– По-моему, ты нехорошо относишься ко мне, ты несправедлив. А я ведь никогда не спрашивала тебя, была ли я первой девушкой, которую ты поцеловал. Я даже не думала об этом.
Молчание.
– Я говорю, я никогда не спрашивала, первая ли я девушка, которую ты поцеловал, Виктор?
Виктор холодно возразил: – Девушки – это другое дело.
– О! – нетерпеливо воскликнула Риппл. – Опять, опять! – «Ты нашел меня, о мой враг?» – хотелось ей крикнуть. Старое возражение, старая преграда, непонятный, ненавистный повод для всех отказов! Девушки – это другое дело!
Ее отец и братья, казалось, хором присоединились к возлюбленному, за которого она обещала выйти замуж. Девушки – другое дело! «Иногда, – страстно повторяла про себя Риппл, – я ненавижу мужчин. Все мужчины одинаковы. Я их ненавижу!».
В этих словах слышалось безнадежное отчаяние.
IV
Когда ссора заходит в тупик, тогда-то и происходит поворот в ней. Так было и между Виктором и Риппл. Они повторяли одно и то же до тех пор, пока весь яд не вышел в потоке слов.
От повторения горечь теряется. Одна более мягкая интонация его голоса, один более кроткий ее взгляд, и все быстро закончилось.
Они помирились. Виктор признал, что «вел себя как животное», он не должен был разговаривать таким тоном со своей девочкой! Это доказывает, какой он ревнивый и злой, доказывает, что он просто не может допустить мысли, чтобы еще кто-нибудь смотрел на его дорогую девочку. Он сожалеет, что был таким грубым и просит его простить…
Риппл тоже очень огорчилась, она старалась быть с ним ласковой. Они обещали друг другу, что никогда не будут раздражаться, никогда, никогда не будут так ссориться…
Когда они вышли из ворот Кью, Виктор держал Риппл под руку, его пальцы переплелись с ее пальцами. Казалось, их размолвка разрядила атмосферу, и осталось одно только солнечное сияние.
V
Однако за этим сиянием скрывалось облачко сожаления. Почему, почему Виктор не понял? Почему он заставил ее пожалеть, что она была с ним откровенна, рассказав о нелепом случае с первым поцелуем именно так, как все произошло?
Невысказанные мысли мелькали в ее голове: «Считают, что женщины менее чистосердечны и честны, чем мужчины. Так ли это? И почему это так? Не потому ли, что им приходится столько вытерпеть от мужчин, если они попытаются быть чистосердечными и честными? Не потому ли, что они горьким опытом научены не говорить правду мужчинам? Я не была бы такой на месте Виктора. Девушки – это другое дело! Я бы иначе вела себя с ним! Я бы поняла. Конечно, я никогда, никогда не вбила бы себе в голову, что все поцелуи в мире одинаковы!»
От этих размышлений она незаметно для себя перешла к мыслям о том, кто был причиной всей этой бури. К своему другу детства, Стиву.
Она уже готова была рассказать Виктору, что именно Стив, молодой мотоциклист, живущий этажом выше, был ее первым незрелым поклонником. Однако она так не поступила – Виктор не понял бы. Ей было неприятно, что она не может ему сказать. Нет, Виктору нельзя этого говорить! Хотя Виктор, ревновавший Риппл к ее подругам, к учителю и даже к воспоминанию о том, что когда-то мальчик ее поцеловал, – не ревновал к этому юноше с верхнего этажа. Он считал его неопасным, как старого друга семьи Мередитов. Стив уже давно, в первый вечер их знакомства, назвал его «мрачным, чванным человеком». Он говорил, что Виктор ходит «мрачный, как грозовая туча». Дело в том, что именно такое впечатление производил на посторонних обычный взгляд Виктора Барра, такой серьезный, когда он молчал.
Виктор не ревновал к нему, как верно подсказывала Риппл ее интуиция. Он не обращал никакого внимания на мальчика. Стал бы он относиться к нему иначе, если бы знал все, что можно было рассказать о Стефане Хендли-Райсере?
«Да, – с сожалением думала Риппл после сцены в Кью. – Ничего подобного Виктору нельзя рассказывать. Он не может понять таких вещей. Я не буду больше пытаться…»
VI
Что касается самого Стива, ее шумного соседа, то Риппл часто видела его урывками. Поскольку он жил в том же доме и ходил по той же лестнице, как могла она его не видеть (и не слышать)?
