Воображение она относила к разряду философских категорий, интеллектуальные упражнения, которые чреваты опасными последствиями - вроде авантюрного полёта на планере с весьма точным графиком времени и места прибытия. Она обладала талантом манипуляций понятиями - словно нищий, умело выдавливающий пальцами вшей в складках одежды. Чтобы не думать бесцельно и непрерывно о бессмысленности существования, этот талант помогал ей обуздывать воображение.
Что там говорить, сама жизнь подкидывает немало вещественных доказательств, уличающих жизнь в бессмысленности, - что, собственно, и оправдывало бездумное существование Эцуко. Эта коллекция улик, призрачных вещей и дел, обозначившая горизонт её желаний и надежд, пропущенная через плавильный тигель сознания, раздувалась в пустой шар бездумной жизни. Ее воображение выполняло роль судебного исполнителя, который врывается с постановлением о наложении ареста на её желания. На обратной стороне этой бумаги имелась даже печать и подпись.
Нет ничего, что превышало бы силу страсти. Однако мирские страсти подвержены выветриванию. А повинны в этом - желания и надежды.
В этом случае следует сказать об инстинктах Эцуко: они обнаруживают много общего с инстинктами охотника. Стоит ей случайно заметить, что в дальнем кустарнике вздрагивает белый хвостик зайца, как в ней пробуждается коварство, в жилах начинает играть кровь, охватывая все тело странным волнением; мышцы сокращаются, а нервная система, словно наложенная на тугой лук стрела, напрягается. В часы досуга, когда Эцуко теряла всякий смысл жизни, исчезало и это сходство - она проводила дни в лености, нежилась вблизи лампы.
Одним людям живётся легко, а другим - чрезвычайно трудно. Эта очевидная несправедливость - ещё большая, чем расовая дискриминация, - не возмущала Эцуко.
"К жизни нужно относиться легко, - думала она. - В конце концов, людям, которым живется легко, не приходится искать оправдания; однако те, кому жизнь в тягость, очень часто вынуждены искать оправдания такому положению вещей. Говорят, что жизнь обременительна сама по себе. В некотором смысле умение находить трудности в жизни помогает большинству людей относиться к ней с лёгкостью. Если бы у нас не было этого дара, то наша жизнь - какая бы трудная или легкая она ни была - превратилась бы в полый шар, катящийся по наклонной. Это умение находить трудности спасает нас от примитивного существования. Собственно, нет ничего выдающегося в такого рода даре. Он должен быть предметом первой необходимости. Те. кто подкручивает, так сказать, весы жизни, чтобы обвесить других, наверняка еще получат свою долю наказания в преисподней. Если не вмешиваться в механизм жизни, на весах которого отвешивается справедливая порция тягот, то тяготы эти будут по плечу каждому, словно тяжелые зимние одежды. На ком жизнь висит, сковывая телодвижения, тот, несомненно, больной человек. Иногда мне кажется, что я родилась, выросла и продолжаю жить в далёкой северной стране, поэтому я вынуждена в отличие от других носить тяжелую одежду. Трудности, одолевающие меня в жизни, представляются не более чем снаряжением, которое защищает меня от невзгод".
...Чтобы иметь возможность жить завтра, послезавтра или в отдалённом будущем, Эцуко не обременяла себя серьёзными мотивами. Она несла в жизни свою ношу, и эта ноша была неизменной. Правда, время от времени смещался центр тяжести - и тогда Эцуко обращалась лицом к будущему. Не надежда ли была тому причиной? Нет. только не она!
Эцуко дни напролёт следила за Миё и Сабуро. Не целуются ли они в тени деревьев? Нет ли тайной связи между их раздельными комнатами? Что они делают темной ночью?
Изнурительная слежка ни к чему не приводила, никаких улик не было. Теперь причиной страданий стала неопределённость. Эцуко была полна решимости пойти на любой самый подлый шаг, чтобы найти доказательства их любовных отношений.
Ее страсть - судя по проявлениям - свидетельствовала о безграничной человеческой жажде самоистязания. Порой эта страсть затопляла берега надежды; она воплощала в себе подлинную модель человеческой экзистенции причем в откровенной, как бы охватывающей, обтекающей, обволакивающей форме. Страсть - это идеальная среда, в которой человеческая душа проявляется во всей полноте и совершенстве.
