Осушая остаток своего настоя, Папаша с грохотом ставит бокал на соседний столик.
Вид пустого бокала посылает какой-то импульс в мой мозг. Возвращает меня к тому промельку тридцать секунд назад, когда мимо меня проскользнула официантка с полным подносом в руках – и один из бокалов пенился.
Крепкий спиртовой настой трав или чего угодно не пенится. Пиво пенится. Шампанское бурлит. Но в крепком спиртном напитке ничего такого не происходит.
Все остальное мгновенно встает на место. Подмигиванье официантки – вовсе не знак следовать за ней, а просто хитроватое указание на некую общность. Сигнал, говорящий: «Эй, приятель, мы здесь с тобой заодно». Эта официантка меня знает. И я знаю ее. И никакая она не официантка. Да и вообще: она – не она.
Потому что тот запах был сырным – сырным с добавкой соуса ялапеньос. Но это вовсе не естественный запах диноса. Нет, это вонь, обусловленная перевариванием серьезных количеств начоса. А поскольку Марлон Брандо никоим образом не мог пробраться на нижний уровень ночного клуба Дуганов, это может значить только одно.
Шерман, головорез Талларико, здесь, в клубе.
– Джек! – ору я через миг после того, как мои ноги сами собой несут меня вперед, и я спотыкаюсь о толстые хвосты, врезаюсь в гостей – мне наплевать, это совершенно неважно. – Джек!
Он все там же, смеется вместе с Хагстремом, Антонио и остальными, бокал настоя у него в руке, и даже на таком расстоянии я вижу тонкий белый слой на самом верху, плавающие на поверхности мелкие кристаллики.
Распад-порошок. В выпивке Джека. Такое похмелье, от которого уже не очухаешься.
– Джек! – снова ору я, уже на полпути к нему по клубу, но все еще слишком далеко. Определенно слишком далеко. – Не надо… не пей…
На сей раз Джек меня слышит – различает по крайней мере мой голос, если не слова – и поднимает бокал повыше, словно желая сказать тост…
– Поставь его! – надрываюсь я. Горло уже дерет, слова несутся поверх музыки, все поворачиваются ко мне, чтобы посмеяться над единственным раптором в самой гуще гадрозавров, но мне опять-таки наплевать. Весь мой разум сосредоточен на выпивке Джека – бокал направляется к его рту, губы широко расходятся. – Поставь его, поставь!
Но я в пятидесяти футах оттуда, и на лице у Джека одна сплошная улыбка, пока он подносит бокал к губам.
– Брось, Винсент, – кричит он, смеясь, – насчет меня не волнуйся. Я знаю, как с травами управляться.
А дальше все происходит совсем как в замедленной съемке. Мое отчаянное не-е-ет переходит в какой-то замогильный вопль, в котором я тщетно пытаюсь излить всю свою ярость и горечь. Рука Джека продолжает свой беспрепятственный подъем, бокал прицеливается к его рту, распад-кристаллы уже в считанных секундах от того, чтобы ударить по беззащитной коже и навеки ее смыть.
И я прыгаю, буквально выбрасывая свое тело вверх, моя рука тянется выбить бокал, отбросить его на пол, к потолку – куда угодно, только бы он не причинил вреда. Я тянусь изо всех сил, от души желая прямо сейчас нарастить где-нибудь лишний дюйм, точно через барьер, перескакиваю через тело Хагстрема, по-прежнему нацеленный на тот смертоносный бокал…
Но не долетаю, грохаясь на пол в трех футах от ближнего антуража Джека. Затем поднимаю глаза и сжимаюсь от ужаса, пока бокал наклоняется и жидкость скользит к открытому рту Джека…
И тут замедленная съемка кончается. Откуда-то сбоку вылетает рука, ладонь бьет по толстому стеклу бокала, выбивая его из руки Джека, и жидкость оттуда выплескивается. Все завороженно наблюдают, как она все изгибается и корчится в воздухе, напоминая какое-то искореженное воссоздание начальных кадров фильма «2001: Космическая Одиссея». А потом переводят свое внимание на женщину, которая возымела наглость выбить бокал из руки большого босса.
– Винсент всегда чертовски настойчив, если речь идет о вещах, которые пить нельзя, – говорит Гленда. – Думаю, тебе по крайней мере следует выслушать его объяснения.
Я уже открываю рот для этих самых объяснений, но внезапно в каких-то пяти футах от меня раздается пронзительный вопль, который целиком меня окутывает. Этот крик боли и отчаяния все набирает громкость, и я вскакиваю на ноги, мои когти уже готовы кромсать. Я быстро оглядываю все помещение, пока этот ошеломляющий вопль все продолжает прорезаться сквозь толпу.
