А Лилиан Хорн наверняка не из числа незапятнанных лилий. И нечего лить по ней слезы!
– Ева, я прошу тебя… представь себе только, это случилось бы с тобой!
Ее глаза сверкнули.
– Меня, пожалуйста, не сравнивай с такой особой, как Лилиан Хорн! Я – порядочная девушка, а не брошенная из-за измены жена. В моей жизни был только один мужчина, и это – ты, в то время как Лилиан Хорн не отказывала себе во всякого рода сомнительных удовольствиях. Нет, мой дорогой, со мной такого никогда бы не случилось, а вот если бы произошло, то у тебя были бы все основания верить мне. Я – твоя невеста и дорога тебе. Так я, по крайней мере, надеюсь. А кто для тебя эта Лилиан Хорн?
Вместо ответа он позвал кельнершу.
– Пожалуйста, счет!
– Я опять сказала что-нибудь не так? – спросила Ева удрученно, когда они вышли.
– Отрадно, что ты это заметила, хотя и не сразу.
Она глубоко вздохнула.
– Ах, Михаэль, как у нас все глупо получается. Теперь мы ссоримся из-за этой Лилиан Хорн. Хотя оба знаем, что она – хладнокровная убийца. Я, во всяком случае, уверена в этом, и суд тоже, и вся пресса, и все люди кругом, да и ты сам тоже… – внезапно выражение ее лица изменилось, – …до момента, пока ты не увидел ее сегодня! – сказала она с упором на последние слова. – Михаэль, может, ты влюбился в Лилиан Хорн?
– Большей чепухи, – заявил он со злостью, – я еще действительно никогда не слышал!
25
После этого разговора Михаэль Штурм провел бессонную ночь, а на следующее утро в нем созрело решение: он должен еще раз увидеть Лилиан Хорн.
Поскольку она все еще лежала в окружной больнице, у него был для посещения благовидный предлог. Без труда он добыл необходимое для этого разрешение. Он долго раздумывал, принести ей цветы или нет, пока, наконец, не решился купить их и теперь казался сам себе ужасно глупым, стоя перед надзирательницей, у которой был пост перед входом в палату, где лежала Лилиан Хорн, с упакованным в целлофан букетом в руке.
Но женщина не увидела в этом ничего неуместного или странного.
– Вот Хорн обрадуется, – только и сказала она, отперла дверь, не оставив его, однако, наедине с больной, как он надеялся, а тут же вошла вслед за ним. Заперев за собой дверь изнутри, она села в углу маленькой палаты на стул.
Лилиан Хорн лежала в кровати и смотрела на него большими глазами.
– Ну, чудеса! Вы, доктор? Вот сюрприз так сюрприз!
– Я хотел только узнать, как вы себя чувствуете. – Он быстро развернул цветы и протянул ей – букет розовых гвоздик.
– Какие красивые! – воскликнула она, и он впервые за все время, что знал ее, увидел, что она на несколько секунд расслабилась. – Знаете ли вы, как давно я не видела цветов?
Он подтянул к ее кровати стул.
– Могу себе представить.
– После того, как господин доктор уйдет, – вмешалась в разговор надзирательница, – я найду подходящую вазу.
– Спасибо, фрау Ширмер.
Штурм изучил тем временем температурную кривую.
– Похоже, что все протекает без осложнений.
– При этом гной должен был вот-вот прорваться. Хирург считает, что я чрезвычайно жизнелюбивая натура, и, пожалуй, он прав. – У нее был более ухоженный вид, чем в тюрьме, хотя она еще больше побледнела.
– Я рад, что вы благополучно перенесли операцию!
– А я, что вы пришли! Вы все-таки захотели поговорить со мной!
– Да, фрау Хорн, но только не о вашем деле!
– Фрау Хорн, как это звучит! Теперь меня все называют просто Хорн, а кто любит меня, те – Лилиан. Это как-то отражено в гражданских правах, что любой теперь может мне запросто тыкать?
– Да, пожалуй, так принято. Я очень сожалею, Лилиан.
– Как странно слышать такие слова из ваших уст! – Она схватила его за руку. – Пожалуйста, скажите мне, милый доктор, за что вы так затянули на мне петлю?
– Я не…
– Нет, затянули! Ваше заключение уничтожило меня. Мой адвокат тут же сказал мне об этом, но я никак не могла поверить, вы производили такое приятное впечатление.
– Если вы будете говорить только об этом, я вынужден буду, к сожалению, уйти.
Она не отступала.
– Ранки на моих пальцах могли же быть и оттого, что я порезалась, снимая с бутылки алюминиевый колпачок, разве не так?
