Мы смотрели телевизор.
На пятый день Хелен Штамм вернулась домой одна и сообщила, что Мартин мертв.
Я не плакала. Я как будто застыла. С той самой минуты, когда Хелен Штамм вошла и попросила меня сесть, какой-то голос внутри меня произнес: Мартин погиб . Я послушно села.
– С Мартином произошел несчастный случай, Руфь. Я не любитель ходить вокруг да около, да и вам от этого не станет легче. Лучше сказать прямо.
Я кивнула. Во рту у меня пересохло.
– Он погиб.
– Вы уверены?
– Да.
– Иногда думают, что человек умер, а это просто шок. Сердце еще немного бьется.
– Мне очень жаль, но это не тот случай.
– Понятно.
– Хотите побыть одна?
– Не знаю. Где Мартин?
– В доме тренера. Там Уолтер.
– Мне можно туда?
– Лучше не надо. – Она помолчала. – Вид у него… неважный.
– То есть?
– Случилось ужасное. Он врезался в дерево.
– В дерево?
Она кивнула.
– Хотите сигарету?
– Да.
Она закурила две сигареты и протянула одну мне.
– Это какое-то безумие. Необъяснимо. Тут что-то не так. Он все просил Рэнди позволить ему спуститься по трассе повышенной сложности. Рэнди не разрешал, потому что Мартин всего два дня назад сделал свой первый в жизни спуск с середины горы. Нет слов, съехал он прекрасно, но спуск с вершины – совсем другое дело. – Она ошеломленно покачала головой. – После каждого спуска он уговаривал Рэнди. Наконец Рэнди попросил меня поговорить с Мартином. Сказал, что Мартин, может, и справится, но как тренер он не имеет права взять на себя такую ответственность. Я ответила, что он абсолютно прав. А Мартину сказала, что он может приезжать на уик-энд, когда захочет, если до конца этой недели Рэнди все-таки не разрешит ему спуститься с вершины.
– Спасибо, – пробормотала я.
– Не надо. Я говорю это не для того, чтобы вы меня благодарили. Вам нужно это знать, иначе не поймете, насколько дико все, что произошло потом.
Я смутно помню, что в этот момент появились Лотта и Борис и, громко всхлипывая, стали подниматься по лестнице.
– Почему так важно, чтобы я поняла? – спросила я рассеянно.
Она пожала плечами:
– Не знаю. Я всегда считала, что, по возможности, люди должны знать правду.
– А, понимаю.
– Вы не возражаете, если я продолжу?
– Да. То есть нет, не возражаю. Продолжайте, пожалуйста. Ведь осталось немного?
– Да. – Она и раздумье смотрела на меня.
– Не беспокойтесь, все в порядке. – Мне даже удалось выжать улыбку. – Честное слово. Можете мне все рассказать. Я совершенно…
– Никто не видел, как он это сделал, – выпалила она. – Уолтер и Борис укладывали лыжи. Я выходила из подъемника, когда услышала страшный крик и поняла, что кричит Лотта. Побежала к спуску, и все, кто был на вершине, побежали следом. Остальные уже стояли там и смотрели вниз. Все кончилось мгновенно. Рэнди почти сразу ринулся за ним. Мартина отбросило на первом же повороте, и он всем телом влетел в дерево. А руки и ноги обвились вокруг ствола.
Я содрогнулась.
– Лыжи – очень опасный спорт. Даже странно, что погибает сравнительно немного людей.
– Боюсь, вы меня не поняли, Руфь, – тихо ответила она.
Голова раскалывалась. Она чего-то ждет от меня, а я совершенно отупела и не понимаю, чего именно. Я вспомнила, как в первый раз пошла смотреть французский фильм, после того как два года учила французский: слова были знакомые, но я не понимала их без титров. А титры мешали слушать. То же самое было сейчас, только я пыталась не сосредоточиться, а отрешиться, провалиться в пустоту.
– Чего я не поняла?
– Совсем непросто погибнуть, катаясь на лыжах. Деревья не стоят сплошной стеной. И справа, и слева было много места, но все говорят, он не пытался свернуть. Летел прямо на дерево, широко расставив ноги.
– Зачем? – спросила я, сжимая голову руками, чтобы унять боль.
– Этого никто не может знать. – Она начала ходить по комнате. – Мы думали, он потерял очки и снег ослепил его, но очки… он их не потерял.
– Ему прописали очки? – спросила я и хихикнула; мне показалось, что это удачная шутка. Смех раздавался издалека, словно из-под воды.
Она остановилась и посмотрела на меня.
– Посидите здесь, Руфь. Я принесу вам чего-нибудь выпить.
Я глупо кивнула.
– Обещайте не двигаться, пока я не вернусь.
