И благодаря тебе - это мои собственные цветы. - Она посмотрела на могилу
снова и печально сказала: - Жаль, что я не знала ее близко, так, чтобы она
могла поделиться со мной. Я бы могла остановить ее.
- Если бы только она рассказала все нам, - ответил я, не сводя глаз с
линии черных волос, обрамлявших белоснежное лицо, - мы сами могли бы
остановить ее.
- Конечно, Филипп, ты бы смог, ты такой великодушный. Но другие не
стали бы этого делать. Они бы только подтолкнули ее. Но я не это имела в
виду. Я могла бы не допустить самой причины. Можно не иметь ребенка, если
не хочешь. О, конечно, у меня близнецы, и я очень люблю их сейчас, но
сначала я просто в ужас пришла. А больше у меня нет детей, правда ведь? И
не будет. И это не Эли виноват. Он хотел бы целую дюжину, как у Якова или
кого-то там еще. Иногда он недоумевает, в чем дело. Я вижу. Но есть у меня
кое-какой секрет, или, по крайней мере, был до сих пор. Ведь с тобой так
легко разговаривать, что это просто опасно. Ты единственный в Зионе, у
кого есть сердце. У остальных вместо сердца камень с вбитыми на нем
десятью заповедями.
- Да больше, чем с десятью, там ведь ничего не сказано о том, что на
месте нового поселения нельзя курить, пить и пропускать службу. И все же я
полагаю, что эти люди довольно искренни в своих убеждениях. И могу
признать, что они действительно составляют духовное единство - они
честные, преданные и трудолюбивые, что уже немало. Единственный, кого я
по-настоящему не принимаю, это...
- Эли? - попробовала подсказать Линда, перебив меня.
- О нет, я не согласен с ним, кажется, по любому вопросу, но у меня
нет неприязни к нему. Это скользкий мистер Томас. Он был очень груб со
мной в воскресенье, и не скоро я смогу это забыть и простить.
- Видишь ли, он выступил против Эли в деле с Кезией, и я думала, я
искренне надеялась, что Эли поссорится с ним после этого. Но он просто
сказал: "Томас делал, как счел справедливым", и на следующий же день они
уже были в хороших отношениях.
- Это потому, что Эли доверяет ему, думает, что он богопослушный. Он
никогда не заподозрит мистера Томаса в каком-нибудь злом умысле. Если бы
это был я...
- Он так же терпим и к тебе, Филипп. И ты, наверное, знаешь это. Он
пришел домой в это воскресенье и сказал, что ты просто очень
заблуждаешься, но ты искренен и твои ошибочные идеи - результат порочного
воспитания.
- Спасибо, Линда, за эту утешительную новость. Теперь я буду спать
спокойно по ночам! Такого рода терпимость чертовски благодетельна, не так
ли?
Ее лицо снова напряглось, как в тот вечер, когда я пытался открыть ей
глаза на своего отца. Странно было наблюдать это лицо, которое изменилось,
стало старше, и все же сохранило те же черты.
- Нет, Филипп. Благодетельность - это не для него. Он узколоб и
фанатично религиозен, это мне уже сейчас стало понятно. Он непоколебим и
неумолим по отношению ко многим вещам. Но ему недоступна злоба и гордыня.
А может, и да? Не знаю. Думаю, что я не совсем объективна к нему. Видишь
ли, в те жуткие времена, когда я осознала, что все твои слова об отце -
правда, Эли казался мне - понимаю, насколько глупо это звучит, - казался
мне чем-то вроде Бога. Вся моя жизнь, с тех пор как мне исполнилось
двенадцать лет, протекала рядом с безумным стариком, с одной стороны, и
толпой негодяев, с другой. В нашем доме толпились мужчины, которым мы были
должны деньги. Твой отец показался мне совсем другим, таким добрым. Теперь
я думаю, что он оказался хуже всех. После этого, Эли, который решил
жениться на мне только потому, что увидел меня в порванной ночной рубашке,
- предстал передо мной как человек из совсем другого мира. Это было как
очищение, Филипп, будто с меня смыли грязь. Ты понимаешь?
Она повертела в руках прядь волос, затем сказала:
- Знаешь, Эли строг, но справедлив, он не приходит домой в плохом
настроении, что бы не произошло. А в таком месте, как это, нужны именно
такие люди, правда ведь? Он большой и сильный, он не боится ничего.
Конечно, я не достаточно хороша для него. Я обманываю его, он говорит, что
я порчу детей, и в конце концов мыслю по-мирскому.
- И слава Богу за это. Нам нужно почаще встречаться и развивать наше
мирское мышление.
- Я навещу тебя при следующем же визите Кезии к нам. Она не простила
Эли и приходит только, когда его нет дома, но она обожает малышей,
особенно шалуна Джеймса, и хотя ненавидит меня, это не может удержать ее
на расстоянии от них. Теперь она обязательно захочет прийти. Прощай,
Филипп. Улыбнувшись, она чопорно натянула накидку на плечи, быстро
преодолела расстояние от могильного холмика до края лужайки, и я узнал ее
летящее движение грациозной ласточки. Легкая поступь вернулась, потому что
рядом не было Эли.