Отношение его к Риппл было совершенно таким же, каким могло быть у старшего, веселого и жизнерадостного брата. Он заходил к ней повидаться к утреннему завтраку и в нескольких словах рассказывал, какие планы у него на сегодняшний день. Для балерины его слова были большей частью так же непонятны, как греческий язык, – но его приход оживлял ее и ей был приятен. Иногда по вечерам он мимоходом стучал в ее дверь.
Концерты в его комнате происходили еще не раз, и Риппл в сущности могла считать себя присутствующей на них, несмотря на то, что от других гостей ее отделял тонкий потолок. Совершенно отчетливо, как будто она сидела у окна в комнате Стива, девушка слышала, как высокий юноша, приятель Стива, играл на дудке, а другой его товарищ, любитель джаз-банда, свистел, играл на цимбалах, на барабане, на трещотке – и все это с помощью привязанной к кухонному стулу хоккейной клюшки, Перекладины стула служили музыканту подобием арфы…
После одного такого вечера Риппл написала следующую записку:
«Мисс Мередит шлет привет мистеру Хендли-Райсеру и будет очень признательна, если мистер Хендли-Райсер постарается, проходя по лестнице, поднимать немного меньше шума, чем стадо диких слонов; по крайней мере, по утрам после тех ночей, когда мистер Хендли-Райсер приглашает к себе друзей на музыку».
Записку Риппл подсунула под дверь Стива. Его могло не быть дома, и тогда он не прочел бы ее послания целую неделю. Однако в ту же полночь она уловила его быстрые шаги, когда он подходил к своей двери. Риппл слышала, как он ее открыл. Услышала, как он двигается наверху. Затем до нее донесся раскатистый мальчишеский смех.
«Он нашел ее!» – подумала Риппл, улыбаясь в темноте, затем повернулась на бок и заснула, очень довольная тем, что Стива позабавила ее шутливая записка. Она считала его взбалмошным человеком. Для Риппл он воплощал в себе смех, радость и бодрость. Если бы он исчез, ей бы его не хватало. Нет ничего удивительного в том, что Стив так популярен среди друзей; вероятно, он нарасхват и как танцор.
Риппл знала, что он очень часто ходит на танцевальные вечера; работа и свидания с Виктором мешали ей до сих пор пойти на один из вечеров вместе со Стивом. Вероятно, он пользовался успехом у девушек. Но никогда (Риппл была уверена в этом), никогда ни одна девушка не слышала от Стива слов о том, чтобы «быть всем друг для друга», о том, что он «готов ради нее отдать все свои силы» или «пойти за нее в огонь и в воду». Нет, ни в одну девушку Стив не мог бы так страстно влюбиться, как Виктор в Риппл.
Риппл сразу и совершенно ясно поняла, что Стив теперь не влюблен в нее. В этом ее убедил его второй поцелуй. Когда Стив, столкнувшись с ней на лестнице, неожиданно узнал ее, обнял и без всякого стеснения поцеловал, искренне и просто радуясь случайной встрече, то тут нельзя было ошибиться. Совершенно так же поцеловал бы ее брат Джеральд или, пожалуй, Ультимус, ибо из всех мальчиков он теперь наиболее сердечно относился к своей единственной сестре.
Риппл думала: «В книгах все было бы совсем иначе. В книгах Стив (именно потому, что он находил меня красивой в пятнадцать лет и говорил мне тогда об этом) продолжал бы все время, как и прежде, думать обо мне. В реальной жизни все не так. С тех пор в его жизни произошло много событий, которые вытеснили прошлое из его памяти, и он не относится теперь ко мне так же, как в семнадцать лет; разве это возможно? Тот первый поцелуй в Уэльсе был совсем иным. Тот был настоящий».
После переезда в Лондон и поступления на сцену Риппл многому научилась. Хотя Виктору, который заявил ей решительным тоном: «Нет, не бывают», – когда Риппл протестующе утверждала, что поцелуи бывают разные, она не собиралась ничего объяснять. Как бы она могла теперь это сделать?
Итак, в то время Стив Хендли-Райсер просто нравился Риппл, ей было с ним легко и приятно. Он вносил в жизнь балерины некоторое разнообразие.
VII
К тому времени жених Риппл начал обнаруживать наименее приятные свои качества, из-за чего влюбленность его становилась иногда более утомительной, чем ее работа. Большинство мужчин терпеть не могут, когда им противоречат, еще реже нравится это женщинам. Виктор Барр стал проявлять некрасивую мелочность и придирчивость не только по отношению к профессии и друзьям Риппл, но и к ней самой. Он говорил, что девушка плохо выглядит, спрашивал, почему она носит шляпу, которая далеко не так ей идет, как та, в которой она первый раз была в «Вишневом саду».
