Даже сами вампиры, и те давно разуверились и в короне, и во всеповелителе, стали считать их уцелевшей от средневековья сказкой.
Однако, это не моё дело. И надо поспешить в аэропорт.
В самолёте Грюнштайн и Роберт о чём-то тихо говорили по-немецки, не обращая на меня ни малейшего внимания. Одиночеству я обрадовалась — надо многое обдумать. Ясновидцы из гойдо никакие, тем более из нулевиков, но даже моих куцых способностей хватало, чтобы почувствовать громаду грядущих потрясений. Слишком много накопилось мелких количественных изменений, им давно пора переходить в большие качественные перемены. А такие события без крови и боли не проходят, — как будто в Троедворье их и без того мало. Но оставаться в нынешней ситуации тоже нельзя, она гнусна и омерзительна.
Мучило и другое — чувство, что я нахожусь у истока всех грядущих перемен. И от меня зависит, какими они будут. Люди согласны мне подчиняться, готовы доверить свои жизни, но я не хочу быть вершительницей судеб, мне не нужны ни власть, ни сила. В обоих мирах, и волшебном, и простеньском, полным-полно кандидатов в вожди — могучих, честолюбивых и одарённых, которые полжизни бы отдали за то, чтобы оказаться на моём месте. Вот пусть они и решают, а меня, полную нулевичку во всех отношениях, оставят в покое.
Я включила плеер мобильника и воткнула в уши пуговички наушников. От тягостных мыслей и пугающих предчувствий хотелось спрятаться в музыке, послушать что-нибудь лёгкое и успокаивающее, Моцарта, например. Но открылся плеер на Сашкиной песне:
На счастье и радость
Надежд не осталось,
Жизнь больше не в сладость —
Душа поломалась.
Распластано время
Катком своеволий,
Здесь жизнь — это бремя
Из горя и болей.
А в играх кровавых
Нет правил и чести —
Всесильным в забаву
Безумие мести.
В бессмыслице битвы
Надежд не осталось.
Ни слёз, ни молитвы —
Душа поломалась.
Мы слабы как тени —
Твоя стать иная:
Не клонишь колени
Ты, ложь отвергая.
Но вся твоя сила —
Тщета разговора,
Ни гадко, ни мило;
Ни зло, ни опора.
В трухе пусторечий
Надежд не осталось,
Нас губишь невстречей —
Душа поломалась.
Огонь твой прекрасен —
И манит, и греет,
Но всё же напрасен,
Без пользы истлеет.
И ты станешь тенью,
В бездействии тая,
Живя дребеденью,
Дней скуку считая.
Нам к небу подняться
Надежд не осталось.
В грязи лишь валяться —
Душа поломалась.
Я выключила плеер и невольно прикоснулась к шрамам на ладони. Ось координат, на которой ноль становится точкой отсчёта, главнейшей цифрой и началом начал.
Прятаться от очевидного бесполезно — решение принимать придётся мне и никому иному. Знать бы ещё — какое.
«— 5 »
Завтра утром Грюнштайн уезжает, срок его посольства, как и моего командорства, заканчивается. А сегодняшний вечер посвящён тренировкам в кроми. Ходит альянсовец по ней пока неуклюже, но уже вполне прилично, чтобы допустить к проходкам без инструктора.
— Только зачем мне это, — говорит Грюнштайн. — В потайницах ведь нет кроми, только нигдения.
— Лишнего мастерства не бывает, — отвечает Роберт. — Кстати, высокочтимый фон Грюнштайн, когда переходите с основицы прямо в нигдению, минуя кромь, не забывайте — переключаться на срединное восприятие нужно до перехода, а не после.
— И по сторонам смотрите, — напоминаю я. — Только на упырей наткнуться и не хватает. Тем более, что мы на их любимом четвёртом уровне.
Роберт насторожился, а Грюнштайн предупреждение проигнорировал.
— Нина Витальевна, — сказал он, — вы не переменили решение?
— Нет.
— Но почему? Я не понимаю. Троедворье присвоило статус ранговиков обезьянородным, но при этом отвергает волшебные расы.
Я рассмеялась. Грюнштайн посмотрел на меня с удивлением.
— Высокочтимый посол, вы говорите с человечицей, — ответила я.
— Что? — растерялся Грюнштайн. — Но вы ведь волшебница, пусть и нулевого уровня. Волшебница!
— Но волшебница человеческой расы.
