Он просто не мог поверить, что эти же люди выкрали яйцо чужого и одурачили сидевших в клетках людей.
Вероятно, их подгоняло еще и то обстоятельство, что приходилось заниматься перестройкой помещения, в одном конце которого не всегда мирно дремал чужой: подобно собаке, которая гоняется во сне за кошкой, эта тварь периодически вздрагивала и шипела, заставляя нервно дергаться от страха и трудившихся в поте лица японцев.
Наконец строительство новой клетки было закончено. Люди удалились, и Дарси сняла маску с морды Моцарта; спустя три четверти часа, значительно раньше, чем показывали наскоро выполненные Дарси расчеты времени его выхода из дремотного состояния, Моцарт зашевелился. Окончательно проснувшись, он принял сидячее положение и стал мотать головой, принюхиваясь и присматриваясь теми органами чувств, которые заменяли ему зрение, к новому дому.
— В некоторых исследованиях утверждается, что чужие пользуются какой-то системой эхолокации, примерно такой же, как у крыланов, — задумчиво сказала Дарси, когда они вчетвером с любопытством наблюдали за маневрами этой формы жизни в одном из широких тоннелей.
— Что за звери? — спросил Ахиро. Это был первый случай проявления им любопытства.
— Летучие собаки и лисицы, вроде летучих мышей, но крупнее, — ответила Дарси.
Она щелкнула переключателем возле кормушки, и тут же из динамиков послышался до боли знакомый всем звук — шипящее дыхание Моцарта, перемежавшееся шуршанием его тела по гладким круглым стенам коридоров, которые теперь в нескольких направлениях ответвлялись из главного помещения огороженного для него пространства.
Майкл стал пристально вглядываться внутрь клетки, ожидая появления Моцарта из тоннеля, устье которого выглядело дверью к свободе, но в действительности он был круговым и возвращался туда, где начинался.
— Не кажется ли вам, что он не может обойтись без этого звука? — спросил он Дарси.
— Это было бы простейшим объяснением, почему они постоянно шипят, — подчеркнуто строго ответила Дарси. — Все время один и тот же звук, даже когда животное отдыхает. Человеческое ухо не воспринимает шипение спящего чужого, если не наклониться к самой его пасти, но наши микрофоны легко его улавливают. Вы наверняка замечали, как усиливалось шипение Моцарта, когда он с чем-то вступал в конфликт.
— Я замечал за ним много разных вещей, — сухо согласился Майкл.
— Да, конечно, — нетерпеливо вмешался в разговор Эддингтон, — он еще и кричит. Только это и надо принимать в расчет.
— Как бы там ни было, это только еще одна теория, — тихим голосом возразила Дарси, скорее себе» чем кому-то другому.
Эддингтон прижался лицом к стеклу, пытаясь получше разглядеть клетку.
— Эти тоннели… — заговорил он. — Вы утверждаете, что в некоторые он не может пролезть?
Майкл ответил ему, наверное, уже в десятый раз:
— Именно так. Как вы потребовали, мы устроили их таким образом, что внутри есть несколько мест, куда можно забраться и оказаться вне досягаемости Моцарта. При росте два с четвертью метра чужой физически не в состоянии туда проникнуть. Ни одно из этих мест, конечно, не позволяет избавиться от преследования вовсе, потому что все до единого — тупики. Мало-помалу жажда, голод или уверенность, что можно найти дорогу к бегству, заставят жертву выйти. Обманутая надежда, — с горечью закончил он. — Мне представляется, что это нечто худшее, чем жестокость.
Никто не обратил внимания на его замечание.
— Я полагала, что Моцарт будет дезориентирован, но он, похоже, прекрасно чувствует себя в перестроенных апартаментах, — сказала Дарси, не спуская пристального взгляда с выбравшегося из тоннеля чужого. — Теперь у меня не осталось сомнений.
— Значит, пора приготовиться, верно? — Эддингтон был сильно возбужден, казалось, что он вот-вот потеряет дар речи.