Временами Виктор становился другим человеком, единственным стремлением которого, казалось, было указывать Риппл на то, как она постепенно портится, насколько хуже стала теперь, по сравнению с той Риппл, которую он полюбил. Этот новый Виктор постоянно внушал Риппл, что это ее проклятое занятие превращает его девочку в такое жалкое существо, что в ней заложены безграничные возможности, которые разовьются только при той жизни и любви, которые он ей предлагал. Стараясь убедить девушку в своей правоте, он становился бестактным. Он повторял уже то, что сама Риппл ему рассказывала в первое время их сближения. Виктор стал грубым, назойливым и передавал театральные сплетни, которые ему удалось услышать. Он тоже начал говорить о тех танцовщицах, которые постарели, не годились больше для своей профессии, утратили форму.
– Ты говоришь так, – возражала Риппл, – как будто у балерины, которая должна постоянно поддерживать себя в безупречном физическом состоянии, фигура портится быстрее, чем у женщины, живущей только семьей, которая целое утро ведет запись расходов и может есть все, что захочет за завтраком и пить шампанское за обедом.
Виктор вспыхнул при упоминании о женщине, живущей только семьей.
– Если ты имеешь в виду мою мать, то, честное слово, у нее девичья фигура! Кроме того, прекрасный цвет лица, – добавил он, неодобрительно посмотрев на прозрачно-бледное лицо Риппл. – Из-за всех этих притираний и грима кожа у девушек портится еще до тридцати лет, – заявил он. – Ни у одной из твоих драгоценных балерин ты не увидишь такой бело-розовой кожи, как у моей матери.
– Редко встретишь такую свежую и красивую женщину, как она, на сцене и в жизни, – искренне согласилась с ним Риппл.
Виктор принял слова Риппл как должное и тотчас же обнял ее.
– Очень мило, что ты так говоришь, дорогая. Не будем больше никогда ссориться. Как это все неприятно!
– Да, неприятно, – согласилась Риппл, освобождаясь из его объятий; она не была сейчас настроена на нежный лад. Риппл не принадлежала к числу женщин, легко переходящих от ссор к поцелуям. В этот момент она нуждалась в его теплоте и чуткости, в уверенности, что Виктор не хотел оскорбить ее чувства. Девушка не знала, что ей делать, особенно потому, что ее жених стал, как принято говорить, «раздражителен, как женщина».
Риппл отчаянно надеялась, что эти новые черты на самом деле не присущи возлюбленному. Но как быть с изменившимся Виктором, который стал таким из-за столкновения между его взглядами и ее характером? Действительно, все это неприятно. Что же теперь делать? Виктор убрал руку, повернулся своим широким плечом и обиженно заметил: – Ведь с этим уже покончено. Нам лучше поговорить о чем-нибудь другом.
Риппл колко ответила: – Мы никогда теперь не говорим ни о чем другом.
Иногда ей казалось, что так просто и легко вызывать хорошее настроение у своего прежнего, настоящего, преданного Виктора.
Но истинная проблема еще только возникала. Вскоре Риппл оказалась лицом к лицу с ней.
ГЛАВА II
СОН СБЫВАЕТСЯ
I
Это произошло удивительно неожиданно. Внезапно наступил день, когда неясные картины дома в провинции, где Виктор и Риппл, счастливые супруги, следят за отблесками огня в их собственном домашнем очаге, – когда эти смутные розовые видения уже не казались больше мечтой. Они стали ясными и реальными, как очертания родных холмов Риппл на фоне желтого солнечного заката, который предсказывает дождливый день назавтра. Случилось так, что появилась возможность окончательно оформить затянувшийся «сговор» и что, насколько дело касалось денег, свадьбу можно было назначить на любой день.
Эта новость ждала Риппл, когда она отправилась в одно из майских воскресений в «Вишневый сад». В том году май был теплый и многообещающий, но за ним последовало самое дождливое лето, какое когда-либо видели в Англии.
