Довольно долго я там стоял – над моим мертвым другом, пятнадцать лет назад потерянным и пять дней назад обретенным, а теперь потерянным навеки, – когда вдруг понял, что пора бы мне расколоться. Типа того.
Мне потребовалось два часа, чтобы собраться с духом и приступить. Тем временем тело Джека было обработано платным судмедэкспертом семьи Дуганов и передано в помещение для гражданской панихиды. Мы все сидели в пентхаусе, испытывая дикий шок, обращая друг к другу потрясенные лица, пока Хагстрем по-тихому заботился о том, чтобы его карманные сотрудники органов охраны правопорядка осмотрели место преступления и не задали никому лишних вопросов.
Я все еще был захвачен тем моментом, снова и снова проигрывая в уме сцену убийства. Машина, дуло пистолета, быстрая езда. Как я закрываю своим телом двух женщин, что оказались передо мной, Гленду и Норин, – в то же самое время оставляю беззащитным того единственного человека, которого мне в первую голову следовало оберегать. Хотя, конечно, прыгни я назад, а не вперед, где-то на холодной каменной плите мог бы сейчас лежать я.
Но что меня по-настоящему заинтересовало, так это следующий фрагмент: действительно ли Джек встал и выступил из своей инвалидной коляски, прежде чем рухнуть на мостовую? Мне определенно показалось, что секунду-другую ноги его держали. А если все так, что это должно означать? Что он всегда мог ходить или что это был какой-то выплеск сверхсилы на последнем дыхании? Какую пользу можно извлечь из симуляции такого серьезного заболевания, как СМА? Никто вроде бы об этом не упомянул, и мне не казалось, что сейчас самое время поднимать подобные вопросы.
Пока Норин все еще открыто оплакивала своего брата, Хагстрем и ББ уже перешли к делу. Они обсуждали подозреваемых, однако, учитывая все обстоятельства и способ убийства, на ум им пришли только два варианта.
– Либо это был Талларико, либо Рубин.
– А кто такой Рубин? – поинтересовался я. Хагстрем был слишком увлечен обсуждением, чтобы по своему обыкновению велеть мне заткнуться.
– Семья комписов, – ответил он, – Кен Рубин. Кроме этих двоих, мне больше никто в голову не приходит. Чтобы кто-то еще стал эти долбаные… пистолеты вытаскивать. – На слове «пистолеты» губы его скривились от отвращения. – Но у Рубина не было причины это делать. Мы с его семьей не контачим. У них свой рэкет, у нас свой.
– Значит, это Талларико, – подытожил ББ. – Только он один и остался.
– Талларико, – повторил Хагстрем. – Долбаный Эдди Талларико. А к этому времени он уже наверняка как долбаный крот в своем лагере окопался.
Именно тогда я открыл рот и выпалил:
– Я могу туда пробраться.
– Что? Куда?
– В дом Талларико.
Теперь я привлек их внимание. Оба повернулись ко мне как пара отчаянных страховых агентов с горячей перспективой на линии.
– Еще разок?
– Эдди Талларико. Я могу пробраться в его дом. Могу выяснить, кто конкретно это проделал.
ББ на это не купился. Недоверием от него несло как духами, и меня омывал кислый запах его пота.
– И как ты планируешь это провернуть?
– Я знаком с его братом, – признался я и тут же понял, что иду по краю огроменной кастрюли с кипятком. Следовало очень тщательно подбирать слова.
– Фрэнка. Он из Лос-Анджелеса. Это все рапторские дела.
Хагстрем сделал шаг вперед.
– И ты думаешь, это станет твои пропуском? Если действительно убили Джека они – если это их ответственность, – они будут с тройным рвением проверять всех, кто туда приходит. Как ты собираешься с этим справиться?
– Оставь это мне, – сказал я ему. – Я обо всем позабочусь.
– А что потом? – спросил ББ, по-прежнему не особенно убежденный. – Ты выясняешь, кто конкретно выполнил задание и прямо там же его кончаешь?
– Нет, тут ваши владения. Я просто доставляю его к вам.
Они ненадолго собрались вместе, что-то шепча друг другу на ухо и слишком уж часто бросая взгляды в мою сторону. Я принялся разглядывать ковер. Заседание все продолжалось.
Тут Норин вытерла слезы и громко сказала:
– Пусть он это сделает.
Хагстрем и ББ даже ухом не повели – просто продолжили свой разговор. Норин встала, и на сей раз ее голос нес в себе всю весомость голоса ее брата. На мгновение я даже почуял его запах.
