Я взяла газету. Миссис Штамм оставила на столе в столовой «Таймс», и я прочла ее, чтобы удостовериться, что мир существует, хотя я и утратила в нем предназначенное мне место. Просмотрела раздел «Сдается», прикидывая, где лучше снять комнату. Я предполагала найти что-нибудь недалеко от Хантера или конторы Арлу, чтобы сэкономить время и деньги на транспорт. И Дэвиду было бы удобно туда добираться. Чем чаще мы сможем видеться, тем легче мне будет пережить следующие несколько месяцев. Беглого взгляда на цены оказалось достаточно, чтобы отказаться от мысли найти жилье в этом районе; зато я выяснила, что большинство недорогих комнат сдается в районе Колумбийского университета, значит, Дэвид сможет там часто меня навещать. Я выписала несколько адресов и захватила список с собой в комнату.
Я привела комнату в порядок, достала из коробки юбку и свитер. Попросила Фернет дать мне утюг и доску и принялась гладить юбку. В дверь постучал Борис. Я обрадовалась, подбежала к нему, обняла. Он покраснел от удовольствия.
– Рада тебя видеть. Я скучала.
– Я не знал. Папа сказал, что пойдет со мной на каток, а вы еще спали, и он сказал, может, вас лучше не беспокоить, и вообще…
– Эй, – мягко сказала я, – не волнуйся так. Я только сказала, что рада тебя видеть.
Сидя на кровати, он наблюдал за мной.
– Руфь, я сожалею, что… ну, что нам нельзя пойти, и все такое.
Второй раз он заговорил о смерти Мартина. Оба раза серьезно и с болью за меня. И так просто. Мне захотелось посадить его на колени и покачать, как ребенка.
– Я тебя очень люблю. Он вспыхнул.
– На месте Дэвида, – начал он дрожащим голосом, – я обязательно добился бы, чтобы ваш отец разрешил вам прийти. Он же не имеет права запрещать.
– Я не знаю, имеет или нет. Но тут все сложнее. Представь, я бы пошла, а он выгнал бы меня? Или устроил бы скандал? Это было бы еще хуже.
Он подумал немного и решительно заявил:
– Если бы я был с ним знаком, я бы его терпеть не мог.
Я улыбнулась. И словно увидела свою улыбку со стороны. И удивилась, что вижу ее со стороны. Странности продолжали меня преследовать.
– Что ж, спасибо, – заметила я.
– А вы его ненавидите?
– Пожалуй.
– Пусть он только попробует обидеть вас. Когда я вырасту…
– Борис, давай не будем об этом. Мне трудно сейчас о нем говорить, – добавила я, увидев, что он обиделся.
– Извините.
– Не за что. Ты не сделал ничего плохого.
Он не мог успокоиться, и я спросила:
– У вас с папой были какие-нибудь планы на вечер?
– Ну…
– Пойдем в кино?
Он просиял:
– Конечно! А куда?
– Выбери сам. Я закончу гладить, а ты пока посмотри газету.
Мы пошли втроем: Борис, его отец и я. После кино мы съели по мороженому и, несмотря на холод, пешком дошли до дома. По дороге почти не разговаривали, но, глядя на голые деревья на фоне холодного серого неба, я призналась Уолтеру, что со мной происходит что-то странное. Все вокруг кажется нереальным. Он невнятно пробормотал что-то утешительное в ответ, и дальше мы шли молча.
Тея уже ждала меня в библиотеке, очень элегантная в черном платье, которое эффектно оттеняло ее правильные черты. Она сидела на красном кожаном стуле. Уолтер Штамм сразу же ушел в свою комнату, Борис тоже направился к себе, но я окликнула его и, войдя в библиотеку, познакомила с Теей. Смущаясь, они пожали друг другу руки. Я заметила, что глаза у нее красные, припухшие от слез. Она ждала, когда Борис уйдет, но я не хотела его отпускать.
– Наверное, мне пора делать уроки, – сказал он.
– Нет, останься, – ответила я. – Ты ведь не против, Тея?
– Конечно нет. Если тебе так хочется. – Похоже, она снова собиралась заплакать.
Борис сел на диван лицом к ней; я собиралась сесть рядом с ним, но передумала. Диван стоял слишком близко – слишком близко от ее заплаканных глаз. Я обошла его сзади и закурила. Борис повернулся боком, и я чувствовала, что они оба пристально смотрят на меня.
– Ну, давай, – сказала я Tee, – давай рассказывай. Попробуй меня разжалобить. Чтобы я зарыдала.
– О Руфь. – Сдавленный шепот Теи.
Я воздела руки к небесам и, миновав большой письменный стол, подошла к окну.