Никто не замечал, что Эцуко повсюду следит за этой влюбленной парочкой. Внешне она держалась спокойно, работала еще усердней, чем прежде.
Эцуко проверяла комнаты Сабуро и Миё; она специально подстерегала момент, когда они отлучались куда-нибудь. Так же поступал Якити, рыская в её комнате. Никаких доказательств она не обнаруживала. Эти двое не заводили дневников - не той породы люди. У них не было дара писать любовные письма, поэтому они не могли знать ни взволнованности влюбленных заговорщиков, ни красоты воспоминаний о тайной любви - мгновениях, и поныне оживающих на страницах писем. Ни свидетельств, ни памяти...
Когда они оставались наедине, то обменивались взглядом, прикасались руками друг к другу, целовались, прижимались грудью. А потом, потом... может быть, здесь или вон там... Ах! Как просто! Какое легкомыслие! Какие немыслимые, красивые движения! Абсолютная абстракция. Не нужно ни слов, ни смысла. Его поступки, его движения - осанка атлета, кидающего копье. Всё направлено на достижение одной единственной цели. О, какая линия движения! Какой порыв к абстрактной красоте!
Какие свидетельства должны оставлять эти движения? Эти движения словно полёт ласточки над полем...
Время от времени фантазии Эцуко меняли направление. И тогда в один миг она уносилась вместе со своей жизнью в космическую бездну в сказочной колыбели, которая раскачивалась так головокружительно, что она ощущала себя в водовороте, вздымающемся из глубины моря.
В комнате Миё она обнаружила всего-навсего дешевенькое зеркальце в целлулоидном обрамлении, красный гребешок, дешевый крем, ментолатум, выходное кимоно из дешевой ткани "Титибу мэйсэн" с узором в виде раскиданных стрел, мятый пояс, новенькую нижнюю юбку, летнее платье европейского покроя, комбинацию (летом, отправляясь в город, Миё носила только две эти вещи), старый женский журнал с выдранными страницами - он выглядел, словно искусственный цветок с залапанными лепестками; слёзное письмо от деревенской подруги и, наконец, если хорошо приглядеться, рыжевато-бурые волоски...
В комнате Сабуро обнаружились ещё более простые вещи - все из повседневного обихода.
"Видимо, эта парочка укрывается от моих глаз с таким же усердием, с каким я выслеживаю их. Или я что-то упустила, не заметила? То, что могло бы скомпрометировать их, лежит, наверное, на самом видном месте, в какой-нибудь папке для бумаг. Так было в рассказе Эдгара По "Похищенное письмо", который дал мне почитать Кэнсукэ".
Выходя из комнаты Сабуро, Эцуко натолкнулась на Якити. Тот шел в этом же направлении. Коридор оканчивался на комнате Сабуро. Очевидно, что идти в тупик у Якити не было надобности.
- Это ты? - удивился он.
- Я. - ответила Эцуко.
Она не объяснила, по какой причине оказалась в комнате Сабуро. Они повернули в комнату Якити. Коридор не был слишком уж узким, но, тем не менее, старчески грузное тело Якити неуклюже наваливалось на хрупкое тело Эцуко - так мамаша подталкивает вперед капризного ребенка. В своей комнате Якити немного успокоился.
- Что ты делала в комнате Сабуро? - спросил он.
- Я ходила полистать его дневник. Якити пробормотал что-то невнятное, но больше ни о чём не спрашивал.
* * *
Десятого октября в окрестных деревнях проходил Осенний Фестиваль. Парни из молодежной лиги пригласили Сабуро. Он собрался и на закате солнца отправился на праздник. Из-за большого скопления народа малолетних детей обычно не брали - было опасно. Нобуко и Нацуо очень просились на праздник, но их оставили дома, и вместе с ними пришлось остаться Асако. После ужина все отправились в деревенский храм - Якити. Эцуко, Кэнсукэ с Тиэко, а также Миё.
Когда солнце зашло, начали бить в барабаны. К разносимым ветром звукам примешивались воинственные возгласы и слова песен. Адские вопли, похожие на перекличку зверей или птиц в темном лесу, пронизывали сады и поля, погруженные во мрак. Эти выкрики не нарушали тишины, а наоборот ещё больше усиливали её - настолько глубока была деревенская ночь. Слышалось, как изредка перекликались в травах насекомые.
