– не вытерпел Чарльз. – В наш дом пришла радость, а Дели теперь часть нашей семьи.
Для Чарльза его удача была двойной радостью, ведь добившись своего, он одержал верх над женой, никогда не верившей в его затею.
Предоставив женщинам тратить свои деньги на магазины, Чарльз подумывал купить на свои дом и все необходимое. Он уже решил было разводить овец; кое-какой опыт в этом у него имелся: в долгих скитаниях пришлось побыть и овчаром, – но разговорился невзначай с капитаном колесного парохода и передумал. Капитан Джонстон жил с ними в одной гостинице и обедал за тем же столом, что и они.
Высокий, плечистый, он носил седую бороду, а глаза смотрели пристально, точно вглядывались в неведомую даль – взгляд моряка или фермера с невозделанных австралийских земель. Капитан Джонстон был шкипером на торговом судне, доставлявшем шерсть из Эчуки в порты на реке Дарлинг. В Мельбурне его ждал новенький пароход, готовый в любой момент отправиться со своим хозяином в Эчуку. Хотя речные суда из красного эвкалипта можно было приобрести и на месте, Джонстон предпочитал столичную работу. Он-то и соблазнил Чарльза присмотреть себе участок земли на Муррее.
– Да говорят, у Муррея устье коварное, – с сомнением заметил Чарльз, когда капитан впервые заговорил об этом.
– Коварное – это точно, а что несудоходное – не скажу. Оно, конечно, пароход туда не всякий доберется, да ведь река течет, и разливы у нее случаются, как положено, и ветер, глядишь, с берега подует, прибой успокоит. Но места там, скажу тебе, – других таких не сыскать. На девяносто миль берег песчаный тянется, низкие белые дюны без конца и края, белым туманом прикрыты. Первые-то, которые взялись реку изучать, мимо устья проскочили: неприметно оно, – да и от верховья туда без малого две тысячи миль. Извилиста река, спору нет, ан я все излучины прошел, любую назову.
Как понял Чарльз из рассказа шкипера, по реке до Эчуки ходу несколько недель, поездом же и дня хватит. А когда Джонстон заговорил о прибыльной торговле шерстью – в год до двух миллионов выручка доходит – Чарльз уже не сомневался: они поедут в Эчуку. Найдут подходящую землю поближе к реке, разведут овец или засеют поле пшеницей, а шерсть или зерно на базар – в Эчуку, Мельбурн.
Приняв решение, Чарльз отправился выбирать землю. На этот раз он не стал советоваться с женой – сам договорился о цене участка и дома. Неделю спустя пришло письмо, в котором он весьма сдержанно сообщал о покупке.
«Симпатичная ферма в излучине реки в пятнадцати милях от Эчуки вверх по течению; поблизости ни лесопилок, ни кочегарок, и растут лучшие австралийские эвкалипты.
Место вполне доступное; многие колесные пароходы, в особенности те, что поменьше, везут товары вверх, к Олбери, проходят мимо самого дома, но летом, конечно, река мелеет и навигация почти, а то и совсем невозможна. Правда, есть еще почтовый дилижанс компании «Кобб и К?», он тоже едет мимо нас. Водяные мельницы качают воду из реки, так что засухи можно не бояться, хотя она тут не редкость; жары и солнца в избытке даже для тебя, дорогая Эстер. Думаю, тебе приятно будет узнать, что мы остаемся жить на территории метрополии Нового Южного Уэльса: наш дом стоит на северном берегу реки, но ближайший крупный город, конечно, Эчука, хотя это уже заграница. С нашей стороны реки есть городишко Моама, но он совсем крошечный. Берега соединены отличным мостом, и препятствий к торговле не будет, разве что таможня малость попридирается.»
Ну, что за человек! – У Эстер от расстройства даже голова заболела. – Самое плохое под конец приберег, да еще притворяется, что ничего страшного. Да эта таможня весь товар перевернет, еще и пошлину сдерет.
А о доме ни слова. Хоть бы написал, какая там кухня, хорошо ли печка топится, нет ли сырости.
Она шмыгнула носом и засунула письмо обратно в конверт. Сразу, как приедет Адам, надо садиться на поезд и – к реке, целых сто пятьдесят миль на север. Конечно, Эчука далеко от устья, не меньше тысячи миль вверх по течению, зато ближе всех к Мельбурнскому порту.
6
До Эчуки Эстер добралась еле живая: сказывалась жара – и, очутившись в номере, – они поселились в гостинице «Палас» – тут же легла отдыхать. А Дели с Адамом отправились смотреть Эчуку.
