..
Вереница, однако, сформировалась непроизвольно: впереди шел Якити, за ним - Эцуко, следом шли Кэнсукэ и Тиэко, затем Асако и Нобуко (пятилетнего Нацуо оставили на попечении Миё), замыкал ряд Сабуро - он тащил на своих плечах расписной платок с провиантом.
Они пересекли заброшенный участок, на котором до воины у Якити был виноградник. Теперь треть этой площади была занята саженцами персиковых деревьев - они были в полном цвету. На остальных землях стояли три теплицы - скособоченные, с разбитыми тайфуном стеклами. Застоявшаяся дождевая вода наполняла железные ржавые баки. Виноградные лозы одичали, солома вспыхивала солнечными бликами...
- У, как заросло-то! Нынче, как только появятся свободные деньги, займемся ремонтом, - сказал Якити, постукивая толстой тростью по столбу теплицы.
- Отец, вы постоянно говорите об этом, - сказал Кэнсукэ. - Эти теплицы, вероятно, простоят еще целую вечность в таком виде.
- Значит, я вкладываю деньги в вечность, так по-твоему?
- Нет, совсем не это я имел в виду! - вспыхнул Кэнсукэ. - Когда у Вас появятся деньги, то на ремонт уйдет как всегда - или очень много, или очень мало.
- Ах, вот в чем дело! Точно так же я никогда не знаю, много или мало денег даю вам на расходы.
С этими разговорами они поднялись на вершину холма - там росли сосны, под ними цвели несколько горных вишен. Они насчитали всего пять деревьев.
Окрестные горы не могли похвастаться обилием сакуры, поэтому им ничего не оставалось, как расстелить свои узорные татами под кроной одного дерева с весьма сомнительным видом на другие. Когда семейство Сугимото, вытянувшись цепочкой, прибыло сюда, то под каждым деревом уже расположились местные крестьяне. Они почтительно кланялись, однако своих мест, как бывало раньше, не уступали.
Кэнсукэ и Тиэко стали перешептываться друг с другом, поглядывая на крестьян. Якити выбрал склон, откуда открывался более или менее приличный вид, и велел всем расстилать татами. Один из знакомых фермеров, мужчина лет пятидесяти, в клетчатом пиджаке и галстуке цвета персика, подошел к ним с бутылкой неочищенного сакэ и предложил выпить по чашечке по случаю праздника. Кэнсукэ равнодушно принял чашечку и выпил.
"Ну почему?", - подумала Эцуко. Она смотрела на Кэнсукэ, ее мысли путались. - "Почему Кэнсукэ принял из его рук это сакэ? Ведь он только что дурно говорил о нем. Если он просто хотел выпить, то в этом нет ничего странного. Так ведь он не хотел! Это было видно по его лицу. Ясно! Он сделал это в насмешку - в насмешку над человеком, который не догадывается, что над ним смеются за его спиной. Фу, какое бесстыдство! Что за радость похихикать исподтишка? Создаст же Бог таких людей ради глупых забав".
Затем чашку сакэ приняла Тиэко - вслед за мужем, по его примеру.
Эцуко отказалась. Ее отказ выпить сакэ за компанию дал еще один повод для разговоров о ней как о заносчивой женщине.
Этот день оставил у нее приятное впечатление от семейного общения, во всяком случае, Эцуко не находила повода для недовольства. Во-первых, она была удовлетворена внешне бесстрастными отношениями между собой и Якити они научились не выказывать превосходного настроения, сохраняя бесстрастное выражение лица. Во-вторых, она была довольна Сабуро - он не поддерживал застольного разговора, был скучным, помалкивал все время. В-третьих, ее устраивала сдержанность Асако, материнская заботливость которой не была слишком назойлива. В конце концов, даже Кэнсукэ и его жена, которые прятали свою враждебность под маской доброжелательности, не вызывали в ней неприязни.
Нобуко облокотилась на колено Эцуко, в руке которой были полевые цветы.
- Как называются цветы, тетя Эцуко? - спросила она. Эцуко не знала, поэтому обратилась к Сабуро. Сабуро мельком взглянул на цветы и вернул их.
- Это воробейник, - сказал он.
Эцуко удивилась не странному названию цветов, а тому, как быстро он вернул ей букет. Чуткая на слух Тиэко вмешалась в разговор: "Этот парень только делает вид, что ничего не знает, а на самом деле он знает многое! Ну-ка, спой песню Тэнри! Вы будете восхищены, он прекрасно все помнит".
Сабуро опустил голову, покраснел.