– Обещаю не двигаться, пока вы не вернетесь. – Я не могу двинуться, пока вы не вернетесь. Я вообще не могу пошевелиться.
Она вышла и сразу же вернулась. Со стаканом виски и таблеткой аспирина. Я выпила виски, подавилась аспирином, с трудом проглотила его, отдала ей стакан.
– Хотите позвонить домой? Или сразу поедете? Наверное, лучше сообщить родителям не по телефону.
О Боже, родители! Я о них совсем забыла.
– А обязательно им сообщать?
Она вздохнула:
– Руфь, прилягте и отдохните. Сейчас не стоит продолжать разговор. – Она помогла мне встать со стула и перебраться на диван, куда я без возражений легла. – Я соберу ваши вещи. Собственно говоря, все вещи, и наши тоже. Дети не смогут здесь оставаться. А за Уолтером пошлю машину, когда он все тут закончит. Или приедет автобусом.
– Мне очень жаль, что мы причинили вам столько беспокойства, – промямлила я ей вслед.
Она обернулась и хотела что-то сказать, но передумала и молча вышла из комнаты.
Не помню, что происходило потом. Придя в себя, я обнаружила, что сижу на заднем сиденье в машине Штаммов и смотрю в окно. На церковь Св. Марка.
– Нет ! – сказала я.
Три головы повернулись ко мне. У Бориса лицо совсем белое, у Лотты красное, опухшее и некрасивое.
– К сожалению, это правда, Руфь, – сказала Хелен.
Дело не в том, миссис Штамм, что я заснула и забыла, а теперь вспомнила и не хочу поверить. Я не забыла – и не забуду никогда. Но дело в том, что мне теперь с этим жить.
Я с завистью посмотрела на опухшее от слез лицо Лотты.
Может, если бы я удивилась, хотя бы на миг, я тоже смогла бы заплакать.
– Я хотела сказать: нет, я не могу туда идти.
– Придется – рано или поздно.
– В кризисной ситуации все почему-то говорят штампами.
– В кризисной ситуации не до стилистических тонкостей.
– Верно, верно, – ответила я, откинулась на сиденье и закрыла глаза.
– Руфь?
Я открыла глаза.
– Пойти с вами?
– Да.
Она вышла из машины. Я открыла дверцу, она помогла мне выбраться, потом вернулась к багажнику и достала оттуда мой саквояж. Я внезапно рассвирепела, увидев через стекло Лотту, которая сжалась в комочек и опять плакала.
– Чего ты так убиваешься? Это же не твой брат! Миссис Штамм ждала меня на ступеньках дома с саквояжем в руке. Я открыла дверь, и мы начали подниматься по лестнице. Дойдя до середины, я заметила, что иду на цыпочках.
– О Господи! Папа! – прошептала я, когда мы добрались до нашей площадки. – Который час?
– Половина пятого.
– Тогда все в порядке. Он еще дома.
Она кивнула.
– Он поможет мне, – объяснила я. – Сказать маме. Не представляю, что с ней будет.
Я открыла дверь своим ключом. Мамы в кухне не было. Отец сидел за столом и крутил ручку приемника.
– Ха! – воскликнул он. – На день раньше. Не вынесла!
Я помотала головой и прошла вперед, чтобы миссис Штамм могла войти в кухню.
– Папа, познакомься, это миссис Штамм. Он встал и подошел к нам со словами:
– Здравствуйте, очень приятно, – нимало не смутившись оттого, что минуту назад оскорбил ее.
– Мне тоже, – ответила она, протягивая ему руку, – и очень жаль, что при столь печальных обстоятельствах.
– Что? – Он посмотрел на меня. – Каких таких обстоятельствах?
Я попыталась ответить и не смогла. Даже ему. А матери?
– Где твой брат?
– Мистер Кософф, – сказала Хелен, – присядьте, прошу вас.
– Где Мартин? – повторил он, не обращая на нее внимания.
– Папа, сядь, пожалуйста.
– Прекрати! – рявкнул он. – Мне все это не нравится. Чужие люди являются в мой дом и приказывают мне сесть. Я не желаю садиться. Я хочу знать, где твой брат.
– Он умер.
Все-таки я это сказала. Но слишком прямо. Слишком быстро. Надо было подготовить его, рассказать про несчастный случай, а я растерялась оттого, что он на меня закричал. Отец никогда не повышал на меня голос. Бушевал, придя домой после родительского собрания, если меня там недостаточно хвалили; громко ругал продавца, если я приносила из магазина «какую-то дрянь»; возмущался подружкой, которая, по его мнению, втянула меня в неприятности. Но никогда не кричал на меня – до сих пор. А ведь он еще ничего не знал.
В комнате повисла мертвая тишина. Мертвая, как Мартин. Отец уставился на меня. Молча ждал объяснений.