В городе царило оживление. Ровные улицы были усажены эвкалиптами, сквозь пышные кроны которых проглядывали шпили. И на каждом шагу – гостиницы.
Выше по реке работала лесопилка Макинтоша: слышно было, как визжат и воют, вгрызаясь в дерево, циркулярные пилы. Из-за складских помещений и здания таможни доносились скрежет колес, переводимых на запасные пути поездов, грохот лебедок, гудки, шипенье выпускаемого пара – там жила своей бурной и суматошной жизнью пристань.
Река мелеет, и пристань уже не меньше, чем на двадцать футов, поднялась над водой. У берега на приколе – суда: большие и маленькие, с боковым и кормовым колесом, изящные и сляпанные наспех. А каких только нет названий! Адам и Дели наперебой прочитывали их: «Ротбери», «Впередсмотрящий», «Нил», «Успех», «Аделаида», «Ланкаширочка», «Непобедимый», «Находчивый».
Вода, насколько хватает взгляда, прозрачная и зеленая; солнце, отражаясь в ее зеркальной поверхности, слепит глаза.
Брат и сестра шли вдоль берега к большому железному мосту, соединившему Эчуку с Новым Южным Уэльсом.
Дели – легкая, как мотылек, порхала среди огромных деревьев; в густой листве мелькали ее светлое платье и темные волосы, оживляя пейзаж игрой света и тени; соломенная шляпа с загнутыми кверху полями сползла ей на плечи и держалась на одних лентах, завязанных под подбородком.
Дели смотрела на спокойную гладь реки и вспоминала крошечные ручейки под снегом в горах. Интересно, сильно ли нагревает здесь воду знойный летний день? Или она, несмотря на жару, остается холодной? Вот бы сейчас скинуть чулки и пошлепать вдоль бережка по воде. Но Адам не будет ее ждать, шагает вперед, не останавливаясь.
Она прикрыла глаза и с наслаждением вобрала в себя волнующий запах эвкалиптовой рощи: листвяный аромат – терпкий, теплый. На воду опустилась стая.
Черные с блестящими красными клювами птицы, грациозно изогнув длинные гибкие шеи, заскользили вереницей по зеркальной поверхности.
– Смотри! Лебеди! – закричала Дели. Она не переставала удивляться этой стране, где в июне шел снег, а листва на деревьях держалась круглый год, но никогда не бывала зеленой. Природа раскрасила ее серо-голубым, местами прибавив оливкового и даже розовато-лилового тона. Стволы же деревьев совсем бледные.
Когда Дели и Адам вернулись в гостиницу, Эстер с порога накинулась на них.
– Где вы были? Я места себе не нахожу, думала, в реку свалились, утонули. Не понимаю, как можно болтаться по улицам в такую жарищу. В гроб меня загнать хотите? Я уже все передумала. У нынешнего поколения никакого уважения к старшим. Когда я была девочкой… – И она еще добрых пять минут продолжала распекать их. Дели с Адамом переглядывались через ее голову – в своем противлении миру взрослых они были заодно.
Чарльз опоздал встретить поезд и, поспешив в гостиницу, нашел жену совершенно обессиленной от жары. Но на ворчание сил у нее еще хватало. Чарльз не стал напоминать ей о Кьяндре, где она беспрестанно жаловалась на холод, а сел возле кровати и обмахивал Эстер, покуда ей не стало лучше.
Наутро Чарльз повез семью на новое место. Он купил хозяйство целиком со всем скарбом, утварью и прислугой, которая состояла из главного работника: он и свинью зарежет, и овцу подстрижет, за огородом да птицей домашней присмотрит; конюха, наполовину аборигена, и двух женщин из племени лубра и их семей.
Река обмелела, и они выбрали более короткий путь – по отмелям. Повозка катилась бесшумно: ковер из блеклых сухих листьев поглощал стук конских копыт и колес. Внезапно откуда-то выскочили кенгуру и, мощным прыжком обогнав тележку, помчались впереди. Потревоженные какаду взметнулись белым облаком вверх и, опустившись на сухую ветку, пронзительно заверещали.
Лес, наполовину залитый водой, наконец кончился и сменился открытым песчаным пространством, вдоль которого тянулась невысокая гряда холмов, покрытых сосновыми лесами.
Впереди, как раз в том месте, где река делает крутой поворот, на достаточном возвышении расположилась усадьба: ряд деревянных построек, крытых дранкой, и большой жилой дом, смотревший окнами на реку.