Никакого намека на дождь и на плохую погоду не было в тот великолепный яркий день, когда Риппл приехала дневным поездом в поместье своего возлюбленного. Вишневые деревья стояли в цвету. Дом наполняли цветы, все было изящно и нарядно. Но мать Виктора, которую Риппл думала увидеть в одном из ее обычных лиловых или серых платьев, появилась вдруг более красивая, чем когда-либо, в траурном черном платье с черной янтарной цепью на шее и со вдовьей вуалью, хотя вообще она ее не носила.
– Вы в трауре? – испуганно спросила Риппл.
За спиной матери она увидела Виктора с черной повязкой на рукаве. Он сказал ей: – Дорогая, мой дядя умер.
– О?
Миссис Барр мягко сказала: – Ты объясни ей, Виктор, дорогой. – Виктор увел Риппл в маленькую гостиную и объяснил ей, что по этой причине он не приехал встречать ее на станцию. Ему необходимо было написать бесчисленное количество писем, появилось множество новых дел.
– Тот ли это дядя, – спросила Риппл, – который жил в Лондоне, о котором ты как-то говорил мне, что он проводит все время в клубе и на аукционах?
– Да, это он, бедняга. Да, он умер. Но Риппл, дорогая моя девочка, послушай. Я не хочу равнодушно относиться к его смерти, но так как это совершенно меняет наше положение, то понимаешь…
– Наше положение, Виктор? – она хотела добавить: – Но я всего раз видела твоего дядю (это была чопорная встреча за чаем в отеле «Карлтон» вскоре после их «сговора»). Не успела она высказать это, как Виктор Барр многозначительно прервал ее: – Он оставил мне все.
– Оставил тебе?
– Все свое состояние. Ты знаешь, что он был очень богат. Конечно, богат по сравнению с тем, к чему я привык. По словам поверенных, у него был доход 12000 фунтов стерлингов в год. Кроме того, я полагаю, его квартира битком набита гравюрами, фарфором, эмалью и различными очень ценными вещами. Но не это главное. Самое важное, что я могу оставить здесь мою мать. Конечно, я кое-что ей уделю. Никто не хочет, чтобы она отсюда уезжала. – Виктор посмотрел в окно на чудесную картину в японском стиле – цветущие вишни на фоне весеннего неба. – Вон там Пиннер-Хилл, – сказал он. Лицо его, обычно торжественно-важное, когда он говорил о семейных делах, сияло. Темные глаза сверкали, красиво очерченные губы улыбались. – Теперь как раз время поговорить о Пиннер-Хилле.
Риппл недоумевающе спросила: – Виктор, что ты хочешь сказать относительно Пиннер-Хилла?
– Конечно, дорогая, я должен объяснить тебе по порядку. Все так сразу на тебя свалилось. – Он похлопал ее по плечу. – Пиннер-Хилл – посмотри в окно. Видишь эти красные крыши? Да, эти; это очень славное местечко! Дом немного больше охотничьего домика, но достаточно поместительный. Луг, теннисные корты и все прочее. Лоуэллы, владельцы, переезжают в Букингемское графство. Они хотят сдать дом внаем на длительный срок. Это то, что нам нужно! Мы можем поселиться там, нисколько не стеснив мою мать. Я смогу присматривать за «Вишневым садом», скупить все проданные нами земельные участки, снова начать охотиться, Риппл. О, дорогая моя, разве это не замечательно? Для владельцев Пиннер-Хилла слишком затруднительно сразу освободить дом, и мы могли бы переехать, как только…
Замешательство охватило Риппл с такой же силой, с какой обнимала ее рука Виктора, и вместе с тем появилось чувство, что все это невозможно. Похоже было на сон, который она иногда видела. Будто стоит за закрытой дверью, но как только начинает колотить в нее, дверь открывается, на этом месте Риппл всегда просыпалась.
– Виктор, что ты говоришь о переезде?
– Дорогая моя девочка, ты опять себя плохо чувствуешь! Твои бедные нервы расшатались. Я увидел это, как только ты приехала. Ты совсем бледная, плохо выглядишь. Но ничего, давно тебе пора иметь человека, который бы за тобой как следует ухаживал. Теперь так и будет. – В его голосе зазвучали глубокие счастливые нотки. – Я уже написал твоему отцу обо всем. Он будет рад, я знаю. Как только мы поженимся, а мы, конечно, можем венчаться теперь же…
– Пожениться теперь же… – При этих словах девушка, казалось, почувствовала в глубине души ужас. Какая-то непонятная тяжесть, неожиданное возмущение поднялись в ней.
Виктор, ничего не замечая и торжествующе улыбаясь, смотрел на нее:
– Да, теперь же!
