Понятным становилось стремле­ние далеких предков обожествлять природу, покло­няться ее загадочной мощи, воспевать ее.
Партитура «Русалки» имеет подзаголовок «Ли­рическая сказка». И действительно, лиризмом ок­рашено все трогательное повествование о большой и глубокой любви Русалки к Принцу. Картины при­роды, романтическая тема Принца, жанровые ха­рактеристики слуг, ворчание Водяного и визги Ба­бы-Яги - все это только фон, оттеняющий основ­ную линию. Нет никакого сомнения, что Дворжак задумал «Русалку» как поэму о сильном, всепогло­щающем человеческом чувстве. Музыкальная драматургия оперы говорит именно о с и м ф о н и ч е с к и х принципах развития. Основная тема,- ее можно последовательно называть «темой русалки», «темой любви», «темой томленья» - многозначна и резко контрастирует со всеми остальными музы­кальными образами. Впервые она появляется уже в четвертом такте краткого вступления:

Она полна затаенной грусти, томления и не имеет даже налета таинственности, словно Русалка не фантастический персонаж, а реально чувствую­щее и страдающее существо.
Особенное лирическое обаяние получает эта те­ма в той сцене, когда Русалка, преображенная ча­рами Бабы-Яги, выходит из хижины:

В дальнейшем развитии тема эта приобретает драматическую окраску. В звучании кларнетов, возникающих на колеблющемся фоне струнных, которые изображают как бы мерное качание волн, слышны вздохи томленья бедной Русалочки. Глубо­кая грусть звучит в мелодии, построенной на этой теме тогда, когда Русалка видит, что Принц охла­девает к ней:


Наконец, в последней сцене, когда умирает Принц, вновь возникает «тема русалки», звучащая здесь трагически, как тема погибших мечтаний о счастье:

Грусть и лиризм основной темы набрасывают тонкую дымку какой-то мечтательности на всю му­зыку оперы. Ею приглушены охотничьи фанфары, возвещающие о появлении Принца. Ею окрашены картины природы, образы леса, озера и населяющих их существ. Но это не лишает музыку оперы редкой красоты и богатства. Музыкальные образы, контрастирующие с основной «русалочьей» темой, своеобразны и выразительны. Вот тема водных глубин, темной, властной силы, призывающей Ру­салочку в конце концов в пучину озера:

Она появляется в первых тактах вступления и с нею связывается образ Водяного. В соответствии с поэтической безыскусственностью образов народ­ных сказок, Водяной не только грозен и страшен. Он справедлив и даже чуточку добр. Он жалеет Русалочку, тронутый ее любовью: «Беда, беда, бед­ная Русалка бледна!» - стонет он в пруду.
Тема Бабы-Яги близка по характеру к теме Во­дяного:

Это - тоже представительница «темного цар­ства», и хоть она зла, но все-таки уступает прось­бам Русалки и дает ей возможность приблизиться к любимому, испытать свое счастье.
А вот все окружение Принца (разлучница-княж­на, слуги, почти буффонадные персонажи - лесничий и поваренок, «празднующие труса» при появ­лении Водяного) вовсе не наделено привлекатель­ными чертами. Это отрицательный полюс конфлик­та.
Что касается образа Принца, то вначале он охарактеризован романтически мужественной те­мой:

Но очень скоро рыцарский блеск меркнет: чув­ство его не выдержало испытания, и далеким вос­поминанием о нем звучит тусклый наигрыш флейт в последней сцене на берегу озера:

