значение только это, ибо именно с кланом Талларико я зарылся в отеле на все протяжение проклятого урагана.
– Теперь ты восьмое колечко ищешь, – шепчет мне Шерман, стараясь как можно тише, чтобы остальные бандиты не подняли большой вони насчет того, что он помогает новичку. К маджонгу здесь относятся крайне серьезно, и незнание правил никому оправданием не служит.
Все последние восемь часов были сплошным маджонгом – и больше ничем. Восемнадцать ближайших подручных Эдди Талларико зарылись в трех отдельных номерах отеля «Омни», где четыре чередующихся игры в маджонг постоянно держат нас в режиме занятости, а кое-кого, меня в частности, в режиме полного замешательства. Похоже, в этой чертовой игре задействована добрая тысяча разных фишек с добрым миллионом разных китайских иероглифов на них. Если честно, я вообще сомневаюсь, что в этом самом маджонге вообще есть какие-то правила. По-моему, все только прикидываются, что их знают, а на самом деле, как и ваш покорный слуга, не смыслят ни бельмеса.
Электричество вырубили еще несколько часов назад, а потому мы работаем при свечах и фонариках, щурясь в полумраке на всевозможные фишки. Весь контакт с внешним миром оказался отрезан – наш переносной радиоприемник скончался уже давно, а дополнительные девять вольт захватить с собой никто не сподобился. Не считая темноты и изоляции, меня больше всего гнетет утрата кондиционера. Честно говоря, пусть бы воздух здесь даже не кондиционировался. Пусть бы он просто был холодный.
Впрочем, я никак не могу перестать думать о Хагстреме. Я все время его вижу. Как он задыхается, привязанный к той опоре, пока ураганные волны обрушиваются на берег. Как он отчаянно пытается выплюнуть набегающую воду и наконец понимает всю тщету этого занятия. Во время транзита от пляжа до отеля у меня не нашлось ни единого шанса, чтобы позвонить Норин или послать кого-нибудь к тому пирсу освободить Хагстрема. Как только мы приехали в отель, я попытался позвонить в пентхаус Дуганов, но все они уже оттуда эвакуировались. Тогда я попробовал набрать номер мобильника Гленды, но опять же дозвониться не смог. Вскоре налетел ветер, а вместе с ним и бесконечные игры в маджонг.
– Ну давай же, – хрипит Шерман, – черт возьми, играешь ты, Рубио, или нет?
Передо мной несколько фишек со схожими отметками. Я швыряю их в середину стола и надеюсь, что остальные прикинут, что с ними делать.
– Очень мило, – говорит Джерри. Он пахнет влажным тальком. – Значит, ты нам эту фигню для новичков спихиваешь?
Я пожимаю плечами, разыгрывая полную невозмутимость. Джерри швыряет свои фишки – они значат для меня еще меньше, чем мои. Тут Шерман хлопает меня по плечу и подается к столу.
– Этот парень, – говорит он, – просто офигительный сукин сын. Он главную телку Дуганов трахает…
– Сука драная, – плюется Джерри, и твердый комок корежится у меня в животе.
– …и она дает ему машину своего мертвого братца – а он берет ее и заводит! Садится, поворачивает ключ – все на чистом глазу. Разве не клево?
– До хрена глупо, если меня спросить, – отзывается Джерри. – Нечего так со своей жизнью играться. Ему просто повезло, что мы с бомбами вечно сосем. Еще ни одной как следует не поставили.
Я пожимаю плечами.
– Все равно настоящие вещи не так делаются, тебе не кажется? – обращаюсь я к Джерри.
Тот прекращает играть. Перестает смотреть на свои фишки. Запах талька немного киснет, словно туда кто-то плесневелого пекарного порошка добавил.
– А это еще что значит?
– Да так, ничего, – говорю я. – Кроме автомобильных бомб, оружие, которым вы приспособились Дуганов убирать… это оружие млекопитающих. – У нас в Лос-Анджелесе так вещи не делаются.