Тенистая веранда увита цветущим белым жасмином, из трубы одной из хозяйственных построек тянется дым, заполняя собой неподвижный воздух. Эстер выпрямилась и, разом позабыв о своих недугах, внимательно разглядывала округу. На лице – приветливое выражение – обычно оно появлялось лишь в дни приезда Адама.
Они выбрались из повозки и подошли к задним дверям дома. Тотчас за стоявшей неподалеку огромной цистерной для воды мелькнули пестрые платья, раздался смех, но никто не показался.
Эстер не терпелось увидеть кухню. Кухня, устроенная в отдельной постройке на заднем дворе, оказалась довольно светлой и просторной; каменный пол засыпан чистым речным песком, с потолка свешивается пучок трав и отдельно – целый букет сушеной ромашки. На стене – потемневший, засиженный мухами портрет королевы Виктории с семейством.
Дели выбрала себе комнату в западной части дома; стеклянная дверь позволяла видеть берег реки и большой цветущий эвкалипт, разросшийся у самого дома.
Обойдя комнаты, Дели обнаружила в передней спальне тетю Эстер. Та с озабоченным видом выглядывала из окна.
– Оно совсем рядом, я тут, наверное, не усну, – проговорила она, указывая на маленькое кладбище из трех могильных холмиков сразу за садом. В изголовье каждого холмика – доска с надписью, каждая могила обнесена отдельной оградкой.
– Ничего, мы посадим перед окном дерево, оно их закроет, – успокоил жену Чарльз. – Думаю, это мать решила похоронить их так близко от дома, не хотела расставаться. Но когда малышку выловили из реки, мать с отцом сразу же решили уехать отсюда. Первые-то двое еще младенцами умерли.
Дели широко раскрытыми глазами, не мигая, смотрела на детские могилки. Смерть… Забрала и маленькую девочку, что спала в ее комнате, и ее сестер, они тоже утонули…
Она почувствовала, как кто-то взял ее за локоть: рука была теплая, но твердая – Адам.
– Пойдем, Дел, посмотрим сад. Глаза его светились сочувствием.
Эстер вернулась на кухню, вытащила из-за цистерны хохотушек и принялась учить их, как нужно убирать кухню: каждую неделю посыпать полы свежим речным песком, при мытье рабочего стола обязательно три раза сменить воду, на плите всегда должно быть достаточно графита.
Но ее правильный язык и непривычный голос вызывали только новые смешки: девочки Луси и Минна и повариха Бэлла, наполовину аборигенки, явно не понимали ее.
Чарльз пришел на выручку, заговорив на местном гибридном наречии.
– Бэлла, Луси и ты, Минна. Вот вам новая хозяйка. В кухне она почище вас разбирается. Ваше дело – чтоб все было, как надо. И чтоб обед вовремя на столе стоял, не то сам с вами разбираться буду.
У аборигенок были красивые темные глаза и ровные белоснежные зубы, но их короткие ситцевые платьица и открытые ноги шокировали Эстер. Девочки в смущении елозили босыми пятками по засыпанному песком полу, и ноги выступали из-под платьев чуть не наполовину – такой вид для девушки – верх неприличия.
Самая младшая из трех, Минна, ненамного старше Дели, и той пора носить длинные юбки – не маленькая, а уж остальным и подавно. Надо будет подобрать им приличные платья да сказать, чтобы ноги закрыли – срам смотреть.
Дели с Адамом обследовали все хозяйственные постройки на заднем дворе и помчались наперегонки в сад, где росла большая сосна, вилась виноградная лоза, на которой только начинали зреть кисти, и чуть поодаль, на некотором расстоянии друг от друга, стояли миндальное дерево, липа и ива. Вдоль крутого берега тянулась голая полоса песка, густо усыпанная корой, сухими ветками и листьями – ветер щедро набрасывал их с огромных эвкалиптов, что росли по самому берегу.
Дели с Адамом стояли на круче и смотрели вниз, на реку. Водный поток появлялся из-за поворота слева и, проделав недолгий путь по ровному участку, исчезал за правым поворотом. По отметинам на внутренней стороне берега видно, как менялся уровень воды, постепенно, по мере того как мелела река, вода опускалась все ниже и ниже. Река спокойна и так чиста, что даже сверху просматривается дно.
На противоположном берегу растительность гуще. Разросшиеся темные деревья клонятся к самой воде и молчаливо взирают на свое отражение. В этом водно-зеркальном мире облака кажутся мягче, а небо синее. Из-за буйной растительности берег напротив почти не виден.
– Эх, лодку бы сейчас! – мечтательно произнес Адам.
