Возный пытался отворить монастырские ворота, чтобы идти к самому Никифору Туру, - монахи все закричали: "Не дозволим этого увязанья и будем обороняться силою" - и возного в обитель не впустили. Он старался вручить монахам по крайней мере копии с королевских грамот монахи копий не приняли. И возный ограничился тем, что внес (11 августа 1597 г.) заявление о всем этом в киевские градские книги. Никифор Тур потребован был на королевский суд и послал вместо себя уполномоченных (от 7 сентября): шляхтича киевского Христофора Белобережского и печерского монаха Феодосия. По рассмотрении дела на суде король снова определил (8 ноября) отнять Печерский монастырь у Тура и передать Рагозе и поручил исполнение этого решения дворянину своему Яну Кошицу (2 декабря), а монахам лавры и ее подданным послал особые грамоты, призывая их повиноваться митрополиту Рагозе как своему законному настоятелю и отвергнуть Тура как низложенного. Но и на этот раз монахи оказали решительное сопротивление. Прибыв вместе с киевским возным Лаврентием Толочко и двумя шляхтичами к лавре, Кошиц, как сам рассказывает, нашел монастырские ворота запертыми и у ворот несколько сот вооруженных казаков, гайдуков и слуг монастырских. Тотчас вышли и монахи, составляющие монастырскую капитулу, и на предложение Кошица впустить его в лавру для передачи ее Рагозе отвечали: "Знаем, зачем ты приехал и какие имеешь листы от короля; тех листов и слышать и видеть не хотим и монастырь наш крепко охранять будем. Король ничего не имеет до нас, и мы не должны его слушать, так как он нарушает наши права и вольности". Кошиц старался склонить монахов к уступчивости, но они остались непреклонными и даже грозили ему стоявшими тут казаками. Тогда митрополит, который уже и в официальных бумагах назывался печерским архимандритом, начал домогаться по крайней мере того, чтобы пользоваться хоть некоторыми доходами от лавры. И вот, по просьбе его король в 1598 г. приказал князю Александру Полубенскому, который должен был лавре 1300 коп литовских, внести этот долг не Никифору Туру, а митрополиту Рагозе; в следующем же году два раза предписывал державце бобруйскому, чтобы он доставил митрополиту Рагозе медовую дань с Бобруйской волости, принадлежавшей Печерскому монастырю, которой (дани) державца отдавать митрополиту не соглашался. Вместе с тем и сам Рагоза посадил было своих урядников в некоторых имениях Печерского монастыря, особенно в Белоруссии. Но Никифор Тур лично явился туда и при помощи монастырских крестьян повыгнал этих урядников. В сентябре 1598 г. литовский канцлер Лев Сапега приказал могилевскому чиновнику, чтобы он помогал митрополиту Рагозе исправно получать годовые доходы с находящихся там имений Печерской лавры и постарался изловить Никифора Тура. Но последний в том же году вместе со всею капитулою печерскою подал жалобу на митрополита и его капитулу в киевский земский суд за то, что митрополит незаконно взял с мещан могилевских восемь тысяч коп грошей. И суд признал митрополита виновным и определил взыскать означенную сумму с имений митрополичьих, которые для того и переданы монастырю Печерскому.