– Да… так могло, конечно, быть, – сказал он с некоторым сопротивлением.
– Почему же вы тогда так решительно утверждали, что порезы возникли от пользования острым лезвием?
– С достоверностью, граничащей с уверенностью, – заявил он, – можно было так сказать, что вовсе не означало отсутствие других причин, по которым они могли появиться.
– А почему же вы тогда так не написали?
– Разработать данную версию было делом вашего адвоката.
– Ах, вот как. – Она криво улыбнулась. – Но, к сожалению, я слишком поздно смогла убедить его в своей невиновности. Он настаивал на моем признании.
– Вероятно, это было бы самое лучшее.
– Значит, вы по-прежнему все еще верите, что именно я это сделала?
– Лилиан, почему вы так мучаете себя и меня тоже?
– Если вы считаете меня убийцей, зачем тогда пришли сюда? Из жалости? К убийце?
– Как вам нравится в здешней больнице? – спросил он, пытаясь сменить тему.
– Отвратительно.
– Но… – Он огляделся в маленькой чистенькой палате. – …у вас здесь очень мило.
– Вы думаете, может быть мило там, где к вам относятся как к последнему отребью? Нет-нет, именно так все они тут на меня и смотрят – эти безупречные сестры и высокочтимые господа врачи!
– Не волнуйся так, детка… через пару дней поедем назад к себе, – сказала фрау Ширмер.
– Там, по крайней мере, никто не посмотрит на меня косо.
– Если вы хотите, – сказал Михаэль Штурм, – я мог бы навещать вас иногда и там, за городом.
– Зачем?
– Я думал…
– Не крутите, доктор, вам хочется переспать со мной – вот и вся ваша проблема. И не делайте такое обиженное лицо, мы взрослые люди и можем себе позволить называть вещи своими именами. Меня это нисколько не оскорбляет. Да и как может быть иначе? Только ничего из этого не выйдет, ведь благодаря вам я здесь надолго. А когда я окажусь на свободе, то буду уже старой.
– Не городите чепухи, – резко сказал он, не будучи, однако, до конца уверен, не видит ли она его действительно насквозь.
Однако ее резкая прямота была ему крайне неприятна, и когда он смог, наконец, распрощаться, то дал себе клятву никогда больше не видеться с ней.
А вот сможет ли он забыть ее навсегда – в этом он сильно сомневался.
26
Когда через несколько дней после посещения Лилиан Хорн Михаэль Штурм вернулся поздно вечером домой, его ждало письмо от городских властей города Касселя. Мать поставила конверт перед тарелкой сына.
– Пожалуйста, – взмолилась она, – вскрой его сразу, хорошо? Я умираю от любопытства. Ты даже не представляешь, какого труда мне стоило не прочесть его, когда оно пришло.
– Взяла бы и спокойно это сделала. – Он сел.
– Нет-нет, уж как-нибудь я знаю правила приличия.
Он стал изучать конверт и скроил потом преувеличенно недоверчивую гримасу.
– Что с тобой? – спросила она.
– Не знаю, не знаю, – пробормотал он, – не поработал ли тут кто водяным паром. Лучше я возьму утром письмо в Институт и отдам на экспертизу.
Она со смехом потрепала его по волосам.
– Ах, какой негодник! Ты прекрасно знаешь, что я никогда так не поступлю. Все-то ты выдумываешь, чтобы только подольше помучить меня.
– Факт, – сказал он, улыбнулся и взял со стола в руки нож, – ну, сейчас поглядим, что там. – Он разрезал конверт.
Пока он читал, мать заглядывала ему через плечо. Официальная бумага содержала сообщение, что он назначен директором Института судебной медицины в Касселе.
– О-о, сынок! – воскликнула фрау Штурм. – Чудесно! Мои самые сердечные поздравления! – Она поцеловала его в щеку.
– Спасибо, мама, – сказал он сухо.
– Да ты, что же, совсем не рад? – спросила она удивленно. – Ведь ты получишь служебную квартиру! Все так великолепно складывается.
– Оно, конечно, так.
– Ты так долго ждал этого, Михаэль, и вдруг не радуешься такой новости! Нет, я на самом деле не могу тебя понять.
– Возможно, – произнес он задумчиво, – все оттого, что я слишком долго ждал.
Она наморщила лоб.
– Как это?
– Ну, ты же знаешь, когда очень долго ждешь, чтобы тебя покормили, аппетит пропадает.
– Ах, что за чепуха вдруг лезет тебе в голову! – Фрау Штурм пошла на кухню и принесла салатницу, доверху наполненную зелеными листьями салата.
