В любом случае я разжег огонь, и это заставит их поостеречься. Но вам снова может присниться кошмар!Он приподнял сетку и улегся рядом с ней на тюфяк. Эмма открыла было рот, но так ничего и не сказала. Она сама не знала, действительно ли лишилась дара речи или инстинкты полностью парализовали ее волю. Сикандер повернулся на бок и обнял ее. Его рука оказалась там, где билось ее исстрадавшееся сердце.Это прикосновение и возбуждало, и успокаивало ее. Душная ночь была полна невидимых опасностей, и Эмма так мечтала, чтобы ее обняли, приласкали, утешили, успокоили. Она блаженно прикрыла глаза, чувствуя, как Сикандер стал медленно ласкать ее упругую белоснежную грудь. Глава 16 Лежа рядом с Эммой, Алекс пытался успокоиться, но ее близость слишком сильно действовала на него. Она явилась к нему среди ночи в одной ночной рубашке, прелестная в своей невинности, с распустившимися локонами, обрамляющими лицо, с расширенными от испуга глазами. Что в такой ситуации остается сделать мужчине, созданному из плоти и крови?Эмма уже давно дразнила и выводила его из себя. Ему оставалось только овладеть ею: вкусить ее сладость, побороть ее смущение, разбудить страсть, намек на которую он порой замечал в ее взгляде. Дальше так продолжаться не могло: напряжение стало невыносимым, он кипел от вожделения, доведенный до предела вынужденным воздержанием от естественной развязки. Он заставил ее смотреть на него, и она подчинилась, устремив на него взгляд своих глаз-изумрудов, мерцающих в мягком оранжевом свете костра за стенкой палатки; выражение ее лица подсказывало, что она пытается разобраться в своих противоречивых чувствах. Ей хотелось, чтобы это случилось, не меньше, чем ему, однако ее сдерживали осторожность и страх. Ведь она не знала, чего ожидать! Она доверяла ему, но одновременно мучилась от неизвестности… Она походила на олененка, завороженного извивающейся коброй: ей хотелось броситься наутек, но не хватало сил. Слишком велико было любопытство и восторженное оцепенение.Он припал к источнику нектара – ее губам. Первый его поцелуй был нежен, он старался не торопиться и не подгонять ее, как ни сгорал от нетерпения жадно вкусить ее сладость. Стараясь держать себя в руках, он вдыхал ее пьянящий аромат – ее духи уже однажды ударили ему в голову.Ее волосы были по-прежнему влажны, как и ее длинная белая рубашка. Для него белый цвет был цветом смерти и траура, в который облачались разве что на похороны; для нее же он символизировал непорочность и чистоту, будучи цветом подвенечного наряда. Но Алекс не видел в этом большой разницы. Если мужчина не разбудил в женщине страсть, не научил ее чувственным восторгам и радостям плоти, то разве можно называть такую женщину живой? Для него она была скорее бледной тенью, лишенной жизненных соков.Он не мог допустить, чтобы драгоценная женственность Эммы осталась без вознаграждения. Но он не торопился срывать с нее белое одеяние, предпочитая медленно вести ее тропой чувственного наслаждения… Потому поцелуй его был нежен и сдержан; он надолго задержался на ее губах, прежде чем начать осыпать поцелуями все лицо. Но и тут он не давал волю страсти, а лишь пробовал губами ее виски, веки, шелковые колечки волос, сопровождая все это нежным шепотом; только потом он опять вспомнил про ее рот и уже не отрывался от него, пока не понял, что его возбуждение передалось и ей.Она запустила пальцы ему в волосы и стала отвечать на его поцелуи с пламенным воодушевлением. Он пустил свой язык к ней в рот, усилив интимность происходящего, и она не воспротивилась. Когда он ненадолго отстранился, чтобы окончательно раздеться и накрыться простыней, она возмущенно запротестовала. Ему потребовалась вся сила воли, чтобы не наброситься на нее, не напугать своим нетерпением.Она не шевелилась, а только дрожала, когда он расстегивал ей пуговицы. Продолжая свои неторопливые ласки, он обнажил ее нежную грудь и взял губами набрякший сосок. «Сикандер»… – нежно простонала она и изогнулась всем телом, подставляя ему грудь. От ее готовности томление во всем его теле превратилось в боль.