Эддингтон повернулся, чтобы взглянуть на реакцию Ахиро, но тот уже катил к ним первую клетку, успев водрузить ее на небольшую тележку. Майкл неохотно помог Ахиро поднять накачанного лекарством мужчину, чтобы поместить в клетку-кормушку, тоже переделанную в процессе реконструкции. Сидя на ярко-красном квадрате пола возле огороженного для Моцарта пространства, на который должна опуститься стеклянная коробка, пленник наваливался на дверцу и выглядел абсурдной пародией на статиста с витрины танцевального клуба — пьяного, почти голого танцора, которому предстояло давать представление в крохотной стеклянной кабине лифта. Убедившись, что они его наконец уравновесили, Ахиро сорвал с голого плеча мужчины приборчик, дозировавший вливание транквилизатора.
В лучшие дни их пленник был рыжеволосым детиной с на зависть пышными усами и тысячами веснушек по всему телу, хотя сейчас было трудно отличить красные припухлости, оставленные присосками дозатора, и от веснушек, и от въевшейся в кожу грязи. Он еще не опустился до состояния регулярно недоедавших, но у него наверняка были какие-то другие проблемы. Хотя его худоба явно прогрессировала, костяк и мускулатура были достаточно крепкими. Видимо, на состояние здоровья этот человек пока не жаловался.
— Отрывая дозатор, я причинил ему боль, и это скоро приведет его в чувство, — тоном лечащего врача изрек Ахиро. Он бросил на пол окровавленный кусок пластмассы, затем отшвырнул его ногой в сторону и потянул за рычаг, который должен был накрыть еще не пришедшего в себя человека стеклянной коробкой. — Это мощный, но очень недолго действующий транквилизатор. Не пройдет и пяти минут, как он будет в полном сознании.
Как и предсказал Ахиро, у рыжеволосого почти сразу же начали подрагивать веки и вскоре он попытался выпрямиться. Когда пленник стал выглядеть способным сосредоточить внимание, Ахиро начал инструктаж ровным и непристойно бесстрастным, по мнению Майкла, голосом:
— Сбоку от вас лежит электрошоковое ружье. Оно эффективно действует только с расстояния одного метра от существа, с которым вы встретитесь, когда откроется дверь у вас за спиной.
Глаза пленника расширились, и Майкл увидел, что их рыжевато-карий оттенок удивительным образом сочетается с цветом его волос. Когда-то это был привлекательный молодой человек. По мере того как до его сознания доходил ужас положения, в котором он оказался, дыхание пленника становилось все более частым, и он принялся колотить руками по передней стенке своей крохотной тюрьмы.
— Нет… пожалуйста! — кричал он. Казалось, тщетно дергаясь в тесной стеклянной коробке, он так и не обратит внимания на электрошоковое ружье. — Выпустите меня… Я никому не скажу, клянусь Господом!
— Чем упорнее вы будете сражаться, — вмешался Эддингтон, — тем дольше останетесь живы. Таков ваш выбор.
Какая мерзость, размышлял Майкл, воинственно скрестив руки на груди, как легко Эддингтон вошел в новую для себя роль палача во имя Музыки . Что за поза, бесцеремонная… полная осознания безопасности по эту сторону мира и неминуемой встречи со смертью того, кто остался по другую. Болван, в его голове нет ни единой мысли о том, что это в действительности значит. А Дарси… Майкл терялся в догадках, встряхнуть ее или как следует отшлепать, но решил, что нет шансов вернуть эту женщину к осознанию происходящего ни тем, ни другим способом. Она предана миру науки не меньше, чем Деймон Эддингтон музыке. Прекрасно понимая это, пожилой биоинженер не мог вообразить, что в целом мире могло бы убедить ее отказаться от продолжения работы с чужим.
Эддингтон нажал кнопку, и раздавшийся следом за жалобный вой гидравлики предупредил их, что дверь кормушки вот-вот откроется. Эддингтон торопливой походкой двинулся к стойке звукозаписи, но ни один из оставшихся не шелохнулся. Рыжеволосый внутри клетки-кормушки опустился на корточки и быстро развернулся, вытаращив глаза на поднимавшуюся вверх дверцу-заслонку. Всего в полуметре по другую сторону от нее уже ждал Моцарт, склонив набок голову и, словно выдрессированный сторожевой пес, прислушиваясь к вторжению в дом кого-то постороннего.