– Мы всю жизнь жили вместе, мама, и всегда так хорошо понимали друг друга. Как же тебе не ясно, что расставание с тобой будет для меня очень тяжелым?
– Хотела бы тебе поверить! – Она отвернулась, чтобы он не увидел, как ее глаза наполнились слезами. – Но весьма сожалею, что не могу. Если бы это было так, ты бы не прилагал из года в год столько усилий, чтобы вырваться отсюда.
– Да, правда. – Он положил на тарелку салат. – Я и сам не знаю, что со мной творится. Верно, я долго мечтал только об одном – возглавить какой-нибудь Институт судебной медицины. – Он смотрел на нее так, как раньше, когда был маленьким и не знал, как поступить дальше, – тогда он бежал к ней за советом. – Но сейчас… сейчас мне этого больше не хочется.
Как ей хотелось воскликнуть: «Тогда оставайся, Михаэль! Не уезжай! Живи со мной!»
Но она сдержала эмоции. Ее сын – взрослый мужчина. Она не может приковать его к себе на вечные времена. Да и не хочет, она желает ему счастья. А ее мальчик не будет счастлив, если она будет мешать его карьере, если он останется здесь у нее под боком, будет вечным ассистентом и маменькиным сынком.
И все же! Как бы ей хотелось пожить с ним вместе еще годик или два! И как мучила ее неуверенность в том, что он будет счастлив с Евой.
Михаэль внимательно наблюдал за ней.
– Ты ничего не хочешь мне сказать, мама?
Она машинально наложила себе на тарелку гору салата.
– Я думаю.
– И к какому выводу ты приходишь?
– Что в таком деле тебе все надо решать самому.
– Ах, мама! – с жестом сдерживаемого раздражения он положил на стол вилку. – Я и сам это знаю. Я вовсе не жду, что ты примешь решение за меня. Но мне нужен кто-то, с кем бы я мог поговорить о своих проблемах.
– У тебя есть Ева.
– Она не может быть объективной, мама, и уж тем более в таких делах. Это касается ее лично.
Тут мать иронически улыбнулась.
– А я тебе больше уже не подхожу?
Он через стол схватил ее за руку.
– Не отмалчивайся, – попросил он, – скажи мне честно, что ты думаешь об этом предложении.
Она не смогла выдержать его умоляющего взгляда.
– Ну, поскольку мне трудно предположить, что должность руководителя Института судебной медицины вдруг перестала тебя привлекать… – Она сделала маленькую паузу.
– Ты права, – немедленно откликнулся он.
– …тогда, значит, тебя пугает брак с Евой, – продолжила она, – может, ты больше не уверен в том, что действительно любишь ее.
– Откуда ты это знаешь? – спросил он, как громом пораженный.
Она ответила с иронической улыбкой.
– Может, и у меня тоже есть дар криминалиста! Да нет, шутки в сторону, я просто догадалась. Это не так сложно. Мне ведь известно, как часто вы ссоритесь. Но раньше ты не относился к этому серьезно.
– Да, – сказал он, – я все время думал, что причина ссор кроется в самых различных обстоятельствах. Но сейчас я все чаще задаю себе вопрос – прекратятся ли эти стычки, после того как мы поженимся, или, может, со временем все будет еще хуже?
– Да, мой дорогой мальчик, это вопросы, на которые я при всем желании не могу ответить.
Он глубоко вздохнул.
– Конечно, нет. Глупо с моей стороны вообще приставать к тебе с этим. Я сам не знаю, что со мной. – Он съел несколько листиков салата.
– Если ты не уверен до конца, хочешь ли ты жениться на Еве, – сказала мать, не глядя на него, – тогда объяснись с ней и не заставляй ее ждать. Ты должен – и, возможно, твое назначение в Кассель хороший предлог для этого – честно все ей сказать и расторгнуть вашу помолвку.
– Я не могу так с ней поступить, – воскликнул он в ужасе при одном только представлении, что тогда его ждет.
– В Кассель тебе надо ехать в любом случае, – посоветовала она, – это продвижение по службе, от которого ты не можешь отказываться. Но это вовсе не означает, что ты обязательно должен жениться на Еве. Если не хочешь окончательно порывать с ней, предложи ей еще немного подождать, пока ты там не устроишься, тем самым вы получите возможность расстаться друг с другом и еще раз проверить ваши чувства.
– А ты, значит, не поедешь со мной, мама?
– Конечно, нет, – решительно заявила фрау Штурм, – даже если у вас с Евой ничего не выйдет, тебе пора уже обзаводиться семьей, своим домом. Такова жизнь. Нет, я в любом случае останусь здесь, меня ты с места не сдвинешь, если даже расстанешься с Евой.