– Он катался на лыжах, папа. Несчастный случай. По глупости – никто не ожидал. У него хорошо получалось, но он хотел еще лучше. Ты же знаешь Мартина – он хотел съехать с самой высокой вершины. Ему не разрешали, никто не разрешал, ни инструктор, никто; инструктор сказал, что ни в коем случае не позволит, но он все равно поехал, когда никто не видел.
Ни слова.
– Папа!
Молчание. Я сделала шаг и протянула к нему руку. Он оттолкнул меня с такой силой, что я отлетела на несколько шагов и ударилась головой о цементный край душевой кабинки. Не веря себе, уставилась на него.
– Мистер Кософф…
– Молчать! – сказал он, не отрывая от меня взгляда.
– Я понимаю ваши чувства, мистер Кософф, но все же…
– Вон отсюда!
– Мне уйти, Руфь?
– Руфь тогда будет здесь командовать, когда сама будет платить за квартиру.
– Я подожду на улице, Руфь. Если ваши родственники захотят узнать какие-то формальные процедуры…
– Вон!!!
Она вышла из кухни. Раздался звук ее шагов на площадке. От удара болела голова, но эта была чужая боль. Внизу со скрипом открылась и захлопнулась дверь, а он так и не отрывал взгляда от моего лица.
Папа, папа, Мартин был таким, каким был, и то, что он… что с ним произошло, можно как-то объяснить. Но что произошло с нами – почему ты так на меня смотришь?
– Где мама? – В мертвой тишине вопрос прозвучал резко.
– Какая тебе разница?
– Я…
– Тебе же плевать, плевать! На нее, на Мартина, на всех нас. На всех, кроме собственной персоны!
– Папочка, папа, не надо. Пожалуйста, перестань. Ты не понимаешь, что говоришь.
– Это я-то не понимаю?
– Папа, я пойду. Пройдусь немного и скоро вернусь. Отпусти меня…
Он плюнул на пол, как будто мне в лицо. Стало трудно дышать, я словно окаменела и не могла пошевелиться.
– Что ты сделал? – спросила я шепотом.
– Это я что сделал? Сама убила брата, а теперь спрашиваешь, что я сделал?
Мне казалось, все это происходит с кем-то другим, а я только наблюдаю со стороны.
– Ты с ума сошел, – сказала я. – Как ты мог подумать…
– А тут и думать нечего. – Он перестал кричать, потому что я перестала говорить шепотом. – Разве не ты потащила его туда? А кто столкнул его с горы, хотя он никогда в жизни не стоял на лыжах?
– Да меня там не было! Были только Штаммы и инструктор. И Мартин не в первый раз встал на лыжи, и у него все прекрасно получалось, а инструктор не разрешил ему спускаться с вершины, но он все равно поехал. – Горло перехватило, но слез не было.
– А ты стояла и смотрела.
– Говорю же тебе – меня там не было .
– Должна была быть! Ты за него отвечала. Взяла младшего брата с собой, так надо было за ним смотреть.
– Младший брат! У нас с ним разница меньше года.
– Ну так и что? Раньше тебе это не мешало. Девятнадцать лет командовала им, как хотела…
– Что-что?
– Что слышишь! – опять закричал отец. – Девятнадцать лет указывала ему, что делать, и он слушался, слушался даже против воли. А тут вдруг пальцем не пошевелила, чтобы спасти его от смерти. Почему, интересно знать? А?
– Давай, объясни мне почему. – Мой голос дрожал.
– А потому что тебе плевать, вот почему! Ты, видно, и не хотела его остановить. Может, тебе не нравилось, как он себя ведет. Взрослеет. Не слушает больше старшую сестру, открыв рот. Зато теперь у тебя будет отдельная комната. На тебя будут больше тратить, да? Тебе же деньги дороже людей, Руфи, такая уж ты уродилась.
– Ты, – очень медленно и отчетливо произнесла я, – ты… мерзкий… грязный… подлый старик.
Он бросился ко мне, будто хотел меня задушить.
– Ты-мерзкий-грязный-подлый-старик! – выкрикнула я и пнула его в пах. От боли он сложился пополам, отлетел к столу и упал.
– Шлюха! – прорычал он сквозь стиснутые зубы.
– Ты превратил его жизнь в такой кошмар, что он не мог жить в этом доме! Не мог сюда вернуться! Ты что, старый дурак, не понимаешь, он же специально это сделал?! Конечно, не надо было его брать с собой. Надо было сообразить: он поживет по-человечески и не сможет вернуться и снова терпеть твои штучки. Это из-за тебя он себя убил !
– Врешь! – Он попытался встать, опираясь на стул. Стул с треском развалился. – Врешь!