Посол окончательно сник. Почему-то Грюнштайн постоянно забывает о моей расовой принадлежности. В голове альянсовца никак не может уместиться тот факт, что простокровки способны волшебничать ничуть не хуже магородных, что среди нас есть не только колдуны, но и кудесники с чародеями. Ему легче внушить себе, что он не в силах распознавать расу собеседника, чем назвать коллегами обезьянышей.
— Высокочтимый посол, объясняю вам ещё раз — я не говорю Альянсу ни «нет», ни «да», потому что вести переговоры о переселении Троедворье будет только с общинами стихийников. Решать свою судьбу должны они сами, а не верховный предстоятель.
Темнело, и Грюнштайн воспользовался случаем разбить неловкую ситуацию, зажёг «светень» не палочкой, как принято в Альянсе, а по-троедворски, щелчком пальцев. Огонёк завис над его левым плечом.
— Опору надо делать не на мизинец, — сказала я, — а на безымянный палец. Так вы экономите микроволш.
— Что можно сотворить из микроволша? — пренебрежительно фыркнул альянсовец.
— Много чего. Например, «троеклинку». Самое употребительное волшебство.
— Что это?
— Магическая наклейка на обычную пулю или наконечник стрелы. При попадании взрывается так, что голову разносит в труху.
— Зачем вам это? — ошеломлённо проговорил Грюнштайн.
— Чтобы противник не мог вернуть бойца в строй, сделав озомбачку, — пояснила я. — Из любого оружия — и волшебного, и технического — стрелять надо только в голову. Размазанные по асфальту мозги не то что некромансеры, но сам господь бог до рабочего состояния не восстановит.
— И вы тоже делали «троеклинку»? — еле вымолвил потрясённый развернувшейся перед мысленным взором картиной Грюнштайн. Богатое у мужика воображение, до меня долетело только ментальное эхо, но и оно оказалось ярким и впечатляющим.
— Делаю почти ежедневно, — сказала я. — Это одно из немногих волшебств, доступных нулевикам.
Грюнштайн содрогнулся. Я пожала плечом. Война есть война, и требовать от неё эстетики бессмысленно.
— Уходим, — сказал Роберт. — Упыри идут, не меньше двух стай.
— Да что за упыри такие? — с раздражением спросил посол. — Почему все всегда от них удирают?
Я выхватила пистолет, передёрнула затвор.
— Сейчас узнаешь.
Уйти мы не успели — из-за угла выскочило сразу три упыря. Похожи они на больших, размером с овчарку, белесых ящериц с длинной мордой. Только упыри бесхвостые. Зато зубищи в три ряда, как у акулы. Скверные твари — хитрые, наглые, прожорливые. Часто ходят стаей не меньше пяти штук, но не редки и крупные, мощнотелые одиночки.
Я пристрелила двух, Роберт одного. Резко развернулся и убил ещё трёх, выскочивших из-за другого угла. Я пристрелила четвёртого, схватила посла за руку и вытащила на основицу. Выскочил Роберт, на ходу положил ещё двух зверюг. На основицу упыри, как правило, не выходят, но сейчас их расплодилось слишком много, бескормица погонит ненасытных тварей наверх.
— Там ещё одна стая, — сказал Роберт.
— Трупы они сожрут не быстрее, чем за пять минут, — ответила я. — Бежим к тёмным, они ближе всех.
Добежать до «Чёрного коня» мы не успели — из кроми выскочили два упыря. Грюнштайн обрушил на них магично-стихийные молнии. Зрелищно, но бесполезно, упыриная шкура экранирует любое волшебство. Однако внимание зверюг Грюнштайн отвлёк, и лишь потому мы с Робертом успели их пристрелить.
— Спасибо, Дитрих, — пожала я Грюнштайну руку.
— У меня опять ничего не получилось, — досадливо ответил он.
— Против упырей помогает только пуля, — объяснила я, — да и то не всегда. Стрелять надо в глаз, череп слишком крепкий, не пробьёшь. А тело регенерирует мгновенно. Сдохнет, только если мозг повредить. Правда, размером он с теннисный мяч, всё остальное — кость.
— А если сделать «огненный дротик» и метнуть в глаз? — спросил Грюнштайн и половчее взял палочку. — Это сожжёт мозг?
— Не знаю, попробуй. Только «дротики» сделай заранее. И бегом к чёрным, пока новое зверьё не повылезало.