- Пожалуйста, спой! Что ты стесняешься? Спой же! - настаивала Тиэко, протягивая ему яйцо, сваренное вкрутую. - Смотри, возьми вот это. Спой для нас!
Сабуро взглянул на зажатое в руке яйцо. Колечко с дешевеньким камнем сверкнуло на ее пальце. В его черных, как у щенка, глазах отразился солнечный луч.
- Не надо мне яйца. А песню спою, - сказал он и смущенно улыбнулся.
- Вот это - "Если взором окинуть весь мир...", - сказала Тиэко.
- А, "Если взором окинуть весь мир"?
Его лицо стало серьезным. Взгляд устремился вдаль - туда, где находилась деревня. Сабуро декламировал литанию секты Тэнри, словно зачитывал императорский указ.
Я взором окинул мир тысячелетний,
ускользающий за линию горизонта.
Ни одна душа не знает, что произойдет дальше.
Кто поведает мне о том, что станет с этим миром?
Никто не знает, в чьем слове откроется истина.
Когда Господь откроется нашему взору,
Он поведает нам о самых простых вещах.
- Во время войны это было под запретом, - сказал Якити. - Первые три стиха звучат так, словно в них заключается все Его таинство. По логике мысли, во всяком случае. Вот почему, я думаю, информационное агентство не транслировало эту песню, - многозначительно заключил он.
Ничего интересного в этот день - в день их семейной вылазки в горы не произошло.
Через неделю Сабуро взял три дня отпуска. Он брал их ежегодно в апреле, чтобы поехать в Тэнри для участия в фестивале, который проводился двадцать шестого числа. Там он собирался встретиться со своей матерью обычно они останавливались в одной гостинице, а потом совершали паломничество в Главный храм Национальной Церкви.
Эцуко никогда не бывала в Тэнри, где стоял величественный храм, воздвигнутый на пожертвования прихожан и верующих со всей страны. Эта помощь называлась "кипарисовой верой". В центре храма помещается алтарь. Его называют чудесным. Рассказывают, что в последний день мира на него должна упасть небесная манна; если это будет зимой, то она упадет в виде снежных хлопьев, словно сноп солнечных лучей через окна на крыше храма, кружась и танцуя на ветру.
В словах "Кипарисовая вера" ясно слышатся звуки молитвы, радость труда, ощущается запах свежего дерева. Есть предание о старце, который, будучи не в силах выполнять тяжелую работу, помогал тем, что переносил землю в носовом платочке.
"Ну, хватит об этом... За эти три коротких дня, пока не было Сабуро, во мне вызрело какое-то новое чувство, вызванное его отсутствием. Словно садовник, который после долгих трудов и забот испытывает радость, когда берет в ладони персик, наслаждаясь его тяжестью, я ощутила, как налились тяжестью его руки, когда Сабуро отправился в отпуск, - эта тяжесть была сладостной. Сказать, что мне было одиноко в эти три дня, значить солгать. Чувство, вызванное его отсутствием, было похоже на что-то тяжелое и ароматное. Это было наслаждение! Повсюду в доме, куда бы я ни заходила - в сад, на кухню, в мастерскую, в его спальню, - я везде ощущала его присутствие".
На окне спальни Сабуро проветривалось одеяло. Оно было из хлопчатобумажной ткани - тонкое, темно-синего цвета. Эцуко отправилась в конец огорода за китайской капустой и кунжутом для ужина. Окно спальни Сабуро выходило на юго-запад. После полудня в него заглядывало солнце, лучи проникали во все уголки комнаты. В глубине можно было видеть рваные фусума16. Эцуко не решалась подойти ближе, чтобы взглянуть вовнутрь. Ее внимание привлек тонкий аромат, струящийся в лучах заходящего солнца - это был запах щенка, растянувшегося во сне на солнцепеке. Несколько мгновений она рассматривала потертые и засаленные места, источавшие запах его кожи. Она брезгливо прикоснулась пальцем к одеялу - словно это было какое-то животное. Ткань, вздувшаяся от нагретого воздуха, податливо приняла ее прикосновение. Эцуко отпрянула. Она медленно спустилась по каменным ступеням, под тенью дубов в сторону поля...
* * *
Наконец Эцуко вновь погрузилась в сон - желанный и сладостный.
ГЛАВА III
Опустело гнездо ласточек. Кажется, ещё вчера они кружили около него.
Комната Кэнсукэ и его жены, расположенная на втором этаже, выходила окнами на восток и юг. Летом они любовались из восточного окна семейством ласточек, устроившим гнездо под навесом входной двери.
Эцуко зашла к ним, чтобы вернуть книгу.
- Что, ласточки уже улетели? - спросила она, глядя в окно.
