– Но й як ми ото сьогодні почуваємось? – ритуально поинтересовался доктор Кузьменко на языке Независимой губернии.
– Не понимаю, – также в соответствии с ритуалом ответил по-английски Рудаки и стал слушать тоже ставшую уже своего рода ритуалом ежедневную проповедь доктора, которая, как обычно, сводилась к тому, что Рудаки с каждым днем становится все лучше, что все его анализы приходят в норму (никаких анализов он не сдавал), что еще немного водных процедур по методике доктора и можно будет говорить о выписке.
Повторяя время от времени «I don't understand» или «I don't speak Russian» – надо было делать вид, что он принимает язык Независимой губернии за русский, – Рудаки думал: «Когда же они наконец предложат контракт?». Но контракт и на этот раз ему не предложили, и добрый доктор ушел, сказав напоследок бодрым тенорком несколько слов по поводу того, что амнезия вылечивается – нужно только время и, может быть, скоро Рудаки вспомнит, кто он и откуда.
– До побачення, пане Реквизите, – сказал, прощаясь, доктор Кузьменко и покинул «апартаменты».
В психушке Рудаки называли Реквизитом. Этикетка на подкладке пиджака с надписью «Театральный реквизит, инв. № 105» была единственной информацией, которую им удалось о нем получить. Ни кто он, ни откуда, Рудаки не помнил (они считали сначала, что он притворяется, но потом поверили); ни по-русски, ни на языке Губернии он не говорил, но вел себя спокойно, не буянил, и персонал клиники относился к нему в общем неплохо.
Он говорил по-английски и иногда по-арабски, и это сбивало с толку Викентия Уманского – второго посетителя «апартаментов» Рудаки.
«Этот точно сотрудник Службы, – у Рудаки не оставалось на этот счет сомнений уже после первого визита г-на Уманского, – причем Службы местной, губернской». Об этом говорило все: и плохой, с ужасным прононсом английский, и наглость облеченного некоторой властью провинциального чиновника, и дорогие костюмы, и даже постоянно исходивший от него запах немытого тела, который в сочетании с дорогими костюмами и не менее дорогим одеколоном был особенно противным.
«К счастью, это не моя Служба, – тихо радовался Рудаки, – и хотя хрен редьки не слаще, все же лучше моя международная редька, чем этот доморощенный хрен». И иногда он с ужасом думал, что если Международная служба, которая, скажем так, завербовала его, сообщит о нем Службе местной, тогда конец операции, но не это было главное, не это его волновало, а собственный неизбежный провал, если хоть какая-нибудь информация о нем просочится в местную Службу, провал, после которого его непременно убьют, если не мафия, то товарищи из Органов.
«Пора бы уже и Викентию прийти», – подумал Рудаки, когда Кузьменко ушел. Обычно визиты доброго доктора и заботливого гэбэшника следовали друг за другом. И действительно, как только он раскрыл «Вопрос крови» Йена Ранкина, который принес ему для развлечения Уманский, как раздался стук в дверь и на пороге возник сам заботливый гэбэшник и спросил на школьном английском:
– May I come in?
– Ахлейн ва сахлейн, йа сиди, – ответил Рудаки для разнообразия по-арабски и быстро добавил на английском: – Обычно воспитанные люди ждут ответа на стук и только после этого входят.
Но Уманский то ли не понял, то ли решил не обращать внимания на строптивого «клиента». «Скорее всего, не понял», – подумал Рудаки, а Уманский изобразил на своем хмуром, скуластом крестьянском лице улыбку и спросил на том же школьном английском:
– Как вы себя чувствуете?
– Не хуже и не лучше, – ответил Рудаки, стараясь говорить неразборчиво, чтоб смутить сотрудника Органов Независимой губернии, но того смутить было трудно и он продолжил по давно уже сложившемуся сценарию.
Рудаки не слушал, так как хорошо уже знал, о чем будет говорить Уманский, а говорил тот обычно, что благотворительный фонд, который он якобы представляет, организация, конечно, не бедная, но платить бесконечно за лечение и содержание своих клиентов не в состоянии и потому рассчитывает на их понимание и поддержку.
Неплохо было бы, продолжал он, чтобы Рудаки вспомнил, кто он и откуда, тогда семья могла бы позаботиться о нем, оплатить хотя бы частично его содержание или забрать его домой. И ему было бы хорошо, и семье.