Последний упырь выскочил у самого порога резиденции — матёрый зверюга-одиночник размером с телка. Грюнштайн засадил ему в глаза сразу два «дротика». Помогло. Дохлый упырь свалился на асфальт, а мы успели заскочить на КПП. Охрана мгновенно взяла нас на прицел. Увидели мои наказательские татуировки и опустили оружие, вытянулись по стойке «смирно», прожигая ненавидящим взглядом. Я убрала пистолет, скомандовала «Вольно!», достала мобильник и вызвала директора.
— Люцин Хамидович, упыриная чистка нужна немедленно, иначе они сожрут весь Камнедельск. Объявляйте аварийное перемирие.
— Подробности! — потребовал Люцин. Я доложила. Он ругнулся и сказал:
— Перемирие объявляю сейчас же. А вы до утра из тёмной резиденции ни шагу! Тенурариана я предупрежу.
— Кого?
— Всетемнейшего, — пояснил Люцин и оборвал связь.
Предупреждение не понадобилось, чернодворскому большаку уже свои успели донести. Нас провели сразу к нему в кабинет. Грюнштайна начала бить дрожь, пришло осознание пережитого. Тенурариан налил ему водки, заставил выпить.
— Ничего, парень, — сказал он. — Ты молодец. С боевым крещением тебя. Упыри — это ничем не слабее битвы военной. — Тенурариан дал Грюнштайну вторую стопку, хотел налить третью.
— Хватит с него, — остановила я.
Тенурариан глянул на Грюнштайна, кивнул.
— Пожалуй, что и хватит.
Выглядит чернодворец довольно привлекательно — большеглазый и светлокожий азиат лет двадцати пяти на вид. На самом деле ему восемьсот пятьдесят. Плавная, текучая грация движений, свойственная только обратникам. Одежду Всетемнейший предпочитает спортивно-рокерскую — вишнёвые или коричневые кожаные куртки с клёпками, водолазки в тон, джинсы, мокасины. Длинные волосы собраны на темени в хвост, налобная повязка в гуннском стиле. По слухам, он действительно родился в одном из племён, кочевавшим по Внутренней Монголии.
— Если не сложно, Тенурариан Каримович, — сказала я, — то распорядитесь содрать шкуру с того упыря, которого высокочтимый посол завалил. Законный трофей.
— Да, экземпляр недурной, — согласился тёмный маг. Обращение по истинному имени ему не понравилось, но спорить с мастером имён большак не отважился. На командорство Тенурариану плевать, а вот мастеров имён Всетемнеший, как и большинство жителей волшебного мира, побаивается.
В кабинет вошла Людмила Беркутова. Я не видела её две недели, и за это время Люся стала какой-то другой. Я глянула магическим и срединным зрением. Так и есть, чакры трансформировались.
— Да ты чародейкой стала, минуя кудесницу! — обрадовалась я за подругу. — Сразу через ступень перескочила. Какая же ты молодчина! Поздравляю!
— И в придачу — истинница, — похвасталась она. — Позавчера церемония была.
— Умница, — обняла я Люсю, поцеловала.
— Осенью попробую сдать экзамен на чаротворицу, — сказала она.
Я достала из кармана зеркальце, бросила на ковёр и раздробила каблуком стекло. Осколков получилось много, Люся довольно улыбнулась.
— Это обычай такой, — пояснила я Грюнштайну. — Если хотите, чтобы удачно получилось какое-то дело или надо отвратить неприятность — разбейте зеркало.
— Но разбитое зеркало приносит несчастье, — ответил посол.
— Это примета незнаннического мира, — с лёгким недоумением проговорил Тенурариан. — У волшебников другие обычаи.
Судя по ошарашенной физиономии Грюнштайна, суеверия Лиги и Альянса ничем не отличаются от простеньских.
— Людмила Николаевна покажет вам церемониальные залы и музей Тьмы, — сказал Тенурариан.
У Роберта зло дёрнулись крылья. Людь он не злой, в общении всегда приветлив и доброжелателен, но почему-то на дух не переносит Люсю и Веронику.
«— Это ревность», — ответил на ментальное эхо Тенурариан. «— Банальнейшая ревность и досада на чужую удачливость. Ваши ближайшие подруги оказалась проворными девицами и увели у Коха прямо из-под носа то, что он уже считал своей главной и неотъемлемой драгоценностью».
«— Не поняла, Тенурариан Каримович».
«— Право замены», — пояснил он. «— Заявления Беркутовой и Лемке опередили Коховское ровно на одну минуту, потому что Лопатин подсказал им, как обойти некоторые из бюрократических барьеров. Принимать заявление второй очереди трибунал отказался».
В менталице Тенурариана злости и зависти было столько, что ломануло болью затылок. У большака таких друзей нет.