В Вильне положение православных было совсем иное, чем в Киеве. В ней преобладающее значение имели латинское духовенство и особенно иезуиты, стоявшие за унию. Открыто бороться здесь с униатским митрополитом православным пастырям было невозможно, и они нашлись вынужденными покориться ему, по крайней мере наружно. Покорился известный виленский протопоп Иван Парфенович, прежде столько ратовавший против унии со всем своим духовенством: он и теперь остался наместником митрополита в Вильне и исполнял его поручения. Покорились и прочие виленские священники с своими приходскими церквами, так что у православных в Вильне не осталось ни одной церкви. Покорился и архимандрит виленского Свято-Троицкого монастыря Софроний, хотя это было ему очень тяжело, как показал следующий случай. В генваре 1597 г., т. е. спустя каких-нибудь три месяца по принятии унии, когда виленские бурмистры, райцы и лавники по делам своего бурмистровского братства собрались в братском доме, пред ними внезапно предстал троицкий архимандрит Софроний и начал говорить: "Я пришел заявить вашей милости, что больше не хочу быть в Троицком виленском монастыре архимандритом и настоятелем, ибо терплю ненависть от всех людей за то, что поминаю на ектениях митрополита и молюсь за него Богу. Доселе я делал это против моей совести и убеждения, но отселе я не буду просить Бога за митрополита и не хочу быть старшим в монастыре, желаю лучше быть простым чернецом где-либо и сохранить чистою свою совесть, нежели молиться за теперешнего митрополита". Затем Софроний положил на стол пред бурмистрами и райцами церковные и монастырские ключи и молвил: "От вашей милости я имел эти ключи и опять отдаю их вам". Когда его спросили, зачем он так поступил, и не подговорил ли кто его, и не нашел ли он себе где другого места, он отвечал: "Я хочу лучше жить где-либо под покровительством какого-нибудь пана, который будет защищать меня от митрополита, нежели оставаться здесь, в Вильне, и быть ему послушным; добровольно принял я от вас Троицкий монастырь, добровольно и отдаю его в ваши руки". Получив известие об этом от бурмистров, митрополичий наместник Парфенович пригласил Софрония к себе, и Софроний сознался пред ним, что хотя отказался от настоятельства добровольно, но по наущению некоторых соборных священников, и выразил сожаление, что поступил необдуманно, почему и просил Парфеновича походатайствовать пред бурмистрами о возвращении ему, Софронию, Троицкого монастыря. Такое-то колебание приходилось испытывать тогда виленскому православному духовенству!
Одно Свято-Троицкое братство в Вильне смело сопротивлялось митрополиту и унии, но за то много и терпело. Еще в августе 1596 г. король приказал сановникам виленского магистрата, чтобы они возбранили братству строить свою церковь во имя Святого Духа, так как она назначалась будто бы не столько для хвалы Божией, сколько для большего распространения ереси, т. е. православия, хотя сам же дал в 1592 г. разрешение на эту постройку. Но члены братства не послушались и начали строить свою церковь неподалеку от Троицкого монастыря, на противоположной стороне улицы. В следующем году, вероятно, король подтвердил свой приказ виленскому магистрату, потому что в марте (17) магистрат послал возного Петра Юрьевича Новоша на место, где строилась братская церковь, чтобы остановить постройку. Но возному объявили, что церковь строится на плаце панов Воловичев двумя знатными православными паньями: женою воеводы брестского Зеновича, урожденною Волович, и женою воеводы смоленского Абрамовича, также урожденною Волович (вероятно, сестрами). Против этого были бессильны не только магистрат, но и все запрещения короля, потому что литовские дворяне имели право на своих землях строить какие угодно церкви. В начале 1598 г. церковь была уже окончена и освящена, и православные жители Вильны, у которых не оставалось более ни одной церкви в городе, кроме этой вновь сооруженной, готовились встретить в ней светлый праздник Воскресения Христова. Это-то время и избрали враги православия, чтобы нанести им самое тяжкое оскорбление. Под вечер в Великую субботу толпа студентов иезуитской Академии человек в пятьдесят, предводимая ксендзом Гелиашевичем, пришла на братский двор, где находились и братская школа - коллегиум, и церковь. Сначала они зашли в школу, и здесь Гелиашевич с гордостию вызывал на диспут жившего в школе чернеца - учителя отца Никифора, а один из студентов (Антон Десараний) завел спор с русским педагогом Ольшевским, который с питомцем своим, сыном князя Богдана Огинского, подкомория