Джерри тянется ко мне через стол, вцепляясь руками в мягкое сукно. Он словно бы по-пластунски подползает к вражеской амбразуре, максимально приближая свое лицо к моему.
– Здесь тебе не Лос-Анджелес, – рычит гангстер.
Дальше мы с Джерри начинаем играть в гляделки. Его маленькие глазки сосредоточиваются на моих, зеленоватая радужка аж увлажняется от напряжения. Не так я рассчитывал проводить вечера в Южной Флориде. Я надеялся на деликатесы и обжорство, на латиноамериканские ритмы и карибские угощения, на пышных кубинок, отплясывающих завлекательную сальсу, а в перерывах ласкающих мое тело и кормящих меня футовыми пирожками «медианоче» в патио на открытом воздухе в какой-нибудь горячей точке Саут-Бича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– Как?
– Нас двое, – объясняю я, – а он один. Мы добираемся до пляжа и переворачиваем стол. Если повезет, выясняем, кто стучит на Дуганов.
Хагстрем кивает – он явно полон энтузиазма.
– Я даю тебе сигнал, – говорит он, – и мы его берем.
Я соглашаюсь, но предусмотрительно добавляю:
– Только до той поры мы друг друга ненавидим. Это понятно?
– Ага. – Нелли ухмыляется. – С этим я точно справлюсь…
– Ты выходишь из роли, когда называешь меня грязным раптором.
– Не беспокойся, – говорит Хагстрем. – Я уже об этом подумал.
Мы заскакиваем обратно в кладовую – сказать матушке, что Нелли ненадолго отлучится, скоро вернется, чтобы она крепко сидела на месте и ела свои печенюшки. Старушка похлопывает нас обоих по головам и усаживается на воздушный матрац, сосредоточиваясь на очередном выпуске новостей седьмого канала.
Мы спешим вниз по лестнице, покидаем территорию школы и вскоре уже играем наши роли по самый не балуй. Впрочем, тогда как мои артистические таланты вполне достойны Золотого Шара – или даже пары этих самых шаров, – Хагстрем откровенно перевирает сценарий и вообще играет через пень-колоду.
– Норин хочет меня видеть? – практически орет он, пока мы пересекаем газон у средней школы Северного Майами-Бич.
– Да-да, хочет, – отвечаю я, а затем сквозь зубы бормочу: – И не ори ты как резаный, черт побери. Не дома.
Однажды я встречался с одной актрисой, которая ифала периодическую роль в одном особенно паршивом телесериале, и единственное, что я запомнил в связи с нашими краткими отношениями – а продлились они лишь тот краткий отрезок времени, когда сериал впал в летнюю спячку, ни днем больше, – это то, как выплеск адреналина, будь то в результате страха, гнева или полового возбуждения, резко форсировал ее актерские навыки. Любая наша перепалка становилась величайшим взрывом в истории вселенной, а любой секс в гримерке бывал таким диким и страстным, что запросто устыдил бы любовников по всему миру. Наш разрыв, произошедший в течение неловкого телефонного разговора длиной в шесть минут, стал полным разочарованием. Должно быть, та актриса не до конца осознала истинные мотивы своей героини.
В Хагстреме сидит тот же жучок, и под давлением ситуации он склонен дико нарушать все естественные пропорции. «Лексус» ждет нас у тротуара, я вытаскиваю из кармана ключи и открываю пассажирскую дверцу. А Нелли просто там стоит.
– Давай, садись, – говорю я. – А то опоздаем.
– Пожалуй, я лучше пешком пройдусь, – заявляет он мне. Такого в сценарии не было.
– Слушай, Хагстрем, ты что, не в себе? Давай, садись в эту долбаную машину.
После еще нескольких минут ожесточенного спора – ни одна из которых не планировалась – Нелли все-таки плюхается на пассажирское сиденье, пристегивается, и мы отбываем. Через милю дальше по дороге Шерман выскакивает с заднего сиденья, и его пистолет внезапно оказывается приставлен к голове Хагстрема.