– Да, убил себя! Специально врезался в дерево. Вокруг было полно места, и ему пришлось как следует рассчитать, чтобы не промахнуться. Он врезался в самую середину, вместо лица была кровавая каша. Меня там не было. Мне потом рассказали. Все, кто видел, подтвердят. Миссис Штамм до сих пор не может опомниться, какое безумие, ехать с горы и покончить с собой.
Врезаться в дерево, разбить голову – обнять ствол и остаться висеть на нем.
Он тяжело оперся о стол и обессиленно выдохнул:
– Убирайся из моего дома!
– Из твоего дома! – в истерике крикнула я. – Из этой вонючей дыры! С радостью! Нашел чем пугать! Почему у тебя самого не хватает духу уехать отсюда? Что ты будешь делать, когда этот паршивый дом снесут и придется ковылять после работы через весь город?
Я наклонилась за саквояжем. Отец схватил меня за руку. Размахнувшись, я ударила его саквояжем по голове. Он потерял сознание и рухнул на пол. Я выскочила из квартиры и начала спускаться по лестнице. Руки дрожали. Если бы я споткнулась, то вряд ли бы смогла ухватиться за перила. Но я благополучно добралась до первого этажа и остановилась на площадке, чтобы отдышаться и хоть немного успокоиться.
Потом вышла на улицу и тщательно закрыла за собой дверь. Обернулась и в последний раз посмотрела на наш дом, чтобы запомнить его во всем безобразии. Направилась к машине, стоявшей у обочины. Пройдя несколько шагов, подвернула ногу и упала, больно ударившись плечом о тротуар; саквояж спас от удара голову.
Глава 4
Помню звук удара и ощущение грубой ткани на щеке, когда голова стукнулась о саквояж. Потом я потеряла сознание и, очнувшись, услышала голос Хелен Штамм.
Я открыла глаза и с трудом села. Было больно смотреть, я сощурилась, но это мало помогло. Мимо проходила женщина; я видела подол ее черного платья, грубые чулки, палец с огромной мозолью, торчащий из рваной черной туфли. На лицо я не взглянула – даже когда она остановилась и уставилась на меня. Мне не пришло в голову, что я с ней, возможно, знакома. Я не могла сообразить, где нахожусь.
Хелен Штамм помогла мне подняться. Я хотела наклониться за саквояжем, но она сама подняла его. Открыла дверцу машины. Садясь в нее, я встретилась взглядом с той женщиной в черном платье. Она не отвела глаз и продолжала без тени смущения смотреть на меня. Нахальство нищих. Я села на заднее сиденье, и Хелен Штамм захлопнула дверцу. Борис спал впереди, прислонившись к плечу Лотты. Лотта, словно окаменела, даже не повернула головы, когда мать села рядом с ней и включила зажигание. Мы проехали мимо дома Теи, и я по привычке поискала ее глазами.
Надо позвонить Tee, сразу после…
Сразу после чего? Я сжала виски, боль немного утихла, но я так и не закончила мысль. Долго искала слово, которое подсказало бы мне, что надо сделать, прежде чем позвонить Tee. Даже обернулась и посмотрела на ее дом, но ничего не придумала.
Надо где-то устроиться… да-да, устроиться. Но где и как? Куда меня везут? Я чуть не попросила остановить машину, хотела зайти к Tee, но вовремя поняла, что, если ее не окажется дома, мне ведь некуда деться.
Мы повернули и выехали на Третью авеню. Куда мы все-таки едем?
Дэвид!
Я испугалась – впервые с того момента, как увидела ненависть на лице отца. Резко наклонилась к переднему сиденью, словно преодолевая сопротивление – чье?
Как известить Дэвида? Можно позвонить. А если его нет дома? Или ответит она? Повесить трубку и позвонить позже, идиотка. Но звонок тоже денег стоит.
Я чуть не рассмеялась вслух. Какие глупости лезут в голову. Чего только не придумаешь!
Мама! Как сказать маме?
Меня охватила паника. Я почувствовала себя насильно оторванной – от чего, от кого? От дома? От родных? От друзей? Но я смогу видеться с теми, с кем захочу. Кроме матери, которой могут запретить встречаться со мной. Тяжело, но не смертельно. Я любила ее, но давно не искала у нее ни помощи, ни утешения. Да и какой совет она могла дать? Что-нибудь вроде «женщина должна терпеть». Может, так и положено добропорядочной еврейской жене. Она убеждена, что никто не мешает нам жить так, как мы хотим. Не умеет смотреть на всех нас беспристрастно. Готова одобрить любые наши поступки, даже самые недостойные. Где уж тут ждать от нее утешения.
Слепая вера не для меня.