Песни и хороводы лесных фей, так же как и ос­новная «тема русалки», тесно примыкают к интонационной сфере чешской народной песенности.
Сочетание в музыке «Русалки» бытовых и фанта­стических элементов, построенных на реалистической самобытно-национальной песенной основе невольно заставляет вспомнить сказочные оперы Римского-Корсакова. В то же время музыка Двор­жака близка к той лирической задушевности Чай­ковского, к той мечтательности, которой отличают­ся все женские образы в его операх. Речь идет не о каких-то заимствованиях или влияниях. Просто разбирая «Русалку», которую по праву считают вершиной оперного творчества Дворжака, хочется еще раз подчеркнуть, что и в музыкально-сцениче­ском жанре у славянских художественных культур существует большая общность. Сочетание поэтиче­ской звукописи с выражением глубоких чувств, пре­ломляемых через образы природы или сказочные образы, созданные богатой народной фантазией - одинаково свойственны русскому, польскому, чеш­скому музыкальному искусству.
Дворжак сочинял «Русалку» с 21 апреля по 27 ноября 1900 года. Как только партитура и кла­вир были закончены, Национальный театр присту­пил к репетициям. В начале февраля почти все уже было готово, но в театре вдруг начались неуряди­цы, открытые выступления против главного дири­жера. Всего год прошел, как в результате критиче­ских замечаний некоторых музыкальных деятелей сменилось руководство Национального театра. Тридцатисемилетний дирижер Карел Коваржовиц, назначенный главным дирижером театра, казалось бы неплохо справлялся со своими обязанностями. Публике он нравился, и спектакли под его управле­нием проходили с большим успехом. Но в оркест­ре и среди артистов хора существовала против не­го оппозиция. И вот, без видимой причины, подчи­няясь только законам какого-то внутреннего бро­жения, совсем накануне премьеры «Русалки» ор­кестр и хор объявили забастовку и отказались вы­ступать под управлением Коваржовица. Три неде­ли Национальный театр не давал оперных пред­ставлений.
Симпатии Дворжака были, конечно, на стороне Коваржовица, и он очень сердился на музыкантов, срывавших уже совсем подготовленную постанов­ку его «Русалки». К счастью, Коваржовиц оказался достаточно энергичным и сумел быстро собрать новый оркестр (из остатков старого оркестра теат­ра организовался потом самостоятельный оркестр Чешской филармонии). А хор, увидя это, вернулся с повинной. Репетиции возобновились.
31 марта 1901 года премьера «Русалки» прошла с успехом, превзошедшим все ожидания. Особенно
хороша была певица Ружена Матурова, исполняв­шая заглавную роль. Начиная с этого дня «Русал­ка» прочно стоит в репертуаре Национального театра.
Так Дворжак, приближаясь к концу жизни, соз­дал одну из лучших чешских опер, одержав победу и в той области музыкального творчества, в кото­рой у него было так мало удач.
Через месяц Дворжак получил письмо от Ма­лера, в котором тот сообщал, что хочет эту оперу поставить в Вене. С согласия Дворжака писатель­нице Йозе Вилл, известной под псевдонимом Йозефус Вилден, было поручено сделать немецкий пе­ревод текста оперы. Генеральный интендант теат­ра расщедрился и обещал выплатить Дворжаку небывало высокий гонорар. В Прагу на подпись композитору выслали соответствующее соглаше­ние, но Дворжак почему-то не спешил его подпи­сывать.
Малер распределил партии. На роль Русалки намечено было пригласить чешскую певицу Берту Ферстер-Лаутерер - «наилучшую из всех Татьян», как назвал ее Чайковский после пражской премье­ры «Евгения Онегина». В Вене говорили о том, что премьера должна состояться в день рождения императора. А Дворжак не возвращал подписан­ное соглашение.
1 мая 1902 года Йоза Вилл писала Дворжаку: «...руководство придворной оперы удивлено и пре­бывает в нетерпении по поводу того, что подписа­ние соглашения так необычайно затягивается - нельзя ли это быстрее привести к завершению?»
Дальше история венской постановки «Русалки» продолжения не имеет. Затеянная Малером она почему-то так и не была осуществлена. А роль в ней Дворжака, всегда так мечтавшего о продвижении своих опер на зарубежные сцены, непонятна и загадочна.
При жизни композитора «Русалка» за рубежом нигде не ставилась. Немецкий перевод текста, сде­ланный Йозой Вилл, тоже был напечатан уже пос­ле смерти Дворжака, параллельно с чешским текс­том при издании клавира в Праге фирмой Урбанка.