– Тогда не рассказывай. Зачем мне знать о похоронах моего брата? В самом деле… – Я оборвала себя на полуслове, с ужасом узнав знакомые интонации.
Ты говоришь, как Мартин, когда в него вселялся черт.
Я раздавила сигарету в пепельнице и закурила новую. На Тею я смотреть не могла. Облокотилась на стол и уставилась вверх, на лепное украшение на потолке.
– Гроб был закрытый?
– Да.
– Служба сносная? Или они устроили спектакль и распинались насчет того, как он любил все человечество и как прекрасно учился в школе?
– Они… все было не так уж плохо, Руфь. Даже очень мило.
– Мило?
– То есть трогательно. По-настоящему красиво. Они… раввин повторил то, что рассказали родственники. Не стал притворяться, что знал Мартина. Наоборот, сказал, как жаль, что они не успели познакомиться, потому что ему хотелось бы показать Мартину… Господи, как трудно пересказывать… убедить Мартина, что он, то есть Мартин, был значительно ближе к своему будущему и прошлому, чем сам думал.
– Что означает эта бессмыслица?
– Ну… – Она поджала губы, как обычно, когда задумывалась. – Он говорил о том, что значит быть евреем, верить в Бога и все такое. Что хорошие евреи встречаются не только в синагоге.
– В жизни не слышала, чтобы раввин говорил подобное.
Она кивнула:
– Я тоже. Но он реформист. Очень умный и образованный.
– Откуда он взялся?
Она помолчала в нерешительности:
– Это все миссис Ландау. Он – ее брат, живет за городом. Приехал по ее личной просьбе. Обычно он не совершает обряд в Нью-Йорке.
Я чуть не задохнулась от возмущения. Как она посмела соваться в дела нашей семьи?
– Еще он сказал, что Мартин любил родных и друзей и обязательно поверил бы в Бога, если бы эта трагедия не оборвала его жизнь.
– И ты в это веришь?
– Во что?
– Во всю эту чушь?
– Про семью и друзей – конечно. Про Бога… – Задумчиво: – Может, может, он говорил в широком смысле. Знаешь, любовь к Богу, уважение к прошлому и все такое. – Легкое смущение: «Ведь Руфи говорит, что не верит в Бога, конечно, она так не думает, но раз говорит, надо с этим считаться, чтобы не обидеть ее».
Борис забрался с ногами на диван и положил подбородок на спинку. Не глядя на него, я знала, что он не сводит с меня больших серьезных глаз.
– А мама?
Тея оживилась:
– Она замечательно держалась. Ты можешь ею гордиться. Конечно, у нее на лице написано, какой это удар для нее, но держится она прекрасно. С таким достоинством, ни истерики, ничего. Конечно… – Опять колеблется – из-за чего теперь? – Конечно, миссис Ландау их очень поддержала. – Очень быстро, чтобы Руфи не оборвала справедливую похвалу: – Я знаю, у тебя с ней не сложились отношения, но думаю, ты изменила бы мнение, если бы видела… Она вела себя очень благородно. Обо всем позаботилась.
– Не сомневаюсь.
– Она позвонила всем, кому надо, поместила объявления в газетах и…
– Жаль, что она такая необразованная. Из нее вышел бы превосходный распорядитель на похоронах.
– И не только. – Слишком расстроена или слишком верна себе, чтобы заметить мою убийственную иронию. – Разумеется, еду люди принесли, но все остальное она купила и организовала. Траурное бдение было у нее, миссис Ландау решила, что твоей маме так будет удобнее; она сможет спуститься к себе и отдохнуть, когда захочет. Твой папа не перестает удивляться, что все эти годы не ценил миссис Ландау.
– Он не подозревал, как много у них общего.
Она кивнула. Потом рассказывала о всяких мелочах и очень хотела, чтобы я видела во всем только хорошее. Когда я прерывала ее, говоря, что чувства моего отца меня не волнуют, поскольку я его никогда больше не увижу, она отвечала, что время вылечит любые раны.
– Ты говорила с мамой?
– Немного. Я заходила к ней сегодня днем.
– Она не спрашивала обо мне? Не хотела узнать, что произошло на самом деле?
– Нет. Но ведь и возможности не было. В доме столько народу.
Я через силу улыбнулась. Она поднялась, и на секунду я испугалась, что она подойдет ко мне и похлопает по плечу. Я отошла к окну и остановилась, глядя на Пятую авеню в неровном свете фонарей.
– Скажи, Тея, – спросила я, повернувшись к ней лицом, – это не особенно важно, но мне просто интересно. Кто-нибудь за все время, я имею в виду на похоронах, до или после, хоть кто-нибудь вспомнил о том, что у Мартина есть сестра?
Непонимающий взгляд. Наконец озарение. Бедная Тея. Она ведь смотрела на все иначе.