Антонио, тот самый динос с легкой ухмылкой на физиономии, загребущими руками и диким помпадуром на голове, теперь упал на колени. Вой ужаса и агонии прорывается сквозь грохот музыки, буквально гальванизируя весь клуб. Антонио закрывает лицо ладонями, но звук все равно проходит ясным и нисколько не заглушённым, идеальным в своей кошмарности. Все потрясены, напуганы, неспособны отвернуться, пока густая зеленая слизь начинает вытекать у Антонио между пальцев. Плоть стремительно растворяется под бешеным напором микроскопических бактерий.
– Это распад-порошок! – ору я. – Дайте же что-нибудь…
Бесполезно. Как только бактерии начинают работать, они уже не останавливаются, пока не прожуют все, что только смогут. Теперь по залу разносятся новые вопли, пока танцовщицы разбегаются по сторонам с такой стремительностью, словно над ними нависла какая-то внешняя угроза. У людей Джека, по крайней мере, находится достаточно самообладания, и хотя многих из них явно до смерти пугает происходящее прямо у них на глазах, они понимают, что ничего тут уже не поделать.
Вопли Антонио постепенно теряют свою пронзительность, пока губы его растворяются, а лицо тает, как будто он имел наглость связать Индиану Джонса или открыть Ковчег Завета. Еще один человек Джека надает рядом с ним на колени, протягивая руки…
– Не трогать! – рявкает Хагстрем, оттаскивая парня от корчащегося на полу существа. Зеленая жижа обильно течет на ковер.
– Он прав, – говорю я, пусть даже мне просто ненавистно хоть в чем-то соглашаться с Хагстремом. – Не прикасайтесь к нему. Держитесь подальше.
Тело Антонио сотрясают аритмичные судороги, и теперь его ладоней уже не хватает, чтобы скрыть разрушение его лица и груди. Да и пальцы его тоже начинают растворяться. Сдавленные вскрики вылетают из его частично разъеденного горла, ноги дергаются с каждым новым стоном и взвизгом.
– Отойдите, – велит нам Джек. – Пропустите меня.
– Ты ничего не сможешь поделать, – говорю я ему. – Это уже не остановить…
– Отойди, – повторяет он ровным голосом со стальными нотками. Прямо сейчас мне с таким голосом спорить неохота. Я делаю два широких шага назад и позволяю Джеку приблизиться.
Тут я вдруг слышу резкий грохот пистолетного выстрела, прежде чем вижу сам пистолет, прежде чем замечаю, что в черепе у Антонио теперь зияет большая дыра, и чую в воздухе пороховой дым. Антонио падает на пол, и его измученное тело дергается еще лишь раз, прежде чем окончательно застыть в мирной позе, пока распад-бактерии продолжают свой буйный пир. Треть его тела уже ушла, оставляя за собой голый череп и солидную лужу изумрудной слизи.
– Проклятье, – мягко и негромко говорит Джек.
– Проклятье, – эхом повторяет Гленда.
А Хагстрем, добрый, заботливый Хагстрем, топчет тело, пока оно окончательно не распадается, после чего тычет ботинком испоганенный ковер.
– Вот именно что проклятье. Эти пятна мне уже никогда не вывести.
8
Мы обыскиваем весь клуб. Если точнее, люди Джека обыскивают клуб, а я тем временем обалдело стою на коленях в центре помещения и собираю зеленую слизь в ведро. В процессе работы я пытаюсь лихорадочно прикинуть, что я должен и чего не должен говорить старому другу в этой опасной точке наших взаимоотношений.
Я имею достаточно полную информацию на предмет того, кто высыпал распад-пакет в бокал Джека, но даже если бы я не был на сто процентов в этом уверен, основываясь на запахе сыра и соуса ялапеньос, для полной гарантии хватило бы того многозначительного подмигивания. Талларико послал своего головореза Шермана в клуб Дуганов, чтобы исполнить этот хит, и только мое почти запоздалое озарение смогло спасти Джеку жизнь.
Конечно, большой вопрос в том, как Талларико узнал, где в данное конкретное время окажется Джек. Тут мне становится интересно, не поставили ли они на меня жучка. Быстрое охлопывание себя с ног до головы ничего такого не фиксирует. Может, они сунули следящее устройство в зубную пасту и теперь моя эмаль выдает сигнал? Отличная причина для того, чтобы несколько дней не чистить зубы.
