– Факт! Это моя книга, сэр! – замычал он набитой щепками пастью.
После этого орангутан, как ни грустно говорить об этом, бросился в дом и стиснул миссис Дарли в своих железных объятиях.
– У меня творческий зуд, – прохрипел он. Миссис Дарли по натуре была женщиной восторженной. Она поверила мужу на слово, что орангутан до неприличия гениален. Она всегда восторгалась его фигурой и глазами, к тому же на себе испытала его железную хватку.
Вместе с тем она была необычайно благовоспитанной молодой особой.
– А как же быть с Дэннисом? – говорила она. – Мне бы не хотелось обижать его.
– Да ну? – вскричал бесстыжий антропоид. – Эту мелкую сошку? Бездарность? Ничтожество? Не бери в голову. Я ему задам, детка! Я…
Миссис Дарли с достоинством перебила его. Она была из тех по-настоящему благородных женщин, которые если и способны изменить мужу, так только поддавшись неподдельной страсти, да и то заручившись самым трогательным к себе отношением.
– Пустите меня, Эрнест, – сказала она с таким видом, что наглый зверь вынужден был подчиниться. Как и всякий выскочка, он крайне болезненно реагировал, когда его ставили на место. – Унижая Дэнниса, вы не выигрываете в моих глазах, – продолжала она. – Это лишь доказывает, что вы плохо разбираетесь не только в мужчинах, но и в женщинах.
– Ладно тебе, Джоанна, – униженно заскулил орангутан. – Ну забылся, бывает. Сама знаешь, гений есть гений.
– Не будь вы гений, – сказала Джоанна, – я бы выставила вас из дома. А так у вас еще есть шанс.
У орангутана не хватило ума истолковать ее последнюю реплику так же вольно, как ее восприняли бы иные. Очевидно, он чересчур долго просидел за решеткой и понимал не больше, чем какой-нибудь подсудимый, окончательно озверевший со страху. Перепуганный зверь не усмотрел кокетства в улыбке миссис Дарли и пришел в ужас от мысли, что может лишиться крыши над головой.
– А ты не расколешься, сестричка? – пробормотал он.
– Нет-нет, – успокоила его миссис Дарли. – Пустяки, дело житейское. Но впредь ведите себя приличнее.
– О чем речь, – сказал он, заметно приободрившись. – А сейчас пойду поработаю.
Он тут же пошел к себе, посмотрелся в зеркало и, странным образом, вновь обрел ущемленное было чувство собственного достоинства. "Я им покажу! Что там плела эта мразь? "Прыгают, цепляются, стискивают друг друга в объятиях… « Отлично! Моя книга разойдется, как горячие пирожки».
Сам дьявол не сочинял бы так лихо, как он. Почерк у него был ужасающий, но что с того? Стилист он был далеко не самый лучший на свете, зато жизнь изображал без прикрас. Он писал о железных объятиях, вроде тех, какие недавно вынужден был ослабить, о бешеных конвульсиях страсти, о нападениях, избиениях, перемежавшихся яростными нападками на изнеженную цивилизацию и неуемными восторгами по поводу грубой силы.
– Они у меня попляшут, – приговаривал он. – Узнают, что почем.
Спустившись к ужину, он заметил, что миссис Дарли держится с ним сдержаннее обычного. Причиной тому, безусловно, было проявленное им днем малодушие. Он никому не доверял и теперь ужасно боялся, как бы она не рассказала о случившемся мужу. Еще и поэтому он хотел поскорее закончить книгу, ведь тогда он не будет от них зависеть и сможет отомстить. Сразу же после ужина он поднялся к себе и трудился до полуночи с таким вдохновением, будто изливал душу воскресной газете.
И вот, когда после долгих дней упорного труда книга наконец подходила к концу, Дарли с еле сдерживаемым волнением объявили ему, что у них обедает самый знаменитый из современных прозаиков. С не меньшим, чем они, нетерпением ждал вечера и орангутан: дельный совет ему был абсолютно необходим.
Мэтр прибыл, его автомобиль был верхом совершенства. За столом обезьяна глазела на него с величайшим подобострастием. После обеда, как и все простые смертные, пили кофе.
– Я слышал, – сказала знаменитость, обращаясь к Дарли, – вы заканчиваете роман?
– Так, безделица, – скромно отвечал молодой человек. – Вот Симпсон – другое дело, от него можно многого ждать. Боюсь, моя проза слишком легковесна. Это своего рода социальная сатира. Касаюсь церкви, войны, мира, фашизма – всего понемногу, но все это как-то невыразительно. Я бы хотел создать что-нибудь более приземленное: чувственные женщины, голос похоти, кровная месть – в таком духе.