– Я сказала – пусть он это сделает.
Не знаю, слышал ли раньше Хагстрем от своей невесты что-то подобное, но это либо круто его напугало, либо страшно восхитило, потому что он невольно отступил на шаг.
– Не думаю, что это удачная мысль.
– Он любил Джека, – сказала Норин и села обратно на диван. – Пусть он это сделает.
Довольно странным образом слова на букву «л» Хагстрему оказалось вполне достаточно.
– Ладно, – сказал он, хлопая в ладоши и затягивая меня в кружок. – Давай все это дело обсудим.
Теперь, на похоронах, Хагстрем и ББ стоят как раз позади меня, дожидаясь своей очереди отдать дань уважения своему покойному боссу и его семье. Я не спрашиваю у них, что сталось с Чесом – если захотят, сами расскажут. Надеюсь, не захотят.
Сбоку от себя я замечаю Одри, ту самую пожилую женщину, с которой Джек проводил столько времени. Сейчас Одри негромко разговаривает по мобильнику. Как обычно, она превосходно одета, очки идеально усажены на кончик ее носа. Одри чертовски похожа на добрую учительницу, которую приглашают в детсад перед началом первого учебного года, чтобы доходчиво объяснить детишкам, как хорошо им будет в школе.
Мы с Глендой двигаемся дальше в очереди, дожидаясь аудиенции с Папашей и Норин, которые принимают соболезнования в двадцати футах оттуда. Маска Папаши совсем обвисает, фальшивая кожа особенно сильно морщится под его скулами. Из-за этого он запросто кажется на десять лет старше. Наверно, так бывает, когда ты слишком потрясен горем, чтобы как следует накладывать утром лицевой клей. Или так просто бывает, когда ты теряешь сына.
Норин носит траур, и все же ее строгое платье плотно обтягивает ее бедра и великолепно подходит к ее человеческой шкуре. Совсем как Джекки Кеннеди-Онассис – горюет, но стильно.
– Она теперь главная? – спрашивает меня Гленда, пока мы продвигаемся вперед.
Я киваю.
– Мне казалось, главным станет Хагстрем, но все в свои руки взяла Норин.
– Имеет смысл, – говорит Гленда. – Ведь это она приказы по дому раздает.
Норин позволила Гленде остаться в одном из жилых помещений пентхауса Джека. Снаружи Гленде может быть небезопасно, рассудила Норин, раз она гадрозавриха, а с прошлой ночи к тому же известная сторонница бригады Дуганов. Таким образом у Гленды оказалась уйма бесплатной еды и столько настоя, сколько она могла заглотить, пока держалась тихо и не производила слишком много шума.
– С тобой славно обходятся, правда?
– Здесь, конечно, не Фонтенбло, – фыркает Гленда, – но тоже не так уж плохо.
– Послушай, здесь чертовски дешевле, чем в Фонтенбло.
– Ну да, и как раз в этом состоит твоя главная мечта насчет отпуска в Майами, – манерно протягивает Гленда. – Специальная мафиозная путевка – на две недели зарыться в высококлассных апартаментах, сожрать там и выпить все, что только сможешь. Да, такое здесь очень популярно.
Папаша едва замечает, когда мы с Глендой произносим ему слова соболезнования. Он сейчас в каком-то другом мире, и я не могу его за это винить. Отчасти мне даже хочется с ним туда прокатиться.
Когда я подхожу к Норин, она протягивает обе руки, чтобы прижать меня к себе. Я тоже крепко ее обнимаю. Норин уже по ту сторону слез – не сомневаюсь, последние два дня были слишком ими полны. Простое и целомудренное соприкосновение наших тел, кажется, теперь вполне ее удовлетворяет. Наконец Норин меня отпускает, и я медленно отступаю назад.
Гленда и Норин проходят через схожий, если не еще более официальный ритуал. Вскоре мы выбираемся из очереди и оказываемся в аудитории, где находим себе места и ждем начала службы.
– Так ты выяснил, что они сделали с Чесом? – спрашивает меня Гленда.
– Прямо сейчас я даже знать не хочу, – объясняю я. – Это не моя проблема.
Гленда пожимает плечами:
– Все-таки это ты его сдал.
– Не моя проблема, – повторяю я, сам едва веря этим словам. – Не хочу в это ввязываться.
– Вот как славно, – смеется Гленда. – Ты забавный парнишка, Рубио.