Кэнсукэ и Тиэко уже собрались на фестиваль. Они были у себя на втором этаже. Открыв окно, они некоторое время прислушивались к грому барабанов, который доносился со всех сторон.
"Наверное, это бьют в барабаны в храме Хатиман. Слышишь, со стороны железнодорожной станции доносятся звуки? Барабаны деревенского храма звучат гораздо громче - вот туда мы и пойдем. А это, наверное, маленькие дети - их лица выбелены, они выстроились на площади перед зданием администрации соседней деревни. Слышишь, какие слабенькие звуки - прерывистые, неритмичные".
Так они развлекали друг друга детской игрой "угадайка". Молодые супруги щебетали, спорили, смеялись - словно разыгрывали театральную пьесу. Трудно было поверить, что этот разговор происходил между тридцативосьмилетним мужем и тридцатисемилетней женой.
- Нет, это со стороны Окамати! А барабанный бой доносится из Хатиман, со стороны станции.
- Какая ты настырная! Уже шесть лет живёшь здесь, а до сих пор не знаешь, где находится станция.
- Ну хорошо, будь добр, принеси-ка сюда карту и компас.
- В этих предметах, госпожа, нет никакой надобности.
- Это уж точно - я госпожа! А ты просто-напросто муж в доме.
- Конечно, конечно! Не каждая женщина удостаивается быть женой простого мужа в доме. А скажи-ка мне на милость, почему женщин, которые вышли замуж, величают госпожа Лавочница, госпожа Труба-чиха, госпожа Рыбного Торговца? Ты у нас самая счастливая, прямо-таки образец женского преуспевания, а стала женой какого-то мужа? Да ты и мужскую ношу могла бы взвалить на себя. Уверен, что для женщины нет большего успеха, чем это. Не так ли?
- Нет, я сказала не в этом смысле. Я имела в виду, что ты типичный, простой муж, домохозяин.
- Ах, простой? Это прекрасно! Простота - это прекрасно! Простота наивысшая точка соприкосновения жизни и искусства. Тот, кто презрительно относится к простоте, вызывает только жалость - ибо тем самым он признаёт своё поражение. Если человек боится простоты, значит, он далек от зрелости. В эпоху зарождения поэзии хайку - ещё до Мацуо Басё18, ещё до Масаока Сики19, - когда главенствовала школа Данрин20, была жива эстетика простоты, исполненная жизненной энергии. Вот так!
- Этот дух вошёл в твои хайку!
...Через всю ее речь, через все ее неглубокие суждения, пронизанные тоном восхищения, протекала застарелая тема безграничного уважения к учености супруга. Лет десять назад такие супружеские пары не были в диковинку в токийской среде. Поселившись в провинции, они выглядели в глазах местных жителей вызывающе современными - хотя стиль их поведения давно вышел из моды, как старомодная женская прическа.
Кэнсукэ прикурил сигарету, облокотился на подоконник. Густой клуб дыма вышел изо рта. Словно белый клок волос, уносимый течением, дым уплывал в ночной воздух, цепляясь прядями за ветки хурмы под окном.
- Наш отец собрался или нет? - спросил он, прервав молчание.
- Эцуко не собралась. Отец помогает ей повязывать пояс на кимоно. Это, конечно, несерьезно, но скажу откровенно: отец дошел до того, что помогает завязывать тесемки на нижней юбке Эцуко. Всякий раз, когда она переодевается, они плотно закрывают дверь комнаты и, тихо-тихо перешептываясь, занимаются своими делами бог знает сколько времени!
- Да, ничего не скажешь. Наш отец освоил под старость лет науку разврата.
Слово за слово - и на их язычок попался Сабуро. Они пришли к единому мнению, что Эцуко, вероятно, отказалась завладеть Сабуро - судя по ее внешнему спокойствию. Слухи бывают последовательными чаще, чем факты; а факты склонны придерживаться слухов, опирающихся на вымысел.
Дорога к деревенскому храму пролегала через лесок, что начинался за домом Сугимото. Если от того места, где тропинка разветвляется и уводит к вишневым деревьям, которыми приходят любоваться каждую весну, пойти в противоположном направлении от сосновой рощи через болотную хлябь, покрытую водяным орехом и ситником, и спуститься по крутому склону, то в низине покажутся жилища соседней деревни, напротив которой через долину стоит на горе храм.
