– Да нет, что вы, – растерянно пролепетал Кирилл.
– Страна, дескать, большая, денег много. Что им – валяй… – Но, увидав, как ошарашивающе подействовали его слова на Кирилла, Сталин заговорил мягче: – Поймите, нельзя строить, хотя бы и образцовый район, исключительно на государственные средства. Чем вы счастливее других? Тем, что впереди других идете? Приветствуем от всей души. Тем, что план разработали? Приветствуем от всей души. Но… какая вам лично – да и всем – будет хвала и честь, если мы отпустим средства, а вы построите? Постройте-ка на свои.
– Да. На свои, – по-ребячьи надув губы, проговорил Кирилл. – Но ведь у меня своих станков нет.
– Эко грохнул. Своих. А у нас, что ж, свои, что ль? Народные.
«Прав, прав он! Опять прав!» – решил Кирилл и хотел было сказать об этом, но Сталин перебил его, внезапно предложив съездить за границу.
– Не все там ругай, там есть чему и поучиться, – сказал он.
Кирилл растерянно ответил, что он не знает «чужого языка».
– Экая гора из каши, – сказал на это Сталин.
И Кирилл даже как-то забыл, что перед ним Сталин, и говорил с ним так же, как говорил, допустим, с Богдановым. Иногда даже вступал в спор, стремясь опрокинуть тот или иной довод Сталина. Сталин внимательно вслушивался, а выслушав, начинал спокойно возражать, и глаза его в эти минуты горели усмешкой, такой, какая бывает у отца, когда он говорит о серьезных делах с маленьким сыном. Но усмешка эта вовсе Кирилла не унижала, не оскорбляла, она его задирала, она ему как бы говорила: «А ну, валяй, валяй, тянись… покажи себя всего».
– Страна у нас большая, огромная, народ нам верит… поэтому надо сто раз отмерить и… подождать, опять подумать, – говорил Сталин. – Поэтому всякую мечту, всякое даже очень хорошее предложение надо как следует обдумать… не то – «горшков набьем много». Но уж раз проверил, раз народ подхватил – иди вперед, не оглядывайся, не чеши в затылке, не то и народ, глядя на тебя, тоже будет чесать в затылке.
«Опять другой», – подумал Кирилл и, взволнованный, выхватил платок, намереваясь вытереть лицо.
Вместе с платком из кармана вылетел орден Красного Знамени.
– Да у вас орден. Почему не носите? – спросил Сталин и, опередив Кирилла, поднял с пола орден.
– Фу-у-у ты-ы, – вырвалось у Кирилла, и, принимая орден из рук Сталина, он ото всей души сказал: – Не было бы счастья, да несчастье помогло. Вот теперь буду гордиться: орден принял из ваших рук.
– Валяй. Гордись. – И Сталин засмеялся тихо, в себя, и заговорил о том, что не пора ли Кириллу «сменить руль». – Как ты думаешь, Сергей Петрович, не сменить ли руль твоему «крестнику»?
– Надо бы, – ответил Сивашев.
И еще помнит Кирилл…
Была ночь. Летели темные хлопья снега, они падали на крыши домов, устилали дороги, слепили глаза. Из теплой, белесой пурги таращились огни новостроек.
В эту ночь по высокой, похожей на стену древнего замка плотине расхаживали Богданов и Кирилл Ждаркин. Тут было тихо, и Богданов всегда уходил сюда, чтобы обдумать то или иное большое дело. И теперь они шагали молча, оба в серых шинелях, и теплый крупный снег лежал у них на плечах, на фуражках. Иногда Кирилл, очевидно намереваясь заговорить, встряхивался, и снег падал с него пластами, как штукатурка. Но Кирилл молчал, ибо он не знал, с чего начать и как: то, что свершилось в партии, ошарашило его, как ошарашило и многих молодых коммунистов, не искушенных еще в вопросах политики. Иные молодые коммунисты, в том числе и Кирилл Ждаркин, наивно считали Бухарина, Каменева, Зиновьева, Рыкова «учениками Ленина», и вот теперь те выступили со своими программами, с программами, которые никак не укладывались в голове Кирилла. Он никак не мог понять, чего ж они хотят. Остановить движение страны? Помириться на том, что есть, – на колеистых дорогах, на ветхих фабричонках, на бороне, на сохе? А ведь Кирилл уже видел Запад – с его мощной индустрией, с его гудронированными дорогами, с его тракторами, с его аэропланами, автомобилями. Помириться на том, что есть, значит – снова превратиться в старую Русь, которую в свое время изрядно трепали.
– Ничего не понимаю, – наконец, проговорил он. – Для меня – строить социализм значит жить.