– Один из моих лучших людей, – размышляет Джек, и я не могу понять, указывает его пониженный тон на глубокую задумчивость или на беспредельную ярость. – У Антонио был ребенок. Маленький мальчик. Глупое мелкое существо, но все-таки ребенок. Проклятье.
Ничего конструктивного я пока сказать не могу – по крайней мере, ничего настолько конструктивного, чтобы я после этого остался в живых. Если я сейчас расскажу им, что встречался с Талларико, что мне известно, кто подсунул Джеку паленый настой и в конечном итоге убил Антонио, Джек никоим образом не сможет позволить мне жить дальше. Слишком долго я лгал, чтобы теперь с бухты-барахты начать говорить правду.
На самом деле мне нужен совет моего поручителя в АГ.
С другой стороны, если я изображу полное неведение, это станет еще одной строкой в списке негатива, если Джек когда-нибудь узнает о моей сделке с Талларико. Выбор на самом деле довольно прост: солгать и спасти свою жизнь на какое-то время, чтобы меня непременно угрохали в дальнейшем; или сказать правду и почти определенно быть убитым прямо сейчас.
Вообще-то дальних перспектив я обычно не рассматриваю.
– Есть мысли, кто это мог быть? – невинно интересуюсь я.
Джек пробегает ладонью по волосам, приглаживая блудные пряди.
– Кое-какие мысли у меня есть.
– Наверняка.
– Знаешь, Винсент, у меня нет иллюзий. Я занимаюсь опасным бизнесом, и я это принимаю. Я завожу друзей и наживаю врагов. Часто речь здесь идет о дележке территории.
Хагстрем подтягивает стул и садится рядом со своим боссом.
– Мы прочесали все заведение. Ни малейших признаков кого-то постороннего.
– А как насчет личины? – спрашиваю я.
Нелли начинает вставать со стула, напрочь меня игнорируя. Но Джек протягивает руку, останавливая его.
– Винсент задал тебе вопрос, Нелли.
Хагстрем неохотно поворачивается и сосредоточивает на мне раздраженный взор:
– Какой личины?
– Той, которая была на преступнике. – Вот это класс! Употребить слово «преступник» там, где все остальные вполне бы за такового сошли. Я болтаю совсем как полицейский, и это явно выводит Нелли из равновесия.
– Личины не нашли.
– А твоему персоналу можно доверять? Всем этим… азиатским девушками и их личинам.
– Угу, – рычит Хагстрем. – Что-то еще, Эйнштейн?
Пытаться вести этих парней в нужном направлении, не выдавая себя, – это, я бы сказал, не фунт изюму. Я чувствую себя собакой-поводырем, чей слепой хозяин вдруг сам решил пересечь четырехполосное шоссе.
– Итак, ты говоришь, что всем официанткам и их личинам можно доверять, а также что проникшему сюда преступнику удалось это сделать только благодаря тому, что он носил костюм, схожий с костюмами остального персонала. Тебе это самую малость странным не кажется?
Теперь Хагстрем, похоже, понимает. А Джек ухватил это еще раньше, чем я заговорил.
– Фабрика звезд, – бормочет Хагстрем, и Джек кивает.
Опять двадцать пять.
– Фабрика звезд, – повторяю я. – А что это вообще такое?
– Это что-то вроде службы найма, – отвечает Джек. – Уйма девушек… они поступают отовсюду.
– Тогда, может статься, в эту фабрику звезд кто-то такой проник? – предполагаю я. – Тот, кому не нравится, как ты ведешь свой бизнес.
Джек кивает. Он явно идет в ногу со мной, а может, даже на шаг впереди.
– У нас тут есть бригады, – говорит он, – и всем нужна обслуга. Так что все мы порой малость черпаем из этой фабрики. Время от времени. А значит, все верно, доступ туда возможен. – Он поворачивается к Хагстрему. – Давай сюда девушек. Раздетых, без личин.
– Но…
– Делай как сказано.
Хотя прошел уже час, и все теперь утихомиривается, вокруг по-прежнему царит полный бедлам. Как только пороховой дым от выстрела Джека развеялся, Хагстрем взял все в свои руки, рявкая приказы подчиненным, которые тут же стали перекрывать двери и окна, лишая убийцу всяких шансов на спасение. Пожилая женщина, которая то и дело оказывается под боком у Джека, отвела его в уголок, что-то шепча ему на ухо. Чем чаще она появляется, тем больше я нервничаю.
– Чтобы через тридцать секунд все были здесь, в главном помещении, – объявил Хагстрем, после чего взялся носиться по клубу, сгоняя гостей и танцовщиц в одно стадо в центре зала, точно призовая овчарка. Мы с Глендой волей-неволей присоединились к остальным, подавленные командным тоном и грозным присутствием Хагстрема.