– О нет… Виктор, как мы можем это сделать?
Тон у нее был смущенный, выразительное лицо осунулось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Молчание.
– Я говорю, я никогда не спрашивала, первая ли я девушка, которую ты поцеловал, Виктор?
Виктор холодно возразил: – Девушки – это другое дело.
– О! – нетерпеливо воскликнула Риппл. – Опять, опять! – «Ты нашел меня, о мой враг?» – хотелось ей крикнуть. Старое возражение, старая преграда, непонятный, ненавистный повод для всех отказов! Девушки – это другое дело!
Ее отец и братья, казалось, хором присоединились к возлюбленному, за которого она обещала выйти замуж. Девушки – другое дело! «Иногда, – страстно повторяла про себя Риппл, – я ненавижу мужчин. Все мужчины одинаковы. Я их ненавижу!».
В этих словах слышалось безнадежное отчаяние.
IV
Когда ссора заходит в тупик, тогда-то и происходит поворот в ней. Так было и между Виктором и Риппл. Они повторяли одно и то же до тех пор, пока весь яд не вышел в потоке слов.
От повторения горечь теряется. Одна более мягкая интонация его голоса, один более кроткий ее взгляд, и все быстро закончилось.
Они помирились. Виктор признал, что «вел себя как животное», он не должен был разговаривать таким тоном со своей девочкой! Это доказывает, какой он ревнивый и злой, доказывает, что он просто не может допустить мысли, чтобы еще кто-нибудь смотрел на его дорогую девочку. Он сожалеет, что был таким грубым и просит его простить…
Риппл тоже очень огорчилась, она старалась быть с ним ласковой. Они обещали друг другу, что никогда не будут раздражаться, никогда, никогда не будут так ссориться…
Когда они вышли из ворот Кью, Виктор держал Риппл под руку, его пальцы переплелись с ее пальцами. Казалось, их размолвка разрядила атмосферу, и осталось одно только солнечное сияние.
V
Однако за этим сиянием скрывалось облачко сожаления. Почему, почему Виктор не понял? Почему он заставил ее пожалеть, что она была с ним откровенна, рассказав о нелепом случае с первым поцелуем именно так, как все произошло?
Невысказанные мысли мелькали в ее голове: «Считают, что женщины менее чистосердечны и честны, чем мужчины. Так ли это? И почему это так? Не потому ли, что им приходится столько вытерпеть от мужчин, если они попытаются быть чистосердечными и честными? Не потому ли, что они горьким опытом научены не говорить правду мужчинам? Я не была бы такой на месте Виктора. Девушки – это другое дело! Я бы иначе вела себя с ним! Я бы поняла. Конечно, я никогда, никогда не вбила бы себе в голову, что все поцелуи в мире одинаковы!»
От этих размышлений она незаметно для себя перешла к мыслям о том, кто был причиной всей этой бури. К своему другу детства, Стиву.
Она уже готова была рассказать Виктору, что именно Стив, молодой мотоциклист, живущий этажом выше, был ее первым незрелым поклонником. Однако она так не поступила – Виктор не понял бы. Ей было неприятно, что она не может ему сказать. Нет, Виктору нельзя этого говорить! Хотя Виктор, ревновавший Риппл к ее подругам, к учителю и даже к воспоминанию о том, что когда-то мальчик ее поцеловал, – не ревновал к этому юноше с верхнего этажа. Он считал его неопасным, как старого друга семьи Мередитов. Стив уже давно, в первый вечер их знакомства, назвал его «мрачным, чванным человеком». Он говорил, что Виктор ходит «мрачный, как грозовая туча». Дело в том, что именно такое впечатление производил на посторонних обычный взгляд Виктора Барра, такой серьезный, когда он молчал.
Виктор не ревновал к нему, как верно подсказывала Риппл ее интуиция. Он не обращал никакого внимания на мальчика. Стал бы он относиться к нему иначе, если бы знал все, что можно было рассказать о Стефане Хендли-Райсере?
«Да, – с сожалением думала Риппл после сцены в Кью. – Ничего подобного Виктору нельзя рассказывать. Он не может понять таких вещей. Я не буду больше пытаться…»
VI
Что касается самого Стива, ее шумного соседа, то Риппл часто видела его урывками. Поскольку он жил в том же доме и ходил по той же лестнице, как могла она его не видеть (и не слышать)?