Утром на следующий день после пражской премьеры «Русалки» Дворжак появился в дирек­ции театра. Он был в очень хорошем настроении, и золотистые искорки сверкали в его темных гла­зах из-под надвинутого на лоб котелка. Увидев Квапила, он бросился к нему:
- Давайте скорее, скорее какое-нибудь новое либретто!
- У меня нет его, маэстро, - как прови­нившийся школьник, смущенно ответил Квапил, невольно отступая от надвигавшейся на него мас­сивной фигуры. Но Дворжак не унимался:
- Давайте что-нибудь свеженькое, пока у меня есть желание! С хорошей ролью для Матуровой! - кричал он, прижимая Квапила к стене, и отпустил беднягу только тогда, когда тот пообещал не откладывая приняться за работу.
ЗАКАТ
14 апреля 1901 года Прагу облетела сенсацион­ная весть: Антонин Дворжак и Эмиль Фрида (Ярослав Врхлицкий) назначены бессменными чле­нами Верхней палаты австрийского парламента.
Опытные политики понимали, что Габсбурги сделали это лишь для того, чтобы продемонстриро­вать чехам свою добрую волю, показать, как высо­ко они ценят чешскую культуру и ее деятелей. На протяжении трех столетий «Габсбургской ночи» уже не раз бывало так, что вместо удовлетворения серьезных требований народа о предоставлении свободы и независимости, австрийские власти стара­лись небольшими знаками внимания и мелкими ус­тупками притушить возникавшее брожение, чтобы все было спокойно и не расшатывались устои импе­рии. Всем хорошо было известно, что Дворжак при­нимал в общественной жизни весьма незначитель­ное участие, и потому ожидать чего-нибудь суще­ственного от его деятельности в парламенте, конеч­но) не приходилось.
Дворжак и сам был смущен оказанной ему че­стью, особенно когда ему сказали, что он первый музыкант, который войдет в так называемую Пала­ту господ. Но делать было нечего. 14 мая Двор­жаку и Врхлицкому надлежало прибыть ко двору, чтобы принести присягу и принять участие в первом заседании. Дворжак с женой поехали в Вену. Дворжак был взволнован, нервничал и от этого больше, чем обычно, казался странным. Проезжая красивую местность с прудами, Врхлицкий обратил внимание на тучи комаров, висевшие в. воздухе. Дворжак будто не слышал слов Врхлицкого, ничего не ответил и сосредоточенно молчал. А уже в Вене, направляясь в дом Йозефа Главка; где им предло­жили остановиться, он вдруг совсем не к месту произнес: «Это они из этой воды!»
14 мая был не легкий день для Дворжака.
Чувство законной гордости, любопытство, чув­ство, похожее на страх перед тем неведомым, что ждало его за закрытой дверью зала заседаний, огорчение оттого, что в холле пришлось расстаться с женой; - все перемешалось в его душе, когда он с Врхлицким очутились в здании парламента. Ка­кой-то голос шептал ему: брось все, уйди. Что те­бе здесь делать? Но Дворжак взял себя в руки, привычным, легким движением провел рукой по то­порщившимся усам и шагнул за порог. Оба они с Врхлицким были одеты во фраки. Белизной сверкали перчатки на руках. А на шее у каждого, на красной шелковой ленте, висела почетная награда - большая золотая медаль «За литературу и искусство».
После обычных формальностей, новых членов представили двум президентам Палаты (одним из
них был князь Виндишгрец) и лидерам четырех группировок. Дворжак покорно позволял вести се­бя то в одну сторону, то в другую, судорожно ухва­тившись за руку графа Франтишка Туна, и не про­являл никаких эмоций. Затем Дворжака подвели к его месту на последней скамье правого крыла. Пока не зазвонил колокольчик, возвещавший начало за­седания, Дворжака не оставляли одного. К нему подходили графы, бароны, князья, объяснялись в любви, заверяли, что принадлежат к числу поклон­ников его музы, выражали удовольствие по поводу того, что видят его в своей среде. Вокруг Врхлиц­кого также теснились аристократы. Появление в Верхней палате парламента двух чешских борода­чей, не имевших ни знатной родословной, ни чинов; ни богатства, было настоящим событием в среде людей, упорно отстаивавших исключительность сво­их наследственных прав. Все пришли в возбужде­ние, и не таясь, не пряча иронических улыбок, го­ворили о том, что им интересно будет послушать, как музыкант и поэт станут обсуждать проекты законов.
Конечно, в тот день ни Дворжак, ни Врхлицкий участия в дебатах не принимали. А когда нужно было голосовать, оба по-чешски сказали «согла­сен».
Готовясь покинуть зал заседаний, Дворжак сгреб все лежавшие в ящичке его стола отлично очинённые карандаши и, зажав их в руке, с невоз­мутимым видом под стрелами любопытствующих взглядов пошел к выходу.