Я взглянула на затылок Хелен Штамм и вздрогнула. Забилась в угол сиденья, свернулась в комочек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
На пятый день Хелен Штамм вернулась домой одна и сообщила, что Мартин мертв.
Я не плакала. Я как будто застыла. С той самой минуты, когда Хелен Штамм вошла и попросила меня сесть, какой-то голос внутри меня произнес: Мартин погиб . Я послушно села.
– С Мартином произошел несчастный случай, Руфь. Я не любитель ходить вокруг да около, да и вам от этого не станет легче. Лучше сказать прямо.
Я кивнула. Во рту у меня пересохло.
– Он погиб.
– Вы уверены?
– Да.
– Иногда думают, что человек умер, а это просто шок. Сердце еще немного бьется.
– Мне очень жаль, но это не тот случай.
– Понятно.
– Хотите побыть одна?
– Не знаю. Где Мартин?
– В доме тренера. Там Уолтер.
– Мне можно туда?
– Лучше не надо. – Она помолчала. – Вид у него… неважный.
– То есть?
– Случилось ужасное. Он врезался в дерево.
– В дерево?
Она кивнула.
– Хотите сигарету?
– Да.
Она закурила две сигареты и протянула одну мне.
– Это какое-то безумие. Необъяснимо. Тут что-то не так. Он все просил Рэнди позволить ему спуститься по трассе повышенной сложности. Рэнди не разрешал, потому что Мартин всего два дня назад сделал свой первый в жизни спуск с середины горы. Нет слов, съехал он прекрасно, но спуск с вершины – совсем другое дело. – Она ошеломленно покачала головой. – После каждого спуска он уговаривал Рэнди. Наконец Рэнди попросил меня поговорить с Мартином. Сказал, что Мартин, может, и справится, но как тренер он не имеет права взять на себя такую ответственность. Я ответила, что он абсолютно прав. А Мартину сказала, что он может приезжать на уик-энд, когда захочет, если до конца этой недели Рэнди все-таки не разрешит ему спуститься с вершины.
– Спасибо, – пробормотала я.
– Не надо. Я говорю это не для того, чтобы вы меня благодарили. Вам нужно это знать, иначе не поймете, насколько дико все, что произошло потом.
Я смутно помню, что в этот момент появились Лотта и Борис и, громко всхлипывая, стали подниматься по лестнице.
– Почему так важно, чтобы я поняла? – спросила я рассеянно.
Она пожала плечами:
– Не знаю. Я всегда считала, что, по возможности, люди должны знать правду.
– А, понимаю.
– Вы не возражаете, если я продолжу?
– Да. То есть нет, не возражаю. Продолжайте, пожалуйста. Ведь осталось немного?
– Да. – Она и раздумье смотрела на меня.
– Не беспокойтесь, все в порядке. – Мне даже удалось выжать улыбку. – Честное слово. Можете мне все рассказать. Я совершенно…
– Никто не видел, как он это сделал, – выпалила она. – Уолтер и Борис укладывали лыжи. Я выходила из подъемника, когда услышала страшный крик и поняла, что кричит Лотта. Побежала к спуску, и все, кто был на вершине, побежали следом. Остальные уже стояли там и смотрели вниз. Все кончилось мгновенно. Рэнди почти сразу ринулся за ним. Мартина отбросило на первом же повороте, и он всем телом влетел в дерево. А руки и ноги обвились вокруг ствола.
Я содрогнулась.
– Лыжи – очень опасный спорт. Даже странно, что погибает сравнительно немного людей.
– Боюсь, вы меня не поняли, Руфь, – тихо ответила она.
Голова раскалывалась. Она чего-то ждет от меня, а я совершенно отупела и не понимаю, чего именно. Я вспомнила, как в первый раз пошла смотреть французский фильм, после того как два года учила французский: слова были знакомые, но я не понимала их без титров. А титры мешали слушать. То же самое было сейчас, только я пыталась не сосредоточиться, а отрешиться, провалиться в пустоту.
– Чего я не поняла?
– Совсем непросто погибнуть, катаясь на лыжах. Деревья не стоят сплошной стеной. И справа, и слева было много места, но все говорят, он не пытался свернуть. Летел прямо на дерево, широко расставив ноги.
– Зачем? – спросила я, сжимая голову руками, чтобы унять боль.
– Этого никто не может знать. – Она начала ходить по комнате. – Мы думали, он потерял очки и снег ослепил его, но очки… он их не потерял.
– Ему прописали очки? – спросила я и хихикнула; мне показалось, что это удачная шутка. Смех раздавался издалека, словно из-под воды.
Она остановилась и посмотрела на меня.
– Посидите здесь, Руфь. Я принесу вам чего-нибудь выпить.
Я глупо кивнула.
– Обещайте не двигаться, пока я не вернусь.