– Помилуйте, дорогой мой! – вскричал мэтр. – Вот что значит жить вдали от мира. Право же, надо перебираться поближе к свету. Вкусы нынче меняются. Уверяю вас, ваша книга еще не выйдет из печати, когда мистер П. (он назвал имя очень влиятельного критика) женится на одной молодой особе внушительных размеров, с которой сейчас помолвлен. Неужели вы думаете, что после медового месяца, проведенного в обществе этой бесподобно сложенной дамы, бедный П. станет читать про голос похоти? Нет, нет, голубчик, занимайтесь-ка лучше социальной сатирой. Если найдется место, вставьте что-нибудь про феминизм. Пройдитесь по поводу культа сильного мужчины и его воздействия на обманутых женщин – и успех вам обеспечен. Вас будут носить на руках.
– Кое-что в этом плане у меня уже есть, – обрадовался Дарли, ведь писатели сродни маленьким детям: даже самые одухотворенные любят, чтобы их носили на руках.
– А у кого вы думаете печатать свой роман? – полюбопытствовал великодушный ментор. – Позвольте мне дать вам рекомендательное письмо к моему издателю. Что может быть безотраднее, чем носиться с книгой по издательствам, где ее возвращают не читая. Как будто мой Варавва прислушивается к моему мнению. Впрочем, скажу без ложной скромности – можете считать дело решенным.
– И мне письмо! – завопил орангутан, который с ужасом слушал рассуждения мэтра.
– Почему бы и нет, мистер Симпсон, – уклончиво ответил сей достойный муж. – Но ведь сами знаете, что за народ эти издатели. Их ничем не прошибешь. Ну-с, Дарли, мне пора. Спасибо за прекрасный вечер. Миссис Дарли, – сказал он, похлопывая хозяина дома по плечу, – ваш муж скоро всех нас, стариков, за пояс заткнет. Берегите его. Почаще готовьте ему ваш восхитительный заварной крем. Спокойной ночи! Спокойной ночи!
Орангутан, как и всякий антропоид на его месте, был совершенно потрясен ухватками великого человека, его самонадеянностью, суждениями, очками, автомобилем и прежде всего уроком, который тот ему преподал.
– Этот дело знает, – в отчаянье бормотала обезьяна. – Черт, выходит, я дал маху. Надо было работать над стилем.
Проводив гостя, Дарли вернулись из прихожей, и по их лицам было видно, что и они возлагают большие надежды на содействие знаменитости. Допускаю даже, что мистер Дарли в этот момент потирал ручки.
– Подумать только, – говорил он. – Все это очень похоже на правду. Ты видела невесту бедного П.? Его вкусы, безусловно, изменятся. Ха! Ха! А вдруг, дорогая, я действительно стану знаменит?
– Потрясающе! – воскликнула Джоанна. – Ты не передумал уехать сразу после выхода книги?
– Конечно нет. По-моему, писателю не следует интересоваться коммерческой стороной дела, сколь бы удачно все ни складывалось. С той минуты, как моя книга увидит свет, и до тех пор, пока ее не забудут, мне до нее нет никакого дела.
– Вы что это, в Брайтон собрались прокатиться? – насторожился Орангутан.
– Ха! Ха! Из вас получился бы отличный сатирик, – из самых лучших побуждений вскричал Дарли. – Нет, что вы. Мы думали отправиться в кругосветное путешествие, хотя я понимаю: вовсе не обязательно так надолго уезжать, чтобы моя книга, даже самая популярная, успела забыться. Мы просто хотим развеяться.
В тот вечер Орангутан не написал ни слова. Он был подавлен. Его угнетала мысль о том, что, пока Дарли разъезжает по свету, его книга, которую он ни во что не ставит, будет приносить баснословные деньги. Еще больше мучила его мысль, что он теперь остается один, без покровителя, с книгой, которая не даст ему ни гроша. Было что-то оскорбительное в том, что, напав на золотую жилу, его благодетель нимало ею не дорожит. – Такой и фальшивых денег не заслуживает! – вскричал он на пределе отчаяния. Всю ночь напролет он бубнил себе эту фразу, и в конце концов она-то и навела его на мысль.