«— Право замены аннулировано», — ответила я. «— Мне удалось получить «вольную смерть». Теперь я в любую секунду могу необратимо покончить с собой, никакой озобачкой не возродят. Так что даже если трибунал приговорит к высшей мере, то казни всё равно не будет, палачи не успеют. Право замены становится бессмыслицей и потому исчезает».
Тенурариан в сильнейшей растерянности уставился на мою нижнебрюшную чакру.
«— Активирована», — пробормотал он. «— Восемь лепестков… Активация произошла не позднее двух дней назад, края чакры ещё не отвердели… Но как?! Это же секретнейшее из умений!»
Я хмыкнула. Властителей всегда страшат люди, которые сами могут распоряжаться собственной смертью. Это лишает правителя власти над жизнью своего подданного, потому что теряют силу два таких мощнейших и любимейших всеми тиранами средства воздействия как пытка и казнь. Поэтому все тоталитарные режимы всегда объявляли самоубийство позорным или греховным. Если в демократическом обществе суицид воспринимается как несчастье, то в диктаторских считается преступлением.
«— Как ты это сделала?» — заорал Тенурариан.
Вместо ответа я вежливо поклонилась и вышла в коридор. Делать тайну из способа пробуждения чакры не стану, но первыми его узнают младшие волшебники всех трёх дворов и Совета Равновесия, и лишь затем информация собственным ходом доберётся до большаков и директора. Олег обещал помочь, его ребята разместят файлы с технологией активации в интернете так, чтобы прочесть могли и незнанники. Пусть они из-за волшебнической необразованности почти ни слова не поймут в тексте, зато вычистить информацию из сети не смогут все хакеры в мире, вместе взятые — Олег заверил, что файлы будут самокопирующиеся и самораспространяющиеся. А метка с гербом Троедворья и равновесным треугольником заставит каждого волшебника прочитать текст хотя бы из любопытства.
Серьёзного ущерба троедворскому режиму это не причинит, но хотя бы самую малость, да расшатает.
* * *
Посла от имени Чернодворья будет провожать Люся. Сейчас позавтракаем и поедем в «Золотую чашу», а оттуда в аэропорт.
В ресторане, несмотря на ранний час, полно народу и на нашу компанию то и дело бросают злые взгляды.
Дружба со мной — поступок рискованный. Наказателей в Троедворье боятся и ненавидят. Знакомство с нами может крепко испортить репутацию. Но Люсю и Веронику от всеобщего осуждения оберегала клятва замены. Теперь её нет, и нашей дружбе осталось жить не более двух-трёх суток. Даже если девчонки не захотят разрывать отношения, я сделаю это сама — нечего им мараться о моё палачество.
Ильдан прекратил знакомство на следующий день после того, как я стала наказателем, а Сашка, едва услышал по телефону мой голос, послал матерно и бросил трубку. Поступили они правильно, только всё равно до сих пор обидно.
Люся уже поела и с любопытством разглядывает волшебную палочку Грюнштайна, пробует делать несложные пассы.
— Канительно, — подытоживает она и возвращает палочку Грюнштайну. — Хотя и никакого риска изувечиться. Расход магии слишком большой, но при желании это можно исправить, доработать конструкцию. Нулевикам бы волшебная палочка понравилось, особенно человекам. Ведь она позволяет младшим ранговикам без особого труда делать то, что под силу только чаротворцам.
Посол хмыкает.
— Интересно, — задумывается он, — а что было бы, поступи снабжённые пригодным для человеков переходником талисманы чаротворного уровня в свободную продажу, как телевизоры или компьютеры.
— Талисманоделы обрадовались бы возможности открыть доходный бизнес, — отвечает Люся. — И всё. Волшебники всех рас покупали бы талисманы точно так же как и незнанники, и только единицы волшебничали бы по-настоящему, разрабатывали свой волшеопорник с колдунского размера на что-то покрупнее, вплоть до чаротворного. А волшебники высоких рангов, в силу своей малочисленности, ценились бы намного дороже, чем сейчас. Но реально никаких серьёзных изменений не произошло бы.
— Для волшебников, — возразил Грюнштайн. — А для простеней?
— И для них тоже. Во всяком случае, изменений будет не больше, чем от появления телевизора в каждом доме.
— Телевидение очень сильно изменило мир, не говоря уже о компьютерах.
— Ерунда, — отмахнулась Люся. — Технологические революции, в отличие от социальных, мир меняют мало. С появлением сотовых телефонов и ноутбуков работа и досуг стали удобнее, в чём-то приятнее, но не более того. Мир как таковой остался прежним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Однако, это не моё дело. И надо поспешить в аэропорт.