Впереди шла Миё, держа в руке бумажный фонарик. Позади шёл Кэнсукэ, освещая карманным фонариком пятки идущих впереди членов семьи. На развилке тропинки они встретили добродушного крестьянина по имени Ташка. Он тоже направлялся на праздник, поэтому присоединился к процессии. У него в руках была флейта. По дороге он стал упражняться в игре на ней. Неожиданно для всех его игра оказалась очень искусной, но веселая мелодия навевала печаль. Некоторое время процессия с бумажным фонариком во главе двигалась в сопровождении мелодии в траурном безмолвии. Чтобы оживить атмосферу, Кэнсукэ принялся прихлопывать ладонями в такт мелодии. Его поддержали остальные. Вода на болоте тоже хлюпала под ногами в такт музыке.
- Слышите вдалеке звуки барабанов? - спросил Якити.
- Это из-за рельефа местности, - ответил Кэнсукэ.
В этот момент Миё споткнулась и едва не упала. Тогда Кэнсукэ взял фонарик. Теперь он был ведущим. Всем было очевидно, что не следовало бы ставить эту рассеянную девчонку во главе процессии. Эцуко сошла с тропинки, чтобы проследить за фонариком, переходящим из рук в руки. Свет Фонарика придал лицу Миё зеленоватый оттенок. Казалось, она дышит с трудом.
Чтобы разглядеть, как вздымается грудь Миё за мгновение, пока фонарик переходил из её рук в другие, нужно было обладать тонкой наблюдательностью, которой Эцуко овладела совсем недавно. Однако это открытие было тут же ею забыто.
Едва процессия приблизилась к холму, с которого были видны разноцветные огоньки под карнизами домов, раздались облегчённые возгласы. Большая часть крестьян отправилась на празднество, поэтому в деревне было пустынно. Только фонарики тихо сторожили жилища. Через деревню протекала река, и семейство Сугимото перешло на тот берег по каменному мосту.
Днём в этой реке плавали гуси, которых вечером загоняли в сарай. Услышав в неурочное время голоса людей, гуси подняли удивлённый гвалт.
- Будто дети плачут спросонья - вот раскричались-то! - сказал Якити.
Все рассмеялись, вспомнив Нацуо и его нерадивую мать. Эцуко бросила суровый взгляд на Миё - она была одета в то самое единственное выходное кимоно, украшенное стрелами - и тут же невольно отвела глаза в сторону. Нет, перед семейством Сугимото она не робела; она опасалась, что Миё могла бы уловить в её взгляде ревность. Конечно, ожидать проницательности от нее, такой неряшливой деревенской девки, было бы смешно, однако одно только предположение об этом унижало Эцуко. Что-то преобразило Миё в этот вечер: то ли кимоно, то ли нездоровый цвет лица. - Эцуко так и не поняла.
"Мир меняется к лучшему, - думала Эцуко. - Ещё недавно, когда я была ребёнком, служанке не разрешалось ходить ни в чем другом, кроме кимоно из ткани в полоску. Раньше было просто немыслимо, чтобы прислуга носила щегольские наряды. Это было нарушением правил и обычаев, наплевательским отношением к общественным приличиям. Если бы моя мать была сейчас жива, то она наверняка прогнала бы такую дерзкую девчонку".
С какой стороны ни смотри, а сословный статус замещает и ревность, и зависть. Это совершенно очевидно, но в душе Эцуко никогда не возникало комплекса сословного превосходства в отношении Сабуро.
Эцуко нарядилась в редкостное для провинции шелковое кимоно с узором из хризантем. Поверх него она накинула короткое атласное хаори21, источавшее тонкий аромат бережно хранимых духов Обиган. Эти духи совсем не гармонировали с деревенским праздником. Они были предназначены для Сабуро о чем не мог догадываться Якити. Когда Эцуко наклонилась, Якити собственноручно окропил её шею. Крохотные капельки, сияя словно жемчужины, повисли на волосках, неразличимых на коже. Они были так красивы, что трудно подобрать сравнение. Роскошная шея с тоненькими прожилками на гладкой коже, отданная во владение Якити, так не вязалась с его мозолистой ладонью, с узловатыми пальцами, в поры которых въелась земля. Вскоре ширококостная рука Якити безбоязненно сползла на благоуханную грудь и погрузилась уже совсем в иной аромат. Когда Якити понял, что в их телах нет противоречия, его впервые охватило такое вдохновение, что он смог по-настоящему овладеть Эцуко.