– Обещаю не двигаться, пока вы не вернетесь. – Я не могу двинуться, пока вы не вернетесь. Я вообще не могу пошевелиться.
Она вышла и сразу же вернулась. Со стаканом виски и таблеткой аспирина. Я выпила виски, подавилась аспирином, с трудом проглотила его, отдала ей стакан.
– Хотите позвонить домой? Или сразу поедете? Наверное, лучше сообщить родителям не по телефону.
О Боже, родители! Я о них совсем забыла.
– А обязательно им сообщать?
Она вздохнула:
– Руфь, прилягте и отдохните. Сейчас не стоит продолжать разговор. – Она помогла мне встать со стула и перебраться на диван, куда я без возражений легла. – Я соберу ваши вещи. Собственно говоря, все вещи, и наши тоже. Дети не смогут здесь оставаться. А за Уолтером пошлю машину, когда он все тут закончит. Или приедет автобусом.
– Мне очень жаль, что мы причинили вам столько беспокойства, – промямлила я ей вслед.
Она обернулась и хотела что-то сказать, но передумала и молча вышла из комнаты.
Не помню, что происходило потом. Придя в себя, я обнаружила, что сижу на заднем сиденье в машине Штаммов и смотрю в окно. На церковь Св. Марка.
– Нет ! – сказала я.
Три головы повернулись ко мне. У Бориса лицо совсем белое, у Лотты красное, опухшее и некрасивое.
– К сожалению, это правда, Руфь, – сказала Хелен.
Дело не в том, миссис Штамм, что я заснула и забыла, а теперь вспомнила и не хочу поверить. Я не забыла – и не забуду никогда. Но дело в том, что мне теперь с этим жить.
Я с завистью посмотрела на опухшее от слез лицо Лотты.
Может, если бы я удивилась, хотя бы на миг, я тоже смогла бы заплакать.
– Я хотела сказать: нет, я не могу туда идти.
– Придется – рано или поздно.
– В кризисной ситуации все почему-то говорят штампами.
– В кризисной ситуации не до стилистических тонкостей.
– Верно, верно, – ответила я, откинулась на сиденье и закрыла глаза.
– Руфь?
Я открыла глаза.
– Пойти с вами?
– Да.
Она вышла из машины. Я открыла дверцу, она помогла мне выбраться, потом вернулась к багажнику и достала оттуда мой саквояж. Я внезапно рассвирепела, увидев через стекло Лотту, которая сжалась в комочек и опять плакала.
– Чего ты так убиваешься? Это же не твой брат! Миссис Штамм ждала меня на ступеньках дома с саквояжем в руке. Я открыла дверь, и мы начали подниматься по лестнице. Дойдя до середины, я заметила, что иду на цыпочках.
– О Господи! Папа! – прошептала я, когда мы добрались до нашей площадки. – Который час?
– Половина пятого.
– Тогда все в порядке. Он еще дома.
Она кивнула.
– Он поможет мне, – объяснила я. – Сказать маме. Не представляю, что с ней будет.
Я открыла дверь своим ключом. Мамы в кухне не было. Отец сидел за столом и крутил ручку приемника.
– Ха! – воскликнул он. – На день раньше. Не вынесла!
Я помотала головой и прошла вперед, чтобы миссис Штамм могла войти в кухню.
– Папа, познакомься, это миссис Штамм. Он встал и подошел к нам со словами:
– Здравствуйте, очень приятно, – нимало не смутившись оттого, что минуту назад оскорбил ее.
– Мне тоже, – ответила она, протягивая ему руку, – и очень жаль, что при столь печальных обстоятельствах.
– Что? – Он посмотрел на меня. – Каких таких обстоятельствах?
Я попыталась ответить и не смогла. Даже ему. А матери?
– Где твой брат?
– Мистер Кософф, – сказала Хелен, – присядьте, прошу вас.
– Где Мартин? – повторил он, не обращая на нее внимания.
– Папа, сядь, пожалуйста.
– Прекрати! – рявкнул он. – Мне все это не нравится. Чужие люди являются в мой дом и приказывают мне сесть. Я не желаю садиться. Я хочу знать, где твой брат.
– Он умер.
Все-таки я это сказала. Но слишком прямо. Слишком быстро. Надо было подготовить его, рассказать про несчастный случай, а я растерялась оттого, что он на меня закричал. Отец никогда не повышал на меня голос. Бушевал, придя домой после родительского собрания, если меня там недостаточно хвалили; громко ругал продавца, если я приносила из магазина «какую-то дрянь»; возмущался подружкой, которая, по его мнению, втянула меня в неприятности. Но никогда не кричал на меня – до сих пор. А ведь он еще ничего не знал.
В комнате повисла мертвая тишина. Мертвая, как Мартин. Отец уставился на меня. Молча ждал объяснений.