– Сволочи! – не отвечая Кириллу, а высказывая свои мысли, заговорил и Богданов. – Забывают, что у партии память велика… и партия хорошо помнит, как Каменев приветствовал восхождение на престол Михаила Романова, как они с Зиновьевым во враждебной печати выболтали план об Октябрьском восстании… как Бухарин боролся с Лениным и намеревался его арестовать… А что значит – арестовать Ленина? Мы знаем, как «арестовали» немецкие бандиты в свое время Карла Либкнехта… Все это не случайно.
– Но чего они хотят?…
– «Парламент». О-о-о! Подходящие были бы фигурки для болтовни в парламенте.
– Но у тебя тут злость, а не рассудок, – возразил Кирилл. – А я хочу знать: чего они хотят?
– Прикрываются Лениным, как горой, а на деле идут против него, о народе не думают. Для Каменева народ – глупцы, стадо. Для Зиновьева народ – отара. Для Бухарина? Бухарин более ушлый. Он сулит народу магазины, набитые мануфактурой, блаженство. Вишь, грохнул: «Обогащайтесь!» Это кулакам-то!.. Мирно врастайте в социализм. Ты вот хорошо знал Плакущева. Как он мирно врастал в социализм? Что он настряпал в долине Паника?… Сулит блаженство, но за таким блаженством – море крови… А в сущности тянут к реставрации, к сдаче на милость врага… А нам надо стать железной силой. – Богданов забегал по плотине, кутаясь, по старой привычке подхватывая обеими руками брюки, и резко кидал слова: – Мы их так тряхнем, что только пух полетит. «Страна устала». «Страна изошла кровью». Вишь, на что ссылаются. Как будто вся партия не знает, что страна устала, что ей надо бы отдохнуть. Знает. Но ведь есть мотивы более веские. Враг напирает, враг собирается с силой – и вне нашего государства и внутри, – и если мы в ближайшие же годы не превратимся в могучую силу, враг нас утопит в крови… Да, да, милый мой, утопит. Никакой милости, никакой пощады от него не жди… И поэтому надо подтянуть на время животы и ринуться вперед. И ты езжай на совещание. Езжай и скажи там от всего сердца то, что думаешь. Ты – народ. Может, устыдишь… Хотя они давно и стыд и совесть потеряли. – Богданов снова зашагал молча, затем повернулся к Кириллу и, из-под низу глядя ему в глаза, хитровато улыбаясь, проговорил: – Ты только имей в виду: на всяких совещаниях в Москве хорошие работники не только говорят, но и дела делают. Многие остолопы думают, что на конференциях, на съездах, на совещаниях большевики только и занимаются тем, что разговаривают. Нет, милый мой, там и дела делают. Понимаешь? И ты к тому сунься, к другому сунься. С пустыми руками не приезжай…
4
…Кирилл попал в Москву в самый разгар боев.
Спор поднял страну… и тогда Сталин бросил новый клич: «На всех парах устремиться вперед. Иного выхода нет».
– Ого! Что хозяин-то делает, – проговорил Кирилл, подсаживаясь к Лемму, которого тоже – как члена ЦИКа – вызвали на совещание. – Молодец. Многие уже закряхтели, а он смотри-ка чего: на всех парах вперед.
Лемм пожевал губами и стал развивать перед Кириллом ходячую в то время теорию о деградации крестьянского хозяйства.
«Экий хрен смоленый: все на крестьян ссылается… И какое он только на это имеет право!» – подумал Кирилл и в упор посмотрел на Лемма, впервые видя, что лицо у того не просто старое, а какое-то измызганное, с мелкими синими жилками, похожими на плесень.
В это время в президиуме промелькнул Бухарин. Он пробежал быстро, юрко, как мышка. Рыжая бородка у него клинышком, на голове плешь, а сам он весь какой-то кокетливый.
– На девушку похож… которая это… на выданье себя чувствует. Верно?… Как он? Воюет?
– Башковатый, – подчеркнул Лемм. – Первый марксист у нас.
– Ну, это ты опять зря! И у кого это у нас? – обозленно бросил Кирилл и, увидав Сергея Петровича Сивашева, хотел было подняться и пойти к нему, но тут же нагнулся и сообщил Лемму: – Нам деньги нужны на строительство. Понимаешь ли? И ты бы вот похлопотал. Может, замолвишь перед кем-либо словечко? Я неопытный. А Богданов прихворнул. Печень у него, – врал Кирилл и даже обнял Лемма.
– Вот тут и гвоздь. На всех парах вперед, а пети-мети нет. – Лемм потер палец о палец так, как будто в пальцах была монета.