Отношение его к Риппл было совершенно таким же, каким могло быть у старшего, веселого и жизнерадостного брата. Он заходил к ней повидаться к утреннему завтраку и в нескольких словах рассказывал, какие планы у него на сегодняшний день. Для балерины его слова были большей частью так же непонятны, как греческий язык, – но его приход оживлял ее и ей был приятен. Иногда по вечерам он мимоходом стучал в ее дверь.
Концерты в его комнате происходили еще не раз, и Риппл в сущности могла считать себя присутствующей на них, несмотря на то, что от других гостей ее отделял тонкий потолок. Совершенно отчетливо, как будто она сидела у окна в комнате Стива, девушка слышала, как высокий юноша, приятель Стива, играл на дудке, а другой его товарищ, любитель джаз-банда, свистел, играл на цимбалах, на барабане, на трещотке – и все это с помощью привязанной к кухонному стулу хоккейной клюшки, Перекладины стула служили музыканту подобием арфы…
После одного такого вечера Риппл написала следующую записку:
«Мисс Мередит шлет привет мистеру Хендли-Райсеру и будет очень признательна, если мистер Хендли-Райсер постарается, проходя по лестнице, поднимать немного меньше шума, чем стадо диких слонов; по крайней мере, по утрам после тех ночей, когда мистер Хендли-Райсер приглашает к себе друзей на музыку».
Записку Риппл подсунула под дверь Стива. Его могло не быть дома, и тогда он не прочел бы ее послания целую неделю. Однако в ту же полночь она уловила его быстрые шаги, когда он подходил к своей двери. Риппл слышала, как он ее открыл. Услышала, как он двигается наверху. Затем до нее донесся раскатистый мальчишеский смех.
«Он нашел ее!» – подумала Риппл, улыбаясь в темноте, затем повернулась на бок и заснула, очень довольная тем, что Стива позабавила ее шутливая записка. Она считала его взбалмошным человеком. Для Риппл он воплощал в себе смех, радость и бодрость. Если бы он исчез, ей бы его не хватало. Нет ничего удивительного в том, что Стив так популярен среди друзей; вероятно, он нарасхват и как танцор.
Риппл знала, что он очень часто ходит на танцевальные вечера; работа и свидания с Виктором мешали ей до сих пор пойти на один из вечеров вместе со Стивом. Вероятно, он пользовался успехом у девушек. Но никогда (Риппл была уверена в этом), никогда ни одна девушка не слышала от Стива слов о том, чтобы «быть всем друг для друга», о том, что он «готов ради нее отдать все свои силы» или «пойти за нее в огонь и в воду». Нет, ни в одну девушку Стив не мог бы так страстно влюбиться, как Виктор в Риппл.
Риппл сразу и совершенно ясно поняла, что Стив теперь не влюблен в нее. В этом ее убедил его второй поцелуй. Когда Стив, столкнувшись с ней на лестнице, неожиданно узнал ее, обнял и без всякого стеснения поцеловал, искренне и просто радуясь случайной встрече, то тут нельзя было ошибиться. Совершенно так же поцеловал бы ее брат Джеральд или, пожалуй, Ультимус, ибо из всех мальчиков он теперь наиболее сердечно относился к своей единственной сестре.
Риппл думала: «В книгах все было бы совсем иначе. В книгах Стив (именно потому, что он находил меня красивой в пятнадцать лет и говорил мне тогда об этом) продолжал бы все время, как и прежде, думать обо мне. В реальной жизни все не так. С тех пор в его жизни произошло много событий, которые вытеснили прошлое из его памяти, и он не относится теперь ко мне так же, как в семнадцать лет; разве это возможно? Тот первый поцелуй в Уэльсе был совсем иным. Тот был настоящий».
После переезда в Лондон и поступления на сцену Риппл многому научилась. Хотя Виктору, который заявил ей решительным тоном: «Нет, не бывают», – когда Риппл протестующе утверждала, что поцелуи бывают разные, она не собиралась ничего объяснять. Как бы она могла теперь это сделать?
Итак, в то время Стив Хендли-Райсер просто нравился Риппл, ей было с ним легко и приятно. Он вносил в жизнь балерины некоторое разнообразие.
VII
К тому времени жених Риппл начал обнаруживать наименее приятные свои качества, из-за чего влюбленность его становилась иногда более утомительной, чем ее работа. Большинство мужчин терпеть не могут, когда им противоречат, еще реже нравится это женщинам. Виктор Барр стал проявлять некрасивую мелочность и придирчивость не только по отношению к профессии и друзьям Риппл, но и к ней самой. Он говорил, что девушка плохо выглядит, спрашивал, почему она носит шляпу, которая далеко не так ей идет, как та, в которой она первый раз была в «Вишневом саду».