– Да, – откликнулась Дели, – я тоже подумала. Так хочется посмотреть, что на том берегу.
И тут, словно угадав их желание, из-за поворота выплыли два челнока, сделанные по местному обычаю из эвкалипта. В каждой из лодчонок стоял в полный рост темнокожий человек и, опустив в воду длинный шест, управлял движением. Человек с веслом. С тех пор, как существует река и человек, живет и этот образ.
Челны бесшумно скользили по гладкой поверхности, легко управлялись с ними гребцы – аборигены.
Их наблюдения прервал коренастый, приземистый человек с седой бородой, одетый во фланелевую рубашку и брюки из кротового меха. Человек вышел из хижины, что притулилась на самом краю обрыва, и быстро приблизился к ним. Подойдя почти вплотную, он остановился; его выцветшие голубые глаза разглядывали незнакомцев с нескрываемым любопытством.
– Здравствуйте, – сказал Адам. – Вам не страшно жить в этой хижине? Если вода поднимется, ее оттуда смоет.
– Не моя она, приятель. Большой дом хозяин, – отозвался человек на местном наречии. – Да и он долго стоять не будет, он – дом на песке. А вы откуда тут взялись? Приезжие? Неужто новые хозяева? Не слыхать было, как подъехали.
– Приезжие, – незаметно для себя скопировал туземца Адам. – Утром приехали.
– Ай, беда! – зацокал языком туземец, – что хозяин с хозяйкой подумают. Старший и встречать не хочет? Совсем глухой стал, ничего не слышу. А Библия говорит: «Имеющий уши да слышит». Илия я, за главного тут. Для вас – Или, так зовите.
– Рад познакомиться, Или, – Адам протянул руку. Мозолистая рука аборигена крепко сжала его пальцы, в глазах, что спрятались в морщинках, блеснул хитрый огонек.
– А эти черные вон там, они не дикие? – со страхом спросила Дели.
– Не, они дикие, если курево кончится, – загоготал Или. – Диких черных тут больше нет: когда Бог помог, когда змеи.
Или повел Адама и Дели к ферме знакомиться со скотиной, и на конюшне они увидели Джеки, мужа Беллы. Он распряг коня Барни, который вез их сюда и теперь мыл и кормил его. Или принес длинную палку; он заметно нервничал. Остальные лошади паслись на выгоне, но ели неохотно – трава, выжженная летним зноем, была совсем сухая, а Или, не жалея сил, охаживал палкой тех, кто пытался отказаться от корма. Прямо на выгоне стояла старая железная цистерна квадратной формы: проржавевшая, с множеством мелких отверстий – поильня для лошадей. Вода в поильню поступала с водяной мельницы, которую питала река.
Дели вдруг дернула ногой и почесала лодыжку.
– Надо же, здесь москиты даже днем кусаются, – сказала она. – У вас тут их много? В Эчуке вчера ночью ужас сколько было.
– Ужас сколько, – опять загоготал Или. – Тут посмотришь, сколько будет. Бачок там видишь? Его москиты притащили, он раньше внизу, у берега был.
Дели вскинула на него удивленные глаза, а Адам недоверчиво спросил:
– Как же они его притащили?
– А так. И бачок, скажу, не пустой был, Или внутри сидел. Дело вот как было. Стою я на берегу, трубку набиваю.
Вдруг глядь – здоровенный рой летит, туча целая москитов, и – на меня. Я в бачок – раз, он, слава Богу, пустой стоял, и не успели москиты глазом моргнуть, крышку закрыл. Сижу, а москиты до крови охочие, стали свои жала в железную стенку пихать, еще немножко – дырок насверлят и сами внутрь залезут. У меня же молоток при себе оказался. Я – бац, одного москита и убил, он самый пронырливый был, почти целиком через стенку пролез. Ух, и разозлились его братья! Схватили бачок, зудят, тащут. А сил-то только до выгона и хватило. Бросили бачок, я выскочил – и бежать. Пусть, думаю, с голоду подыхают.
Когда он кончил рассказ, с минуту все ошеломленно молчали. Наконец, Адам не выдержал.
– Ну и мастак ты сочинять! – рассмеялся он. – Мы чуть было не поверили.
Но лицо Или осталось невозмутимым.
– А теперь, извиняюсь, пойду я. Переодеваться буду, в большой дом сходить надо, хозяевам показаться.
Эстер не предполагала, что они будут жить в доме с полной меблировкой, и с гор вместе с ними ехали ее многочисленные сокровища: серебряные столовые ложки – наследство от бабушки – за долгие годы пользования истончились и края так заострились, что можно было порезаться;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Для Чарльза его удача была двойной радостью, ведь добившись своего, он одержал верх над женой, никогда не верившей в его затею.