– Он катался на лыжах, папа. Несчастный случай. По глупости – никто не ожидал. У него хорошо получалось, но он хотел еще лучше. Ты же знаешь Мартина – он хотел съехать с самой высокой вершины. Ему не разрешали, никто не разрешал, ни инструктор, никто; инструктор сказал, что ни в коем случае не позволит, но он все равно поехал, когда никто не видел.
Ни слова.
– Папа!
Молчание. Я сделала шаг и протянула к нему руку. Он оттолкнул меня с такой силой, что я отлетела на несколько шагов и ударилась головой о цементный край душевой кабинки. Не веря себе, уставилась на него.
– Мистер Кософф…
– Молчать! – сказал он, не отрывая от меня взгляда.
– Я понимаю ваши чувства, мистер Кософф, но все же…
– Вон отсюда!
– Мне уйти, Руфь?
– Руфь тогда будет здесь командовать, когда сама будет платить за квартиру.
– Я подожду на улице, Руфь. Если ваши родственники захотят узнать какие-то формальные процедуры…
– Вон!!!
Она вышла из кухни. Раздался звук ее шагов на площадке. От удара болела голова, но эта была чужая боль. Внизу со скрипом открылась и захлопнулась дверь, а он так и не отрывал взгляда от моего лица.
Папа, папа, Мартин был таким, каким был, и то, что он… что с ним произошло, можно как-то объяснить. Но что произошло с нами – почему ты так на меня смотришь?
– Где мама? – В мертвой тишине вопрос прозвучал резко.
– Какая тебе разница?
– Я…
– Тебе же плевать, плевать! На нее, на Мартина, на всех нас. На всех, кроме собственной персоны!
– Папочка, папа, не надо. Пожалуйста, перестань. Ты не понимаешь, что говоришь.
– Это я-то не понимаю?
– Папа, я пойду. Пройдусь немного и скоро вернусь. Отпусти меня…
Он плюнул на пол, как будто мне в лицо. Стало трудно дышать, я словно окаменела и не могла пошевелиться.
– Что ты сделал? – спросила я шепотом.
– Это я что сделал? Сама убила брата, а теперь спрашиваешь, что я сделал?
Мне казалось, все это происходит с кем-то другим, а я только наблюдаю со стороны.
– Ты с ума сошел, – сказала я. – Как ты мог подумать…
– А тут и думать нечего. – Он перестал кричать, потому что я перестала говорить шепотом. – Разве не ты потащила его туда? А кто столкнул его с горы, хотя он никогда в жизни не стоял на лыжах?
– Да меня там не было! Были только Штаммы и инструктор. И Мартин не в первый раз встал на лыжи, и у него все прекрасно получалось, а инструктор не разрешил ему спускаться с вершины, но он все равно поехал. – Горло перехватило, но слез не было.
– А ты стояла и смотрела.
– Говорю же тебе – меня там не было .
– Должна была быть! Ты за него отвечала. Взяла младшего брата с собой, так надо было за ним смотреть.
– Младший брат! У нас с ним разница меньше года.
– Ну так и что? Раньше тебе это не мешало. Девятнадцать лет командовала им, как хотела…
– Что-что?
– Что слышишь! – опять закричал отец. – Девятнадцать лет указывала ему, что делать, и он слушался, слушался даже против воли. А тут вдруг пальцем не пошевелила, чтобы спасти его от смерти. Почему, интересно знать? А?
– Давай, объясни мне почему. – Мой голос дрожал.
– А потому что тебе плевать, вот почему! Ты, видно, и не хотела его остановить. Может, тебе не нравилось, как он себя ведет. Взрослеет. Не слушает больше старшую сестру, открыв рот. Зато теперь у тебя будет отдельная комната. На тебя будут больше тратить, да? Тебе же деньги дороже людей, Руфи, такая уж ты уродилась.
– Ты, – очень медленно и отчетливо произнесла я, – ты… мерзкий… грязный… подлый старик.
Он бросился ко мне, будто хотел меня задушить.
– Ты-мерзкий-грязный-подлый-старик! – выкрикнула я и пнула его в пах. От боли он сложился пополам, отлетел к столу и упал.
– Шлюха! – прорычал он сквозь стиснутые зубы.
– Ты превратил его жизнь в такой кошмар, что он не мог жить в этом доме! Не мог сюда вернуться! Ты что, старый дурак, не понимаешь, он же специально это сделал?! Конечно, не надо было его брать с собой. Надо было сообразить: он поживет по-человечески и не сможет вернуться и снова терпеть твои штучки. Это из-за тебя он себя убил !
– Врешь! – Он попытался встать, опираясь на стул. Стул с треском развалился. – Врешь!