– Личины долой! – орет Нелли. – Все до единого. Ремешки и зажимы в левую руку, шкуры – в правую. Я хочу видеть ваши чешуйки, народ, и я хочу видеть их прямо сейчас.
Мы все повинуемся, масса народу разоблачается, а солдаты Джека так поражены неожиданным поворотом событий, что теперь, в обнаженной близости, напрочь забывают про обжимание со стриптизершами. Ибо, несмотря на всю голую плоть и трущиеся друг о друга чешуйки, очень тяжело испытывать сексуальное возбуждение, когда твой друг и коллега только что превратился в груду зеленого желе.
Кайф Гленды проходит, пока жуткая сцена высасывает последние остатки ее полугербаголического опьянения.
– Здесь чертовски холодно, – говорит Гленда, обхватывая себя руками уже после того, как она стянула с себя шкуру и аккуратно набросила ее на руку.
– Ты тоже, Нелли, – негромко говорит Джек. Губы Хагстрема сжимаются, а плечи поникают. Такой его вид мне очень даже по вкусу.
– Что?
– Личину долой. Живо.
– Но Джек…
– Нельсон, – ровным тоном произносит Джек, и я едва не роняю на пол свои вставные челюсти при упоминании настоящего имени Хагстрема. Неудивительно, что он проходит как Нелли. «Нельсон Хагстрем» слишком уж вязнет во рту. Хотя с таким прозвищем, как Нелли, тебе на школьном дворе как пить дать жопу надерут.
– Снимай ее. В темпе.
Хагстрем бранится и ломается, но в конце концов все-таки разоблачается, удаляя не только ноги, руки и туловище, но и маску – и тут я впервые вижу широкую и плоскую гадрозаврскую физиономию Нелли Хагстрема. Особняком от тупого рыла и странного набора зубов стоит безобразная вмятина в чешуйках у него между глаз – в том же самом месте, что и шрам на лбу его человеческой личины.
– Ты видишь? – шепчу я Гленде. – У него что-то с головой.
Гленда хихикает:
– Это точно. И у тебя тоже.
Я раздеваюсь одним из последних, и вовсе не по причине стыдливости. Просто я так сосредоточился на созерцании остальных, что совсем забыл к ним присоединиться.
– Давай, Винсент, – говорит Джек, подкатывая ко мне. – Кончай с этим.
Я в темпе разделся и полностью снял личину. Реакция остальных диносов меня в тот момент почему-то не заботила, хотя вообще-то бы ей следовало меня заботить.
– Раптор! – рычит Хагстрем и бросается ко мне, пока я скрещиваю руки в порядке самообороны. Со всех сторон сверкают когти – сотни стилетов, готовых превратить меня в чешуйчатое решето.
Гленда бьет Хагстрема где пониже, падая на колени, а я тем временем убираюсь с его дороги и разворачиваюсь, чтобы отвесить ему старого доброго пенделя. Но Хагстрем уже был к этому готов – перескочив через согнутое тело Гленды, он бросается в новую атаку.
Остальные люди Джека стягиваются в плотный кружок, пока мы с Глендой обращаемся лицом к внезапно воспылавшему гневом Хагстрему. Я очень мало сомневаюсь в том, что они вмешаются, если мы с Глендой возьмем верх. Стало быть, остались два варианта, один хуже другого: сбежать или погибнуть в бою. В общем, я выплюнул вставные зубы и оскалил свои настоящие клыки, готовый рвать и глодать…
– Хватит! – Единственное слово прорвалось сквозь гул ярости и напряжения. – Довольно!
Толпа резко разделилась, когда Джек направил свое кресло прямо по той плоти, что оказалась у него на дороге (если хочешь услышать, как динос скулит, попробуй переехать ему хвост на инвалидной коляске с металлическим ободом), врезался в самую середину кружка и остановился как раз между мной и Хагстремом.
Нелли по-прежнему рвался в бой.
– Он один из них, – рявкнул Хагстрем. – Долбаный раптор! И мы еще его в этот клуб пустили! Он-то как раз все это и устроил…
Голос Хагстрема резко оборвался, когда рука Джека буквально выстрелила к самым мягким частям толстой шеи гадрозавра. Он так крепко его ухватил, что остальные слова Нелли так и застряли у него в глотке, не успев вылететь изо рта.