В самолёте Грюнштайн и Роберт о чём-то тихо говорили по-немецки, не обращая на меня ни малейшего внимания. Одиночеству я обрадовалась — надо многое обдумать. Ясновидцы из гойдо никакие, тем более из нулевиков, но даже моих куцых способностей хватало, чтобы почувствовать громаду грядущих потрясений. Слишком много накопилось мелких количественных изменений, им давно пора переходить в большие качественные перемены. А такие события без крови и боли не проходят, — как будто в Троедворье их и без того мало. Но оставаться в нынешней ситуации тоже нельзя, она гнусна и омерзительна.
Мучило и другое — чувство, что я нахожусь у истока всех грядущих перемен. И от меня зависит, какими они будут. Люди согласны мне подчиняться, готовы доверить свои жизни, но я не хочу быть вершительницей судеб, мне не нужны ни власть, ни сила. В обоих мирах, и волшебном, и простеньском, полным-полно кандидатов в вожди — могучих, честолюбивых и одарённых, которые полжизни бы отдали за то, чтобы оказаться на моём месте. Вот пусть они и решают, а меня, полную нулевичку во всех отношениях, оставят в покое.
Я включила плеер мобильника и воткнула в уши пуговички наушников. От тягостных мыслей и пугающих предчувствий хотелось спрятаться в музыке, послушать что-нибудь лёгкое и успокаивающее, Моцарта, например. Но открылся плеер на Сашкиной песне:
На счастье и радость
Надежд не осталось,
Жизнь больше не в сладость —
Душа поломалась.
Распластано время
Катком своеволий,
Здесь жизнь — это бремя
Из горя и болей.
А в играх кровавых
Нет правил и чести —
Всесильным в забаву
Безумие мести.
В бессмыслице битвы
Надежд не осталось.
Ни слёз, ни молитвы —
Душа поломалась.
Мы слабы как тени —
Твоя стать иная:
Не клонишь колени
Ты, ложь отвергая.
Но вся твоя сила —
Тщета разговора,
Ни гадко, ни мило;
Ни зло, ни опора.
В трухе пусторечий
Надежд не осталось,
Нас губишь невстречей —
Душа поломалась.
Огонь твой прекрасен —
И манит, и греет,
Но всё же напрасен,
Без пользы истлеет.
И ты станешь тенью,
В бездействии тая,
Живя дребеденью,
Дней скуку считая.
Нам к небу подняться
Надежд не осталось.
В грязи лишь валяться —
Душа поломалась.
Я выключила плеер и невольно прикоснулась к шрамам на ладони. Ось координат, на которой ноль становится точкой отсчёта, главнейшей цифрой и началом начал.
Прятаться от очевидного бесполезно — решение принимать придётся мне и никому иному. Знать бы ещё — какое.
«— 5 »
Завтра утром Грюнштайн уезжает, срок его посольства, как и моего командорства, заканчивается. А сегодняшний вечер посвящён тренировкам в кроми. Ходит альянсовец по ней пока неуклюже, но уже вполне прилично, чтобы допустить к проходкам без инструктора.
— Только зачем мне это, — говорит Грюнштайн. — В потайницах ведь нет кроми, только нигдения.
— Лишнего мастерства не бывает, — отвечает Роберт. — Кстати, высокочтимый фон Грюнштайн, когда переходите с основицы прямо в нигдению, минуя кромь, не забывайте — переключаться на срединное восприятие нужно до перехода, а не после.
— И по сторонам смотрите, — напоминаю я. — Только на упырей наткнуться и не хватает. Тем более, что мы на их любимом четвёртом уровне.
Роберт насторожился, а Грюнштайн предупреждение проигнорировал.
— Нина Витальевна, — сказал он, — вы не переменили решение?
— Нет.
— Но почему? Я не понимаю. Троедворье присвоило статус ранговиков обезьянородным, но при этом отвергает волшебные расы.
Я рассмеялась. Грюнштайн посмотрел на меня с удивлением.
— Высокочтимый посол, вы говорите с человечицей, — ответила я.
— Что? — растерялся Грюнштайн. — Но вы ведь волшебница, пусть и нулевого уровня. Волшебница!
— Но волшебница человеческой расы.