– О Руфь, – жалким голосом, – как ты можешь так думать?
– Я ведь не сказала, что я думаю. Я задала простой вопрос. Мое имя упоминалось в последние два дня?
– Не помню точно, но уверена, что упоминалось. Я бы обязательно заметила, если бы они… если бы специально…
– Не огорчайся. Поверь, я не хотела тебя расстраивать. Видишь, я же совершенно спокойна. – Не слишком искренне.
Она опять села. Я тоже – на подоконник.
– Штаммы предложили мне пожить у них.
– Как мило.
– Да. Но я не останусь.
Голова Бориса, скрывшаяся было за спинкой дивана, появилась вновь. Я забыла о его присутствии и о том, что он еще ничего не знает, поэтому притворилась, что не вижу его.
– Мне лучше пожить самостоятельно. Знаешь, преодоление трудностей… А тут слишком удобно. Чем дольше я здесь проживу, тем труднее будет уйти.
Она понимающе кивнула. Почему людям проще понять ложь, чем правду?
– Может, сниму комнату где-нибудь в районе Колумбийского университета. Похоже, там можно найти недорогое жилье. И Дэвиду близко от университета. Ты ведь будешь заходить ко мне в гости? Не забудешь подругу из-за того, что она окажется так далеко?
– Что ты, конечно нет.
Я подошла к дивану и положила руку Борису на голову:
– И есть еще один молодой человек. Если он не станет навещать меня, тебе придется притащить его силой. Впрочем, нет. Я сама приду сюда и притащу его.
Я опустила глаза и получила в награду за свои слова улыбку настоящего мужчины одиннадцати лет. Ласково погладила его по макушке.
– Пожалуй, мне пора идти, – сказала Тея.
– Уже? Я думала, выпьем чаю.
– Я обещала маме вернуться к ужину.
– Ах да, принцесса Тея должна быть дома к шести, или ворота гетто захлопнутся перед ее носом.
– Ой, Руфь, – хихикнула она с облегчением оттого, что я вернулась к своей обычной шутливой манере. К шуточкам, которые она понимала. Она надела пальто. Это было старое пальто ее матери, слишком широкое и коротковатое. Я проводила ее до двери, позвав Бориса с собой.
– Руфь, я… – в сомнении переводя взгляд с меня на него.
– В чем дело, Тея?
– Руфь, я знаю, тебе сейчас нелегко. Но… – Я с любопытством смотрела на нее, пытаясь понять, что ее смущает. – Не будь… слишком… Им тоже трудно, Руфь. Не суди их слишком строго.
Призыв к снисходительности. Я уставилась на нее и подумала, что ни от кого другого не потерпела бы подобного.
– Тея, я ведь не убежала из дома. Меня вышвырнули.
– Но он же не хотел.
– Это он говорит?
– Необязательно говорить. Я знаю, что он не хотел.
– Ты думаешь, он пошутил? Хороша шутка: обвинить меня в убийстве брата (краем глаза я заметила, что Борис резко вскинул голову), а после этого вышвырнуть из дома.
Она помолчала, обдумывая услышанное. Затем сказала с надеждой в голосе:
– Надо ведь учитывать его состояние.
– Неужели? А мое состояние он учитывал?
Она грустно посмотрела на меня. С этим будет посложнее, чем с голодным котенком или с бродягой, замерзающим в парадной. Вздохнула.
– Мне не хочется, чтобы ты его возненавидела.
– Иди домой, детка, увидимся на занятиях.
Она быстро обняла меня и направилась к выходу. Мы пошли за ней, и ладонь Бориса скользнула в мою. Холодная как ледышка, хотя он был в теплом свитере. Я взглянула на него; он смотрел на Тею с выражением необычной сосредоточенности.
– Вы не правы! – отчаянно выкрикнул он, когда она открыла дверь. – Не правы! Он не должен был так поступать! Говорить такие слова. И Мартин тоже. Не должен был так с ней. Иногда он говорил ужасные вещи, я готов был его убить!
Не глядя на Тею, с глазами, полными слез, я опустилась на колени и обняла его, уткнувшись лицом и мягкий свитер. Он положил руки мне на плечи и успокаивающе погладил. Мой одиннадцатилетний Ланселот. Дверь за моей спиной закрылась.
Но не Борис, а Лу Файн и Сельма вернули меня к реальности. Лу, Сельма и привычная обшарпанная контора Арлу, куда я пришла во вторник после обеда. Я вошла, и Сельма уставилась на меня, как на привидение.
Ей все известно.
Я знала, что придется им рассказать, но была совершенно не готова к самому разговору. Сельма застигла меня врасплох – я поняла, что теперь от меня уже ничего не зависит.