Служба начинается, и, понятное дело, она полна обычной чепухи, которую я уже сто раз слышал раньше. Священник болтает про то, каким столпом общества был покойник, как его все любили, как он хотел сделать мир лучше и тому подобное. Хотя, очень может быть, все это чистая правда. Если послушать, как о Джеке высказываются его люди, он отдавал серьезные деньги на благотворительность. Правда, он, судя по всему, ставил свою семью и своих друзей превыше всего остального, а потому все не так, как лжет нам священник. С другой стороны, хотел бы я хоть раз сходить на такие похороны, где все выкладывают как есть и принимают смерть за то, что она из себя представляет: за конец жизни, полной изъянов. Когда я в конечном итоге загнусь, я не хочу ни цветов, ни цветистых фраз. Я просто хочу, чтобы кто-то встал над моим телом и объявил: «Винсент Рубио помер, и он от всей души надеется, что вам придется по вкусу бесплатный десерт». А потом пусть бы он швырнул меня в ту дыру, которая подойдет по размеру к моему трупу.
Однако Джек не оставил подобных инструкций, а потому нам всем приходится выслушивать какие-то поэзы, пару-другую мотивчиков, исполненных на арфе, а также сбивчивую речь Хагстрема, который, пусть и доверенное лицо Джека, все-таки не совсем доктор Мартин Лютер Кинг в том, что касается выступлений на публике.
В самой середине службы басовый шепот разносится по толпе, и Гленда тычет меня в бок.
– А вот на это пара хороших яиц требуется, – шепчет она.
В зал входит Эдди Талларико. Он движется как пьяный носорог, медленно, но тихо переваливаясь по проходу, задевая ляжками за деревянные скамьи. С одного бока у него Шерман, а с другого – какой-то незнакомый мне член семьи Талларико. На шарообразную фигуру Эдди наброшено черное пальто – и это несмотря на рекордную жару, которую в этот жаркий августовский день обрушивает на Южную Флориду солнце.
– Да, это круто, – говорю я. – Этот парень совсем спятил. Прийти сюда после того, что он сделал.
Гленда испускает сдавленный смешок.
– Они его на куски порвут.
– Нет, здесь они ничего делать не станут. А снаружи его пара десятков парней дожидается. Это просто шоу.
Служба продолжается как шла, не пропуская ни такта, но никто уже не уделяет никакого внимания священнику. Внимание всех, точно магнит, приковывает к себе Талларико – пятьдесят глаз сверлят ему башку. В какой-то момент Эдди делает жест в адрес Шермана, и тот достает из саквояжа стаканчик мягкого мороженого – точно такого же, какое ел Джек, когда его убили. Талларико надолго присасывается к соломинке, и его хлюпанье на какое-то время заглушает панегирик. Зал наполняется электрическим зарядом, переплетающиеся запахи десяти тонн яростных рептилий буквально забивают воздух.
Как только все заканчивается и священник отпускает нас с миром, Хагстрем с ББ вскакивают со своих сидений и окружают Талларико, а к ним на прицеп тут же садятся десять солдат. Я прячусь за ниспадающим складками платья Гленды – лучше, чтобы меня не видели.
Талларико не уделяет никакого внимания собравшимся по обе стороны от него народным массам. Он обращается напрямую к Хагстрему – как будто их в этом зале только двое.
– Конечно, примите мои соболезнования. Теперь, когда все это дело улажено, быть может, нам удастся поговорить о бизнесе.
Я совершенно убежден, что Хагстрем собирается ответить в манере, которая обеспечит похоронному бюро заказ еще по меньшей мере на десять гробов, но прежде чем он успевает вякнуть хоть слово, Норин выходит вперед и встает прямо перед жирной ряхой Эдди Талларико.
– Если хотите говорить, говорите со мной.
Щеки Эдди покрываются мелкими складочками, пока жирные губы растягиваются в ухмылке.
– С вами?
Хагстрем какое-то время медлит, затем отступает на шаг, позволяя Норин занять ее законное место во главе семьи Дуганов.
– Вот именно, – говорит она. – И если мы собираемся поговорить – а я обещаю вам, Эдди, что в один из ближайших дней мы непременно поговорим, – разговор пойдет на моих условиях.
Норин пристально смотрит на Эдди, и на какой-то момент они оказываются так глубоко сосредоточены друг на друге, что я почти опасаюсь, как бы они сейчас крепко не обнялись и обменялись нежными поцелуями. Эдди первым отводит взгляд, машет рукой, веля своим людям выйти из зала, и сам направляется к двери.