- Ага. Раз ты здесь, посмотри - там вдали Осакский Замок! Летом его почти все время скрывает туман, - сказал Кэнсукэ, лежа в постели с книгой. Он отложил её в сторону обложкой вверх, затем широко отворил южное окно и пальцем указал на линию горизонта в юго-восточной стороне.
Когда смотришь отсюда на замок, то теряешься в догадках - возведён ли он на земле или парит в воздухе? Он словно бы не касается земли, плывёт... В ясную погоду, когда воздух прозрачен, чудится, будто дух замка покидает каменное тело, приподнимается на цыпочки, чтобы оглядеться во все четыре стороны света: не видно ли чего-нибудь вдалеке? В глазах Эцуко главная башня Осакского Замка своими призрачными очертаниями напоминала остров.
"Там, наверное, никто не живёт, - думала она. - Возможно, что настанет время, когда в пыльных комнатах этого замка поселится гость".
Мысль о том, что в замке никто не живёт, нравилась ей. Ведь отправить туда кого-нибудь, даже мысленно, было бы слишком жестоко, а Эцуко так хотелось, чтобы все были счастливы.
- О чем ты задумалась, Эцуко-сан? О Рёсукэ? Или... - спросил Кэнсукэ, присаживаясь на подоконник. Его голос чем-то напоминал голос Рёсукэ, хотя они никогда не были похожи. Ее так потрясло это сходство, что она неожиданно для самой себя сказала:
- Я сейчас думаю о замке - не живет ли кто в нём? - И сжала губы, чтобы не усмехнуться. Это спровоцировало Кэнсукэ на ироничное с его точки зрения замечание.
- Ага, всё-таки Эцуко-сан ещё любит людей, не так ли? Люди, люди, люди... Стало быть, ты вполне нормальная. А вот я нет! Мне далеко до тебя. Тебе нужно относиться к себе чуть бережней. Мне так кажется.
По лестнице поднималась Тиэко, держа в руках поднос, покрытый посудным полотенцем. Она ходила мыть тарелки и чайные чашки после позднего завтрака. Она придерживала какую-то коробочку и, не успев поставить, уронила ее на колени сидящего на подоконнике Кэнсукэ.
- Вот, еле-еле донесла!
- А-а, долгожданная микстурка!
Он развернул упаковку. Это была баночка с надписью "Химроудс Паудэр" американское лекарство против астмы, присланное его другом, который работал управляющим торговой фирмы в Осака. Ещё вчера Кэнсукэ жаловался на друга, что тот все не шлет лекарство. Казалось, оно уже никогда не придет. Эцуко хотела уйти, воспользовавшись моментом, но к ней обратилась Тиэко: "Я пришла, а ты, значит, уходишь? Удивляюсь я тебе".
"Мне вовсе не интересно, о чем вы будете здесь рассуждать в моем присутствии". - подумала Эцуко.
Кэнсукэ и его жена, как всякие скучные люди, вовсю пытались заботиться о других - по своим правилам. Любовь к сплетням и бесцеремонность - два отличительных свойства деревенских жителей - в преизбытке присутствовали в этой парочке. В зависимости от обстоятельств, они виртуозно преображались то в благодушных доброжелателей, то в строгих критиков.
- Ну, не раздражай меня, Тиэко! - морщился Кэнсукэ. - Я только что дал Эцуко хороший совет - вот она и ушла.
- Не надо оправдывать ее. У меня тоже есть парочка советов. Я хотела сказать ей, что я на ее стороне. Впрочем, мне кажется, я чем-то раздражаю Эцуко. Да, скорей всего так оно и есть.
- Ну, давай же, иди следом. Скажи ей об этом! Словно спектакли из жизни молодожёнов, эти нежные перебранки, устраиваемые от скуки Кэнсукэ и его женой в деревенской глуши и в отсутствие зрителей, были ежедневными и ежевечерними. Привыкнув к своим ролям, они неутомимо разыгрывали одно и то же - при этом у них никогда не возникало сомнения в своём амплуа. Они продолжали бы разыгрывать сцены из пьесы под названием "Влюбленные голубки" и в восьмидесятилетнем возрасте.
Эцуко молча повернулась к ним спиной и пошла к лестнице.
- Уже уходишь?
- Нужно выгулять Магги. Когда вернусь, загляну к вам ещё раз.
- Ну и выдержка у тебя! - сказала Тиэко.