Последующие несколько дней в соответствии с задуманным планом он наспех дописывал свой шедевр. Иначе говоря, подлый зверь решил подменить рукописи. Он заранее подготовил два титульных листа, где напечатал фамилии авторов, поменяв их местами. Когда наконец закончил свой труд и достойный Дарли, обе рукописи в один и тот же вечер легли в конверты, и злоумышленник вызвался отнести их на почту.
Дарли возражать не стал, тем более что они с женой уже готовились к отъезду. Вскоре после этого супруги простились с орангутаном и, выложив ему изрядную сумму денег на самые необходимые расходы, пожелали его книге всяческого успеха, а в следующем романе посоветовали попробовать себя в жанре сатиры.
Вероломный зверь пожелал им счастливого пути, а сам переехал в Блумсбери, где вскоре, к своему удовольствию, получил из издательства письмо, в котором говорилось, что присланный им сатирический роман принят к публикации.
Став писателем, Орангутан зазнался и сделался необыкновенно популярен. Как-то в гостях ему на глаза попалась молодая особа внушительных размеров в сопровождении желчного мозгляка. Обстановка была самая непринужденная, и Орангутан, не долго думая, стиснул даму в своих железных объятиях, не обратив ни малейшего внимания на ярость ее спутника. Поскольку он таскался по гостям каждый вечер, этот незначительный эпизод совершенно выпал у него из памяти.
Но, как известно, в жизни мелочей не бывает. Оказалось, что желчный мозгляк был не кто иной, как П. – величайший из критиков, а молодая особа внушительных размеров – его будущая супруга. П. крайне неодобрительно отозвался о поведении своей невесты, помолвка расстроилась, и критик, как вы догадываетесь, не преминул узнать имя своего обидчика.
Между тем вышли обе книги: роман Дарли, который Орангутан присвоил себе, и непристойные излияния обезьяны, под которыми теперь стояло имя Дэнниса Дарли. По случайному совпадению романы появились в один и тот же день. Орангутан открыл самую влиятельную из воскресных газет и увидел броский заголовок: «Книга века».
«Моя!» – облизывая губы, сказал он себе и, жадно вперившись в текст, к своему ужасу, обнаружил, что не ошибся. С точки зрения критика, оставшегося холостяком, к тому же озлобленным холостяком, написанный антропоидом роман был «грубым, разоблачительным, порой излишне откровенным, но, безусловно, не имеющим себе равных по проницательности и страстности». Гораздо ниже, по сути дела в самом конце страницы, про украденный сатирический роман говорилось всего два слова – «нестерпимо скучно».
Мало того, на следующий же день, только бедный орангутан вышел из дома, к нему подошел молодой человек в черной рубашке и, тронув его за плечо, осведомился, не он ли мистер Симпсон. Получив утвердительный ответ, черная рубашка представила его нескольким своим друзьям, точно так же одетым и вооруженным дубинками и кастетами. Выяснилось, что молодых джентльменов не устраивали кое-какие намеки Дарли в адрес их организации, и они решили, в качестве уведомления, хорошенько избить несчастного Симпсона.
Орангутан дрался как лев, но силы были слишком неравными. Кончилось тем, что, избитый до полусмерти, он остался лежать без сознания возле конюшен, где и происходило выяснение отношений. Домой он притащился только на следующее утро. На квартире его уже ждала целая толпа полицейских и судебных исполнителей. Выяснилось, что Дэннис, при всей своей деликатности и скромности, позволил себе выпады против государства, церкви и других общественных институтов, и автор романа обвиняется в богохульстве, измышлениях, клевете, подстрекательстве и прочих преступлениях. «Кто бы мог подумать, – горько сетовал на жизнь орангутан, – что какой-то там стиль – такая опасная штука».
Пока его таскали по судам, он хранил мрачное молчание, изредка заглядывая лишь в газеты, пестревшие анонсами книги, которую он подложил Дарли. Узнав, что продано больше ста тысяч экземпляров романа, он перестал владеть собой и оскорбил судью. Когда эта цифра удвоилась, он от отчаяния попытался было сознаться в подлоге, но его признания сочли грубой симуляцией безумия. Кончилось тем, что судебные материалы по его делу составили сами по себе целый том и были выпущены массовым изданием. Его забрали и посадили за решетку.
«А все потому, – сокрушался он, – что я захотел в одежде покрасоваться перед публикой. Теперь, правда, одежда у меня есть, но она мне не нравится, к тому же и публику сюда не пускают». В результате он люто возненавидел литературу, а всякому, кто ненавидит литературу, да еще на долгие годы посажен за решетку, можно только глубоко посочувствовать.