троцкого, посещал братскую коллегию и теперь в ней находился. Из школы отправились в церковь, в которой большие двери были уже заперты, вторглись в алтарь с крайним бесчинством и сбросили с престола крест и Евангелие; оттуда через царские двери выступили на средину храма, где стояла Плащаница, схватили ее и бросали из стороны в сторону, а когда слуги церковные, убиравшие церковь к празднику, стали уговаривать бесчинников, то подверглись от них брани и даже побоям. На самый праздник Воскресения Христова, когда началось богослужение, студенты снова явились толпою в братскую церковь и, обступив Плащаницу, пытались ее опрокинуть, издевались над церковными церемониями, толкали молящихся, а женщин кололи шпильками и, выдвинувшись вперед к алтарю, не пропускали никого к святому причащению, так что поп Герасим, вышедши из алтаря, едва упросил их немного посторониться. Еще более дерзости и наглости позволили себе буйные воспитанники иезуитов в тот же день на вечерне в братской церкви, куда пришли они теперь вооруженными. Они разместились кучками: одни стали у дверей церковных, другие - в притворе, третьи - посреди церкви, четвертые - с певчими на крылосе - и везде толкали людей и кололи шпильками, а женщин по устам, по лицу, по ушам потирали пальцами и руками, произнося бесстыдные слова. Несколько раз наносили удары сзади диакону Михаилу во время его хождения по церкви и, заняв место вокруг амвона, не пропускали туда священнослужителей для совокупного пения, а когда бакалавр греческого языка в братской школе Демьян Капишовский попросил бесчинников немного податься, то его ударили в лицо и повлекли было из церкви. С трудом уговорили их оставить церковь, но из церкви они бросились в братский коллегиум и ранили здесь попавшегося им навстречу слугу брестского воеводы Зеновича. Потом выбежали на улицу, где ждали их несколько сот их товарищей студентов и великое множество мещан, мастеровых и торговцев римской веры. Вся эта толпа, вооруженная ружьями, луками, камнями, топорами, начала штурмовать коллегиум и соседний дом братский, в котором остановилась приехавшая для богомолья жена смоленского воеводы Абрамовича. Буяны выломали ворота и железные решетки, повыбили окна, повредили стены зданий, пробили кровлю на друкарне, переранили школьную и церковную прислугу. На другой день утром, во время литургии, те же студенты с оружием в руках, разделившись на три группы, напали на домы братские, на коллегиум и на церковное кладбище, били и преследовали мещан, шедших в церковь, ранили одного братчика и наконец вторглись в самую церковь и произвели в ней великую тревогу и замешательство. Делая нападения на братскую церковь, иезуиты рассчитывали, что православные не вытерпят, окажут сопротивление студентам в самой церкви, произведут смуту, кровопролитие, а это послужит законным основанием для закрытия церкви. Но православные вытерпели, как ни горько было им поругание их святыни, они плакали от огорчения и молились, но сопротивления не оказали. Старосты виленского Свято-Троицкого братства, которое отселе справедливее могло называться Свято-Духовским по имени своей собственной церкви, а с ними и жена смоленского воеводы Абрамовича принесли (5 мая) жалобу на иезуитов в трибунальный суд. Но трибунальный суд отказался разобрать это дело и определил отослать его на генеральный сейм. Тогда приносившие жалобу обратились в виленский градский суд и просили по крайней мере допросить свидетелей и занести их показания в виленские городские книги.
В Слуцке митрополит поставил (15 июня 1598 г.) своим наместником и протопопом какого-то отца Афанасия Спасского, без сомнения принявшего унию, подчинил ему всех священников как города Слуцка, "соборных, и окрестных, и придельных, так и околичных", и дал ему уполномоченность, если кто из священников станет не покоряться своему верховному пастырю или его наместнику, тотчас запрещать непокорному священнослужение, а церковь его запечатать и донести о том митрополиту. Такие меры насилия сильно вооружали православных против Рагозы, так что, когда он, объезжая епархию, прибыл в Слуцк, местные жители совсем было забросали его камнями, и если он остался жив, то благодаря только своей карете, его скрывавшей, за что все домы в городе обложены были ежегодною пенею, которую и выплачивали потом много лет. В самом Новогрудке, где обыкновенно жил митрополит, сопротивление ему со стороны православных было еще труднее, потому особенно, что и новогрудский воевода Скумин-Тышкевич, столько прежде восстававший против унии, теперь принял ее и сделался ее покровителем.