Эта часть сценария обычно злила Рудаки – он и сам больше всего на свете хотел бы вернуться домой, поэтому и на этот раз не сдержался и сказал зло, специально используя сложную форму английского сослагательного наклонения:
– Если бы я смог вспомнить, разве сидел бы я здесь – я бы уже давно был дома?!
– Что? – естественно, не понял «независимый» гэбэшник.
– Ничего, – грубо ответил Рудаки, и помаявшись еще немного, Викентий Уманский стал прощаться.
– Гуд бай, мистер Реквизит, – сказал он на своем губернского разлива английском.
– And fare thee well, my only luve, – процитировал ему напоследок Бернса Рудаки, и когда дверь за ним захлопнулась, стал в сотый – да куда там в сотый! – в тысячный, наверное, раз думать о своем незавидном положении и искать выход.
Началось все с приятного и даже радостного, можно сказать, события – в городе неожиданно появился Толя Шитов. Рудаки потерял с ним связь лет тридцать назад, когда был Шитов молодым, смешливым, веснушчатым. На Специальных курсах был он зачинщиком всех курсантских проказ и потому постоянно находился в «черном списке» у майора Упырикова. Потом воинская судьба раскидала их по разным странам. Говорили, что Шитов служил где-то в Африке: то ли в Конго, то ли в Анголе, будто бы при отряде нигерийских наемников у ангольских повстанцев, потом был где-то в Европе в резидентуре, правда, где именно, никто не знал, а потом Рудаки перестал получать о нем какие-либо известия и почти забыл то время, когда их койки стояли рядом в курсантской казарме. И тут он неожиданно позвонил, сказал, что приехал в город ненадолго и надо бы встретиться.
Встретились они в кафе «Легрос» – любимом заведении Рудаки – недалеко от Университета, и встреча их проходила так, как проходят все встречи старых друзей, не видевших друг друга почти тридцать лет.
– Встреча через триста лет, – сказал Шитов, вспомнив повесть любимого ими обоими Алексея Константиновича Толстого.
Совсем он не был теперь похож на того смешливого офицерика, с которым дружил Рудаки на Курсах, был он теперь сдержан, серьезен и значителен, пополнел и веснушки исчезли. Разговор у них шел сумбурный: вспоминали общих друзей-курсантов – кто где теперь, а кого уж нет. Империя рухнула, и ее солдаты остались не у дел.
– У нас теперь тоже вроде рынка, – сказал Шитов и выругался, – кто Независимой губернии служит, той или другой, а кто и за границы подался. Вон Байборода, помнишь Байбороду?
– Конечно, как можно Саню забыть?!
– Он теперь в Израиле, какая-то контора жутко секретная, – Шитов усмехнулся. – Кто бы мог подумать, если учесть, как Саня «любил» евреев?!
Они помолчали, потом Рудаки спросил:
– А чем ты занимаешься?
– Да так, контора одна международная, вроде Интерпола – работорговлей занимаемся.
– Как работорговлей?! – удивился Рудаки.
– А так. Ты думаешь рабами только пираты торговали? Как бы не так! Это и теперь очень доходное дело. По нашим данным, в мире сейчас несколько миллионов рабов и среди них много детей, женщин, подростков.
– И где же они работают? – спросил изумленный Рудаки.
– Эх, Аврам, – покачал головой Шитов, – совсем ты отстал от жизни в своем профессорском кабинете.
– Нет у меня кабинета, – усмехнулся Рудаки, – стол, и тот с коллегой делю. Наш универ – это тебе не Оксфорд какой-нибудь.
– Вот как? – Шитов изобразил удивление, хотя было видно, что удивился он не очень. – Ну, ладно. А где рабов используют, спрашиваешь? Да везде, на всех вредных тяжелых работах, во всех почти странах. Вот недавно мы раскрыли подпольную сеть работорговцев, поставлявшую рабов в одну восточную Независимую губернию, там золото мыли растворами цианидов высоко в горах: выше пяти тысяч – без спецкостюма в таких условиях можно выдержать не больше недели-двух, а в костюме и с респиратором работать неудобно, платить рабочим много надо, и желающих находилось не много. Так вот, рабы там работали без спецкостюмов и вскоре гибли, а на их место привозили других. Мы обнаружили там кладбище – больше тысячи безымянных могил, а во время рейда наши освободили полторы тысячи рабов. И на хлопковых полях там у них тоже рабы работают – женщины, но туда мы пока не добрались – местное правительство там куплено работорговцами. Нам и эту операцию на прииске удалось провести только по специальному мандату ООН. Ты хоть телевизор смотришь? – спросил он.