Из динамиков над их головами послышался голос Эддингтона, глубокий и приятного тембра, прекрасно воспроизведенный высококачественным оборудованием звукозаписи:
— Если вы останетесь в маленькой клетке, — медленно и членораздельно вещал он, — чужой убьет вас мгновенно. Вылезайте из нее и сможете выжить.
Ложь, со злобой отчаяния подумал Майкл. У этого несчастного нет ни единого шанса, и он умрет, сражаясь лишь за веру в свободу, путь к которой якобы открывается в одном из тоннелей. Рыжеволосый уже схватил ружье и…
Положив палец на курок, пленник вынырнул из стеклянной коробки и оказался лицом к лицу с чужим. Моцарт поднялся на задние лапы и зашипел, напомнив Майклу взрослого богомола, которого он как-то увидел прямо здесь, в здании, в гараже для аэроциклов. Биоинженеру очень захотелось поймать его, — такое редкое насекомое, и вдруг живой экземпляр прямо в центре Манхэттена! — но ловить было нечем. Его попытка схватить насекомое пальцами привела к результату, которого вот-вот достигнет его сильно увеличенная копия, выросшая перед человеческим существом по другую сторону стеклянной стены.
— Вперед, вперед, вперед , — подбадривал, почти не дыша, Деймон. Он сидел за стойкой смесителя. Этот мужчина должен сражаться, что-то другое просто немыслимо. Позволить чужому просто убить себя…
С безумным ревом их пленник нажал курок, из дула ружья вырвалась молния. Сто пятьдесят тысяч вольт постоянного тока окрасили внутреннее пространство клетки — и Моцарта — в ослепительно яркий белый цвет, какой можно видеть на Земле лишь в короткие мгновения наиболее мощных грозовых разрядов.
Моцарт зашатался и пронзительно закричал, как никогда прежде. На какой-то миг Деймон потерял способность дышать; этот звук заставил их всех замереть, словно время повернулось вспять и они снова впервые услыхали воспроизведение звуковых дорожек старых телевизионных новостей с фронтов войны на планете Хоумуолд, тех необработанных репортерских кадров, которые демонстрировались во всех общественных местах для удовлетворения ненасытного интереса публики к кровопролитию.
Деймон услышал в этом крике чужого вопль боли и проклятия всех мужчин, когда-либо раненных обжигающим свинцом и леденящей сталью, пронзительные крики неизбывной тоски тысяч женщин, проклятых стать бездетными, потому что в военное время человечество с беззаботной легкостью применяет химическое оружие против собратьев. Он был вневременным и неописуемым, как вопли обезумевших душ миллионов, возносимые к Богу из жарких глубин ада, в существование которого эти миллионы никогда не верили.
Пока рыжеволосый мужчина тщетно сражался за свою жизнь, Деймон снова и снова слышал истошные крики Моцарта. Подобно твердолобому псу, который отказывается усвоить урок, чужой останавливался секунд на десять-двадцать, вертясь на месте, словно разъяренный бабуин, затем снова бросался в атаку. Его жертва не отличалась ни силой, ни проворством. Движения рыжеволосого были вялыми то ли из-за транквилизатора, то ли из-за остаточного алкоголя в организме, то ли из-за наркотика, к которому он пристрастился задолго до встречи с командой Ахиро. Он палил из электрошокового ружья, не придерживаясь никакой стратегии, не пытаясь отгонять нападавшую на него тварь в каком-то определенном направлении.
Потрясенный, измотавшись до физического изнеможения всего за несколько минут и так и не приблизившись ни к одному из тоннелей, где бы он мог скрыться или по крайней мере отдохнуть, обреченный человек ухитрился в последний раз вывести Моцарта из строя на пару секунд, прежде чем тот прыгнул на него и разорвал на части,
В последнем крике чужого Деймон услыхал все, что хотел услышать: страдание и ярость, инстинктивный рев реванша и победы над трупом поверженного врага. Это был мрачный, злобный, совершенно новый голос, пронизавший все его существо, потрясший всех, кто находился в помещении, наполнивший их собой, давший наконец Деймону то, что он искал, что ему так необходимо…
Но чего по-прежнему было недостаточно …
Когда пришло время открывать третью клетку, они уже понимали, что бойца необходимо час или два подержать в клетке-кормушке, чтобы у него окончательно прояснилась голова от якобы «краткосрочно» действующего снотворного.