* * *
Было утро. В деревне никто не работал - обычное межсезонье. Якити отправился проверить грушевый сад, Асако вместе с Нобуко (в день осеннего равноденствия школьники не учились) пошла на деревенский распределительный пункт за детским питанием, взяв с собой и Нацуо. Миё бесшумно сновала из комнаты в комнату, занимаясь уборкой. Эцуко отвязала от дерева, что росло перед входом на кухню, цепь, на которой металась Магги.
"Куда бы податься? Пойти по дороге, что ведёт в Мино, и, сделав большой круг, прогуляться до соседней деревни?", - размышляла Эцуко. Якити рассказывал, что году в тридцать пятом как-то ему пришлось идти одному по этой дороге. На протяжении всего пути, пока он не вышел на шоссе, его преследовала лиса. Однако, дорога заняла у него уйму времени - целых два часа! "Или до кладбища?.. Это слишком близко".
Магги продолжала метаться, дергая цепь, пока Эцуко не отпустила ее. Они вошли в каштановую рощу, наполненную звоном осенних цикад. Земля была усыпана солнечными бликами, из-под опавшей листвы торчали грибы сибатакэ. Здесь разрешалось собирать грибы только Эцуко и Якити. Порой он давал подзатыльник Нобуко, которая срывала для своих игр какой-нибудь грибок.
Каждый день межсезонья, наполненный вынужденным бездельем, наваливался на нее непомерной тяжестью, словно на больного, который, не зная причины заболевания, по предписанию врача должен проводить время в постели и набираться сил. Бессонница стала хронической. Чем могла она заполнить свою жизнь? Если жить, не думая о будущем, каждый день грозил превратиться в монотонную вечность. Если погрузиться в прошлое, то её жизнь вновь наполнится страданиями. Над пейзажами, над межсезоньем проплывали мерцающие пустоты. Все это было похоже на чувства выпускника, навсегда лишенного каникул. Впрочем, будучи школьницей, Эцуко не любила летние каникулы - они тяготили её, оставляя наедине с собой. Ей вменялось в обязанность самой гулять, самой открывать двери, самой наслаждаться солнцем. В школьные годы она никогда сама не надевала ни носков, ни платья. Теперь приходилось распоряжаться свободой по своему усмотрению, в своё удовольствие... Превратить городского жителя в раба праздности - что может быть крепче петли деревенского межсезонья?
При этом что-то не отпускало Эцуко. Жажда - она преследовала её, как чувство долга. Это была жажда пьяницы: чтобы подавить рвоту, он требует подать стакан воды, но боится сделать глоток, чтоб его не стошнило.
Мягкий ветерок, едва шевеливший листья каштанов и напоминающий этим вкрадчивые манеры соблазнителя, усиливал это ощущение.
Со стороны дома арендатора доносились удары топора - рубили дрова. Через месяц или два начнется обжиг древесного угля. На окраине рощи была зарыта небольшая печь, в которой Окура каждый год заготавливал для Сугимото топливо.
Магги таскала хозяйку по всей роще, и волей-неволей Эцуко оживилась: походка, томная как у беременной, обрела лёгкость. Чтобы не зацепиться подолом кимоно за пеньки, она бегала, приподняв подол.
Собака, увлечённая запахами, всё время что-то вынюхивала. Она шумно дышала, ее рёбра ходили ходуном. Они набрели на земляной холмик и остановились, приняв его за след крота. Вдруг Эцуко почуяла слабый запах пота и обернулась. Это был Сабуро. Собака прыгнула ему на грудь и принялась лизать в щёки. Одной рукой Сабуро придерживал на плече мотыгу, а другой дружески похлопывал собаку по спине, пытаясь успокоить ее. Собака не слушалась. Тогда он сказал: "Госпожа, возьмите Магги на цепь, пожалуйста!" - Эцуко очнулась и пристегнула поводок.
В эти несколько мгновений забытья она заворожено следила за мотыгой, подпрыгивающей на левом плече Сабуро, пока тот старался угомонить собаку. По лезвию мотыги, измазанному присохшей землей, бегали матово-голубые отблески лучей, просочившихся сквозь листву. "Осторожно! Ещё саданёшь меня этим остриём!" - подумала Эцуко. Отчетливо осознав грозящую ей опасность, она, к своему удивлению, ничуть не испугалась.
- На какое поле ходил? - спросила Эцуко.
Они стояли друг против друга. Если придется возвращаться вместе, Тиэко сможет увидеть их из окна своей комнаты. Поверни она обратно, и Сабуро ничего не останется, как пойти рядом. Быстро прикинув в уме это обстоятельство, Эцуко решила во время разговора не сходить с места.
- На баклажанное поле. Я хотел сначала собрать баклажаны, а потом обработать землю.