«Не торопись! Смотри не спугни ее своим желанием!» В нем кипела внутренняя борьба: как же ему хотелось разорвать ее рубашку и полностью насладиться ее телом! Только ее неопытность заставляла его сдерживаться. А ведь он хотел ее так, как никогда прежде не хотел ни одну женщину… Она превзошла всех своих предшественниц, превратив его в трепетного раба.Прежде он тоже неизменно стремился доставить наслаждение партнерше, но порой похоть брала верх и он давал ей волю, не дождавшись от женщины полной готовности. При этом он гордился своей внимательностью и всегда компенсировал свое первоначальное нетерпение. Но сейчас… Сейчас он хотел проделать все безупречно, потому что в его объятиях очутилась сама мисс Уайтфилд, с которой все это происходило впервые.С собственным удовлетворением можно было и потерпеть. Он не получил бы и половины удовольствия, если бы не доставил удовольствие ей; впрочем, ему ли было не знать, каким болезненным может быть для женщины первый раз… Он долго не отрывался от ее сосков, заставляя ее стонать и вздрагивать от вожделения. Вот когда – только тогда! – он приподнял край ее рубашки и принялся ласкать сердцевину ее женского естества.От первого прикосновения она ахнула. Он умирал от желания поцеловать ее там, пустить в ход язык, не ограничиваясь пальцами. Однако она была еще слишком неопытна для подобной ласки: достаточно было вспомнить, как ее потрясла роспись потолка в павильоне любви у Сайяджи.Неожиданно Эмма сжала ноги – пальцы Кингстона забрались слишком глубоко, где все подтверждало ее готовность к любви. Внезапный приступ робости не мог скрыть очевидного: она была влажна и распалена, и ему пришлось замереть, чтобы волна возбуждения не лишила его раньше срока просившегося наружу семени.– Эмма… – зашептал он ей в волосы. – Успокойся. Не сжимай ноги. Я не сделаю тебе больно, обещаю.– Но, Сикандер… подожди.Его рука оставалась в шелковом плену ее ног. Он послушно ждал, очень надеясь, что не получит отказа теперь, когда все так далеко зашло. И тут он почувствовал, что и ее рука тянется к нему, выказывает бесстыдную требовательность, отважно исследует его тело. Когда она нашла то, что бессознательно искала, он напрягся, застонал и едва сдержал свою страсть, представив, будто окунается в ледяную воду; воображаемая холодная ванна умерила его пыл.– Прости. Я не делаю тебе больно, когда так трогаю?В этом была вся Эмма: задавать вопросы в такой момент! С другой стороны, он знал заранее, что все так и будет. Как бы ей не вздумалось предложить сейчас дискуссию о методах совокупления всех живых тварей!– Нет, Эмма. Мне не больно. То есть это не боль в общепринятом понимании. Но если ты будешь продолжать… Только не гладь!Его бросило в жар. Он схватил ее руку и отвел в сторону.– Но… Разве тебе не нравится мое прикосновение?– Нравится. Слишком нравится!– Вот видишь! – Она тихонько засмеялась – восхитительное проявление женской власти и торжества. – Значит, придется повторить. Не одному же тебе заниматься ласками, Сикандер!Она вырвала у него руку и дотронулась до его правого соска:– Что ты чувствуешь, когда я трогаю вот здесь? Он едва не соскочил с тюфяка.– Прекрати, Эмма! – прошипел он. – Здесь главный я, а не ты. Я-то думал, ты ничего не знаешь о плотских усладах…– Не знаю, – прошептала она без всякого раскаяния, широко раскрыв глаза. – Потому и стараюсь научиться. Раз уж мы собираемся это делать, я хочу все делать правильно.Он не верил происходящему. Он и помыслить не мог, что неопытная старая дева по имени Эмма окажется такой. Одновременно он испытал потрясение. Эта женщина не только его возбуждала, но и поражала так, как до нее не поражала ни одна другая. Она застала его врасплох. Даже женщин, обученных искусству наложниц, требовалось подбадривать, чтобы они показали свое мастерство. Они опасались оскорбить господина, сделать или сказать что-то не так. Эмма оказалась не такой: она перехватывала инициативу и отважно бросалась вперед. Она сама требовала, чтобы он подсказывал, как сделать ему приятно.– Эмма, все, что я делаю с тобой, доставляет мне огромное удовольствие. Но сам я… слишком чувствителен. Раз уж ты собираешься меня ласкать, изволь быть готова к слиянию: я не гарантирую, что смогу сдержаться.