– Но я вовсе не собираюсь расставаться с нею, как ты не понимаешь? Я просто не хочу намертво связывать себя.
Она покачала головой, глядя на него.
– Не говоря уже о том, что я нахожу это неприличным, я сомневаюсь, что Ева пойдет на это. А сейчас давай, наконец, спокойно поужинаем. Я не позволю портить мне аппетит твоими трудно перевариваемыми проблемами.
Михаэль подчинился матери, но вряд ли смог бы сказать, когда она уже убирала со стола, что же он ел, – так он был занят своими мыслями.
– Знаешь что, – сказал он, поднося огонь к ее сигарете, – сейчас позвоню Еве и скажу ей, как все удачно вышло. Пожалуйста, забудь обо всем, что я тебе тут наговорил. Это все мои закидоны. Мне кажется, любой мужчина испытывает страх, когда оказывается вдруг на пороге свадьбы, даже если он и стремится к ней.
Она заставила себя улыбнуться, скрывая за этим свое разочарование.
– Может ты и прав, Михаэль.
Он встал, склонился над ней и поцеловал ее в щеку.
– Спасибо тебе, мама! Что я буду делать, когда нельзя будет вот так обо всем поговорить с тобой!
Она смотрела на своего взрослого сына, принявшего трудное решение, спешившего поделиться им со своей невестой, и была рада, что он не заметил выражения ее лица.
Ева встретилась с Михаэлем в тот же вечер и была безмерно счастлива, что наконец-то появилась материальная база для их брака, о котором она столько мечтала. Ей так хотелось оставить работу, заботиться о муже, растить детей. Михаэль сам себе казался подлецом, что совсем недавно собирался отделаться от нее и разрушить ее надежды.
Профессор Фабер, которого он на следующее утро поставил в известность о своем уходе, поздравил его в свойственной ему сдержанной вежливой манере.
– Я не могу утверждать, что с большой охотой позволю вам уйти, дорогой коллега. В вашем лице я теряю добросовестного и надежного сотрудника. Но, естественно, я желаю вам счастья и успехов в будущем.
– Видишь, – сказал Михаэль после этого Джо Кулике, – ты все же был тогда несправедлив к старику. Он никогда не портил мне карьеры. Иначе они сейчас не взяли бы меня в Кассель.
Джо Кулике ухмыльнулся.
– С каких это пор ты разучился логически мыслить? То, что он сейчас рекомендовал тебя, еще не доказательство, что тогда, когда ты добивался поста в Киле, он не перекрыл тебе пути.
– Не вижу в этом никакого смысла.
– Зато я вижу. – Джо Кулике провел по своим рыжим коротко подстриженным волосам. – Может, за это время ты стал слишком умным для старика, слишком самостоятельным, слишком многого стал требовать. Поэтому он и спешит от тебя избавиться.
Михаэль Штурм вспомнил о размолвке с профессором Фабером, когда хотел лично выступить со своим заключением на процессе по делу об убийстве Ирены Кайзер, и вынужден был признать, что в рассуждениях Джо Кулике таится большая доля правды.
– Даже если и так, мне это не мешает, – упрямо заявил Михаэль, – в конечном итоге разницы нет!
– Вот тут ты опять прав! – добродушно согласился Джо Кулике. – Мне только жаль, что ты уходишь. Кто знает, какого юного хлыща, может, прямо тепленького с университетской скамьи, получим мы после тебя. Но как бы там ни было, я с твоим уходом тоже поднимусь на ступеньку выше.
– И будешь следующим, кто уйдет на самостоятельную работу, – предсказал Михаэль Штурм.
Джо Кулике поморщился.
– Знаешь, мне вовсе не к спеху. У меня нет любящей женщины, которой хотелось бы свить свое уютное гнездышко и потому страстно заинтересованной в моей быстрой карьере.
Михаэль Штурм засмеялся.
– На Еву намекаешь? Тут ты, конечно, не совсем прав. Но подожди! Ты тоже не вечно будешь радоваться своей холостяцкой свободе.
27
Все последующие дни прошли под знаком предстоящей женитьбы и переезда. Еве больше всего хотелось таскать своего жениха с утра до вечера по магазинам. Ее пылкий энтузиазм и радовал и умилял его, тем не менее, он не мог, как она, все время только и думать о гардинах и занавесках, коврах, мебели и светильниках. Для него не было столь важно, будут ли у них кресла в стиле «модерн» или «антик», будут ли они обиты натуральной, искусственной кожей или тканью, будут коричневые, черные или белые, главное – чтоб в них удобно было сидеть. А Ева без конца сравнивала и выбирала – она целиком погрузилась в поиски идеальной обстановки для их квартиры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
– Ева, я прошу тебя… представь себе только, это случилось бы с тобой!