- Не лучше было бы сделать это следующей весной?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Вереница, однако, сформировалась непроизвольно: впереди шел Якити, за ним - Эцуко, следом шли Кэнсукэ и Тиэко, затем Асако и Нобуко (пятилетнего Нацуо оставили на попечении Миё), замыкал ряд Сабуро - он тащил на своих плечах расписной платок с провиантом.
Они пересекли заброшенный участок, на котором до воины у Якити был виноградник. Теперь треть этой площади была занята саженцами персиковых деревьев - они были в полном цвету. На остальных землях стояли три теплицы - скособоченные, с разбитыми тайфуном стеклами. Застоявшаяся дождевая вода наполняла железные ржавые баки. Виноградные лозы одичали, солома вспыхивала солнечными бликами...
- У, как заросло-то! Нынче, как только появятся свободные деньги, займемся ремонтом, - сказал Якити, постукивая толстой тростью по столбу теплицы.
- Отец, вы постоянно говорите об этом, - сказал Кэнсукэ. - Эти теплицы, вероятно, простоят еще целую вечность в таком виде.
- Значит, я вкладываю деньги в вечность, так по-твоему?
- Нет, совсем не это я имел в виду! - вспыхнул Кэнсукэ. - Когда у Вас появятся деньги, то на ремонт уйдет как всегда - или очень много, или очень мало.
- Ах, вот в чем дело! Точно так же я никогда не знаю, много или мало денег даю вам на расходы.
С этими разговорами они поднялись на вершину холма - там росли сосны, под ними цвели несколько горных вишен. Они насчитали всего пять деревьев.
Окрестные горы не могли похвастаться обилием сакуры, поэтому им ничего не оставалось, как расстелить свои узорные татами под кроной одного дерева с весьма сомнительным видом на другие. Когда семейство Сугимото, вытянувшись цепочкой, прибыло сюда, то под каждым деревом уже расположились местные крестьяне. Они почтительно кланялись, однако своих мест, как бывало раньше, не уступали.
Кэнсукэ и Тиэко стали перешептываться друг с другом, поглядывая на крестьян. Якити выбрал склон, откуда открывался более или менее приличный вид, и велел всем расстилать татами. Один из знакомых фермеров, мужчина лет пятидесяти, в клетчатом пиджаке и галстуке цвета персика, подошел к ним с бутылкой неочищенного сакэ и предложил выпить по чашечке по случаю праздника. Кэнсукэ равнодушно принял чашечку и выпил.
"Ну почему?", - подумала Эцуко. Она смотрела на Кэнсукэ, ее мысли путались. - "Почему Кэнсукэ принял из его рук это сакэ? Ведь он только что дурно говорил о нем. Если он просто хотел выпить, то в этом нет ничего странного. Так ведь он не хотел! Это было видно по его лицу. Ясно! Он сделал это в насмешку - в насмешку над человеком, который не догадывается, что над ним смеются за его спиной. Фу, какое бесстыдство! Что за радость похихикать исподтишка? Создаст же Бог таких людей ради глупых забав".
Затем чашку сакэ приняла Тиэко - вслед за мужем, по его примеру.
Эцуко отказалась. Ее отказ выпить сакэ за компанию дал еще один повод для разговоров о ней как о заносчивой женщине.
Этот день оставил у нее приятное впечатление от семейного общения, во всяком случае, Эцуко не находила повода для недовольства. Во-первых, она была удовлетворена внешне бесстрастными отношениями между собой и Якити они научились не выказывать превосходного настроения, сохраняя бесстрастное выражение лица. Во-вторых, она была довольна Сабуро - он не поддерживал застольного разговора, был скучным, помалкивал все время. В-третьих, ее устраивала сдержанность Асако, материнская заботливость которой не была слишком назойлива. В конце концов, даже Кэнсукэ и его жена, которые прятали свою враждебность под маской доброжелательности, не вызывали в ней неприязни.
Нобуко облокотилась на колено Эцуко, в руке которой были полевые цветы.
- Как называются цветы, тетя Эцуко? - спросила она. Эцуко не знала, поэтому обратилась к Сабуро. Сабуро мельком взглянул на цветы и вернул их.
- Это воробейник, - сказал он.
Эцуко удивилась не странному названию цветов, а тому, как быстро он вернул ей букет. Чуткая на слух Тиэко вмешалась в разговор: "Этот парень только делает вид, что ничего не знает, а на самом деле он знает многое! Ну-ка, спой песню Тэнри! Вы будете восхищены, он прекрасно все помнит".
Сабуро опустил голову, покраснел.