– О, Рубио, будь ты навеки проклят, грязный шпион! – орет Нелли. Идиот думает, что он Аль Пачино. Если бы Хагстрем всего лишь воскликнул «Что за дела?», я бы с радостью лавровый венок ему на рыло надел;
Но Шерман слишком нервничает, чтобы различить даже такое откровенно паршивое актерство, и лишь со значением мне подмигивает.
– Давай, вези нас, Винсент, – уверенно говорит он.
– Не знаю, куда.
Шерм тут же сдувается.
– Ах да. Конечно. Сейчас налево.
Улица за улицей Шерман направляет меня к Холовер-Бич, небольшой полоске песка и дощатых дорожек с длинным деревянным пирсом, выпирающим в Атлантику. Знак у автостоянки гласит: ПЛЯЖ ЗАКРЫТ! СПАСИБО, ЧТО ПРИЕХАЛИ!
– Плевать, – говорит Шерм. – Давай, заезжай.
Мне достаточно несложно объехать знак и вырулить на стоянку, где мы рассчитываем выбраться из машины. Хагстрем наконец-то начинает вести себя спокойно, без лишнего актерства.
– Куда? – спрашиваю я у Шермана, на самом деле куда больше ожидая сигнала от Хагстрема.
– К воде, – говорит Шерман, сдвигая пистолет от затылка Нелли к его загривку. – К пирсу.
Мы плетемся друг за другом по песку – Хагстрем впереди, а Шерман направляет его непосредственно сзади. Я замыкаю шествие, ступая на цыпочках, с каждым шагом сгибая когти под перчатками. Как только Хагстрем даст мне сигнал, я буду готов действовать.
Однако по дороге к пирсу ничего такого не происходит – Хагстрем ждет верного момента, и я не могу его за это винить. Наконец мы достигаем лестницы, ведущей на сам деревянный пирс, но как только Хагстрем хватается за поручень, Шерман мотает головой.
– Нет-нет, – говорит он. – Вот туда, вниз…
– Вниз? – переспрашивает Хагстрем, вглядываясь во тьму под пирсом. – Будьте прокляты, долбаные рапторы…
Это малость заводит Шермана, и он резко толкает Хагстрема пистолетом в спину. Гадрозавр неохотно шагает вперед, и мы проходим по песку в полосу тяжелого прибоя.
Толстые деревянные бревна, поддерживающие пирс, уходят в песок, где они, надо думать, крепятся в пятидесятитонных бетонных блоках. Здесь имеются все разновидности граффити – как любительские рисуночки, так и вполне художественные работы. Впрочем, у нас нет времени наслаждаться шедеврами бандитской контркультуры Майами.
Как только мы полностью скрываемся под пирсом, я вижу, как правая рука Хагстрема начинает судорожно ползти вверх. Когда он поднимет ее над плечом, это будет сигнал к атаке. Рука идет все выше и выше, вот она уже у его пояса – я в темпе готовлю когти под перчаткой и заодно ослабляю Г-зажим, чтобы мгновенно высвободить хвост. Слюна скапливается у меня во рту, зубы готовы кусать, глодать, рвать…
– Вы только посмотрите, какую кошечку нам сюда притащили!
Голос из темноты – и я быстро его опознаю. Это Джерри, еще один из множества головорезов Талларико, – жирная ряха буквально бурлит ненавистью, а в правой руке зажат приличный пистолет. Рядом с Джерри стоит один из тех безликих солдат, которых я за последнюю неделю навидался в лагере Талларико, и вид у него ничуть не милее. А у его пистолета – тем более.
Хагстрем бросает на меня быстрый взгляд (типа: «что еще за дьявольщина?»), а я рискую взглянуть на него в ответ (типа: «понятия не имею»).
К счастью, Шерман смущен не меньше нашего, так что мы не одни здесь в лужу сели.