– Для начала все это чушь свинячья, – заорал Джек, и внезапно его солдаты принялись усердно разглядывать пол, стены, друг друга, все, что угодно, только бы избежать взгляда своего босса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Вид пустого бокала посылает какой-то импульс в мой мозг. Возвращает меня к тому промельку тридцать секунд назад, когда мимо меня проскользнула официантка с полным подносом в руках – и один из бокалов пенился.
Крепкий спиртовой настой трав или чего угодно не пенится. Пиво пенится. Шампанское бурлит. Но в крепком спиртном напитке ничего такого не происходит.
Все остальное мгновенно встает на место. Подмигиванье официантки – вовсе не знак следовать за ней, а просто хитроватое указание на некую общность. Сигнал, говорящий: «Эй, приятель, мы здесь с тобой заодно». Эта официантка меня знает. И я знаю ее. И никакая она не официантка. Да и вообще: она – не она.
Потому что тот запах был сырным – сырным с добавкой соуса ялапеньос. Но это вовсе не естественный запах диноса. Нет, это вонь, обусловленная перевариванием серьезных количеств начоса. А поскольку Марлон Брандо никоим образом не мог пробраться на нижний уровень ночного клуба Дуганов, это может значить только одно.
Шерман, головорез Талларико, здесь, в клубе.
– Джек! – ору я через миг после того, как мои ноги сами собой несут меня вперед, и я спотыкаюсь о толстые хвосты, врезаюсь в гостей – мне наплевать, это совершенно неважно. – Джек!
Он все там же, смеется вместе с Хагстремом, Антонио и остальными, бокал настоя у него в руке, и даже на таком расстоянии я вижу тонкий белый слой на самом верху, плавающие на поверхности мелкие кристаллики.
Распад-порошок. В выпивке Джека. Такое похмелье, от которого уже не очухаешься.
– Джек! – снова ору я, уже на полпути к нему по клубу, но все еще слишком далеко. Определенно слишком далеко. – Не надо… не пей…
На сей раз Джек меня слышит – различает по крайней мере мой голос, если не слова – и поднимает бокал повыше, словно желая сказать тост…
– Поставь его! – надрываюсь я. Горло уже дерет, слова несутся поверх музыки, все поворачиваются ко мне, чтобы посмеяться над единственным раптором в самой гуще гадрозавров, но мне опять-таки наплевать. Весь мой разум сосредоточен на выпивке Джека – бокал направляется к его рту, губы широко расходятся. – Поставь его, поставь!
Но я в пятидесяти футах оттуда, и на лице у Джека одна сплошная улыбка, пока он подносит бокал к губам.
– Брось, Винсент, – кричит он, смеясь, – насчет меня не волнуйся. Я знаю, как с травами управляться.
А дальше все происходит совсем как в замедленной съемке. Мое отчаянное не-е-ет переходит в какой-то замогильный вопль, в котором я тщетно пытаюсь излить всю свою ярость и горечь. Рука Джека продолжает свой беспрепятственный подъем, бокал прицеливается к его рту, распад-кристаллы уже в считанных секундах от того, чтобы ударить по беззащитной коже и навеки ее смыть.
И я прыгаю, буквально выбрасывая свое тело вверх, моя рука тянется выбить бокал, отбросить его на пол, к потолку – куда угодно, только бы он не причинил вреда. Я тянусь изо всех сил, от души желая прямо сейчас нарастить где-нибудь лишний дюйм, точно через барьер, перескакиваю через тело Хагстрема, по-прежнему нацеленный на тот смертоносный бокал…
Но не долетаю, грохаясь на пол в трех футах от ближнего антуража Джека. Затем поднимаю глаза и сжимаюсь от ужаса, пока бокал наклоняется и жидкость скользит к открытому рту Джека…
И тут замедленная съемка кончается. Откуда-то сбоку вылетает рука, ладонь бьет по толстому стеклу бокала, выбивая его из руки Джека, и жидкость оттуда выплескивается. Все завороженно наблюдают, как она все изгибается и корчится в воздухе, напоминая какое-то искореженное воссоздание начальных кадров фильма «2001: Космическая Одиссея». А потом переводят свое внимание на женщину, которая возымела наглость выбить бокал из руки большого босса.
– Винсент всегда чертовски настойчив, если речь идет о вещах, которые пить нельзя, – говорит Гленда. – Думаю, тебе по крайней мере следует выслушать его объяснения.
Я уже открываю рот для этих самых объяснений, но внезапно в каких-то пяти футах от меня раздается пронзительный вопль, который целиком меня окутывает. Этот крик боли и отчаяния все набирает громкость, и я вскакиваю на ноги, мои когти уже готовы кромсать. Я быстро оглядываю все помещение, пока этот ошеломляющий вопль все продолжает прорезаться сквозь толпу.