– Э-э-э, да ты расстраиваешь только, как нарыв. – Кирилл поднялся и пересел в другой ряд.
Первые дни в зале совещания шли страстные споры, и участники выслушивали ораторов с большим вниманием. В первый же день выступил Зиновьев. Когда он вышел на трибуну, в зале все примолкли, а Кирилл удивился: Зиновьев вовсе не был похож на политического деятеля – у него огромная, лохматая голова, и, видя эту голову, можно было предположить, что туловище у него могучее, но у него были хрупкие ноги, щуплые, хилые руки. И еще больше удивился Кирилл, когда Зиновьев заговорил тонким, звонким голосом кастрата. Зиновьев долго говорил о стране, о людях, особенно долго о крестьянстве, снова повторяя, что для подъема экономики сельского хозяйства надо – «и во что бы то ни стало» – создать условия, чтобы каждый крестьянин приобрел лошадь, что коллективизировать крестьянство еще рано. Это были в сущности те же мысли и те же доводы, которые когда-то высказывал Илья Гурьянов. Высказав все это, Зиновьев принялся «каяться», признавать свои ошибки… и не успел он еще закончить речь, как по залу были пущены злые слова: «Гриня Зиновьев дерет сам себя… как медуза». Следом за ним тогда же выступил Каменев. Этот походил на деревенского торгаша, содержателя постоялого двора «на бойком месте»: у него серая борода, сам он низенький, кряжистый, из таких торгашей, которые одним ударом валили с ног крепких купцов. Этот тоже говорил очень долго и страстно, но чего он хочет – Кирилл не понял. И ему показалось даже, что с Каменевым и спорить не о чем. Но на Каменева напали и разнесли его. А тот сидел и недоумевающе разводил руками, как бы говоря этим: «Ничего не понимаю… и за что только меня лупят?»
А сейчас вот выступил Бухарин. Свои теоретические выкладки он то и дело пытался подкреплять выдержками из Карла Маркса, Владимира Ленина и чаще из Фридриха Энгельса. А в сущности все, что высказывал Бухарин, оскорбляло настоящих коммунистов. Тут было и «обогащайтесь», и «стабилизация капитализма», и «деградация крестьянского хозяйства». И речь его многих молодых коммунистов не только удивила, но и оскорбила: некоторые молодые коммунисты учились и по книжкам Бухарина, особенно в вузах, на рабфаках… и вот теперь, когда вся страна сдвинулась, он натянул вожжи и предлагает отдохнуть… подождать… присмотреться… И молодые коммунисты, в том числе и Кирилл Ждаркин, слушая Бухарина, с омерзением думали:
«И как это я верил ему!..»
Первые два дня оппозиционеров еще слушали, но на третий день с утра, во время выступления бухаринцев, зал почти опустел. Участники совещания разгуливали по коридорам парами, тройками, группами. В зале сидели только те, кто ждал своего «слова»; сидел в зале и Кирилл. Наконец и он не вытерпел и ушел.
В коридорах шли деловые разговоры: одни просили «по-товарищески» отпустить тракторов, другие – выписать из-за границы необходимое оборудование, третьи – тоже «по-товарищески» – просили ссудить денег. Кирилл ехал на совещание, чтобы выступить в защиту генеральной линии партии, выразителем которой в то время являлся Сталин, но тут он вдруг увидел, что вопрос о том, с кем идти, давным-давно решен, что все эти люди, как и Кирилл, непосредственно связанные с действительностью, – директора заводов, начальники новостроек, руководители совхозов, секретари крупных партийных организаций, – все те, для кого построение социализма в одной стране вовсе не дискуссионный вопрос, как не дискуссионный вопрос для голодного – садиться или не садиться за стол, уставленный яствами.
– Ба-а-а! – вскрикнул Кирилл, перепугавшись, что с общего стола все расхватают, и кинулся разыскивать нужных ему людей, которые могли бы «кое-что» отпустить на строительство металлургического завода в урочище «Чертов угол». «Вот взгреет меня Богданов. Эх, вислоухий, вернусь теперь с пустыми руками», – с тоской подумал он и, увидав Сергея Петровича Сивашева, небрежно расталкивая людей, кинулся к нему.
– Сергей Петрович! Помогай… помогай, пожалуйста, – торопливо, даже не поздоровавшись, проговорил он.
– Что? Опять, что ль, «пей-гуляй, однова живем»?
– Да нет. А вот – материальцу бы… на строительство.
– Да ведь тебе сейчас выступать надо.
– Ну, это как-нибудь потом… А вот материальцу бы… голичек бы, машин… того, другого.