– Слушай, Джерри, это я его взял.
Джерри пожимает плечами:
– Эдди сказал, чтобы я подключился. Маленькая страховочка никогда не мешает.
Шермана, похоже, капитально обламывает то, что убийство Хагстрема уплывает из его когтей, но ему ничего с этим не поделать, и он это знает.
– Отлично, – говорит он. – Если Эдди хочет так это разыграть, пусть так и будет. Ну что, за дело?
– Ага, – говорит Джерри, – за дело. Все хоккей. – Он сует руку куда-то во тьму и вытаскивает оттуда саквояж. Из саквояжа он достает длинный кусок толстой веревки, после чего оглядывает окрестности. – Какая тебе больше по вкусу?
Все идет не так, как планировалось. Теперь на Хагстрема нацелено три пистолета, три пули в любую секунду могут вонзиться в его плоть. За несколько кратких мгновений ситуация кардинально переменилась – и я мысленно укоряю себя за то, что не провернул все побыстрее.
Но когда они ставят Хагстрема спиной к деревянной опоре – крепко прижимая его к бревну, убеждаясь, что пропитанная водой деревянная колонна выдержит, – я понимаю, что, несмотря на всю мою двойную игру, несмотря на медленную метаморфозу в то двоякое существо, которым я теперь стал, я не могу пустить все дальнейшее на самотек.
Трое против двоих. Раньше бывали и худшие расклады, но я неизменно выходил победителем. Правда, в последнее время я ничего такого не припомню, но раньше нехватка славных воспоминаний никогда меня не останавливала.
Если Хагстрем не собирается давать мне сигнал, я сам ему его дам. Я подступаю к троице рапторов, которые тем временем усердно привязывают своего злейшего врага к опоре, срываю с правой руки перчатку, выпускаю на три дюйма указательный коготь и поднимаю его над головой…
– Ах ты сукин сын! – ревет Хагстрем, отбрасывая от себя Шермана и прыгая ко мне – его руки нацеливаются на мое горло…
Я отшатываюсь под его внезапным напором, пытаюсь сохранить равновесие, но мягкий песок крепко хватает меня за ноги и утягивает вниз…
Я падаю навзничь, заваливаясь набок, а Хагстрем тем временем рушится прямо на меня, хватаясь одной рукой за мой затылок и подтягивая мое лицо к своему. Шерман, Джерри и неизвестный солдат спешат мне на помощь…
– Прекрати, – резко шепчет мне Хагстрем. – Мы их не возьмем…
– Возьмем…
– Нет! – шипит он. – Защищай Норин. Выясни, кто болтает…
Тут трое рапторов отрывают от меня Нелли, и он снова разыгрывает свирепого зверя, выпуская когти и бешено размахивая руками по сторонам. Ему удается нанести пару-тройку порезов – тонкая струйка крови стекает по щеке Джерри, впитываясь в песок…
– За руки, за руки его, блин, хватай! Вяжи его, блин, вяжи…
Солдат отступает на шаг и резко пинает Хагстрема ботинком в живот – сильный удар лишает Нелли дыхания. Он сгибается пополам, и Шерман хватает его за руки, быстро стягивая их веревкой.
– Ты в порядке, Винни? – спрашивает меня Шерман.
– Угу. – Я по-прежнему малость потрясен, но не столько внезапным нападением Хагстрема, сколько тем, как он жертвует собой ради своей невесты и ее обширной семьи. – Угу, все хоккей.
Мы ведем Хагстрема дальше под пирс (всю дорогу он плюется ядом, опять слишком уж густо накладывая – «Проклятье на ваши хвосты, хвосты ваших сынов, хвосты сынов ваших сынов…»), но если когда-либо наступает время излишне острой реакции, то сейчас, пожалуй, как раз оно. К тому времени, как мы достигаем дальнего конца пирса, вода нам уже по колено, и Шерман останавливает процессию у одной из массивных деревянных колонн, за которыми только открытый океан. Грозовые тучи заметны даже в темнеющем вечернем небе. Впрочем, болтаясь совсем рядом с побережьем, они что-то не торопятся.