- Пожалуйста, спой! Что ты стесняешься? Спой же! - настаивала Тиэко, протягивая ему яйцо, сваренное вкрутую. - Смотри, возьми вот это. Спой для нас!
Сабуро взглянул на зажатое в руке яйцо. Колечко с дешевеньким камнем сверкнуло на ее пальце. В его черных, как у щенка, глазах отразился солнечный луч.
- Не надо мне яйца. А песню спою, - сказал он и смущенно улыбнулся.
- Вот это - "Если взором окинуть весь мир...", - сказала Тиэко.
- А, "Если взором окинуть весь мир"?
Его лицо стало серьезным. Взгляд устремился вдаль - туда, где находилась деревня. Сабуро декламировал литанию секты Тэнри, словно зачитывал императорский указ.
Я взором окинул мир тысячелетний,
ускользающий за линию горизонта.
Ни одна душа не знает, что произойдет дальше.
Кто поведает мне о том, что станет с этим миром?
Никто не знает, в чьем слове откроется истина.
Когда Господь откроется нашему взору,
Он поведает нам о самых простых вещах.
- Во время войны это было под запретом, - сказал Якити. - Первые три стиха звучат так, словно в них заключается все Его таинство. По логике мысли, во всяком случае. Вот почему, я думаю, информационное агентство не транслировало эту песню, - многозначительно заключил он.
Ничего интересного в этот день - в день их семейной вылазки в горы не произошло.
Через неделю Сабуро взял три дня отпуска. Он брал их ежегодно в апреле, чтобы поехать в Тэнри для участия в фестивале, который проводился двадцать шестого числа. Там он собирался встретиться со своей матерью обычно они останавливались в одной гостинице, а потом совершали паломничество в Главный храм Национальной Церкви.
Эцуко никогда не бывала в Тэнри, где стоял величественный храм, воздвигнутый на пожертвования прихожан и верующих со всей страны. Эта помощь называлась "кипарисовой верой". В центре храма помещается алтарь. Его называют чудесным. Рассказывают, что в последний день мира на него должна упасть небесная манна; если это будет зимой, то она упадет в виде снежных хлопьев, словно сноп солнечных лучей через окна на крыше храма, кружась и танцуя на ветру.
В словах "Кипарисовая вера" ясно слышатся звуки молитвы, радость труда, ощущается запах свежего дерева. Есть предание о старце, который, будучи не в силах выполнять тяжелую работу, помогал тем, что переносил землю в носовом платочке.
"Ну, хватит об этом... За эти три коротких дня, пока не было Сабуро, во мне вызрело какое-то новое чувство, вызванное его отсутствием. Словно садовник, который после долгих трудов и забот испытывает радость, когда берет в ладони персик, наслаждаясь его тяжестью, я ощутила, как налились тяжестью его руки, когда Сабуро отправился в отпуск, - эта тяжесть была сладостной. Сказать, что мне было одиноко в эти три дня, значить солгать. Чувство, вызванное его отсутствием, было похоже на что-то тяжелое и ароматное. Это было наслаждение! Повсюду в доме, куда бы я ни заходила - в сад, на кухню, в мастерскую, в его спальню, - я везде ощущала его присутствие".
На окне спальни Сабуро проветривалось одеяло. Оно было из хлопчатобумажной ткани - тонкое, темно-синего цвета. Эцуко отправилась в конец огорода за китайской капустой и кунжутом для ужина. Окно спальни Сабуро выходило на юго-запад. После полудня в него заглядывало солнце, лучи проникали во все уголки комнаты. В глубине можно было видеть рваные фусума16. Эцуко не решалась подойти ближе, чтобы взглянуть вовнутрь. Ее внимание привлек тонкий аромат, струящийся в лучах заходящего солнца - это был запах щенка, растянувшегося во сне на солнцепеке. Несколько мгновений она рассматривала потертые и засаленные места, источавшие запах его кожи. Она брезгливо прикоснулась пальцем к одеялу - словно это было какое-то животное. Ткань, вздувшаяся от нагретого воздуха, податливо приняла ее прикосновение. Эцуко отпрянула. Она медленно спустилась по каменным ступеням, под тенью дубов в сторону поля...
* * *
Наконец Эцуко вновь погрузилась в сон - желанный и сладостный.
ГЛАВА III
Опустело гнездо ласточек. Кажется, ещё вчера они кружили около него.
Комната Кэнсукэ и его жены, расположенная на втором этаже, выходила окнами на восток и юг. Летом они любовались из восточного окна семейством ласточек, устроившим гнездо под навесом входной двери.
Эцуко зашла к ним, чтобы вернуть книгу.
- Что, ласточки уже улетели? - спросила она, глядя в окно.