Временами Виктор становился другим человеком, единственным стремлением которого, казалось, было указывать Риппл на то, как она постепенно портится, насколько хуже стала теперь, по сравнению с той Риппл, которую он полюбил. Этот новый Виктор постоянно внушал Риппл, что это ее проклятое занятие превращает его девочку в такое жалкое существо, что в ней заложены безграничные возможности, которые разовьются только при той жизни и любви, которые он ей предлагал. Стараясь убедить девушку в своей правоте, он становился бестактным. Он повторял уже то, что сама Риппл ему рассказывала в первое время их сближения. Виктор стал грубым, назойливым и передавал театральные сплетни, которые ему удалось услышать. Он тоже начал говорить о тех танцовщицах, которые постарели, не годились больше для своей профессии, утратили форму.
– Ты говоришь так, – возражала Риппл, – как будто у балерины, которая должна постоянно поддерживать себя в безупречном физическом состоянии, фигура портится быстрее, чем у женщины, живущей только семьей, которая целое утро ведет запись расходов и может есть все, что захочет за завтраком и пить шампанское за обедом.
Виктор вспыхнул при упоминании о женщине, живущей только семьей.
– Если ты имеешь в виду мою мать, то, честное слово, у нее девичья фигура! Кроме того, прекрасный цвет лица, – добавил он, неодобрительно посмотрев на прозрачно-бледное лицо Риппл. – Из-за всех этих притираний и грима кожа у девушек портится еще до тридцати лет, – заявил он. – Ни у одной из твоих драгоценных балерин ты не увидишь такой бело-розовой кожи, как у моей матери.
– Редко встретишь такую свежую и красивую женщину, как она, на сцене и в жизни, – искренне согласилась с ним Риппл.
Виктор принял слова Риппл как должное и тотчас же обнял ее.
– Очень мило, что ты так говоришь, дорогая. Не будем больше никогда ссориться. Как это все неприятно!
– Да, неприятно, – согласилась Риппл, освобождаясь из его объятий; она не была сейчас настроена на нежный лад. Риппл не принадлежала к числу женщин, легко переходящих от ссор к поцелуям. В этот момент она нуждалась в его теплоте и чуткости, в уверенности, что Виктор не хотел оскорбить ее чувства. Девушка не знала, что ей делать, особенно потому, что ее жених стал, как принято говорить, «раздражителен, как женщина».
Риппл отчаянно надеялась, что эти новые черты на самом деле не присущи возлюбленному. Но как быть с изменившимся Виктором, который стал таким из-за столкновения между его взглядами и ее характером? Действительно, все это неприятно. Что же теперь делать? Виктор убрал руку, повернулся своим широким плечом и обиженно заметил: – Ведь с этим уже покончено. Нам лучше поговорить о чем-нибудь другом.
Риппл колко ответила: – Мы никогда теперь не говорим ни о чем другом.
Иногда ей казалось, что так просто и легко вызывать хорошее настроение у своего прежнего, настоящего, преданного Виктора.
Но истинная проблема еще только возникала. Вскоре Риппл оказалась лицом к лицу с ней.
ГЛАВА II
СОН СБЫВАЕТСЯ
I
Это произошло удивительно неожиданно. Внезапно наступил день, когда неясные картины дома в провинции, где Виктор и Риппл, счастливые супруги, следят за отблесками огня в их собственном домашнем очаге, – когда эти смутные розовые видения уже не казались больше мечтой. Они стали ясными и реальными, как очертания родных холмов Риппл на фоне желтого солнечного заката, который предсказывает дождливый день назавтра. Случилось так, что появилась возможность окончательно оформить затянувшийся «сговор» и что, насколько дело касалось денег, свадьбу можно было назначить на любой день.
Эта новость ждала Риппл, когда она отправилась в одно из майских воскресений в «Вишневый сад». В том году май был теплый и многообещающий, но за ним последовало самое дождливое лето, какое когда-либо видели в Англии.
Никакого намека на дождь и на плохую погоду не было в тот великолепный яркий день, когда Риппл приехала дневным поездом в поместье своего возлюбленного. Вишневые деревья стояли в цвету. Дом наполняли цветы, все было изящно и нарядно. Но мать Виктора, которую Риппл думала увидеть в одном из ее обычных лиловых или серых платьев, появилась вдруг более красивая, чем когда-либо, в траурном черном платье с черной янтарной цепью на шее и со вдовьей вуалью, хотя вообще она ее не носила.