Антонио, тот самый динос с легкой ухмылкой на физиономии, загребущими руками и диким помпадуром на голове, теперь упал на колени. Вой ужаса и агонии прорывается сквозь грохот музыки, буквально гальванизируя весь клуб. Антонио закрывает лицо ладонями, но звук все равно проходит ясным и нисколько не заглушённым, идеальным в своей кошмарности. Все потрясены, напуганы, неспособны отвернуться, пока густая зеленая слизь начинает вытекать у Антонио между пальцев. Плоть стремительно растворяется под бешеным напором микроскопических бактерий.
– Это распад-порошок! – ору я. – Дайте же что-нибудь…
Бесполезно. Как только бактерии начинают работать, они уже не останавливаются, пока не прожуют все, что только смогут. Теперь по залу разносятся новые вопли, пока танцовщицы разбегаются по сторонам с такой стремительностью, словно над ними нависла какая-то внешняя угроза. У людей Джека, по крайней мере, находится достаточно самообладания, и хотя многих из них явно до смерти пугает происходящее прямо у них на глазах, они понимают, что ничего тут уже не поделать.
Вопли Антонио постепенно теряют свою пронзительность, пока губы его растворяются, а лицо тает, как будто он имел наглость связать Индиану Джонса или открыть Ковчег Завета. Еще один человек Джека надает рядом с ним на колени, протягивая руки…
– Не трогать! – рявкает Хагстрем, оттаскивая парня от корчащегося на полу существа. Зеленая жижа обильно течет на ковер.
– Он прав, – говорю я, пусть даже мне просто ненавистно хоть в чем-то соглашаться с Хагстремом. – Не прикасайтесь к нему. Держитесь подальше.
Тело Антонио сотрясают аритмичные судороги, и теперь его ладоней уже не хватает, чтобы скрыть разрушение его лица и груди. Да и пальцы его тоже начинают растворяться. Сдавленные вскрики вылетают из его частично разъеденного горла, ноги дергаются с каждым новым стоном и взвизгом.
– Отойдите, – велит нам Джек. – Пропустите меня.
– Ты ничего не сможешь поделать, – говорю я ему. – Это уже не остановить…
– Отойди, – повторяет он ровным голосом со стальными нотками. Прямо сейчас мне с таким голосом спорить неохота. Я делаю два широких шага назад и позволяю Джеку приблизиться.
Тут я вдруг слышу резкий грохот пистолетного выстрела, прежде чем вижу сам пистолет, прежде чем замечаю, что в черепе у Антонио теперь зияет большая дыра, и чую в воздухе пороховой дым. Антонио падает на пол, и его измученное тело дергается еще лишь раз, прежде чем окончательно застыть в мирной позе, пока распад-бактерии продолжают свой буйный пир. Треть его тела уже ушла, оставляя за собой голый череп и солидную лужу изумрудной слизи.
– Проклятье, – мягко и негромко говорит Джек.
– Проклятье, – эхом повторяет Гленда.
А Хагстрем, добрый, заботливый Хагстрем, топчет тело, пока оно окончательно не распадается, после чего тычет ботинком испоганенный ковер.
– Вот именно что проклятье. Эти пятна мне уже никогда не вывести.
8
Мы обыскиваем весь клуб. Если точнее, люди Джека обыскивают клуб, а я тем временем обалдело стою на коленях в центре помещения и собираю зеленую слизь в ведро. В процессе работы я пытаюсь лихорадочно прикинуть, что я должен и чего не должен говорить старому другу в этой опасной точке наших взаимоотношений.
Я имею достаточно полную информацию на предмет того, кто высыпал распад-пакет в бокал Джека, но даже если бы я не был на сто процентов в этом уверен, основываясь на запахе сыра и соуса ялапеньос, для полной гарантии хватило бы того многозначительного подмигивания. Талларико послал своего головореза Шермана в клуб Дуганов, чтобы исполнить этот хит, и только мое почти запоздалое озарение смогло спасти Джеку жизнь.
Конечно, большой вопрос в том, как Талларико узнал, где в данное конкретное время окажется Джек. Тут мне становится интересно, не поставили ли они на меня жучка. Быстрое охлопывание себя с ног до головы ничего такого не фиксирует. Может, они сунули следящее устройство в зубную пасту и теперь моя эмаль выдает сигнал? Отличная причина для того, чтобы несколько дней не чистить зубы.