Ее глаза сверкнули.
– Меня, пожалуйста, не сравнивай с такой особой, как Лилиан Хорн! Я – порядочная девушка, а не брошенная из-за измены жена. В моей жизни был только один мужчина, и это – ты, в то время как Лилиан Хорн не отказывала себе во всякого рода сомнительных удовольствиях. Нет, мой дорогой, со мной такого никогда бы не случилось, а вот если бы произошло, то у тебя были бы все основания верить мне. Я – твоя невеста и дорога тебе. Так я, по крайней мере, надеюсь. А кто для тебя эта Лилиан Хорн?
Вместо ответа он позвал кельнершу.
– Пожалуйста, счет!
– Я опять сказала что-нибудь не так? – спросила Ева удрученно, когда они вышли.
– Отрадно, что ты это заметила, хотя и не сразу.
Она глубоко вздохнула.
– Ах, Михаэль, как у нас все глупо получается. Теперь мы ссоримся из-за этой Лилиан Хорн. Хотя оба знаем, что она – хладнокровная убийца. Я, во всяком случае, уверена в этом, и суд тоже, и вся пресса, и все люди кругом, да и ты сам тоже… – внезапно выражение ее лица изменилось, – …до момента, пока ты не увидел ее сегодня! – сказала она с упором на последние слова. – Михаэль, может, ты влюбился в Лилиан Хорн?
– Большей чепухи, – заявил он со злостью, – я еще действительно никогда не слышал!
25
После этого разговора Михаэль Штурм провел бессонную ночь, а на следующее утро в нем созрело решение: он должен еще раз увидеть Лилиан Хорн.
Поскольку она все еще лежала в окружной больнице, у него был для посещения благовидный предлог. Без труда он добыл необходимое для этого разрешение. Он долго раздумывал, принести ей цветы или нет, пока, наконец, не решился купить их и теперь казался сам себе ужасно глупым, стоя перед надзирательницей, у которой был пост перед входом в палату, где лежала Лилиан Хорн, с упакованным в целлофан букетом в руке.
Но женщина не увидела в этом ничего неуместного или странного.
– Вот Хорн обрадуется, – только и сказала она, отперла дверь, не оставив его, однако, наедине с больной, как он надеялся, а тут же вошла вслед за ним. Заперев за собой дверь изнутри, она села в углу маленькой палаты на стул.
Лилиан Хорн лежала в кровати и смотрела на него большими глазами.
– Ну, чудеса! Вы, доктор? Вот сюрприз так сюрприз!
– Я хотел только узнать, как вы себя чувствуете. – Он быстро развернул цветы и протянул ей – букет розовых гвоздик.
– Какие красивые! – воскликнула она, и он впервые за все время, что знал ее, увидел, что она на несколько секунд расслабилась. – Знаете ли вы, как давно я не видела цветов?
Он подтянул к ее кровати стул.
– Могу себе представить.
– После того, как господин доктор уйдет, – вмешалась в разговор надзирательница, – я найду подходящую вазу.
– Спасибо, фрау Ширмер.
Штурм изучил тем временем температурную кривую.
– Похоже, что все протекает без осложнений.
– При этом гной должен был вот-вот прорваться. Хирург считает, что я чрезвычайно жизнелюбивая натура, и, пожалуй, он прав. – У нее был более ухоженный вид, чем в тюрьме, хотя она еще больше побледнела.
– Я рад, что вы благополучно перенесли операцию!
– А я, что вы пришли! Вы все-таки захотели поговорить со мной!
– Да, фрау Хорн, но только не о вашем деле!
– Фрау Хорн, как это звучит! Теперь меня все называют просто Хорн, а кто любит меня, те – Лилиан. Это как-то отражено в гражданских правах, что любой теперь может мне запросто тыкать?
– Да, пожалуй, так принято. Я очень сожалею, Лилиан.
– Как странно слышать такие слова из ваших уст! – Она схватила его за руку. – Пожалуйста, скажите мне, милый доктор, за что вы так затянули на мне петлю?
– Я не…
– Нет, затянули! Ваше заключение уничтожило меня. Мой адвокат тут же сказал мне об этом, но я никак не могла поверить, вы производили такое приятное впечатление.
– Если вы будете говорить только об этом, я вынужден буду, к сожалению, уйти.
Она не отступала.
– Ранки на моих пальцах могли же быть и оттого, что я порезалась, снимая с бутылки алюминиевый колпачок, разве не так?
– Да… так могло, конечно, быть, – сказал он с некоторым сопротивлением.