Посол окончательно сник. Почему-то Грюнштайн постоянно забывает о моей расовой принадлежности. В голове альянсовца никак не может уместиться тот факт, что простокровки способны волшебничать ничуть не хуже магородных, что среди нас есть не только колдуны, но и кудесники с чародеями. Ему легче внушить себе, что он не в силах распознавать расу собеседника, чем назвать коллегами обезьянышей.
— Высокочтимый посол, объясняю вам ещё раз — я не говорю Альянсу ни «нет», ни «да», потому что вести переговоры о переселении Троедворье будет только с общинами стихийников. Решать свою судьбу должны они сами, а не верховный предстоятель.
Темнело, и Грюнштайн воспользовался случаем разбить неловкую ситуацию, зажёг «светень» не палочкой, как принято в Альянсе, а по-троедворски, щелчком пальцев. Огонёк завис над его левым плечом.
— Опору надо делать не на мизинец, — сказала я, — а на безымянный палец. Так вы экономите микроволш.
— Что можно сотворить из микроволша? — пренебрежительно фыркнул альянсовец.
— Много чего. Например, «троеклинку». Самое употребительное волшебство.
— Что это?
— Магическая наклейка на обычную пулю или наконечник стрелы. При попадании взрывается так, что голову разносит в труху.
— Зачем вам это? — ошеломлённо проговорил Грюнштайн.
— Чтобы противник не мог вернуть бойца в строй, сделав озомбачку, — пояснила я. — Из любого оружия — и волшебного, и технического — стрелять надо только в голову. Размазанные по асфальту мозги не то что некромансеры, но сам господь бог до рабочего состояния не восстановит.
— И вы тоже делали «троеклинку»? — еле вымолвил потрясённый развернувшейся перед мысленным взором картиной Грюнштайн. Богатое у мужика воображение, до меня долетело только ментальное эхо, но и оно оказалось ярким и впечатляющим.
— Делаю почти ежедневно, — сказала я. — Это одно из немногих волшебств, доступных нулевикам.
Грюнштайн содрогнулся. Я пожала плечом. Война есть война, и требовать от неё эстетики бессмысленно.
— Уходим, — сказал Роберт. — Упыри идут, не меньше двух стай.
— Да что за упыри такие? — с раздражением спросил посол. — Почему все всегда от них удирают?
Я выхватила пистолет, передёрнула затвор.
— Сейчас узнаешь.
Уйти мы не успели — из-за угла выскочило сразу три упыря. Похожи они на больших, размером с овчарку, белесых ящериц с длинной мордой. Только упыри бесхвостые. Зато зубищи в три ряда, как у акулы. Скверные твари — хитрые, наглые, прожорливые. Часто ходят стаей не меньше пяти штук, но не редки и крупные, мощнотелые одиночки.
Я пристрелила двух, Роберт одного. Резко развернулся и убил ещё трёх, выскочивших из-за другого угла. Я пристрелила четвёртого, схватила посла за руку и вытащила на основицу. Выскочил Роберт, на ходу положил ещё двух зверюг. На основицу упыри, как правило, не выходят, но сейчас их расплодилось слишком много, бескормица погонит ненасытных тварей наверх.
— Там ещё одна стая, — сказал Роберт.
— Трупы они сожрут не быстрее, чем за пять минут, — ответила я. — Бежим к тёмным, они ближе всех.
Добежать до «Чёрного коня» мы не успели — из кроми выскочили два упыря. Грюнштайн обрушил на них магично-стихийные молнии. Зрелищно, но бесполезно, упыриная шкура экранирует любое волшебство. Однако внимание зверюг Грюнштайн отвлёк, и лишь потому мы с Робертом успели их пристрелить.
— Спасибо, Дитрих, — пожала я Грюнштайну руку.
— У меня опять ничего не получилось, — досадливо ответил он.
— Против упырей помогает только пуля, — объяснила я, — да и то не всегда. Стрелять надо в глаз, череп слишком крепкий, не пробьёшь. А тело регенерирует мгновенно. Сдохнет, только если мозг повредить. Правда, размером он с теннисный мяч, всё остальное — кость.
— А если сделать «огненный дротик» и метнуть в глаз? — спросил Грюнштайн и половчее взял палочку. — Это сожжёт мозг?
— Не знаю, попробуй. Только «дротики» сделай заранее. И бегом к чёрным, пока новое зверьё не повылезало.
Последний упырь выскочил у самого порога резиденции — матёрый зверюга-одиночник размером с телка. Грюнштайн засадил ему в глаза сразу два «дротика». Помогло. Дохлый упырь свалился на асфальт, а мы успели заскочить на КПП. Охрана мгновенно взяла нас на прицел. Увидели мои наказательские татуировки и опустили оружие, вытянулись по стойке «смирно», прожигая ненавидящим взглядом. Я убрала пистолет, скомандовала «Вольно!», достала мобильник и вызвала директора.