– Эта сгодится, – говорит Шерман, подталкивая Хагстрема к опоре. Джерри и неизвестный солдат мигом оказываются на месте со своей веревкой. Ставя Хагстрема лицом к океану, они проворно притягивают его веревкой к колонне.
Шерман подзывает меня к себе.
– Его руки, – хрипит он. – Заверни их к груди. – А затем Хагстрему: – Только без фокусов.
Хагстрем решает не вынуждать меня заниматься грязной работой и сам заворачивает пальцы внутрь, чтобы когти указывали ему в грудь. Шерман проделывает то же самое с другой его рукой, и головорезы быстро закрепляют их в этом положении. Такой мафиозный фокус я уже видел – если Хагстрем теперь попытается выпустить когти, чтобы разрезать веревку, он пронзит себя собственным оружием задолго до того, как сможет высвободиться.
Мы отходим назад, чтобы взглянуть на плоды своей работы, а Хагстрем просто смотрит куда-то в океан, вдыхая настолько глубоко, насколько позволяет обтягивающая его грудь веревка. Несколько часов спустя, когда Алиса наконец обрушится на берег – тридцатифутовые волны, ветер за сотню миль в час и все такое прочее, – Хагстрем по-прежнему будет здесь, чтобы поприветствовать капризную дамочку. Надеюсь, история их близости будет краткой, надеюсь, Алиса быстро с ним покончит.
– Нормально, – говорит Джерри, одной рукой проверяя веревку. – Будет держать.
Он отходит, позволяя Шерману тоже проверить веревку, и тот небрежно ее дергает, пользуясь случаем, чтобы приблизить свою физиономию к лицу Хагстрема.
– Тебе предстоит по-настоящему славная ночь, гадро, – рычит Шерм, похлопывая Нелли по голове, прежде чем влепить ему пощечину. – Это тебе за Чеса.
Дальше он оставляет Хагстрема мне, а мне и сказать нечего. Если я к нему подойду, я наверняка выпущу коготь, чтобы ослабить веревку, но риск будет слишком велик. Хагстрем как пить дать этого не одобрит. И не позволит.
– Хрен с ним, – рычу я и сплевываю на песок, чувствуя, как тот плотный комок у меня в груди растет с каждой секундой. – Давайте лучше отсюда сваливать.
Мы, четверо рапторов, бок о бок шаркаем по песку, выходим из-под пирса, а в ушах у нас ревет поднимающийся прилив. Я не оглядываюсь. И даже об этом не думаю. Теперь я могу лишь сообщить Норин, что мужчина, которого она любила, был убит всего-навсего из мести. И добавить, что мужчина, которого она тоже любила, но раньше, просто стоял рядом и даже когтя не выпустил, чтобы его спасти.
14
Маджонг.
Вот во что играют гангстеры: в маджонг. Или, по крайней мере, гангстеры семьи Талларико, а прямо сейчас для меня имеет значение только это, ибо именно с кланом Талларико я зарылся в отеле на все протяжение проклятого урагана.
– Теперь ты восьмое колечко ищешь, – шепчет мне Шерман, стараясь как можно тише, чтобы остальные бандиты не подняли большой вони насчет того, что он помогает новичку. К маджонгу здесь относятся крайне серьезно, и незнание правил никому оправданием не служит.
Все последние восемь часов были сплошным маджонгом – и больше ничем. Восемнадцать ближайших подручных Эдди Талларико зарылись в трех отдельных номерах отеля «Омни», где четыре чередующихся игры в маджонг постоянно держат нас в режиме занятости, а кое-кого, меня в частности, в режиме полного замешательства. Похоже, в этой чертовой игре задействована добрая тысяча разных фишек с добрым миллионом разных китайских иероглифов на них. Если честно, я вообще сомневаюсь, что в этом самом маджонге вообще есть какие-то правила. По-моему, все только прикидываются, что их знают, а на самом деле, как и ваш покорный слуга, не смыслят ни бельмеса.