– Почему же вы тогда так решительно утверждали, что порезы возникли от пользования острым лезвием?
– С достоверностью, граничащей с уверенностью, – заявил он, – можно было так сказать, что вовсе не означало отсутствие других причин, по которым они могли появиться.
– А почему же вы тогда так не написали?
– Разработать данную версию было делом вашего адвоката.
– Ах, вот как. – Она криво улыбнулась. – Но, к сожалению, я слишком поздно смогла убедить его в своей невиновности. Он настаивал на моем признании.
– Вероятно, это было бы самое лучшее.
– Значит, вы по-прежнему все еще верите, что именно я это сделала?
– Лилиан, почему вы так мучаете себя и меня тоже?
– Если вы считаете меня убийцей, зачем тогда пришли сюда? Из жалости? К убийце?
– Как вам нравится в здешней больнице? – спросил он, пытаясь сменить тему.
– Отвратительно.
– Но… – Он огляделся в маленькой чистенькой палате. – …у вас здесь очень мило.
– Вы думаете, может быть мило там, где к вам относятся как к последнему отребью? Нет-нет, именно так все они тут на меня и смотрят – эти безупречные сестры и высокочтимые господа врачи!
– Не волнуйся так, детка… через пару дней поедем назад к себе, – сказала фрау Ширмер.
– Там, по крайней мере, никто не посмотрит на меня косо.
– Если вы хотите, – сказал Михаэль Штурм, – я мог бы навещать вас иногда и там, за городом.
– Зачем?
– Я думал…
– Не крутите, доктор, вам хочется переспать со мной – вот и вся ваша проблема. И не делайте такое обиженное лицо, мы взрослые люди и можем себе позволить называть вещи своими именами. Меня это нисколько не оскорбляет. Да и как может быть иначе? Только ничего из этого не выйдет, ведь благодаря вам я здесь надолго. А когда я окажусь на свободе, то буду уже старой.
– Не городите чепухи, – резко сказал он, не будучи, однако, до конца уверен, не видит ли она его действительно насквозь.
Однако ее резкая прямота была ему крайне неприятна, и когда он смог, наконец, распрощаться, то дал себе клятву никогда больше не видеться с ней.
А вот сможет ли он забыть ее навсегда – в этом он сильно сомневался.
26
Когда через несколько дней после посещения Лилиан Хорн Михаэль Штурм вернулся поздно вечером домой, его ждало письмо от городских властей города Касселя. Мать поставила конверт перед тарелкой сына.
– Пожалуйста, – взмолилась она, – вскрой его сразу, хорошо? Я умираю от любопытства. Ты даже не представляешь, какого труда мне стоило не прочесть его, когда оно пришло.
– Взяла бы и спокойно это сделала. – Он сел.
– Нет-нет, уж как-нибудь я знаю правила приличия.
Он стал изучать конверт и скроил потом преувеличенно недоверчивую гримасу.
– Что с тобой? – спросила она.
– Не знаю, не знаю, – пробормотал он, – не поработал ли тут кто водяным паром. Лучше я возьму утром письмо в Институт и отдам на экспертизу.
Она со смехом потрепала его по волосам.
– Ах, какой негодник! Ты прекрасно знаешь, что я никогда так не поступлю. Все-то ты выдумываешь, чтобы только подольше помучить меня.
– Факт, – сказал он, улыбнулся и взял со стола в руки нож, – ну, сейчас поглядим, что там. – Он разрезал конверт.
Пока он читал, мать заглядывала ему через плечо. Официальная бумага содержала сообщение, что он назначен директором Института судебной медицины в Касселе.
– О-о, сынок! – воскликнула фрау Штурм. – Чудесно! Мои самые сердечные поздравления! – Она поцеловала его в щеку.
– Спасибо, мама, – сказал он сухо.
– Да ты, что же, совсем не рад? – спросила она удивленно. – Ведь ты получишь служебную квартиру! Все так великолепно складывается.
– Оно, конечно, так.
– Ты так долго ждал этого, Михаэль, и вдруг не радуешься такой новости! Нет, я на самом деле не могу тебя понять.
– Возможно, – произнес он задумчиво, – все оттого, что я слишком долго ждал.
Она наморщила лоб.
– Как это?
– Ну, ты же знаешь, когда очень долго ждешь, чтобы тебя покормили, аппетит пропадает.
– Ах, что за чепуха вдруг лезет тебе в голову! – Фрау Штурм пошла на кухню и принесла салатницу, доверху наполненную зелеными листьями салата.
– Мы всю жизнь жили вместе, мама, и всегда так хорошо понимали друг друга. Как же тебе не ясно, что расставание с тобой будет для меня очень тяжелым?