Предоставив женщинам тратить свои деньги на магазины, Чарльз подумывал купить на свои дом и все необходимое. Он уже решил было разводить овец; кое-какой опыт в этом у него имелся: в долгих скитаниях пришлось побыть и овчаром, – но разговорился невзначай с капитаном колесного парохода и передумал. Капитан Джонстон жил с ними в одной гостинице и обедал за тем же столом, что и они.
Высокий, плечистый, он носил седую бороду, а глаза смотрели пристально, точно вглядывались в неведомую даль – взгляд моряка или фермера с невозделанных австралийских земель. Капитан Джонстон был шкипером на торговом судне, доставлявшем шерсть из Эчуки в порты на реке Дарлинг. В Мельбурне его ждал новенький пароход, готовый в любой момент отправиться со своим хозяином в Эчуку. Хотя речные суда из красного эвкалипта можно было приобрести и на месте, Джонстон предпочитал столичную работу. Он-то и соблазнил Чарльза присмотреть себе участок земли на Муррее.
– Да говорят, у Муррея устье коварное, – с сомнением заметил Чарльз, когда капитан впервые заговорил об этом.
– Коварное – это точно, а что несудоходное – не скажу. Оно, конечно, пароход туда не всякий доберется, да ведь река течет, и разливы у нее случаются, как положено, и ветер, глядишь, с берега подует, прибой успокоит. Но места там, скажу тебе, – других таких не сыскать. На девяносто миль берег песчаный тянется, низкие белые дюны без конца и края, белым туманом прикрыты. Первые-то, которые взялись реку изучать, мимо устья проскочили: неприметно оно, – да и от верховья туда без малого две тысячи миль. Извилиста река, спору нет, ан я все излучины прошел, любую назову.
Как понял Чарльз из рассказа шкипера, по реке до Эчуки ходу несколько недель, поездом же и дня хватит. А когда Джонстон заговорил о прибыльной торговле шерстью – в год до двух миллионов выручка доходит – Чарльз уже не сомневался: они поедут в Эчуку. Найдут подходящую землю поближе к реке, разведут овец или засеют поле пшеницей, а шерсть или зерно на базар – в Эчуку, Мельбурн.
Приняв решение, Чарльз отправился выбирать землю. На этот раз он не стал советоваться с женой – сам договорился о цене участка и дома. Неделю спустя пришло письмо, в котором он весьма сдержанно сообщал о покупке.
«Симпатичная ферма в излучине реки в пятнадцати милях от Эчуки вверх по течению; поблизости ни лесопилок, ни кочегарок, и растут лучшие австралийские эвкалипты.
Место вполне доступное; многие колесные пароходы, в особенности те, что поменьше, везут товары вверх, к Олбери, проходят мимо самого дома, но летом, конечно, река мелеет и навигация почти, а то и совсем невозможна. Правда, есть еще почтовый дилижанс компании «Кобб и К?», он тоже едет мимо нас. Водяные мельницы качают воду из реки, так что засухи можно не бояться, хотя она тут не редкость; жары и солнца в избытке даже для тебя, дорогая Эстер. Думаю, тебе приятно будет узнать, что мы остаемся жить на территории метрополии Нового Южного Уэльса: наш дом стоит на северном берегу реки, но ближайший крупный город, конечно, Эчука, хотя это уже заграница. С нашей стороны реки есть городишко Моама, но он совсем крошечный. Берега соединены отличным мостом, и препятствий к торговле не будет, разве что таможня малость попридирается.»
Ну, что за человек! – У Эстер от расстройства даже голова заболела. – Самое плохое под конец приберег, да еще притворяется, что ничего страшного. Да эта таможня весь товар перевернет, еще и пошлину сдерет.
А о доме ни слова. Хоть бы написал, какая там кухня, хорошо ли печка топится, нет ли сырости.
Она шмыгнула носом и засунула письмо обратно в конверт. Сразу, как приедет Адам, надо садиться на поезд и – к реке, целых сто пятьдесят миль на север. Конечно, Эчука далеко от устья, не меньше тысячи миль вверх по течению, зато ближе всех к Мельбурнскому порту.
6
До Эчуки Эстер добралась еле живая: сказывалась жара – и, очутившись в номере, – они поселились в гостинице «Палас» – тут же легла отдыхать. А Дели с Адамом отправились смотреть Эчуку.