– Вы знаете, где меня найти, – говорит он. – Еще раз примите мои соболезнования. – С этими словами он исчезает за двустворчатой дверью помещения для гражданской панихиды в солнечном дне Майами.
После его ухода все немного психуют, рыча всякую всячину про неуважение, про то, как они порвут его на бефстроганов. В целом почти все это – праздная болтовня, рутинная бравада, исполненная посредственными трагиками. Когда речь идет о высоких чувствах, с Лоуренсом Оливье все эти ребята даже близко не стоят.
А вот главные персоны кажутся совершенно спокойны. Норин и Хагстрем стоят вплотную друг к другу, пока ББ куда-то звонит по мобильнику. Я решаю подойти к этому трио, но не успеваю я сделать и шага, как Норин поднимает палец, и я остаюсь на месте.
Норин буквально светится, даже среди этого мрачного окружения похорон, и такое впечатление мне обеспечивает вовсе не какая-то ее физическая атрибутика. Мне кажется, она унаследовала не только позицию Джека, но и его ум, его ауру, мгновенно впитала тот авторитет, который раньше принадлежал только ему.
И теперь запах манго, по-прежнему сильный после всех этих лет, несет в себе новую черточку. Возможно, я просто раньше никогда этого не замечал. С другой стороны, я был с Норин в достаточно интимных отношениях, чтобы знать каждый дюйм ее тела и каждый нюанс ее запаха, а потому это, скорее всего, недавняя перемена. Теперь Норин самую малость припахивает лимоном – совсем чуть-чуть, но все же достаточно, чтобы напомнить мне о том, что Джек, в той или иной форме, всегда будет здесь.
ББ резко закрывает крышку мобильника и подходит к Норин, шепча что-то ей на ухо. На секунду она кажется шокированной, нос ее морщится, словно она старается удержаться от чиха, но затем все проходит. Она что-то шепчет в ответ, ББ кивает, а потом Норин поворачивается ко мне и манит меня пальцем.
– Мы едем на кладбище? – спрашиваю я.
– Нет, – отвечает Норин. – Никакого погребения не будет. Джек и похоронной службы не хотел, но я не могла позволить ему уйти хотя бы без нескольких слов.
– Просто прокатимся, – говорит Хагстрем, вставая и разглаживая складки на брюках. – Хочешь присоединиться?
Я смотрю на Норин. Та кивает.
– Пожалуй, да, – говорю я. – Позвольте мне взять Гленду…
ББ загораживает мне путь.
– Мы прикажем кому-нибудь отвезти ее обратно в апартаменты.
Их обращение со мной неприятно напоминает мне то, как я вчера вечером разговаривал с Чесом. У меня возникает чувство, что поездка в этой машине может не пойти на пользу моему здоровью. Впрочем, я рыбкой нырял в уйму скверных ситуаций, когда интуиция орала мне бежать сломя голову прочь, и всякий раз оказывался целым и невредимым. Если не считать сломанных ног. И швов. И двух вызовов в суд в качестве свидетеля.
– Звучит классно, – говорю я. – Где машина?
Отрубленная голова Чеса лежит в грязи, непоправимо отделенная от остального его тела. Раньше я никогда не видел Чеса без личины, а потому с первого взгляда не совсем понял, кто это такой. Просто еще одна диносская башка, рыло обращено к небу, никакого туловища или даже шеи не просматривается. По всей плоти идут короткие, глубокие порезы, каждый точен и профессионален. Однако я все еще могу почуять запах человеческого пота, пусть даже самый незначительный, и это мне все объясняет.
– Это Чес, – говорю я. – Вернее, меньшая его часть.
– Неплохая догадка, – отзывается Хагстрем. – Но проверка еще не закончилась.
Мы стоим в самой гуще мутного мангрового болота, наши брюки и ботинки сплошь покрыты густой флоридской грязью. Мы ехали битый час от помещения для гражданской панихиды, направляясь на запад по широкой пригородной улице. Дома вскоре освободили место магазинам, торгующим подержанной одеждой, и мастерским по ремонту автомобилей, которые внезапно сменились пунктами приема вторсырья. Дальше дорога вдруг расширилась до четырех транспортных полос, и нас со всех сторон окружили жилищные кооперативы и стройплощадки, принадлежащие всем империям массового производства, какие я только знал, и даже такими, каких я и представить себе не мог.
– Значит, мы сюда едем? – спросил я, вклиненный на заднем сиденье между Хагстремом и ББ. Норин сидела впереди и вела машину.
– Это Пемброк-Пайнс, – ответила Норин.
– А что здесь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39