– Хотела бы тебе поверить! – Она отвернулась, чтобы он не увидел, как ее глаза наполнились слезами. – Но весьма сожалею, что не могу. Если бы это было так, ты бы не прилагал из года в год столько усилий, чтобы вырваться отсюда.
– Да, правда. – Он положил на тарелку салат. – Я и сам не знаю, что со мной творится. Верно, я долго мечтал только об одном – возглавить какой-нибудь Институт судебной медицины. – Он смотрел на нее так, как раньше, когда был маленьким и не знал, как поступить дальше, – тогда он бежал к ней за советом. – Но сейчас… сейчас мне этого больше не хочется.
Как ей хотелось воскликнуть: «Тогда оставайся, Михаэль! Не уезжай! Живи со мной!»
Но она сдержала эмоции. Ее сын – взрослый мужчина. Она не может приковать его к себе на вечные времена. Да и не хочет, она желает ему счастья. А ее мальчик не будет счастлив, если она будет мешать его карьере, если он останется здесь у нее под боком, будет вечным ассистентом и маменькиным сынком.
И все же! Как бы ей хотелось пожить с ним вместе еще годик или два! И как мучила ее неуверенность в том, что он будет счастлив с Евой.
Михаэль внимательно наблюдал за ней.
– Ты ничего не хочешь мне сказать, мама?
Она машинально наложила себе на тарелку гору салата.
– Я думаю.
– И к какому выводу ты приходишь?
– Что в таком деле тебе все надо решать самому.
– Ах, мама! – с жестом сдерживаемого раздражения он положил на стол вилку. – Я и сам это знаю. Я вовсе не жду, что ты примешь решение за меня. Но мне нужен кто-то, с кем бы я мог поговорить о своих проблемах.
– У тебя есть Ева.
– Она не может быть объективной, мама, и уж тем более в таких делах. Это касается ее лично.
Тут мать иронически улыбнулась.
– А я тебе больше уже не подхожу?
Он через стол схватил ее за руку.
– Не отмалчивайся, – попросил он, – скажи мне честно, что ты думаешь об этом предложении.
Она не смогла выдержать его умоляющего взгляда.
– Ну, поскольку мне трудно предположить, что должность руководителя Института судебной медицины вдруг перестала тебя привлекать… – Она сделала маленькую паузу.
– Ты права, – немедленно откликнулся он.
– …тогда, значит, тебя пугает брак с Евой, – продолжила она, – может, ты больше не уверен в том, что действительно любишь ее.
– Откуда ты это знаешь? – спросил он, как громом пораженный.
Она ответила с иронической улыбкой.
– Может, и у меня тоже есть дар криминалиста! Да нет, шутки в сторону, я просто догадалась. Это не так сложно. Мне ведь известно, как часто вы ссоритесь. Но раньше ты не относился к этому серьезно.
– Да, – сказал он, – я все время думал, что причина ссор кроется в самых различных обстоятельствах. Но сейчас я все чаще задаю себе вопрос – прекратятся ли эти стычки, после того как мы поженимся, или, может, со временем все будет еще хуже?
– Да, мой дорогой мальчик, это вопросы, на которые я при всем желании не могу ответить.
Он глубоко вздохнул.
– Конечно, нет. Глупо с моей стороны вообще приставать к тебе с этим. Я сам не знаю, что со мной. – Он съел несколько листиков салата.
– Если ты не уверен до конца, хочешь ли ты жениться на Еве, – сказала мать, не глядя на него, – тогда объяснись с ней и не заставляй ее ждать. Ты должен – и, возможно, твое назначение в Кассель хороший предлог для этого – честно все ей сказать и расторгнуть вашу помолвку.
– Я не могу так с ней поступить, – воскликнул он в ужасе при одном только представлении, что тогда его ждет.
– В Кассель тебе надо ехать в любом случае, – посоветовала она, – это продвижение по службе, от которого ты не можешь отказываться. Но это вовсе не означает, что ты обязательно должен жениться на Еве. Если не хочешь окончательно порывать с ней, предложи ей еще немного подождать, пока ты там не устроишься, тем самым вы получите возможность расстаться друг с другом и еще раз проверить ваши чувства.
– А ты, значит, не поедешь со мной, мама?
– Конечно, нет, – решительно заявила фрау Штурм, – даже если у вас с Евой ничего не выйдет, тебе пора уже обзаводиться семьей, своим домом. Такова жизнь. Нет, я в любом случае останусь здесь, меня ты с места не сдвинешь, если даже расстанешься с Евой.