- Ага. Раз ты здесь, посмотри - там вдали Осакский Замок! Летом его почти все время скрывает туман, - сказал Кэнсукэ, лежа в постели с книгой. Он отложил её в сторону обложкой вверх, затем широко отворил южное окно и пальцем указал на линию горизонта в юго-восточной стороне.
Когда смотришь отсюда на замок, то теряешься в догадках - возведён ли он на земле или парит в воздухе? Он словно бы не касается земли, плывёт... В ясную погоду, когда воздух прозрачен, чудится, будто дух замка покидает каменное тело, приподнимается на цыпочки, чтобы оглядеться во все четыре стороны света: не видно ли чего-нибудь вдалеке? В глазах Эцуко главная башня Осакского Замка своими призрачными очертаниями напоминала остров.
"Там, наверное, никто не живёт, - думала она. - Возможно, что настанет время, когда в пыльных комнатах этого замка поселится гость".
Мысль о том, что в замке никто не живёт, нравилась ей. Ведь отправить туда кого-нибудь, даже мысленно, было бы слишком жестоко, а Эцуко так хотелось, чтобы все были счастливы.
- О чем ты задумалась, Эцуко-сан? О Рёсукэ? Или... - спросил Кэнсукэ, присаживаясь на подоконник. Его голос чем-то напоминал голос Рёсукэ, хотя они никогда не были похожи. Ее так потрясло это сходство, что она неожиданно для самой себя сказала:
- Я сейчас думаю о замке - не живет ли кто в нём? - И сжала губы, чтобы не усмехнуться. Это спровоцировало Кэнсукэ на ироничное с его точки зрения замечание.
- Ага, всё-таки Эцуко-сан ещё любит людей, не так ли? Люди, люди, люди... Стало быть, ты вполне нормальная. А вот я нет! Мне далеко до тебя. Тебе нужно относиться к себе чуть бережней. Мне так кажется.
По лестнице поднималась Тиэко, держа в руках поднос, покрытый посудным полотенцем. Она ходила мыть тарелки и чайные чашки после позднего завтрака. Она придерживала какую-то коробочку и, не успев поставить, уронила ее на колени сидящего на подоконнике Кэнсукэ.
- Вот, еле-еле донесла!
- А-а, долгожданная микстурка!
Он развернул упаковку. Это была баночка с надписью "Химроудс Паудэр" американское лекарство против астмы, присланное его другом, который работал управляющим торговой фирмы в Осака. Ещё вчера Кэнсукэ жаловался на друга, что тот все не шлет лекарство. Казалось, оно уже никогда не придет. Эцуко хотела уйти, воспользовавшись моментом, но к ней обратилась Тиэко: "Я пришла, а ты, значит, уходишь? Удивляюсь я тебе".
"Мне вовсе не интересно, о чем вы будете здесь рассуждать в моем присутствии". - подумала Эцуко.
Кэнсукэ и его жена, как всякие скучные люди, вовсю пытались заботиться о других - по своим правилам. Любовь к сплетням и бесцеремонность - два отличительных свойства деревенских жителей - в преизбытке присутствовали в этой парочке. В зависимости от обстоятельств, они виртуозно преображались то в благодушных доброжелателей, то в строгих критиков.
- Ну, не раздражай меня, Тиэко! - морщился Кэнсукэ. - Я только что дал Эцуко хороший совет - вот она и ушла.
- Не надо оправдывать ее. У меня тоже есть парочка советов. Я хотела сказать ей, что я на ее стороне. Впрочем, мне кажется, я чем-то раздражаю Эцуко. Да, скорей всего так оно и есть.
- Ну, давай же, иди следом. Скажи ей об этом! Словно спектакли из жизни молодожёнов, эти нежные перебранки, устраиваемые от скуки Кэнсукэ и его женой в деревенской глуши и в отсутствие зрителей, были ежедневными и ежевечерними. Привыкнув к своим ролям, они неутомимо разыгрывали одно и то же - при этом у них никогда не возникало сомнения в своём амплуа. Они продолжали бы разыгрывать сцены из пьесы под названием "Влюбленные голубки" и в восьмидесятилетнем возрасте.
Эцуко молча повернулась к ним спиной и пошла к лестнице.
- Уже уходишь?
- Нужно выгулять Магги. Когда вернусь, загляну к вам ещё раз.
- Ну и выдержка у тебя! - сказала Тиэко.