В городе царило оживление. Ровные улицы были усажены эвкалиптами, сквозь пышные кроны которых проглядывали шпили. И на каждом шагу – гостиницы.
Выше по реке работала лесопилка Макинтоша: слышно было, как визжат и воют, вгрызаясь в дерево, циркулярные пилы. Из-за складских помещений и здания таможни доносились скрежет колес, переводимых на запасные пути поездов, грохот лебедок, гудки, шипенье выпускаемого пара – там жила своей бурной и суматошной жизнью пристань.
Река мелеет, и пристань уже не меньше, чем на двадцать футов, поднялась над водой. У берега на приколе – суда: большие и маленькие, с боковым и кормовым колесом, изящные и сляпанные наспех. А каких только нет названий! Адам и Дели наперебой прочитывали их: «Ротбери», «Впередсмотрящий», «Нил», «Успех», «Аделаида», «Ланкаширочка», «Непобедимый», «Находчивый».
Вода, насколько хватает взгляда, прозрачная и зеленая; солнце, отражаясь в ее зеркальной поверхности, слепит глаза.
Брат и сестра шли вдоль берега к большому железному мосту, соединившему Эчуку с Новым Южным Уэльсом.
Дели – легкая, как мотылек, порхала среди огромных деревьев; в густой листве мелькали ее светлое платье и темные волосы, оживляя пейзаж игрой света и тени; соломенная шляпа с загнутыми кверху полями сползла ей на плечи и держалась на одних лентах, завязанных под подбородком.
Дели смотрела на спокойную гладь реки и вспоминала крошечные ручейки под снегом в горах. Интересно, сильно ли нагревает здесь воду знойный летний день? Или она, несмотря на жару, остается холодной? Вот бы сейчас скинуть чулки и пошлепать вдоль бережка по воде. Но Адам не будет ее ждать, шагает вперед, не останавливаясь.
Она прикрыла глаза и с наслаждением вобрала в себя волнующий запах эвкалиптовой рощи: листвяный аромат – терпкий, теплый. На воду опустилась стая.
Черные с блестящими красными клювами птицы, грациозно изогнув длинные гибкие шеи, заскользили вереницей по зеркальной поверхности.
– Смотри! Лебеди! – закричала Дели. Она не переставала удивляться этой стране, где в июне шел снег, а листва на деревьях держалась круглый год, но никогда не бывала зеленой. Природа раскрасила ее серо-голубым, местами прибавив оливкового и даже розовато-лилового тона. Стволы же деревьев совсем бледные.
Когда Дели и Адам вернулись в гостиницу, Эстер с порога накинулась на них.
– Где вы были? Я места себе не нахожу, думала, в реку свалились, утонули. Не понимаю, как можно болтаться по улицам в такую жарищу. В гроб меня загнать хотите? Я уже все передумала. У нынешнего поколения никакого уважения к старшим. Когда я была девочкой… – И она еще добрых пять минут продолжала распекать их. Дели с Адамом переглядывались через ее голову – в своем противлении миру взрослых они были заодно.
Чарльз опоздал встретить поезд и, поспешив в гостиницу, нашел жену совершенно обессиленной от жары. Но на ворчание сил у нее еще хватало. Чарльз не стал напоминать ей о Кьяндре, где она беспрестанно жаловалась на холод, а сел возле кровати и обмахивал Эстер, покуда ей не стало лучше.
Наутро Чарльз повез семью на новое место. Он купил хозяйство целиком со всем скарбом, утварью и прислугой, которая состояла из главного работника: он и свинью зарежет, и овцу подстрижет, за огородом да птицей домашней присмотрит; конюха, наполовину аборигена, и двух женщин из племени лубра и их семей.
Река обмелела, и они выбрали более короткий путь – по отмелям. Повозка катилась бесшумно: ковер из блеклых сухих листьев поглощал стук конских копыт и колес. Внезапно откуда-то выскочили кенгуру и, мощным прыжком обогнав тележку, помчались впереди. Потревоженные какаду взметнулись белым облаком вверх и, опустившись на сухую ветку, пронзительно заверещали.
Лес, наполовину залитый водой, наконец кончился и сменился открытым песчаным пространством, вдоль которого тянулась невысокая гряда холмов, покрытых сосновыми лесами.
Впереди, как раз в том месте, где река делает крутой поворот, на достаточном возвышении расположилась усадьба: ряд деревянных построек, крытых дранкой, и большой жилой дом, смотревший окнами на реку.