Путники выбрались на тропинку, которая тут же поворачивала за угол распределительного пункта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Что там говорить, сама жизнь подкидывает немало вещественных доказательств, уличающих жизнь в бессмысленности, - что, собственно, и оправдывало бездумное существование Эцуко. Эта коллекция улик, призрачных вещей и дел, обозначившая горизонт её желаний и надежд, пропущенная через плавильный тигель сознания, раздувалась в пустой шар бездумной жизни. Ее воображение выполняло роль судебного исполнителя, который врывается с постановлением о наложении ареста на её желания. На обратной стороне этой бумаги имелась даже печать и подпись.
Нет ничего, что превышало бы силу страсти. Однако мирские страсти подвержены выветриванию. А повинны в этом - желания и надежды.
В этом случае следует сказать об инстинктах Эцуко: они обнаруживают много общего с инстинктами охотника. Стоит ей случайно заметить, что в дальнем кустарнике вздрагивает белый хвостик зайца, как в ней пробуждается коварство, в жилах начинает играть кровь, охватывая все тело странным волнением; мышцы сокращаются, а нервная система, словно наложенная на тугой лук стрела, напрягается. В часы досуга, когда Эцуко теряла всякий смысл жизни, исчезало и это сходство - она проводила дни в лености, нежилась вблизи лампы.
Одним людям живётся легко, а другим - чрезвычайно трудно. Эта очевидная несправедливость - ещё большая, чем расовая дискриминация, - не возмущала Эцуко.
"К жизни нужно относиться легко, - думала она. - В конце концов, людям, которым живется легко, не приходится искать оправдания; однако те, кому жизнь в тягость, очень часто вынуждены искать оправдания такому положению вещей. Говорят, что жизнь обременительна сама по себе. В некотором смысле умение находить трудности в жизни помогает большинству людей относиться к ней с лёгкостью. Если бы у нас не было этого дара, то наша жизнь - какая бы трудная или легкая она ни была - превратилась бы в полый шар, катящийся по наклонной. Это умение находить трудности спасает нас от примитивного существования. Собственно, нет ничего выдающегося в такого рода даре. Он должен быть предметом первой необходимости. Те. кто подкручивает, так сказать, весы жизни, чтобы обвесить других, наверняка еще получат свою долю наказания в преисподней. Если не вмешиваться в механизм жизни, на весах которого отвешивается справедливая порция тягот, то тяготы эти будут по плечу каждому, словно тяжелые зимние одежды. На ком жизнь висит, сковывая телодвижения, тот, несомненно, больной человек. Иногда мне кажется, что я родилась, выросла и продолжаю жить в далёкой северной стране, поэтому я вынуждена в отличие от других носить тяжелую одежду. Трудности, одолевающие меня в жизни, представляются не более чем снаряжением, которое защищает меня от невзгод".
...Чтобы иметь возможность жить завтра, послезавтра или в отдалённом будущем, Эцуко не обременяла себя серьёзными мотивами. Она несла в жизни свою ношу, и эта ноша была неизменной. Правда, время от времени смещался центр тяжести - и тогда Эцуко обращалась лицом к будущему. Не надежда ли была тому причиной? Нет. только не она!
Эцуко дни напролёт следила за Миё и Сабуро. Не целуются ли они в тени деревьев? Нет ли тайной связи между их раздельными комнатами? Что они делают темной ночью?
Изнурительная слежка ни к чему не приводила, никаких улик не было. Теперь причиной страданий стала неопределённость. Эцуко была полна решимости пойти на любой самый подлый шаг, чтобы найти доказательства их любовных отношений.
Ее страсть - судя по проявлениям - свидетельствовала о безграничной человеческой жажде самоистязания. Порой эта страсть затопляла берега надежды; она воплощала в себе подлинную модель человеческой экзистенции причем в откровенной, как бы охватывающей, обтекающей, обволакивающей форме. Страсть - это идеальная среда, в которой человеческая душа проявляется во всей полноте и совершенстве.
Никто не замечал, что Эцуко повсюду следит за этой влюбленной парочкой. Внешне она держалась спокойно, работала еще усердней, чем прежде.