– Вы в трауре? – испуганно спросила Риппл.
За спиной матери она увидела Виктора с черной повязкой на рукаве. Он сказал ей: – Дорогая, мой дядя умер.
– О?
Миссис Барр мягко сказала: – Ты объясни ей, Виктор, дорогой. – Виктор увел Риппл в маленькую гостиную и объяснил ей, что по этой причине он не приехал встречать ее на станцию. Ему необходимо было написать бесчисленное количество писем, появилось множество новых дел.
– Тот ли это дядя, – спросила Риппл, – который жил в Лондоне, о котором ты как-то говорил мне, что он проводит все время в клубе и на аукционах?
– Да, это он, бедняга. Да, он умер. Но Риппл, дорогая моя девочка, послушай. Я не хочу равнодушно относиться к его смерти, но так как это совершенно меняет наше положение, то понимаешь…
– Наше положение, Виктор? – она хотела добавить: – Но я всего раз видела твоего дядю (это была чопорная встреча за чаем в отеле «Карлтон» вскоре после их «сговора»). Не успела она высказать это, как Виктор Барр многозначительно прервал ее: – Он оставил мне все.
– Оставил тебе?
– Все свое состояние. Ты знаешь, что он был очень богат. Конечно, богат по сравнению с тем, к чему я привык. По словам поверенных, у него был доход 12000 фунтов стерлингов в год. Кроме того, я полагаю, его квартира битком набита гравюрами, фарфором, эмалью и различными очень ценными вещами. Но не это главное. Самое важное, что я могу оставить здесь мою мать. Конечно, я кое-что ей уделю. Никто не хочет, чтобы она отсюда уезжала. – Виктор посмотрел в окно на чудесную картину в японском стиле – цветущие вишни на фоне весеннего неба. – Вон там Пиннер-Хилл, – сказал он. Лицо его, обычно торжественно-важное, когда он говорил о семейных делах, сияло. Темные глаза сверкали, красиво очерченные губы улыбались. – Теперь как раз время поговорить о Пиннер-Хилле.
Риппл недоумевающе спросила: – Виктор, что ты хочешь сказать относительно Пиннер-Хилла?
– Конечно, дорогая, я должен объяснить тебе по порядку. Все так сразу на тебя свалилось. – Он похлопал ее по плечу. – Пиннер-Хилл – посмотри в окно. Видишь эти красные крыши? Да, эти; это очень славное местечко! Дом немного больше охотничьего домика, но достаточно поместительный. Луг, теннисные корты и все прочее. Лоуэллы, владельцы, переезжают в Букингемское графство. Они хотят сдать дом внаем на длительный срок. Это то, что нам нужно! Мы можем поселиться там, нисколько не стеснив мою мать. Я смогу присматривать за «Вишневым садом», скупить все проданные нами земельные участки, снова начать охотиться, Риппл. О, дорогая моя, разве это не замечательно? Для владельцев Пиннер-Хилла слишком затруднительно сразу освободить дом, и мы могли бы переехать, как только…
Замешательство охватило Риппл с такой же силой, с какой обнимала ее рука Виктора, и вместе с тем появилось чувство, что все это невозможно. Похоже было на сон, который она иногда видела. Будто стоит за закрытой дверью, но как только начинает колотить в нее, дверь открывается, на этом месте Риппл всегда просыпалась.
– Виктор, что ты говоришь о переезде?
– Дорогая моя девочка, ты опять себя плохо чувствуешь! Твои бедные нервы расшатались. Я увидел это, как только ты приехала. Ты совсем бледная, плохо выглядишь. Но ничего, давно тебе пора иметь человека, который бы за тобой как следует ухаживал. Теперь так и будет. – В его голосе зазвучали глубокие счастливые нотки. – Я уже написал твоему отцу обо всем. Он будет рад, я знаю. Как только мы поженимся, а мы, конечно, можем венчаться теперь же…
– Пожениться теперь же… – При этих словах девушка, казалось, почувствовала в глубине души ужас. Какая-то непонятная тяжесть, неожиданное возмущение поднялись в ней.
Виктор, ничего не замечая и торжествующе улыбаясь, смотрел на нее:
– Да, теперь же!
– О нет… Виктор, как мы можем это сделать?
Тон у нее был смущенный, выразительное лицо осунулось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29