Тенистая веранда увита цветущим белым жасмином, из трубы одной из хозяйственных построек тянется дым, заполняя собой неподвижный воздух. Эстер выпрямилась и, разом позабыв о своих недугах, внимательно разглядывала округу. На лице – приветливое выражение – обычно оно появлялось лишь в дни приезда Адама.
Они выбрались из повозки и подошли к задним дверям дома. Тотчас за стоявшей неподалеку огромной цистерной для воды мелькнули пестрые платья, раздался смех, но никто не показался.
Эстер не терпелось увидеть кухню. Кухня, устроенная в отдельной постройке на заднем дворе, оказалась довольно светлой и просторной; каменный пол засыпан чистым речным песком, с потолка свешивается пучок трав и отдельно – целый букет сушеной ромашки. На стене – потемневший, засиженный мухами портрет королевы Виктории с семейством.
Дели выбрала себе комнату в западной части дома; стеклянная дверь позволяла видеть берег реки и большой цветущий эвкалипт, разросшийся у самого дома.
Обойдя комнаты, Дели обнаружила в передней спальне тетю Эстер. Та с озабоченным видом выглядывала из окна.
– Оно совсем рядом, я тут, наверное, не усну, – проговорила она, указывая на маленькое кладбище из трех могильных холмиков сразу за садом. В изголовье каждого холмика – доска с надписью, каждая могила обнесена отдельной оградкой.
– Ничего, мы посадим перед окном дерево, оно их закроет, – успокоил жену Чарльз. – Думаю, это мать решила похоронить их так близко от дома, не хотела расставаться. Но когда малышку выловили из реки, мать с отцом сразу же решили уехать отсюда. Первые-то двое еще младенцами умерли.
Дели широко раскрытыми глазами, не мигая, смотрела на детские могилки. Смерть… Забрала и маленькую девочку, что спала в ее комнате, и ее сестер, они тоже утонули…
Она почувствовала, как кто-то взял ее за локоть: рука была теплая, но твердая – Адам.
– Пойдем, Дел, посмотрим сад. Глаза его светились сочувствием.
Эстер вернулась на кухню, вытащила из-за цистерны хохотушек и принялась учить их, как нужно убирать кухню: каждую неделю посыпать полы свежим речным песком, при мытье рабочего стола обязательно три раза сменить воду, на плите всегда должно быть достаточно графита.
Но ее правильный язык и непривычный голос вызывали только новые смешки: девочки Луси и Минна и повариха Бэлла, наполовину аборигенки, явно не понимали ее.
Чарльз пришел на выручку, заговорив на местном гибридном наречии.
– Бэлла, Луси и ты, Минна. Вот вам новая хозяйка. В кухне она почище вас разбирается. Ваше дело – чтоб все было, как надо. И чтоб обед вовремя на столе стоял, не то сам с вами разбираться буду.
У аборигенок были красивые темные глаза и ровные белоснежные зубы, но их короткие ситцевые платьица и открытые ноги шокировали Эстер. Девочки в смущении елозили босыми пятками по засыпанному песком полу, и ноги выступали из-под платьев чуть не наполовину – такой вид для девушки – верх неприличия.
Самая младшая из трех, Минна, ненамного старше Дели, и той пора носить длинные юбки – не маленькая, а уж остальным и подавно. Надо будет подобрать им приличные платья да сказать, чтобы ноги закрыли – срам смотреть.
Дели с Адамом обследовали все хозяйственные постройки на заднем дворе и помчались наперегонки в сад, где росла большая сосна, вилась виноградная лоза, на которой только начинали зреть кисти, и чуть поодаль, на некотором расстоянии друг от друга, стояли миндальное дерево, липа и ива. Вдоль крутого берега тянулась голая полоса песка, густо усыпанная корой, сухими ветками и листьями – ветер щедро набрасывал их с огромных эвкалиптов, что росли по самому берегу.
Дели с Адамом стояли на круче и смотрели вниз, на реку. Водный поток появлялся из-за поворота слева и, проделав недолгий путь по ровному участку, исчезал за правым поворотом. По отметинам на внутренней стороне берега видно, как менялся уровень воды, постепенно, по мере того как мелела река, вода опускалась все ниже и ниже. Река спокойна и так чиста, что даже сверху просматривается дно.
На противоположном берегу растительность гуще. Разросшиеся темные деревья клонятся к самой воде и молчаливо взирают на свое отражение. В этом водно-зеркальном мире облака кажутся мягче, а небо синее. Из-за буйной растительности берег напротив почти не виден.
– Эх, лодку бы сейчас! – мечтательно произнес Адам.
– Да, – откликнулась Дели, – я тоже подумала. Так хочется посмотреть, что на том берегу.