Эцуко проверяла комнаты Сабуро и Миё; она специально подстерегала момент, когда они отлучались куда-нибудь. Так же поступал Якити, рыская в её комнате. Никаких доказательств она не обнаруживала. Эти двое не заводили дневников - не той породы люди. У них не было дара писать любовные письма, поэтому они не могли знать ни взволнованности влюбленных заговорщиков, ни красоты воспоминаний о тайной любви - мгновениях, и поныне оживающих на страницах писем. Ни свидетельств, ни памяти...
Когда они оставались наедине, то обменивались взглядом, прикасались руками друг к другу, целовались, прижимались грудью. А потом, потом... может быть, здесь или вон там... Ах! Как просто! Какое легкомыслие! Какие немыслимые, красивые движения! Абсолютная абстракция. Не нужно ни слов, ни смысла. Его поступки, его движения - осанка атлета, кидающего копье. Всё направлено на достижение одной единственной цели. О, какая линия движения! Какой порыв к абстрактной красоте!
Какие свидетельства должны оставлять эти движения? Эти движения словно полёт ласточки над полем...
Время от времени фантазии Эцуко меняли направление. И тогда в один миг она уносилась вместе со своей жизнью в космическую бездну в сказочной колыбели, которая раскачивалась так головокружительно, что она ощущала себя в водовороте, вздымающемся из глубины моря.
В комнате Миё она обнаружила всего-навсего дешевенькое зеркальце в целлулоидном обрамлении, красный гребешок, дешевый крем, ментолатум, выходное кимоно из дешевой ткани "Титибу мэйсэн" с узором в виде раскиданных стрел, мятый пояс, новенькую нижнюю юбку, летнее платье европейского покроя, комбинацию (летом, отправляясь в город, Миё носила только две эти вещи), старый женский журнал с выдранными страницами - он выглядел, словно искусственный цветок с залапанными лепестками; слёзное письмо от деревенской подруги и, наконец, если хорошо приглядеться, рыжевато-бурые волоски...
В комнате Сабуро обнаружились ещё более простые вещи - все из повседневного обихода.
"Видимо, эта парочка укрывается от моих глаз с таким же усердием, с каким я выслеживаю их. Или я что-то упустила, не заметила? То, что могло бы скомпрометировать их, лежит, наверное, на самом видном месте, в какой-нибудь папке для бумаг. Так было в рассказе Эдгара По "Похищенное письмо", который дал мне почитать Кэнсукэ".
Выходя из комнаты Сабуро, Эцуко натолкнулась на Якити. Тот шел в этом же направлении. Коридор оканчивался на комнате Сабуро. Очевидно, что идти в тупик у Якити не было надобности.
- Это ты? - удивился он.
- Я. - ответила Эцуко.
Она не объяснила, по какой причине оказалась в комнате Сабуро. Они повернули в комнату Якити. Коридор не был слишком уж узким, но, тем не менее, старчески грузное тело Якити неуклюже наваливалось на хрупкое тело Эцуко - так мамаша подталкивает вперед капризного ребенка. В своей комнате Якити немного успокоился.
- Что ты делала в комнате Сабуро? - спросил он.
- Я ходила полистать его дневник. Якити пробормотал что-то невнятное, но больше ни о чём не спрашивал.
* * *
Десятого октября в окрестных деревнях проходил Осенний Фестиваль. Парни из молодежной лиги пригласили Сабуро. Он собрался и на закате солнца отправился на праздник. Из-за большого скопления народа малолетних детей обычно не брали - было опасно. Нобуко и Нацуо очень просились на праздник, но их оставили дома, и вместе с ними пришлось остаться Асако. После ужина все отправились в деревенский храм - Якити. Эцуко, Кэнсукэ с Тиэко, а также Миё.
Когда солнце зашло, начали бить в барабаны. К разносимым ветром звукам примешивались воинственные возгласы и слова песен. Адские вопли, похожие на перекличку зверей или птиц в темном лесу, пронизывали сады и поля, погруженные во мрак. Эти выкрики не нарушали тишины, а наоборот ещё больше усиливали её - настолько глубока была деревенская ночь. Слышалось, как изредка перекликались в травах насекомые.
Кэнсукэ и Тиэко уже собрались на фестиваль. Они были у себя на втором этаже. Открыв окно, они некоторое время прислушивались к грому барабанов, который доносился со всех сторон.