– Один из моих лучших людей, – размышляет Джек, и я не могу понять, указывает его пониженный тон на глубокую задумчивость или на беспредельную ярость. – У Антонио был ребенок. Маленький мальчик. Глупое мелкое существо, но все-таки ребенок. Проклятье.
Ничего конструктивного я пока сказать не могу – по крайней мере, ничего настолько конструктивного, чтобы я после этого остался в живых. Если я сейчас расскажу им, что встречался с Талларико, что мне известно, кто подсунул Джеку паленый настой и в конечном итоге убил Антонио, Джек никоим образом не сможет позволить мне жить дальше. Слишком долго я лгал, чтобы теперь с бухты-барахты начать говорить правду.
На самом деле мне нужен совет моего поручителя в АГ.
С другой стороны, если я изображу полное неведение, это станет еще одной строкой в списке негатива, если Джек когда-нибудь узнает о моей сделке с Талларико. Выбор на самом деле довольно прост: солгать и спасти свою жизнь на какое-то время, чтобы меня непременно угрохали в дальнейшем; или сказать правду и почти определенно быть убитым прямо сейчас.
Вообще-то дальних перспектив я обычно не рассматриваю.
– Есть мысли, кто это мог быть? – невинно интересуюсь я.
Джек пробегает ладонью по волосам, приглаживая блудные пряди.
– Кое-какие мысли у меня есть.
– Наверняка.
– Знаешь, Винсент, у меня нет иллюзий. Я занимаюсь опасным бизнесом, и я это принимаю. Я завожу друзей и наживаю врагов. Часто речь здесь идет о дележке территории.
Хагстрем подтягивает стул и садится рядом со своим боссом.
– Мы прочесали все заведение. Ни малейших признаков кого-то постороннего.
– А как насчет личины? – спрашиваю я.
Нелли начинает вставать со стула, напрочь меня игнорируя. Но Джек протягивает руку, останавливая его.
– Винсент задал тебе вопрос, Нелли.
Хагстрем неохотно поворачивается и сосредоточивает на мне раздраженный взор:
– Какой личины?
– Той, которая была на преступнике. – Вот это класс! Употребить слово «преступник» там, где все остальные вполне бы за такового сошли. Я болтаю совсем как полицейский, и это явно выводит Нелли из равновесия.
– Личины не нашли.
– А твоему персоналу можно доверять? Всем этим… азиатским девушками и их личинам.
– Угу, – рычит Хагстрем. – Что-то еще, Эйнштейн?
Пытаться вести этих парней в нужном направлении, не выдавая себя, – это, я бы сказал, не фунт изюму. Я чувствую себя собакой-поводырем, чей слепой хозяин вдруг сам решил пересечь четырехполосное шоссе.
– Итак, ты говоришь, что всем официанткам и их личинам можно доверять, а также что проникшему сюда преступнику удалось это сделать только благодаря тому, что он носил костюм, схожий с костюмами остального персонала. Тебе это самую малость странным не кажется?
Теперь Хагстрем, похоже, понимает. А Джек ухватил это еще раньше, чем я заговорил.
– Фабрика звезд, – бормочет Хагстрем, и Джек кивает.
Опять двадцать пять.
– Фабрика звезд, – повторяю я. – А что это вообще такое?
– Это что-то вроде службы найма, – отвечает Джек. – Уйма девушек… они поступают отовсюду.
– Тогда, может статься, в эту фабрику звезд кто-то такой проник? – предполагаю я. – Тот, кому не нравится, как ты ведешь свой бизнес.
Джек кивает. Он явно идет в ногу со мной, а может, даже на шаг впереди.
– У нас тут есть бригады, – говорит он, – и всем нужна обслуга. Так что все мы порой малость черпаем из этой фабрики. Время от времени. А значит, все верно, доступ туда возможен. – Он поворачивается к Хагстрему. – Давай сюда девушек. Раздетых, без личин.
– Но…
– Делай как сказано.
Хотя прошел уже час, и все теперь утихомиривается, вокруг по-прежнему царит полный бедлам. Как только пороховой дым от выстрела Джека развеялся, Хагстрем взял все в свои руки, рявкая приказы подчиненным, которые тут же стали перекрывать двери и окна, лишая убийцу всяких шансов на спасение. Пожилая женщина, которая то и дело оказывается под боком у Джека, отвела его в уголок, что-то шепча ему на ухо. Чем чаще она появляется, тем больше я нервничаю.
– Чтобы через тридцать секунд все были здесь, в главном помещении, – объявил Хагстрем, после чего взялся носиться по клубу, сгоняя гостей и танцовщиц в одно стадо в центре зала, точно призовая овчарка. Мы с Глендой волей-неволей присоединились к остальным, подавленные командным тоном и грозным присутствием Хагстрема.