Второй пленник был скорее пьянчугой, чем наркоманом. Он, казалось, дрожал и дергался весь целиком, начиная от дряблых мышц лица до трясущихся рук и даже внутренностей, которые сотрясали живот, похожий на надутый воздушный шар. Несмотря на нетерпеливое стремление продолжать записи, Деймон решил, посоветовавшись с биоинженерами, дать пленнику немного посидеть в клетке. Кроме того, судя по тому, как он шатался, натыкаясь то на одну, то на другую стенку стеклянной коробки, было видно, что снотворное подействовало на него сильнее, чем на первого мужчину, вероятнее всего, из-за алкоголя в организме. Деймон мог поклясться, что, если бы этот коренастый толстяк не отоспался, почти целую неделю провалявшись в клетке, он был бы все еще мертвецки пьян.
Тем не менее в последний момент инстинкты самосохранения взяли верх, и пьяница сделал лучший свой выстрел — не очень мощный, отключивший чужого очень ненадолго, но нацеленный настолько удачно, что Моцарт, получивший электрический разряд прямо в морду, взвыл по-настоящему злобно. Этот крик подействовал на Деймона подобно удару молнии, заставившему его нервные окончания дрожать в дикой скачке, словно от внезапного ожога. Он закрыл глаза, отдался во власть этой сладкой истомы и наслаждался, превратившись буквально в изваяние, давно забытым подъемом настроения… пока пузатый алкоголик с жалкими остатками седых волос на голове не встретился со своей судьбой в когтях чужого.
Пленник номер три, даже полностью освободившись от последствий долгого приема транквилизатора, оказался настоящим трусом и совершенно разочаровал Деймона. Его вопли ничем не отличались от уже сделанных записей мольбы предшественников о пощаде. Высокий и худой, с грязными темно-каштановыми вьющимися волосами, которыми заросла даже шея, и мутными карими глазами, не способными, казалось, ни на чем сосредоточиться, он умер быстрее всех. Его прерывистое дыхание и пронзительный голос рвались из микрофонов, сливаясь с музыкой голоса Моцарта. Ни дать ни взять настоящее пение йодлем, подумал Деймон, поражаясь обретению несвойственного ему чувства юмора. Эта их приготовленная на заклание жертва категорически отказывалась покидать стеклянную коробку, и единственной причиной того, что ее стенки не остались загаженными кровью и ошметками плоти, было нежелание Моцарта забираться в ее тесноту. Он просто сунул внутрь длинную когтистую лапу, напоминавшую тугой канат мышц, и выволок труса в загон.
Деймону было очень трудно смириться с решением сделать перерыв на целые сутки до следующего убийства, чтобы Моцарт успел проголодаться и нагулять аппетит. Ожидание оказалось для него настоящей мукой, но биоинженеры настояли. Они опасались, что обилие пищи за такой короткий период ослабит организм чужого и появится опасность получения им слишком серьезной травмы от электрошока. Деймон уступил, лишь когда Дарси подчеркнула, что им ничего не известно о пленниках и их прошлом и что любой из них может оказаться бывшим военным, которому хорошо известны уязвимые места лелеемой ею твари.
Сейчас, когда они достаточно далеко продвинулись в осуществлении программы, Деймону меньше всего хотелось, чтобы чужой получил серьезное ранение или погиб. Он с самого начала инстинктивно чувствовал, что, если Моцарт погибнет, от «Синсаунд» можно ожидать любых пакостей. Он старался использовать время между схватками пленников с чужим с максимальной продуктивностью, почти не снимая наушников и не отходя от своей аппаратуры, то вновь прослушивая голос Моцарта на стойке звукозаписи, то в поисках правильного выбора смешивая безумную гармонию звуков чужого с множеством разнообразных по тональности произведений.
Бесславно погибший боец так разочаровал композитора, что сутки перерыва показались Деймону неделей. Однако, когда Ахиро открыл клетку, стало ясно, что это долгое ожидание окупится сторицею, — внешний вид находившегося в ней мужчины был гораздо более привлекательным, чем у всех предыдущих. Если и действовать он станет не хуже, чем выглядел, то это первый кандидат на оправдание опасений Дарси, что среди так называемых уличных хулиганов могут оказаться и профессионально подготовленные к драке люди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33