— Люцин Хамидович, упыриная чистка нужна немедленно, иначе они сожрут весь Камнедельск. Объявляйте аварийное перемирие.
— Подробности! — потребовал Люцин. Я доложила. Он ругнулся и сказал:
— Перемирие объявляю сейчас же. А вы до утра из тёмной резиденции ни шагу! Тенурариана я предупрежу.
— Кого?
— Всетемнейшего, — пояснил Люцин и оборвал связь.
Предупреждение не понадобилось, чернодворскому большаку уже свои успели донести. Нас провели сразу к нему в кабинет. Грюнштайна начала бить дрожь, пришло осознание пережитого. Тенурариан налил ему водки, заставил выпить.
— Ничего, парень, — сказал он. — Ты молодец. С боевым крещением тебя. Упыри — это ничем не слабее битвы военной. — Тенурариан дал Грюнштайну вторую стопку, хотел налить третью.
— Хватит с него, — остановила я.
Тенурариан глянул на Грюнштайна, кивнул.
— Пожалуй, что и хватит.
Выглядит чернодворец довольно привлекательно — большеглазый и светлокожий азиат лет двадцати пяти на вид. На самом деле ему восемьсот пятьдесят. Плавная, текучая грация движений, свойственная только обратникам. Одежду Всетемнейший предпочитает спортивно-рокерскую — вишнёвые или коричневые кожаные куртки с клёпками, водолазки в тон, джинсы, мокасины. Длинные волосы собраны на темени в хвост, налобная повязка в гуннском стиле. По слухам, он действительно родился в одном из племён, кочевавшим по Внутренней Монголии.
— Если не сложно, Тенурариан Каримович, — сказала я, — то распорядитесь содрать шкуру с того упыря, которого высокочтимый посол завалил. Законный трофей.
— Да, экземпляр недурной, — согласился тёмный маг. Обращение по истинному имени ему не понравилось, но спорить с мастером имён большак не отважился. На командорство Тенурариану плевать, а вот мастеров имён Всетемнеший, как и большинство жителей волшебного мира, побаивается.
В кабинет вошла Людмила Беркутова. Я не видела её две недели, и за это время Люся стала какой-то другой. Я глянула магическим и срединным зрением. Так и есть, чакры трансформировались.
— Да ты чародейкой стала, минуя кудесницу! — обрадовалась я за подругу. — Сразу через ступень перескочила. Какая же ты молодчина! Поздравляю!
— И в придачу — истинница, — похвасталась она. — Позавчера церемония была.
— Умница, — обняла я Люсю, поцеловала.
— Осенью попробую сдать экзамен на чаротворицу, — сказала она.
Я достала из кармана зеркальце, бросила на ковёр и раздробила каблуком стекло. Осколков получилось много, Люся довольно улыбнулась.
— Это обычай такой, — пояснила я Грюнштайну. — Если хотите, чтобы удачно получилось какое-то дело или надо отвратить неприятность — разбейте зеркало.
— Но разбитое зеркало приносит несчастье, — ответил посол.
— Это примета незнаннического мира, — с лёгким недоумением проговорил Тенурариан. — У волшебников другие обычаи.
Судя по ошарашенной физиономии Грюнштайна, суеверия Лиги и Альянса ничем не отличаются от простеньских.
— Людмила Николаевна покажет вам церемониальные залы и музей Тьмы, — сказал Тенурариан.
У Роберта зло дёрнулись крылья. Людь он не злой, в общении всегда приветлив и доброжелателен, но почему-то на дух не переносит Люсю и Веронику.
«— Это ревность», — ответил на ментальное эхо Тенурариан. «— Банальнейшая ревность и досада на чужую удачливость. Ваши ближайшие подруги оказалась проворными девицами и увели у Коха прямо из-под носа то, что он уже считал своей главной и неотъемлемой драгоценностью».
«— Не поняла, Тенурариан Каримович».
«— Право замены», — пояснил он. «— Заявления Беркутовой и Лемке опередили Коховское ровно на одну минуту, потому что Лопатин подсказал им, как обойти некоторые из бюрократических барьеров. Принимать заявление второй очереди трибунал отказался».
В менталице Тенурариана злости и зависти было столько, что ломануло болью затылок. У большака таких друзей нет.