– Зачем же тебе сдерживаться, раз нам обоим так этого хочется? – Она обняла его за шею и притянула к себе. – Я готова, Сикандер. Может быть, утром я себя возненавижу, но сейчас готова. Будь так добр, избавь меня от этой проклятой девственности!При этих ее словах он не мог не улыбнуться. Ему было трудно ей верить.– А ты уверена, моя сладкая, моя дикая Эмма? Если бы я знал, что ты так к этому стремишься, то давно бы тебя от нее избавил.– Если этой ночью мне суждено стать жертвой тигра, будет неприятно умирать с мыслью, что я… что мной так и не обладал мужчина, особенно такой, как ты, Сикандер. Сожалеть я буду завтра, а сейчас мне хочется одного: слиться с тобой.– Никакие тигры тебя не тронут, Эмма. Я им не позволю. Если ты действительно готовишься сокрушаться о содеянном, то нам тем более надо постараться, чтобы было, о чем сожалеть и из-за чего мучиться угрызениями совести.– Я рада, что ты опять называешь меня Эммой, – прошептала она. – А ты будешь моим Сикандером. Моим красавцем, моим желанным Сикандером, превратившим меня в женщину, с которой я еще толком не знакома.– Зато с ней знаком я, – ответил он, гладя ей живот. – О, как хорошо я ее знаю! Она совсем не та, кем притворялась всю жизнь, до этого мгновения.– Какая же она? Расскажи мне, какая я, в кого ты меня превратил! – взмолилась она. – А лучше покажи!– Сейчас, – пообещал он. – Я все тебе покажу, маленькая распутница.Приподнявшись на одном локте, он раздвинул другой рукой ее бедра и вновь стал ласкать ее нежную плоть. На этот раз Эмма не сопротивлялась. Она позволила ему делать все, что он пожелает, а он пожелал привести ее в состояние неистовства. Она вздрагивала от его умелых прикосновений. Вздохи сменялись стонами, стоны лепетом, лепет мольбами. Она самозабвенно прижималась к нему, стремясь получить желаемое.Но когда наконец он проник в нее, Эмма охнула от неожиданности и боли.– Эмма? – Даже это короткое слово далось ему с трудом из-за участившегося дыхания. – Тебе больно, Эмма?Прежде чем ответить, она положила свои ладони ему на бедра и задвигалась, побуждая его следовать велению собственной плоти. Он пытался быть ласковым, хотел было дать ей время, чтобы привыкнуть к вторжению, но она нетерпеливо прижалась к нему.– Не отступай! – простонала она. – Возьми меня, Сикандер! Сделай меня своей. Преврати в женщину.Другого поощрения ему и не требовалось. Все произошло стремительно. Могучий взрыв превзошел все, что он когда-либо испытывал с женщинами. Ему казалось, что он изливает в нее не только семя, но и всего себя, какой он есть и когда-либо будет; она вбирала его в себя без остатка, выжимала досуха, забирала все, что он был способен отдать, а потом возвращала с лихвой.Наслаждение было сказочным, удовлетворение оставило позади самые безумные фантазии. Но этим все не исчерпывалось: когда потом они лежали рядом, сонные, пресыщенные, утомленные, он поймал себя на мысли, что еще не насладился ею до конца. Да и сможет ли он когда-нибудь пресытиться ею?! Эмма стала частью его самого, а он находил свое продолжение в ней. Он торжествовал, как и подобает мужчине, но за торжеством проглядывал страх. Что же теперь будет дальше?О том, чтобы ее отпустить, и речи быть не могло. Он хотел, чтобы она осталась с ним навсегда и каждую ночь проводила в его постели. Он мечтал научить ее всем секретам любви. Отныне она должна принадлежать только ему – в самом первобытном смысле этого слова. Кингстон вдруг понял, что, овладев Эммой, стал одержим ею… Останется ли она с ним? Как отнесется к Парадайз-Вью? Захочет ли жить там, а если захочет, то в каком качестве?Он вспомнил Лахри, свою красавицу возлюбленную. Теперь ее придется отослать, позаботившись о ее благополучии. Причем сделать это как можно быстрее, чтобы Эмма ни о чем не узнала. Присутствие в зенане остальных женщин он сумеет объяснить, но достаточно посмотреть на Лахри, чтобы понять, какого рода отношения их связывали. Нет, придется Эмму на какое-то время изолировать от зенаны. Конечно, она сама быстро проберется на женскую половину. Но прежде, чем это произойдет, он должен удалить оттуда Лахри, подыскав ей нового покровителя.