* * *
Было утро. В деревне никто не работал - обычное межсезонье. Якити отправился проверить грушевый сад, Асако вместе с Нобуко (в день осеннего равноденствия школьники не учились) пошла на деревенский распределительный пункт за детским питанием, взяв с собой и Нацуо. Миё бесшумно сновала из комнаты в комнату, занимаясь уборкой. Эцуко отвязала от дерева, что росло перед входом на кухню, цепь, на которой металась Магги.
"Куда бы податься? Пойти по дороге, что ведёт в Мино, и, сделав большой круг, прогуляться до соседней деревни?", - размышляла Эцуко. Якити рассказывал, что году в тридцать пятом как-то ему пришлось идти одному по этой дороге. На протяжении всего пути, пока он не вышел на шоссе, его преследовала лиса. Однако, дорога заняла у него уйму времени - целых два часа! "Или до кладбища?.. Это слишком близко".
Магги продолжала метаться, дергая цепь, пока Эцуко не отпустила ее. Они вошли в каштановую рощу, наполненную звоном осенних цикад. Земля была усыпана солнечными бликами, из-под опавшей листвы торчали грибы сибатакэ. Здесь разрешалось собирать грибы только Эцуко и Якити. Порой он давал подзатыльник Нобуко, которая срывала для своих игр какой-нибудь грибок.
Каждый день межсезонья, наполненный вынужденным бездельем, наваливался на нее непомерной тяжестью, словно на больного, который, не зная причины заболевания, по предписанию врача должен проводить время в постели и набираться сил. Бессонница стала хронической. Чем могла она заполнить свою жизнь? Если жить, не думая о будущем, каждый день грозил превратиться в монотонную вечность. Если погрузиться в прошлое, то её жизнь вновь наполнится страданиями. Над пейзажами, над межсезоньем проплывали мерцающие пустоты. Все это было похоже на чувства выпускника, навсегда лишенного каникул. Впрочем, будучи школьницей, Эцуко не любила летние каникулы - они тяготили её, оставляя наедине с собой. Ей вменялось в обязанность самой гулять, самой открывать двери, самой наслаждаться солнцем. В школьные годы она никогда сама не надевала ни носков, ни платья. Теперь приходилось распоряжаться свободой по своему усмотрению, в своё удовольствие... Превратить городского жителя в раба праздности - что может быть крепче петли деревенского межсезонья?
При этом что-то не отпускало Эцуко. Жажда - она преследовала её, как чувство долга. Это была жажда пьяницы: чтобы подавить рвоту, он требует подать стакан воды, но боится сделать глоток, чтоб его не стошнило.
Мягкий ветерок, едва шевеливший листья каштанов и напоминающий этим вкрадчивые манеры соблазнителя, усиливал это ощущение.
Со стороны дома арендатора доносились удары топора - рубили дрова. Через месяц или два начнется обжиг древесного угля. На окраине рощи была зарыта небольшая печь, в которой Окура каждый год заготавливал для Сугимото топливо.
Магги таскала хозяйку по всей роще, и волей-неволей Эцуко оживилась: походка, томная как у беременной, обрела лёгкость. Чтобы не зацепиться подолом кимоно за пеньки, она бегала, приподняв подол.
Собака, увлечённая запахами, всё время что-то вынюхивала. Она шумно дышала, ее рёбра ходили ходуном. Они набрели на земляной холмик и остановились, приняв его за след крота. Вдруг Эцуко почуяла слабый запах пота и обернулась. Это был Сабуро. Собака прыгнула ему на грудь и принялась лизать в щёки. Одной рукой Сабуро придерживал на плече мотыгу, а другой дружески похлопывал собаку по спине, пытаясь успокоить ее. Собака не слушалась. Тогда он сказал: "Госпожа, возьмите Магги на цепь, пожалуйста!" - Эцуко очнулась и пристегнула поводок.
В эти несколько мгновений забытья она заворожено следила за мотыгой, подпрыгивающей на левом плече Сабуро, пока тот старался угомонить собаку. По лезвию мотыги, измазанному присохшей землей, бегали матово-голубые отблески лучей, просочившихся сквозь листву. "Осторожно! Ещё саданёшь меня этим остриём!" - подумала Эцуко. Отчетливо осознав грозящую ей опасность, она, к своему удивлению, ничуть не испугалась.
- На какое поле ходил? - спросила Эцуко.
Они стояли друг против друга. Если придется возвращаться вместе, Тиэко сможет увидеть их из окна своей комнаты. Поверни она обратно, и Сабуро ничего не останется, как пойти рядом. Быстро прикинув в уме это обстоятельство, Эцуко решила во время разговора не сходить с места.
- На баклажанное поле. Я хотел сначала собрать баклажаны, а потом обработать землю.
- Не лучше было бы сделать это следующей весной?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19