– Да, убил себя! Специально врезался в дерево. Вокруг было полно места, и ему пришлось как следует рассчитать, чтобы не промахнуться. Он врезался в самую середину, вместо лица была кровавая каша. Меня там не было. Мне потом рассказали. Все, кто видел, подтвердят. Миссис Штамм до сих пор не может опомниться, какое безумие, ехать с горы и покончить с собой.
Врезаться в дерево, разбить голову – обнять ствол и остаться висеть на нем.
Он тяжело оперся о стол и обессиленно выдохнул:
– Убирайся из моего дома!
– Из твоего дома! – в истерике крикнула я. – Из этой вонючей дыры! С радостью! Нашел чем пугать! Почему у тебя самого не хватает духу уехать отсюда? Что ты будешь делать, когда этот паршивый дом снесут и придется ковылять после работы через весь город?
Я наклонилась за саквояжем. Отец схватил меня за руку. Размахнувшись, я ударила его саквояжем по голове. Он потерял сознание и рухнул на пол. Я выскочила из квартиры и начала спускаться по лестнице. Руки дрожали. Если бы я споткнулась, то вряд ли бы смогла ухватиться за перила. Но я благополучно добралась до первого этажа и остановилась на площадке, чтобы отдышаться и хоть немного успокоиться.
Потом вышла на улицу и тщательно закрыла за собой дверь. Обернулась и в последний раз посмотрела на наш дом, чтобы запомнить его во всем безобразии. Направилась к машине, стоявшей у обочины. Пройдя несколько шагов, подвернула ногу и упала, больно ударившись плечом о тротуар; саквояж спас от удара голову.
Глава 4
Помню звук удара и ощущение грубой ткани на щеке, когда голова стукнулась о саквояж. Потом я потеряла сознание и, очнувшись, услышала голос Хелен Штамм.
Я открыла глаза и с трудом села. Было больно смотреть, я сощурилась, но это мало помогло. Мимо проходила женщина; я видела подол ее черного платья, грубые чулки, палец с огромной мозолью, торчащий из рваной черной туфли. На лицо я не взглянула – даже когда она остановилась и уставилась на меня. Мне не пришло в голову, что я с ней, возможно, знакома. Я не могла сообразить, где нахожусь.
Хелен Штамм помогла мне подняться. Я хотела наклониться за саквояжем, но она сама подняла его. Открыла дверцу машины. Садясь в нее, я встретилась взглядом с той женщиной в черном платье. Она не отвела глаз и продолжала без тени смущения смотреть на меня. Нахальство нищих. Я села на заднее сиденье, и Хелен Штамм захлопнула дверцу. Борис спал впереди, прислонившись к плечу Лотты. Лотта, словно окаменела, даже не повернула головы, когда мать села рядом с ней и включила зажигание. Мы проехали мимо дома Теи, и я по привычке поискала ее глазами.
Надо позвонить Tee, сразу после…
Сразу после чего? Я сжала виски, боль немного утихла, но я так и не закончила мысль. Долго искала слово, которое подсказало бы мне, что надо сделать, прежде чем позвонить Tee. Даже обернулась и посмотрела на ее дом, но ничего не придумала.
Надо где-то устроиться… да-да, устроиться. Но где и как? Куда меня везут? Я чуть не попросила остановить машину, хотела зайти к Tee, но вовремя поняла, что, если ее не окажется дома, мне ведь некуда деться.
Мы повернули и выехали на Третью авеню. Куда мы все-таки едем?
Дэвид!
Я испугалась – впервые с того момента, как увидела ненависть на лице отца. Резко наклонилась к переднему сиденью, словно преодолевая сопротивление – чье?
Как известить Дэвида? Можно позвонить. А если его нет дома? Или ответит она? Повесить трубку и позвонить позже, идиотка. Но звонок тоже денег стоит.
Я чуть не рассмеялась вслух. Какие глупости лезут в голову. Чего только не придумаешь!
Мама! Как сказать маме?
Меня охватила паника. Я почувствовала себя насильно оторванной – от чего, от кого? От дома? От родных? От друзей? Но я смогу видеться с теми, с кем захочу. Кроме матери, которой могут запретить встречаться со мной. Тяжело, но не смертельно. Я любила ее, но давно не искала у нее ни помощи, ни утешения. Да и какой совет она могла дать? Что-нибудь вроде «женщина должна терпеть». Может, так и положено добропорядочной еврейской жене. Она убеждена, что никто не мешает нам жить так, как мы хотим. Не умеет смотреть на всех нас беспристрастно. Готова одобрить любые наши поступки, даже самые недостойные. Где уж тут ждать от нее утешения.
Слепая вера не для меня.
Я взглянула на затылок Хелен Штамм и вздрогнула. Забилась в угол сиденья, свернулась в комочек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35