И тут, словно угадав их желание, из-за поворота выплыли два челнока, сделанные по местному обычаю из эвкалипта. В каждой из лодчонок стоял в полный рост темнокожий человек и, опустив в воду длинный шест, управлял движением. Человек с веслом. С тех пор, как существует река и человек, живет и этот образ.
Челны бесшумно скользили по гладкой поверхности, легко управлялись с ними гребцы – аборигены.
Их наблюдения прервал коренастый, приземистый человек с седой бородой, одетый во фланелевую рубашку и брюки из кротового меха. Человек вышел из хижины, что притулилась на самом краю обрыва, и быстро приблизился к ним. Подойдя почти вплотную, он остановился; его выцветшие голубые глаза разглядывали незнакомцев с нескрываемым любопытством.
– Здравствуйте, – сказал Адам. – Вам не страшно жить в этой хижине? Если вода поднимется, ее оттуда смоет.
– Не моя она, приятель. Большой дом хозяин, – отозвался человек на местном наречии. – Да и он долго стоять не будет, он – дом на песке. А вы откуда тут взялись? Приезжие? Неужто новые хозяева? Не слыхать было, как подъехали.
– Приезжие, – незаметно для себя скопировал туземца Адам. – Утром приехали.
– Ай, беда! – зацокал языком туземец, – что хозяин с хозяйкой подумают. Старший и встречать не хочет? Совсем глухой стал, ничего не слышу. А Библия говорит: «Имеющий уши да слышит». Илия я, за главного тут. Для вас – Или, так зовите.
– Рад познакомиться, Или, – Адам протянул руку. Мозолистая рука аборигена крепко сжала его пальцы, в глазах, что спрятались в морщинках, блеснул хитрый огонек.
– А эти черные вон там, они не дикие? – со страхом спросила Дели.
– Не, они дикие, если курево кончится, – загоготал Или. – Диких черных тут больше нет: когда Бог помог, когда змеи.
Или повел Адама и Дели к ферме знакомиться со скотиной, и на конюшне они увидели Джеки, мужа Беллы. Он распряг коня Барни, который вез их сюда и теперь мыл и кормил его. Или принес длинную палку; он заметно нервничал. Остальные лошади паслись на выгоне, но ели неохотно – трава, выжженная летним зноем, была совсем сухая, а Или, не жалея сил, охаживал палкой тех, кто пытался отказаться от корма. Прямо на выгоне стояла старая железная цистерна квадратной формы: проржавевшая, с множеством мелких отверстий – поильня для лошадей. Вода в поильню поступала с водяной мельницы, которую питала река.
Дели вдруг дернула ногой и почесала лодыжку.
– Надо же, здесь москиты даже днем кусаются, – сказала она. – У вас тут их много? В Эчуке вчера ночью ужас сколько было.
– Ужас сколько, – опять загоготал Или. – Тут посмотришь, сколько будет. Бачок там видишь? Его москиты притащили, он раньше внизу, у берега был.
Дели вскинула на него удивленные глаза, а Адам недоверчиво спросил:
– Как же они его притащили?
– А так. И бачок, скажу, не пустой был, Или внутри сидел. Дело вот как было. Стою я на берегу, трубку набиваю.
Вдруг глядь – здоровенный рой летит, туча целая москитов, и – на меня. Я в бачок – раз, он, слава Богу, пустой стоял, и не успели москиты глазом моргнуть, крышку закрыл. Сижу, а москиты до крови охочие, стали свои жала в железную стенку пихать, еще немножко – дырок насверлят и сами внутрь залезут. У меня же молоток при себе оказался. Я – бац, одного москита и убил, он самый пронырливый был, почти целиком через стенку пролез. Ух, и разозлились его братья! Схватили бачок, зудят, тащут. А сил-то только до выгона и хватило. Бросили бачок, я выскочил – и бежать. Пусть, думаю, с голоду подыхают.
Когда он кончил рассказ, с минуту все ошеломленно молчали. Наконец, Адам не выдержал.
– Ну и мастак ты сочинять! – рассмеялся он. – Мы чуть было не поверили.
Но лицо Или осталось невозмутимым.
– А теперь, извиняюсь, пойду я. Переодеваться буду, в большой дом сходить надо, хозяевам показаться.
Эстер не предполагала, что они будут жить в доме с полной меблировкой, и с гор вместе с ними ехали ее многочисленные сокровища: серебряные столовые ложки – наследство от бабушки – за долгие годы пользования истончились и края так заострились, что можно было порезаться;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81