По примеру митрополита действовали и прочие униатские архиереи в своих епархиях, только иногда еще с большею резкостию и жестокостию, против тех, которые осмеливались сопротивляться им и проповедуемой ими унии. Ипатий Потей приказал одного не покорявшегося ему православного священника по имени Павла схватить и заключить в смрадную темницу, другим непокорным брил бороды и головы, третьих выгонял из приходов, подвергал побоям и разным истязаниям. С яростию преследовал всех членов Брестского православного братства, так что некоторые решались покидать свои домы. Отнял у братства заведенную им школу, и король своею грамотою (26 июня 1597 г.) утвердил за Потеем эту школу и на содержание ее пожаловал два села Жидичинского монастыря - Торокань и Лесень. Учителем школы Потей определил известного ученого униата, священника и доктора богословия Петра Аркудия, родом грека, воспитывавшегося в Римской коллегии, которого привез с собою из Рима, и отдал ему в награду за труды по учительству село Торокань, на что исходатайствовал и соизволение короля (1599). Так образовалось первое униатское училище в Западнорусском крае. Вблизи Луцка существовал Спасский монастырь, священник этого монастыря Стефан Добрянский непоколебимо противился унии, и все православные из города начали обращаться к нему по своим духовным требам. Луцкий епископ Кирилл Терлецкий не знал, что с ним делать, явно напасть на него не мог или боялся, потому что монастырь находился в имении князя К. К. Острожского. И на что же решился отступник от православия? Послал своих людей, которые подстерегли Добрянского, когда он возвращался однажды из города в свой монастырь, схватили этого священника на оболонье и утопили. Может быть, тут действовала и вражда Кирилла против князя Острожского, так как князь отнял тогда у Кирилла половину церковных имений, ссылаясь на то, что предки его и он сам жертвовали эти имения собственно православной Луцкой и Острожской кафедре, а не униатской.
Надобно заметить, что в Луцкой епархии и вообще на Волыни уния начала уже тогда распространяться между православным дворянством, или шляхтою. В 1598 г. несколько дворян воеводства Волынского и других поветов, собравшись в Луцке, написали заявление, или просьбу, к сенату и королю. В этом заявлении они говорили, что благодарят Бога, сподобившего их дожить до соединения Восточной Церкви с Римскою, благодарят и духовных особ, ревностно потрудившихся для унии, и признают их своими епископами, и просили, чтобы святая уния ни в чем не была нарушаема. "А притом, прибавляли дворяне в заключение, - мы униженно просим и о новом календаре, чтобы между нами не было никакого замешательства и разъединения, так как календарь не есть член веры, но чтобы мы, как бывало и прежде, праздновали и отправляли праздники нашей греческой веры все вместе и единодушно; противящихся же такому святому единению просим не принимать и не слушать". Таким образом, дворяне эти не только сами изъявляли согласие принять новый календарь, но просили, чтобы он был навязан правительством и всем униатам, хотя во время принятия унии в Бресте, по свидетельству митрополита Рагозы, "календарь и пасхалею по-старому держати всем заховали, а по-новому кто всхощет". Под изложенным нами заявлением к королю и сенату подписались и приложили свои печати до 33 дворян, или помещиков, в том числе Станислав Радзивилл, Юрий Чарторыйский, Михаил Мышка, каштелян волынский, староста каменецкий, Авраам Мышка, староста овручский, Иван Гулевич, Гавриил Савицкий, протопресвитер дединский, Сасин Русинович Берестецкий, судья гродский луцкий, Захарий Яловицкий, писарь его королевской милости, Иван Тышкевич и др.
Не все, впрочем, архиереи, принявшие унию, были так ретивы в распространении ее, как Потей и Терлецкий. Вот что говорил в 1621 г. об одном из этих владык, именно о Полоцком архиепископе Германе, Мелетии Смотрицкий, обращаясь от лица всего виленского православного братства к униатам: "Имели покой жители Полоцка при Германе, потому что он находился в унии только своею тенью. Он не принуждал попов ни к чему. Напротив, когда им велено было подписываться на унию и протопоп города по имени Соломон и другой с ним не захотели того сделать, то Герман разорвал лист, на котором иные уже подписались было, заплакал и попов, подписавшихся на унию, подверг штрафу, а протопопа взял себе в духовника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96