– Личины долой! – орет Нелли. – Все до единого. Ремешки и зажимы в левую руку, шкуры – в правую. Я хочу видеть ваши чешуйки, народ, и я хочу видеть их прямо сейчас.
Мы все повинуемся, масса народу разоблачается, а солдаты Джека так поражены неожиданным поворотом событий, что теперь, в обнаженной близости, напрочь забывают про обжимание со стриптизершами. Ибо, несмотря на всю голую плоть и трущиеся друг о друга чешуйки, очень тяжело испытывать сексуальное возбуждение, когда твой друг и коллега только что превратился в груду зеленого желе.
Кайф Гленды проходит, пока жуткая сцена высасывает последние остатки ее полугербаголического опьянения.
– Здесь чертовски холодно, – говорит Гленда, обхватывая себя руками уже после того, как она стянула с себя шкуру и аккуратно набросила ее на руку.
– Ты тоже, Нелли, – негромко говорит Джек. Губы Хагстрема сжимаются, а плечи поникают. Такой его вид мне очень даже по вкусу.
– Что?
– Личину долой. Живо.
– Но Джек…
– Нельсон, – ровным тоном произносит Джек, и я едва не роняю на пол свои вставные челюсти при упоминании настоящего имени Хагстрема. Неудивительно, что он проходит как Нелли. «Нельсон Хагстрем» слишком уж вязнет во рту. Хотя с таким прозвищем, как Нелли, тебе на школьном дворе как пить дать жопу надерут.
– Снимай ее. В темпе.
Хагстрем бранится и ломается, но в конце концов все-таки разоблачается, удаляя не только ноги, руки и туловище, но и маску – и тут я впервые вижу широкую и плоскую гадрозаврскую физиономию Нелли Хагстрема. Особняком от тупого рыла и странного набора зубов стоит безобразная вмятина в чешуйках у него между глаз – в том же самом месте, что и шрам на лбу его человеческой личины.
– Ты видишь? – шепчу я Гленде. – У него что-то с головой.
Гленда хихикает:
– Это точно. И у тебя тоже.
Я раздеваюсь одним из последних, и вовсе не по причине стыдливости. Просто я так сосредоточился на созерцании остальных, что совсем забыл к ним присоединиться.
– Давай, Винсент, – говорит Джек, подкатывая ко мне. – Кончай с этим.
Я в темпе разделся и полностью снял личину. Реакция остальных диносов меня в тот момент почему-то не заботила, хотя вообще-то бы ей следовало меня заботить.
– Раптор! – рычит Хагстрем и бросается ко мне, пока я скрещиваю руки в порядке самообороны. Со всех сторон сверкают когти – сотни стилетов, готовых превратить меня в чешуйчатое решето.
Гленда бьет Хагстрема где пониже, падая на колени, а я тем временем убираюсь с его дороги и разворачиваюсь, чтобы отвесить ему старого доброго пенделя. Но Хагстрем уже был к этому готов – перескочив через согнутое тело Гленды, он бросается в новую атаку.
Остальные люди Джека стягиваются в плотный кружок, пока мы с Глендой обращаемся лицом к внезапно воспылавшему гневом Хагстрему. Я очень мало сомневаюсь в том, что они вмешаются, если мы с Глендой возьмем верх. Стало быть, остались два варианта, один хуже другого: сбежать или погибнуть в бою. В общем, я выплюнул вставные зубы и оскалил свои настоящие клыки, готовый рвать и глодать…
– Хватит! – Единственное слово прорвалось сквозь гул ярости и напряжения. – Довольно!
Толпа резко разделилась, когда Джек направил свое кресло прямо по той плоти, что оказалась у него на дороге (если хочешь услышать, как динос скулит, попробуй переехать ему хвост на инвалидной коляске с металлическим ободом), врезался в самую середину кружка и остановился как раз между мной и Хагстремом.
Нелли по-прежнему рвался в бой.
– Он один из них, – рявкнул Хагстрем. – Долбаный раптор! И мы еще его в этот клуб пустили! Он-то как раз все это и устроил…
Голос Хагстрема резко оборвался, когда рука Джека буквально выстрелила к самым мягким частям толстой шеи гадрозавра. Он так крепко его ухватил, что остальные слова Нелли так и застряли у него в глотке, не успев вылететь изо рта.
– Для начала все это чушь свинячья, – заорал Джек, и внезапно его солдаты принялись усердно разглядывать пол, стены, друг друга, все, что угодно, только бы избежать взгляда своего босса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39