«— Право замены аннулировано», — ответила я. «— Мне удалось получить «вольную смерть». Теперь я в любую секунду могу необратимо покончить с собой, никакой озобачкой не возродят. Так что даже если трибунал приговорит к высшей мере, то казни всё равно не будет, палачи не успеют. Право замены становится бессмыслицей и потому исчезает».
Тенурариан в сильнейшей растерянности уставился на мою нижнебрюшную чакру.
«— Активирована», — пробормотал он. «— Восемь лепестков… Активация произошла не позднее двух дней назад, края чакры ещё не отвердели… Но как?! Это же секретнейшее из умений!»
Я хмыкнула. Властителей всегда страшат люди, которые сами могут распоряжаться собственной смертью. Это лишает правителя власти над жизнью своего подданного, потому что теряют силу два таких мощнейших и любимейших всеми тиранами средства воздействия как пытка и казнь. Поэтому все тоталитарные режимы всегда объявляли самоубийство позорным или греховным. Если в демократическом обществе суицид воспринимается как несчастье, то в диктаторских считается преступлением.
«— Как ты это сделала?» — заорал Тенурариан.
Вместо ответа я вежливо поклонилась и вышла в коридор. Делать тайну из способа пробуждения чакры не стану, но первыми его узнают младшие волшебники всех трёх дворов и Совета Равновесия, и лишь затем информация собственным ходом доберётся до большаков и директора. Олег обещал помочь, его ребята разместят файлы с технологией активации в интернете так, чтобы прочесть могли и незнанники. Пусть они из-за волшебнической необразованности почти ни слова не поймут в тексте, зато вычистить информацию из сети не смогут все хакеры в мире, вместе взятые — Олег заверил, что файлы будут самокопирующиеся и самораспространяющиеся. А метка с гербом Троедворья и равновесным треугольником заставит каждого волшебника прочитать текст хотя бы из любопытства.
Серьёзного ущерба троедворскому режиму это не причинит, но хотя бы самую малость, да расшатает.
* * *
Посла от имени Чернодворья будет провожать Люся. Сейчас позавтракаем и поедем в «Золотую чашу», а оттуда в аэропорт.
В ресторане, несмотря на ранний час, полно народу и на нашу компанию то и дело бросают злые взгляды.
Дружба со мной — поступок рискованный. Наказателей в Троедворье боятся и ненавидят. Знакомство с нами может крепко испортить репутацию. Но Люсю и Веронику от всеобщего осуждения оберегала клятва замены. Теперь её нет, и нашей дружбе осталось жить не более двух-трёх суток. Даже если девчонки не захотят разрывать отношения, я сделаю это сама — нечего им мараться о моё палачество.
Ильдан прекратил знакомство на следующий день после того, как я стала наказателем, а Сашка, едва услышал по телефону мой голос, послал матерно и бросил трубку. Поступили они правильно, только всё равно до сих пор обидно.
Люся уже поела и с любопытством разглядывает волшебную палочку Грюнштайна, пробует делать несложные пассы.
— Канительно, — подытоживает она и возвращает палочку Грюнштайну. — Хотя и никакого риска изувечиться. Расход магии слишком большой, но при желании это можно исправить, доработать конструкцию. Нулевикам бы волшебная палочка понравилось, особенно человекам. Ведь она позволяет младшим ранговикам без особого труда делать то, что под силу только чаротворцам.
Посол хмыкает.
— Интересно, — задумывается он, — а что было бы, поступи снабжённые пригодным для человеков переходником талисманы чаротворного уровня в свободную продажу, как телевизоры или компьютеры.
— Талисманоделы обрадовались бы возможности открыть доходный бизнес, — отвечает Люся. — И всё. Волшебники всех рас покупали бы талисманы точно так же как и незнанники, и только единицы волшебничали бы по-настоящему, разрабатывали свой волшеопорник с колдунского размера на что-то покрупнее, вплоть до чаротворного. А волшебники высоких рангов, в силу своей малочисленности, ценились бы намного дороже, чем сейчас. Но реально никаких серьёзных изменений не произошло бы.
— Для волшебников, — возразил Грюнштайн. — А для простеней?
— И для них тоже. Во всяком случае, изменений будет не больше, чем от появления телевизора в каждом доме.
— Телевидение очень сильно изменило мир, не говоря уже о компьютерах.
— Ерунда, — отмахнулась Люся. — Технологические революции, в отличие от социальных, мир меняют мало. С появлением сотовых телефонов и ноутбуков работа и досуг стали удобнее, в чём-то приятнее, но не более того. Мир как таковой остался прежним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54