Что же касается Дэнниса Дарли, то, вернувшись, он стал так знаменит, что за отсутствием времени не удосужился даже раскрыть свою книгу, а потому оставался в счастливом неведении относительно подлога. Теперь, если его жена размышляет о славе и богатстве, которых добился ее муж, либо вспоминает тот день, когда она, оказавшись в железных тисках антропоида, чуть было не поддалась ему, то спешит к супругу и бросается к нему на шею. Ее объятия и поцелуи доставляют Дарли несказанное удовольствие.
МЕХАНИЧЕСКАЯ КОШКА

Перевод. Ливергант А., 1991 г.
Отель «Биксби» ничем не отличается от любого другого солидного отеля в Чикаго. На перилах лестниц медные поручни, под сенью раскидистых пальм тускло светятся плевательницы. Воздух в коридорах совершенно неподвижен, и кажется, что проветривали здесь всего несколько дней назад. Цены умеренные.
У входа в отель остановилось такси, в котором ехал Уолтер Дэвис. Это был пожилой человек с заметной сединой в волосах и лоснящимся озабоченным лицом, какое бывает у сельского пастора, если тот в меру беден и в меру жизнерадостен. Дэвис, однако, пастором не был.
Портье взял его чемодан и прихватил бы еще и черную коробку, которую Дэвис держал на коленях, если бы тот поспешно не отвел его руку.
– Не надо, это я сам понесу.
Он вошел в отель, прижимая коробку к груди, как ребенка. Коробка была продолговатой, фута два в длину, примерно фут в ширину и столько же в высоту. Она была обтянута великолепной искусственной кожей, сверху приделана ручка, но Дэвис предпочитал нести коробку в руках, а не размахивать ею.
Зарегистрировавшись и поднявшись к себе в номер, Дэвис поставил коробку на бюро и бросился к телефону.
– Говорят из пятьсот семнадцатого номера, – сказал он. – Какой у вас есть сыр?
– Сыр? Камамбер, швейцарский, тилламук…
– Пожалуй, тилламук. Он свежий?
– Наверное, – сказал голос на другом конце провода. – Сыр как сыр.
– Хорошо, принесите одну порцию.
– С каким хлебом? Черным? Белым? Ржаным?
– Без хлеба. Только сыр.
– О'кей, сейчас принесут.
Через пару минут вошел коридорный, неся на блюде порцию сыра. Это был пожилой, одних лет с Дэвисом негр с поразительно круглым лицом и плоской, словно блин, головой.
– Я не ошибся, сыр? Вы заказывали порцию сыра без хлеба?
– Все верно, – сказал Дэвис, отстегивая пряжки на черной коробке. – Поставьте на стол.
Ожидая, пока ему подпишут чек, коридорный с любопытством смотрел, как Дэвис снимает с коробки крышку. Под ней на выложенном черным бархатом днище сверкало странного вида скелетообразное приспособление из хромированного металла.
– Подумать только! – с удивлением воскликнул коридорный. – Да у вас тут целое изобретение!
– Что, интересно? Хитрая штука?
– Еще бы. Что может быть хитрее изобретения. – Он почтительно уставился на таинственный аппарат в коробке. – Так что же, позвольте узнать, это такое?
– Механическая кошка, – с гордостью сказал Дэвис.
– Механическая кошка?! Вы не шутите? – Он только покачал головой: простой человек, озадаченный чудом научной мысли. – Так, значит. Механическая кошка? Ну и ну!
– Здорово придумано?
– Не то слово! Послушайте, мистер, как же это я никогда не слышал о Механической кошке?
– Она первая и единственная в мире. На сегодняшний день.
– Я-то сам из Огайо. Там у меня родня. Будьте покойны, уж я им расскажу, что видел первую и единственную в мире Механическую кошку.
– Рад, что вам нравится. Скажите, вы любите животных? Тогда я вам кое-что покажу.
И с этими словами он приоткрыл небольшое отделение в углу коробки. Внутри была круглая выемка, выложенная бумажными салфетками. Дэвис просунул туда палец.
– Иди сюда, Джорджи, – позвал он. – Ку-ку! Сюда, Джорджи!
Из коробки высунула голову самая заурядная небольшая откормленная мышь, посмотрела во все стороны своими розовыми глазками-бусинками, побежала по пальцу Дэвиса, затем по рукаву к воротничку рубашки и стала тыкаться мордочкой ему в нос и в мочку уха.
Коридорный издал восторженный вопль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50