"Наверное, это бьют в барабаны в храме Хатиман. Слышишь, со стороны железнодорожной станции доносятся звуки? Барабаны деревенского храма звучат гораздо громче - вот туда мы и пойдем. А это, наверное, маленькие дети - их лица выбелены, они выстроились на площади перед зданием администрации соседней деревни. Слышишь, какие слабенькие звуки - прерывистые, неритмичные".
Так они развлекали друг друга детской игрой "угадайка". Молодые супруги щебетали, спорили, смеялись - словно разыгрывали театральную пьесу. Трудно было поверить, что этот разговор происходил между тридцативосьмилетним мужем и тридцатисемилетней женой.
- Нет, это со стороны Окамати! А барабанный бой доносится из Хатиман, со стороны станции.
- Какая ты настырная! Уже шесть лет живёшь здесь, а до сих пор не знаешь, где находится станция.
- Ну хорошо, будь добр, принеси-ка сюда карту и компас.
- В этих предметах, госпожа, нет никакой надобности.
- Это уж точно - я госпожа! А ты просто-напросто муж в доме.
- Конечно, конечно! Не каждая женщина удостаивается быть женой простого мужа в доме. А скажи-ка мне на милость, почему женщин, которые вышли замуж, величают госпожа Лавочница, госпожа Труба-чиха, госпожа Рыбного Торговца? Ты у нас самая счастливая, прямо-таки образец женского преуспевания, а стала женой какого-то мужа? Да ты и мужскую ношу могла бы взвалить на себя. Уверен, что для женщины нет большего успеха, чем это. Не так ли?
- Нет, я сказала не в этом смысле. Я имела в виду, что ты типичный, простой муж, домохозяин.
- Ах, простой? Это прекрасно! Простота - это прекрасно! Простота наивысшая точка соприкосновения жизни и искусства. Тот, кто презрительно относится к простоте, вызывает только жалость - ибо тем самым он признаёт своё поражение. Если человек боится простоты, значит, он далек от зрелости. В эпоху зарождения поэзии хайку - ещё до Мацуо Басё18, ещё до Масаока Сики19, - когда главенствовала школа Данрин20, была жива эстетика простоты, исполненная жизненной энергии. Вот так!
- Этот дух вошёл в твои хайку!
...Через всю ее речь, через все ее неглубокие суждения, пронизанные тоном восхищения, протекала застарелая тема безграничного уважения к учености супруга. Лет десять назад такие супружеские пары не были в диковинку в токийской среде. Поселившись в провинции, они выглядели в глазах местных жителей вызывающе современными - хотя стиль их поведения давно вышел из моды, как старомодная женская прическа.
Кэнсукэ прикурил сигарету, облокотился на подоконник. Густой клуб дыма вышел изо рта. Словно белый клок волос, уносимый течением, дым уплывал в ночной воздух, цепляясь прядями за ветки хурмы под окном.
- Наш отец собрался или нет? - спросил он, прервав молчание.
- Эцуко не собралась. Отец помогает ей повязывать пояс на кимоно. Это, конечно, несерьезно, но скажу откровенно: отец дошел до того, что помогает завязывать тесемки на нижней юбке Эцуко. Всякий раз, когда она переодевается, они плотно закрывают дверь комнаты и, тихо-тихо перешептываясь, занимаются своими делами бог знает сколько времени!
- Да, ничего не скажешь. Наш отец освоил под старость лет науку разврата.
Слово за слово - и на их язычок попался Сабуро. Они пришли к единому мнению, что Эцуко, вероятно, отказалась завладеть Сабуро - судя по ее внешнему спокойствию. Слухи бывают последовательными чаще, чем факты; а факты склонны придерживаться слухов, опирающихся на вымысел.
Дорога к деревенскому храму пролегала через лесок, что начинался за домом Сугимото. Если от того места, где тропинка разветвляется и уводит к вишневым деревьям, которыми приходят любоваться каждую весну, пойти в противоположном направлении от сосновой рощи через болотную хлябь, покрытую водяным орехом и ситником, и спуститься по крутому склону, то в низине покажутся жилища соседней деревни, напротив которой через долину стоит на горе храм.