- Ими хорошо будет писать на нотной бума­ге - сказал он дожидавшейся его жене, вручая ей карандаши как букет цветов.
На этом закончилось участие Дворжака в ра­боте австрийского парламента. Никакие уговоры не могли заставить его появиться там еще раз.
В Праге в это время уже шла подготовка к празднованию шестидесятилетнего юбилея Двор­жака. В ответ на воззвание «Далибора», который старался мобилизовать музыкальные организации для достойного проведения торжеств, из представи­телей «Умелецкой беседы», Национального театра, «Глагола Пражского», консерватории был создан юбилейный комитет. Он намечал план проведения концертов, составлял программы, но Дворжак, вернувшись из Вены, ни в чем этом абсолютно не хотел принимать участия и даже сердился, когда его просили высказать свои пожелания.
Усиленно отказывался Дворжак и от поста ди­ректора консерватории, который ему предложили занять в связи с уходом на покой Бенневица. Его долго уговаривали, взывая к его патриотическим чувствам, ибо престиж учебного заведения в нема­лой степени зависит от того, кто его возглавляет; заверяли, что профессор Карел Книттль, назначен­ный заместителем директора, возьмет на себя всю административную работу, и только такой ценой, наконец, получили его согласие.
Как только завершились выпускные экзамены в консерватории и установилась погожая пора, Двор­жак перебрался в Высокую и погрузился в хозяй­ственные заботы. То ему нужно было достать ка­кие-то новые сорта деревьев; то голубок с черными крыльями и наполовину черным оперением вокруг шеи остался без пары и может улететь, если не раз­добыть такую же голубку; то у кого-то Дворжак видел пару птиц с темными, почти синими крылья­ми и белым брюшком, а у него таких нет. Дворжак пишет письма, дает заказы своим поставщикам, неустанно печется о саде и о пополнении своей жи­вой коллекции. Творческая мысль его отдыхает в ожидании нового либретто.
В канун шестидесятилетия Дворжака вышел специальный выпуск «Далибора», целиком посвя­щенный композитору. Там были написанные в его честь стихи поэтов, очерки А. Чеха, Й. Б. Ферстера, А. Шуберта и других, разборы его сочинений. В день рождения Дворжака все чешские газеты и многие газеты за границей поместили дифирамбические статьи о нем. По всей Чехии заз­вучала музыка Дворжака. «Вечера Дворжака» стали проводить и в других странах.
Утром 8 сентября 1901 года в деревне, где ро­дился композитор, в разукрашенном флагами и знаменами Нелагозевсе гулкий выстрел мортиры оповестил о начале юбилейных торжеств. Празд­нично одетые крестьяне и многочисленные гости из Праги отслушали мессу в храме, в котором был крещен Дворжак. Там пел Чешский вокальный квартет, приехавший из Праги и большой хор из Вельтрус. Сам Дворжак не присутствовал на тор­жестве. В Нелагозевес поехали только его дети - Анна, Магда и Отакар.
После парадного обеда под сенью старого зам­ка длинное шествие направилось к родному дому композитора. Здесь произносили речи во славу Дворжака. Опять пел вокальный квартет и хоро­вая капелла, оркестр играл «Славянские танцы». Затем в замке состоялся большой концерт. Испол­няли камерно-инструментальные сочинения и «Мо­равские дуэты», а Магда спела арию из «Русалки» и несколько песен.
Лодочными прогулками по Влтаве и шумным народным гуляньем при свете факелов завершался этот праздничный день в Нелагозевсе. А в Праге в этот час спектаклем «Упрямцы» и одноактным ба­летом на музыку «Славянских танцев» открылся цикл дворжаковских постановок.
Дворжак и здесь не присутствовал. Чтобы из­бежать ненавистной ему парадной шумихи, он по­ехал в Вену для деловой встречи с Малером. Од­нако юбилейные концерты и спектакли так были распланированы, что Дворжак не смог совсем их избежать. Национальный театр, например, показы­вал цикл, в который входили кроме упомянутых «Упрямцев» и балета еще оперы «Хитрый крестья­нин», «Димитрий», «Якобинец», «Черт и Кача» и «Русалка», театрализованный вариант «Св. Люд­милы», а также пьеса Франтишка Шамберка «Йозеф Кайетан Тыл» с музыкой Дворжака. Все это растянулось почти на два месяца. А потом на­чалось, так сказать, официальное чествование.
6 ноября после представления «Славянских тан­цев» в Национальном театре пражские и перифе­рийные музыкальные общества длинной колонной с лампионами в руках направились к дому компо­зитора на Житной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21