– Изредка, – ответил Рудаки, а Шитов улыбнулся как-то загадочно и сказал: – Ладно, еще поговорим, а сейчас мне спешить надо – дело еще одно срочное есть. Я тебе позвоню.
Шитов позвонил через пару дней, и они договорились опять встретиться в «Легросе».
– Уютный кабачок ты мне показал, тихий, – сказал Шитов по телефону, – как раз то, что надо для нашего дела.
– Какого дела? – не понял Рудаки.
– Встретимся – расскажу, – ответил Шитов.
Когда они встретились, Шитов вначале был молчалив, отделывался односложными репликами и об ужасах работорговли больше не рассказывал, а когда Рудаки его спросил:
– Ну что, поведаешь о славных делах своей Конторы, как обещал?
Он вдруг сказал:
– Зачем рассказывать – сам все узнаешь. Мы тебе работу хотим предложить, для этого я и приехал, если честно, – правда, он тут же поправился: – Ну и повидать тебя хотел тоже. Так как? Что ты на это скажешь?
– Староват я уже для таких дел, – засмеялся Рудаки, – и потом моя работа меня вполне устраивает: нагрузка небольшая, профессорская и платят нормально… по советским нормам.
После его ответа Шитов надолго замолчал, поковырял вилкой в салате, добыл оттуда маслину, положил ее в рот, пожевал, выплюнул косточку и наконец сказал:
– Твое согласие не требуется – тебе придется выполнить наше задание в любом случае.
– Ну, знаешь, это уже ни в какие ворота! – возмутился Рудаки. – Как это, согласие не требуется?! Я свободный человек, гражданин демократической страны. Что ты несешь?! Твоя Контора слишком много на себя берет – времена уже давно не те.
– Как сказал когда-то Зиновий Гердт, времена всегда те, – произнес Шитов со значением, – задание тебе придется выполнить, иначе сам знаешь, что может быть.
Рудаки хорошо знал, на что способна Контора, а теперь, после развала Империи, и тем паче – никакие местные законы их не остановят: могут убить, но, скорее всего, убивать не станут – он им нужен, но могут сделать что-нибудь его семье: Иве, дочери. Эти сволочи на все способны.
– Не ожидал я от тебя, Толя, такой пакости, – зло отрезал Рудаки, – друг называется!
– Очень многое поставлено на карту, Аврам, – тихо произнес Шитов, – тысячи жизней – они отлавливают бомжей и переправляют куда-то, то ли в Ливию, то ли в Тунис, а оттуда на урановые рудники в Катангу. Отлавливают их здесь, в городе. Есть такой пансионат в Заспе Озерной, типа психушки, называется «Клиника доктора Кузьменко» – это их база, сборный пункт, там бомжам делают загранпаспорта и переправляют, скорее всего, в Тунис, а оттуда в Катангу на рудники.
– А какая моя роль? – спросил Рудаки и тут же уточнил: – Но ты не думай, я соглашаться не собираюсь, интересно просто.
– Твое согласие не требуется, – повторил Шитов, – я же сказал. А что касается роли, роль твоя обычная – внедрение в их организацию. Ты идеально для этого подходишь: знаешь арабский и по-французски кумекаешь – там у них тунисские арабы заправляют.
– А как я туда попаду? – поинтересовался Рудаки. – На бомжа я вроде не похож.
– Ну, это не проблема, – усмехнулся Шитов, – бомжа мы из тебя на раз изготовим.
– Не надо, – возразил Рудаки, – не хочу я бомжем становиться, и вообще, я же сказал, что на это никогда не соглашусь, прошли окончательно мои шпионские годы, достаточно тогда я всякого нахлебался, и вспоминать не хочется.
– Хорошо, – Шитов опять улыбнулся, – это не горит, подумай. Скоро с тобой свяжутся. Но не тяни особенно, – он встал. – Давай пойдем отсюда – мне еще тебе передать кое-что надо.
Они вышли из кафе и молча брели по улице.
– Сквер тут какой-нибудь есть или парк? – спросил Шитов.
– Есть недалеко, – ответил Рудаки, и они пошли в безлюдный в дневное время сквер неподалеку и сели там на скамью.
– Вот, – Шитов достал из своего модного черного портфеля листок тонкой бумаги, похожей на папиросную, и протянул Рудаки. – Прочти и уничтожь.
– Съесть перед прочтением? – усмехнулся Рудаки и взял листок.
То, что он прочел, его одновременно и развеселило, и испугало.