Впереди шла Миё, держа в руке бумажный фонарик. Позади шёл Кэнсукэ, освещая карманным фонариком пятки идущих впереди членов семьи. На развилке тропинки они встретили добродушного крестьянина по имени Ташка. Он тоже направлялся на праздник, поэтому присоединился к процессии. У него в руках была флейта. По дороге он стал упражняться в игре на ней. Неожиданно для всех его игра оказалась очень искусной, но веселая мелодия навевала печаль. Некоторое время процессия с бумажным фонариком во главе двигалась в сопровождении мелодии в траурном безмолвии. Чтобы оживить атмосферу, Кэнсукэ принялся прихлопывать ладонями в такт мелодии. Его поддержали остальные. Вода на болоте тоже хлюпала под ногами в такт музыке.
- Слышите вдалеке звуки барабанов? - спросил Якити.
- Это из-за рельефа местности, - ответил Кэнсукэ.
В этот момент Миё споткнулась и едва не упала. Тогда Кэнсукэ взял фонарик. Теперь он был ведущим. Всем было очевидно, что не следовало бы ставить эту рассеянную девчонку во главе процессии. Эцуко сошла с тропинки, чтобы проследить за фонариком, переходящим из рук в руки. Свет Фонарика придал лицу Миё зеленоватый оттенок. Казалось, она дышит с трудом.
Чтобы разглядеть, как вздымается грудь Миё за мгновение, пока фонарик переходил из её рук в другие, нужно было обладать тонкой наблюдательностью, которой Эцуко овладела совсем недавно. Однако это открытие было тут же ею забыто.
Едва процессия приблизилась к холму, с которого были видны разноцветные огоньки под карнизами домов, раздались облегчённые возгласы. Большая часть крестьян отправилась на празднество, поэтому в деревне было пустынно. Только фонарики тихо сторожили жилища. Через деревню протекала река, и семейство Сугимото перешло на тот берег по каменному мосту.
Днём в этой реке плавали гуси, которых вечером загоняли в сарай. Услышав в неурочное время голоса людей, гуси подняли удивлённый гвалт.
- Будто дети плачут спросонья - вот раскричались-то! - сказал Якити.
Все рассмеялись, вспомнив Нацуо и его нерадивую мать. Эцуко бросила суровый взгляд на Миё - она была одета в то самое единственное выходное кимоно, украшенное стрелами - и тут же невольно отвела глаза в сторону. Нет, перед семейством Сугимото она не робела; она опасалась, что Миё могла бы уловить в её взгляде ревность. Конечно, ожидать проницательности от нее, такой неряшливой деревенской девки, было бы смешно, однако одно только предположение об этом унижало Эцуко. Что-то преобразило Миё в этот вечер: то ли кимоно, то ли нездоровый цвет лица. - Эцуко так и не поняла.
"Мир меняется к лучшему, - думала Эцуко. - Ещё недавно, когда я была ребёнком, служанке не разрешалось ходить ни в чем другом, кроме кимоно из ткани в полоску. Раньше было просто немыслимо, чтобы прислуга носила щегольские наряды. Это было нарушением правил и обычаев, наплевательским отношением к общественным приличиям. Если бы моя мать была сейчас жива, то она наверняка прогнала бы такую дерзкую девчонку".
С какой стороны ни смотри, а сословный статус замещает и ревность, и зависть. Это совершенно очевидно, но в душе Эцуко никогда не возникало комплекса сословного превосходства в отношении Сабуро.
Эцуко нарядилась в редкостное для провинции шелковое кимоно с узором из хризантем. Поверх него она накинула короткое атласное хаори21, источавшее тонкий аромат бережно хранимых духов Обиган. Эти духи совсем не гармонировали с деревенским праздником. Они были предназначены для Сабуро о чем не мог догадываться Якити. Когда Эцуко наклонилась, Якити собственноручно окропил её шею. Крохотные капельки, сияя словно жемчужины, повисли на волосках, неразличимых на коже. Они были так красивы, что трудно подобрать сравнение. Роскошная шея с тоненькими прожилками на гладкой коже, отданная во владение Якити, так не вязалась с его мозолистой ладонью, с узловатыми пальцами, в поры которых въелась земля. Вскоре ширококостная рука Якити безбоязненно сползла на благоуханную грудь и погрузилась уже совсем в иной аромат. Когда Якити понял, что в их телах нет противоречия, его впервые охватило такое вдохновение, что он смог по-настоящему овладеть Эцуко.
Путники выбрались на тропинку, которая тут же поворачивала за угол распределительного пункта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19