Потребует ли Эмма брака? Сейчас, прижавшись к нему во сне, с сияющим лицом и перепутанными волосами, она выглядела такой же молоденькой, как его любовница, от которой он собирается избавиться в ближайшее время; но жениться на ней?! Это не укладывалось у него в голове. Он не представлял себя правильным британским мужем, как и Эмму – правильной британской женой. Да при всем желании у них ничего из этого не вышло бы. Все возражения, существовавшие прежде, никуда не делись и теперь. Он не британец, о чем знает весь свет. Любая форма открытых, освещенных законом отношений между ними – как и не скрепленных законом, – вызовет скандал и в британском, и в индийском обществе.Единственный способ избежать травли – это следовать первоначальному плану: она будет няней его детей, он – ее работодателем. В Парадайз-Вью придется первым делом нанять для нее айю, а также позаботиться о соблюдении тайны перед гостями и слугами.Если Эмма все же будет настаивать на браке, он попытается ее отговорить. Он не имел права ставить под удар свое положение в обществе. Ведь только благодаря своим связям он мог поддерживать деловые отношения как с белыми, так и с индийцами. Если его подвергнут остракизму, это прежде всего отразится на его бизнесе. Да и как себя почувствует Эмма, если действительно окажется отрезанной от британского общества? Сделавшись его женой, она превратится в нежелательную персону. Многие английские дома будут для нее закрыты. Дружбу с ним сохранят буквально считанные индийцы вроде Сайяджи, но что от этого самой Эмме? Даже если их жены и любовницы предложат ей свою дружбу и гостеприимство, она вряд ли этим удовлетворится.Разве захочет она провести всю жизнь запертой в зенане, как послушная индийская жена? Никогда европейская женщина не согласится на это!Алекс проснулся на рассвете и сообразил, что надо возвращаться к себе в палатку, иначе весь лагерь узнает, где он провел ночь. Такая ситуация стала бы невыносимой для Эммы. Он неслышно поднялся с тюфяка.Эмма со вздохом перевернулась на другой бок, но не проснулась. Ее дыхание было ровным, губы слегка приоткрыты. Алексу хотелось разбудить ее жарким поцелуем, однако разум взял свое, и он стал поспешно одеваться. Наклонившись за башмаком, он увидел документ – бесценную бумагу Эммы, делающую ее владелицей Уайлдвуда. Все время, что он пробыл в этой палатке, он ни разу о нем не вспомнил. Удивляться тут было нечему: ведь он не помышлял о будущем, наслаждаясь настоящим.И вот он попался ему на глаза – документ, подлежащий уничтожению! Наверное, Эмма вынула его из непромокаемого чехла, чтобы проверить, не пострадал ли он после переправы, и не успела убрать.Он оглянулся на Эмму. Если он прихватит бумагу с собой, она обязательно обнаружит пропажу. Но как уничтожить документ, не навлекая на себя подозрение? Он поднес листок к глазам, пытаясь прочесть его при слабом свете зари. Кое-где чернила расплылись – несмотря на все предосторожности, документ немного пострадал. Жаль, что сырость не уничтожила его целиком! Тогда Алексу не пришлось бы совершать ничего предосудительного, чтобы потом мучиться угрызениями совести.Не мог же он сейчас положить его на место и удалиться, ничего не предприняв? Ведь он только и думал о том, как завладеть проклятым документом и уничтожить его! Он едва не бросил Эмму в Аллахабаде, но она уговорила его, пригрозив, что отправится в Бхопал и предстанет перед тамошними властями; не хватало только, чтобы эта публика предприняла расследование! Набобзада будет счастлив вынудить Алекса отчислять ему больший процент от доходов.Да, он любил Эмму, но это ничего не меняло: ее бумага по-прежнему представляла для него угрозу. Угрозу для Майкла и Виктории. Да и зачем теперь Эмме это проклятое наследство? Тем более что самого Уайлдвуда уже больше не существовало. А то немногое, что еще оставалось от плантации, лежало в руинах; он постарается, чтобы Эмма ненароком не набрела на них. Тогда почему бы вообще не уничтожить бумагу? Взамен он преподнесет ей весь Парадайз-Вью. Если она согласится быть его любовницей и няней его детей, то получит богатство, о котором и мечтать не могла.Однако она ни в коем случае не должна заподозрить, что он намеренно уничтожил ее драгоценность; все должно выглядеть как случайность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40