– Руфь! – Она встала со стула и подошла ко мне. – Господи, милочка, что ты здесь делаешь? – Не столько вопрос, сколько выражение участия. Она взяла меня за руку, подвела к креслу и усадила, словно это я была беременна и вела себя ужасно неосторожно.
– Все в порядке, Сельма, не беспокойся, пожалуйста.
Но она забрала у меня сумочку и помогла снять пальто, все время сердито бормоча что-то о сумасшедших девчонках, которые насмотрелись глупых фильмов и думают, что надо держаться молодцом, что бы ни случилось.
– Ты причитаешь, как старуха, – рассмеялась я.
– Ладно, – строго ответила она и погрозила мне пальцем, – хватит притворяться. Я прекрасно понимаю, каково тебе сейчас, мисс Бодрячка, шути не шути. – С почти материнским гневом она отвернулась от меня, позвонила в кафе и сделала заказ: два чая – один с лимоном, один с молоком – и два фунта кекса. Очевидно, таков был ее рецепт для убитых горем и сочувствующих им, потому что я вообще не пила чай, а она пила только в первые месяцы беременности. – Одну минуточку. – Она прикрыла трубку рукой, заметив обвиняющим тоном: – Готова поспорить, ты с утра ничего не ела. – Я кивнула. – Два сэндвича – один с сыром, один с мясом, – пачку «Пэл Мэл» и шоколадку. И пакетик карамели.
Положила трубку. Повернулась ко мне, выставив огромный живот. На ней было белое платье с оборочками; она ни за что бы не надела такое до беременности, когда носила недорогие темные костюмы, более всего подходившие для ее внушительного восемнадцатого размера. Она была на шестом месяце и весила килограммов сто, заполняя всю приемную своей белой тушей и излучая полное довольство собой и умиротворенность.
Я улыбнулась ей.
– Ты была у врача в этом месяце? Он с ума сойдет, когда тебя увидит. Тебе только шоколадки и есть?
Она ответила мне серьезным взглядом, исполненным почти королевского достоинства:
– Слушай, Руфь, оставь эти шуточки. Я тебя не первый день знаю. Как дела?
Она первая из моих знакомых не поддержала моего бодрого тона. Остальные в лучшем случае отходили и сторону и позволяли мне говорить что и как угодно, снисходительно подыгрывая мне, когда я вдруг начинала себя жалеть или заниматься явным самообманом.
– Не знаю, – ответила я. – То есть знаю, конечно, но это к двух словах не расскажешь.
– Я не любопытничаю, просто…
– Это не называется любопытничать. Наоборот, очень трогательно.
– Трогательно, – повторила она. – Что трогательно? Раздался телефонный звонок, она взяла трубку и записала что-то для Лу.
– Он вышел пообедать? – спросила я.
– Вроде того. Собирался к твоим заскочить. Мы думали, ты там.
Я в страхе закрыла глаза:
– Когда он ушел?
– Около одиннадцати.
Я взглянула на часы. Половина первого.
– Он позвонил вчера, – продолжала она, – когда прочитал в газете. Мы договорились пойти на похороны. Потом что-то там случилось с Лилиан, ну, знаешь, обычная история, и он перезвонил, извинился. Надо было везти ее к врачу. А я сейчас, сама понимаешь, не в форме, чтобы идти одной. Я ужасно… в общем, прими мои соболезнования.
Принесли еду. Она расплатилась за все, отказавшись взять у меня деньги. Затем деловито осведомилась:
– Тебе какой: с сыром или с мясом? Выбирай любой. А чай – с молоком или с лимоном? Мне все равно, без разницы.
– Я не замечала, чтобы ты раньше пила чай, разве что в первые месяцы, – сказала я.
– Теперь все время пью. Кофе не могу. Стоит только понюхать – потом не сплю всю ночь.
Немного смущаясь установившихся между нами доверительных отношений, мы молча доели сэндвичи. Она собрала мусор, не позволив мне ей помочь, и аккуратно разложила кекс на салфетках. Я смотрела, как она суетится вокруг меня – точно беспокойная мамаша, – и думала: странно, в последние дни самые близкие люди отошли в сторону или вовсе ушли из моей жизни, а те, что раньше были чужими, вроде Бориса или Сельмы, стали вдруг самыми дорогими. Мы еще пили чай, когда вернулся Лу Файн. Увидев меня, он остановился как вкопанный, затем коротко кивнул, словно мое присутствие его не удивило. Подошел ко мне и положил руку на плечо:
– Надеюсь, вас привело сюда не одно чувство долга?
– Нет, мистер Файн.
Он повесил пальто и шляпу на вешалку у двери, обернулся к нам и перевел взгляд с Сельмы на меня, пытаясь понять, о чем шла речь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35