– «Того-другого». Ишь ты, язычок-то какой, – и, подхватив Кирилла под руку, повел его, представляя: – От земли. Зовут Кирилл Ждаркин… А надо бы назвать Глыба. У ево под ногами земля хрустит, – и шепнул Кириллу: – Так и валяй-коверкай из себя мужичка: податливы наши главки на это. Мужичок, дескать, у ево карман богатый. А каша сама в рот не лезет. У-у, черт! – Он ткнул кулаком в бок Кирилла и скрылся.
Кирилл закружился. Сначала он чувствовал себя так же, как если бы кинулся вплавь один через большую реку, но потом быстро освоился.
Одному строителю – на юг – он запродал несколько эшелонов соснового леса, в уме прикинув, что сведет самый старый лес, тот, который уже стал гнить на корню. У другого забирал в обмен на уголь десять вагонов овчин, не доверив ему из овчин шить полушубки.
– Мы сами сошьем. Зачем же вас утруждать, – говорил он, в то же время думая: «Экий. Натискает в полушубки всякой дряни, а потом кряхти».
Кирилл заглянул в зал. Там кто-то произносил с трибуны страстную речь. «Ну, этот договаривает», – решил он, снова кинулся в коридор и неожиданно столкнулся со Сталиным.
Сталин держал под мышкой картонную папку.
Около него юрко вертелся Бухарин. Он был ниже ростом и, заглядывая в лицо Сталину, что-то говорил, но Сталин смотрел куда-то в сторону и словно не замечал его. Увидав Кирилла, Сталин вдруг улыбнулся, проговорил:
– А-а, иностранец! Ну, как руль?
– Ничего… помаленьку шагаем, товарищ Сталин.
– Помаленьку это вот Бухарин шагает. А ты? Ты вон какой!
– Ну, ему ж надо мирно врастать в социализм, – пошутил Кирилл. – У нас один был такой, дружок Бухарина… Илья Гурьянов… тоже все собирался мирно врастать в социализм, кричал: «Обогащайтесь!», «Через отруба – к коммуне!» А потом восстание сварганил.
Сталин сдержанно засмеялся:
– Слыхал, Бухарин, что земля говорит?
Бухарин дрогнул и сжался… и вдруг рыжие волосы его, до этого будто гладко причесанные, как-то обвисли, и стал он весь похож на попа-расстригу.
– Жестокие вы люди. – И в голосе Бухарина зазвенела обидчивая нотка. Он хотел еще что-то сказать, но круто повернулся и скрылся в комнате президиума.
– Обиделся. – И, взяв Кирилла под руку, Сталин как бы между прочим сказал: – Люди настаивают Бухарина вывести из Политбюро.
Кирилл на это ответил – вначале робко, потом со страстью:
– Глядите, вам виднее. Но… ведь море нельзя задержать. А Бухарин все еще норовит море задержать. Экий ведь столб столкнули. А теперь что выходит? Опять его на старое место врывай? Да ведь вот они, – показал Кирилл на людей, расхаживающих в коридорах. – Они уже давно проголосовали за Сталина, – сказал он так, как будто перед ним был не Сталин, а кто-то другой, перед кем он защищал Сталина. – И Бухарина надо это… гнать.
Сталин ничего на это не сказал и, переложив папку из одной руки в другую, направился в зал.
– Пойду. Заключительное слово.
Люди хлынули в двери, заполняя зал, наводя порядок.
Все это Кирилл вспомнил, прочитав постановление Центрального Комитета партии о выводе из Политбюро Бухарина.
«А о чем еще он тогда со мной говорил? Ах, да…» Сталин спросил, почему на совещание не приехал Богданов. Кирилл ответил: «У него дела на строительстве». – «Вы его берегите, – сказал Сталин. – Берегите. Да и жените его. Жени-ка».
– Жени? Шут его женит, – ответил тогда Кирилл.
И вот теперь, – уже побывав за границей – в Германии, Франции, Италии, уже вдосталь поработав на строительстве металлургического завода в качестве секретаря горкома партии, обогащенный опытом и знанием, – он снова вспоминал о совещании в Москве и о том, какую напряженную борьбу провела партия против оппозиционеров, и легкомысленно решил, что теперь путь к коммунизму открыт, свободен и по нему можно двигаться твердой поступью без излишних помех.
Кирилл приостановил коня на возвышенности по пути к перевалу.
В утренней синеве величаво высилась, поблескивая серебристыми снегами на вершинах, шапка Темир-тау – горы железного сердца. Казалось, она совсем близко. Вот стоит только спуститься в низину, затем перевалить вон через тот косогор – и очутишься у подножия Темир-тау.
Но Кирилл знал, до Темир-тау километров двести – двести пятьдесят.
– Да-а, – протянул он и взволнованно подумал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38