Электричество вырубили еще несколько часов назад, а потому мы работаем при свечах и фонариках, щурясь в полумраке на всевозможные фишки. Весь контакт с внешним миром оказался отрезан – наш переносной радиоприемник скончался уже давно, а дополнительные девять вольт захватить с собой никто не сподобился. Не считая темноты и изоляции, меня больше всего гнетет утрата кондиционера. Честно говоря, пусть бы воздух здесь даже не кондиционировался. Пусть бы он просто был холодный.
Впрочем, я никак не могу перестать думать о Хагстреме. Я все время его вижу. Как он задыхается, привязанный к той опоре, пока ураганные волны обрушиваются на берег. Как он отчаянно пытается выплюнуть набегающую воду и наконец понимает всю тщету этого занятия. Во время транзита от пляжа до отеля у меня не нашлось ни единого шанса, чтобы позвонить Норин или послать кого-нибудь к тому пирсу освободить Хагстрема. Как только мы приехали в отель, я попытался позвонить в пентхаус Дуганов, но все они уже оттуда эвакуировались. Тогда я попробовал набрать номер мобильника Гленды, но опять же дозвониться не смог. Вскоре налетел ветер, а вместе с ним и бесконечные игры в маджонг.
– Ну давай же, – хрипит Шерман, – черт возьми, играешь ты, Рубио, или нет?
Передо мной несколько фишек со схожими отметками. Я швыряю их в середину стола и надеюсь, что остальные прикинут, что с ними делать.
– Очень мило, – говорит Джерри. Он пахнет влажным тальком. – Значит, ты нам эту фигню для новичков спихиваешь?
Я пожимаю плечами, разыгрывая полную невозмутимость. Джерри швыряет свои фишки – они значат для меня еще меньше, чем мои. Тут Шерман хлопает меня по плечу и подается к столу.
– Этот парень, – говорит он, – просто офигительный сукин сын. Он главную телку Дуганов трахает…
– Сука драная, – плюется Джерри, и твердый комок корежится у меня в животе.
– …и она дает ему машину своего мертвого братца – а он берет ее и заводит! Садится, поворачивает ключ – все на чистом глазу. Разве не клево?
– До хрена глупо, если меня спросить, – отзывается Джерри. – Нечего так со своей жизнью играться. Ему просто повезло, что мы с бомбами вечно сосем. Еще ни одной как следует не поставили.
Я пожимаю плечами.
– Все равно настоящие вещи не так делаются, тебе не кажется? – обращаюсь я к Джерри.
Тот прекращает играть. Перестает смотреть на свои фишки. Запах талька немного киснет, словно туда кто-то плесневелого пекарного порошка добавил.
– А это еще что значит?
– Да так, ничего, – говорю я. – Кроме автомобильных бомб, оружие, которым вы приспособились Дуганов убирать… это оружие млекопитающих. – У нас в Лос-Анджелесе так вещи не делаются.
Джерри тянется ко мне через стол, вцепляясь руками в мягкое сукно. Он словно бы по-пластунски подползает к вражеской амбразуре, максимально приближая свое лицо к моему.
– Здесь тебе не Лос-Анджелес, – рычит гангстер.
Дальше мы с Джерри начинаем играть в гляделки. Его маленькие глазки сосредоточиваются на моих, зеленоватая радужка аж увлажняется от напряжения. Не так я рассчитывал проводить вечера в Южной Флориде. Я надеялся на деликатесы и обжорство, на латиноамериканские ритмы и карибские угощения, на пышных кубинок, отплясывающих завлекательную сальсу, а в перерывах ласкающих мое тело и кормящих меня футовыми пирожками «медианоче» в патио на открытом воздухе в какой-нибудь горячей точке Саут-Бича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39