– Но я вовсе не собираюсь расставаться с нею, как ты не понимаешь? Я просто не хочу намертво связывать себя.
Она покачала головой, глядя на него.
– Не говоря уже о том, что я нахожу это неприличным, я сомневаюсь, что Ева пойдет на это. А сейчас давай, наконец, спокойно поужинаем. Я не позволю портить мне аппетит твоими трудно перевариваемыми проблемами.
Михаэль подчинился матери, но вряд ли смог бы сказать, когда она уже убирала со стола, что же он ел, – так он был занят своими мыслями.
– Знаешь что, – сказал он, поднося огонь к ее сигарете, – сейчас позвоню Еве и скажу ей, как все удачно вышло. Пожалуйста, забудь обо всем, что я тебе тут наговорил. Это все мои закидоны. Мне кажется, любой мужчина испытывает страх, когда оказывается вдруг на пороге свадьбы, даже если он и стремится к ней.
Она заставила себя улыбнуться, скрывая за этим свое разочарование.
– Может ты и прав, Михаэль.
Он встал, склонился над ней и поцеловал ее в щеку.
– Спасибо тебе, мама! Что я буду делать, когда нельзя будет вот так обо всем поговорить с тобой!
Она смотрела на своего взрослого сына, принявшего трудное решение, спешившего поделиться им со своей невестой, и была рада, что он не заметил выражения ее лица.
Ева встретилась с Михаэлем в тот же вечер и была безмерно счастлива, что наконец-то появилась материальная база для их брака, о котором она столько мечтала. Ей так хотелось оставить работу, заботиться о муже, растить детей. Михаэль сам себе казался подлецом, что совсем недавно собирался отделаться от нее и разрушить ее надежды.
Профессор Фабер, которого он на следующее утро поставил в известность о своем уходе, поздравил его в свойственной ему сдержанной вежливой манере.
– Я не могу утверждать, что с большой охотой позволю вам уйти, дорогой коллега. В вашем лице я теряю добросовестного и надежного сотрудника. Но, естественно, я желаю вам счастья и успехов в будущем.
– Видишь, – сказал Михаэль после этого Джо Кулике, – ты все же был тогда несправедлив к старику. Он никогда не портил мне карьеры. Иначе они сейчас не взяли бы меня в Кассель.
Джо Кулике ухмыльнулся.
– С каких это пор ты разучился логически мыслить? То, что он сейчас рекомендовал тебя, еще не доказательство, что тогда, когда ты добивался поста в Киле, он не перекрыл тебе пути.
– Не вижу в этом никакого смысла.
– Зато я вижу. – Джо Кулике провел по своим рыжим коротко подстриженным волосам. – Может, за это время ты стал слишком умным для старика, слишком самостоятельным, слишком многого стал требовать. Поэтому он и спешит от тебя избавиться.
Михаэль Штурм вспомнил о размолвке с профессором Фабером, когда хотел лично выступить со своим заключением на процессе по делу об убийстве Ирены Кайзер, и вынужден был признать, что в рассуждениях Джо Кулике таится большая доля правды.
– Даже если и так, мне это не мешает, – упрямо заявил Михаэль, – в конечном итоге разницы нет!
– Вот тут ты опять прав! – добродушно согласился Джо Кулике. – Мне только жаль, что ты уходишь. Кто знает, какого юного хлыща, может, прямо тепленького с университетской скамьи, получим мы после тебя. Но как бы там ни было, я с твоим уходом тоже поднимусь на ступеньку выше.
– И будешь следующим, кто уйдет на самостоятельную работу, – предсказал Михаэль Штурм.
Джо Кулике поморщился.
– Знаешь, мне вовсе не к спеху. У меня нет любящей женщины, которой хотелось бы свить свое уютное гнездышко и потому страстно заинтересованной в моей быстрой карьере.
Михаэль Штурм засмеялся.
– На Еву намекаешь? Тут ты, конечно, не совсем прав. Но подожди! Ты тоже не вечно будешь радоваться своей холостяцкой свободе.
27
Все последующие дни прошли под знаком предстоящей женитьбы и переезда. Еве больше всего хотелось таскать своего жениха с утра до вечера по магазинам. Ее пылкий энтузиазм и радовал и умилял его, тем не менее, он не мог, как она, все время только и думать о гардинах и занавесках, коврах, мебели и светильниках. Для него не было столь важно, будут ли у них кресла в стиле «модерн» или «антик», будут ли они обиты натуральной, искусственной кожей или тканью, будут коричневые, черные или белые, главное – чтоб в них удобно было сидеть. А Ева без конца сравнивала и выбирала – она целиком погрузилась в поиски идеальной обстановки для их квартиры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20