«Ну, Контора, вечная и бессмертная», – думал он, читая инструкцию. На листке было написано:
«Вас найдут в бессознательном состоянии санитары выездной бригады „Клиники доктора Кузьменко“, когда придете в себя, утверждайте следующее: а) ваш родной язык – английский, кроме этого языка, вы знаете также арабский; б) ни русского языка, ни языка Губернии вы не знаете; в) у вас тяжелый случай амнезии – вы не помните, ни кто вы такой, ни как вас зовут, ни из какой вы страны. Дальше действуйте по обстановке – с вами вскоре свяжутся. Пароль для связи: „Мы – не рабы“, отзыв: „Рабы – не мы“. Помните, что от успешного выполнения задания зависит ваша жизнь и жизнь ваших близких».
Он передал листок Шитову и резко сказал:
– На, съешь! Не ожидал я от тебя такой пакости! – Рудаки встал со скамейки и добавил, уходя: – А хозяевам своим передай, что я в этом участвовать не буду, и пусть скажут спасибо, что я не иду в полицию.
Он покинул сквер быстрым шагом, не обращая внимания на Шитова, который что-то говорил ему вслед.
Рудаки вспоминал сейчас все эти уже достаточно давние события, сидя на балконе своих «апартаментов». Недалеко, на том берегу пруда, начинался смешанный лес, в спокойной воде отражались прогулочные лодки, стоящие у причала прямо напротив балкона. Было еще рано, и лодку никто не взял, но немного позже, когда закончатся процедуры, «гости» – так принято было называть пациентов клиники – потянутся к пруду, разберут лодки и начнется катанье с визгом и брызгами.
Режим в клинике был свободный – можно было гулять по огромной территории, бродить в ближнем лесу, где, правда, ты вскоре натыкался на забор с колючей проволокой по верху, плавать в пруду. Запрещалось только выходить за пределы территории клиники, но этот запрет часто нарушался-не привыкшие к долгому воздержанию «гости» лазали через дырку в заборе за спиртным в ближайшую поселковую лавку. Администрация смотрела на это сквозь пальцы – они знали хорошо свой контингент, знали, что подобранные у заборов бродяги едва ли убегут от сытой жизни, а если и убегут, тоже не беда – на их место можно будет набрать новых, рыночная экономика, свирепствовавшая в городе и в стране, постоянно поставляла работорговцам новый «материал».
Правда, как вскоре выяснил Рудаки, к тем, кто уже подписал рабочий контракт с «фирмой», отношение было иное – они жили в отдельном корпусе под охраной и в столовую ходили группами в сопровождении надзирателей.
«Когда же мне предложат контракт?» – думал он.
Прошло уже около года, а к нему с предложением подписать контракт никто не обращался: ни сам «Дед Мороз» Илько Вакулович с глазами, по выражению Маяковского, как две жестянки в помойной яме, ни его подручные – мрачный санитар Коля с густыми сросшимися бровями и мини-лбом неандертальца и милейшая Елена Сергеевна – второй врач клиники и, как выяснил Рудаки, дама с богатым уголовным прошлым.
Все эти и другие сведения о персонале «Клиники доктора Кузьменко» Рудаки получил от связного, с которым встречался в лесу. Первый раз он появился неожиданно, вскоре после того, как Рудаки сюда привезли. Рудаки в отчаянии бродил тогда по лесу, пытаясь найти способ вырваться из этой западни, куда загнало его шпионское прошлое, и зол был как черт и на самого себя, так как недооценил коварство Конторы, забыл, что она никого и никогда не оставляет в покое, ну и, конечно, на Толю Шитова, который его так подло подставил под удар.
Когда связной вдруг появился из-за куста и назвал пароль, Рудаки молча сбил его с ног, казалось бы, давно забытым приемом. Парень упал, но потом, когда Рудаки принялся его душить, приговаривая: «Контора! Контора!» – больше он от злости не мог ни слова вымолвить, – вдруг вырвался, применив какой-то новый, не знакомый Рудаки прием, и, задыхаясь, прохрипел испуганно:
– Вы что, псих?!
Рудаки стало смешно.
– Ладно, – сказал он, улыбаясь, парню, который уже стал в боевую стойку, ожидая нападения. – Ладно, мы – не рабы, рабы – не мы. Ты не виноват. Служишь Конторе – служи. Я тоже когда-то служил верой и правдой царю и отечеству. Говори, что ты там должен мне передать. Кстати, как тебя зовут, коллега?
– Андрей, – ответил парень все еще охрипшим то ли от испуга, то ли от хватки Рудаки голосом и, запинаясь, передал инструкцию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23