Когда она скрылась из виду, я присел на пень, закурил трубку и начал
обдумывать все, что она сказала. Было совершенно очевидно, что они с Эли
не пара, не единомышленники, но она дала мне понять, что все еще находится
во власти его сильной индивидуальности. И что было еще более очевидным - и
более печальным - это полное неведение относительно моих чувств к ней.
Этот прямой взгляд, откровенность разговора не оставляли ни малейших
сомнений. Почему, задавался я вопросом, она никогда не догадывалась ни о
чем, не слышала в моих нарочито небрежных словах пылких признаний, никогда
не видела, как пульсирует кровь в моих жилах, какой страстью проникнуты
мои взгляды? Впрочем, слава Богу, что не догадывалась. Так было легче.
Одно только неосторожное слово, неуместный жест - и вся наша дружба,
которая была единственным звеном, связывающим нас, все это ушло бы навеки.
Я еще немного поразмышлял над невозможностью дружбы между мужчиной и
женщиной. Вот, Джудит, например, никогда уже не будет моим другом. Она
может умело и ловко заправлять у меня на кухне. Может вспылить и сказать
мне что-нибудь резкое, пронзить меня презрительным взглядом или словом, но
эта отчужденность, раздражение и насмешка не разделяли нас так, как фраза:
"С тобой так легко разговаривать, что это просто опасно".
Я ощутил глубокое уныние. Это были не просто сумерки души, которые
трудно определить словами, а состояние тела, когда замедляется пульс,
сосет под ложечкой, холодеют конечности. Я выругался про себя, встряхнул
трубку и встал. Но прежде чем уйти с печального места, я бросил прощальный
взгляд на цветок, лежащий на могиле Магитабель, и вспомнил руки Линды,
потрескавшиеся и загрубевшие от холода, покрытые сеточкой морщин, в
которые прочно въелась земля. И память больно пронзила меня еще раз,
неоспоримо подтверждая, что никакие разочарования, никакие слова о силе и
энергии Эли, не могли поколебать и изменить меня. Я любил ее.
Я направился к своему дому и застал там Джудит Свистун, старательно
рассыпавшую все наши запасы соли по контуру огромного креста,
нацарапанному на полу опустевшей комнаты, откуда недавно вынесли тело
несчастной девушки. Я не сводил с нее глаз. Соль была драгоценным
продуктом, который бережно хранился и очень экономно расходовался, поэтому
я не сразу поверил собственным глазам.
- Это что еще за новая идея? - поинтересовался я, убедившись, что это
действительно соль, которая уже начала подвергаться уничтожительному
действию влажного пола.
Джудит выпрямилась и откинула со лба прядь черных волос, падавших ей
в глаза.
- Вы же не хотите, чтобы ее призрак бродил здесь, правда? - резко
бросила она.
- И ты думаешь, это поможет?
- Я уверена.
- Что за чушь! - воскликнул я. - Прекрати портить соль, слышишь? У
нас ее и так не слишком много. С чего бы ей беспокоить нас, если бы она
даже и могла. Мы сделали для бедняжки все, что было в наших силах.
Не обращая ни малейшего внимания на мое возмущение, Джудит положила
последнюю горсть на перекладину креста и прикрыла посудину крышкой.
- Не знаю никаких "с чего бы, почему бы", - отрезала она тоном, не
терпящим возражения. - Я только знаю, что она наложила на себя руки. И
знаю, что мы здесь останемся надолго, и если сделаем все правильно, то
спокойно пройдем наш путь.
По какой-то непонятной причине ее последние слова прозвучали в моем
сознании, как предвестник судьбы. Наверное, дело было в незатейливости и
простоте, или же это "пройдем свой путь" было так неожиданно в ее устах.
"Мы пройдем наш путь". Это прозвучало как провозглашение необратимого
закона.
Я забыл о расточительности и о той невозмутимости, с которой девушка
продолжала разбрасывать соль после моего строгого запрета. Взгляд мой упал
на открытое окно, где брезжил зимний закат. И передо мной, как огромная
карта, раскрылся весь мир. И на этой земле, под этим сводом, подобно
муравьям, копошились люди. От них отделилась небольшая группка, которая
отважно пересекла океан и преодолела тяжкий, полный опасностей путь,
достигнув своей цели. Среди этих существ выделились трое - муравей Эли,
муравей Линда и муравей Филипп. И я подумал, что это просто чудо: на всей
колоссальной земле, из всех живущих на ней, именно эти три мельчайших
атома столкнулись в пространстве.
Было ли это запланировано? Задумано? Предопределено? Если да, то кем?
Каким-то далеким существом, которое, наверное, устав от своего всесилия и
вездесущности, ничему уже не удивляется. Видимо, оно просто попыталось
приукрасить бесцельность своего существования постановкой вот такого
кукольного спектакля. Наверное, эта скоротечная, полная забот жизнь,
которую мы, куклы, считаем важной, исполненной великого смысла, есть не
более чем мимолетное развлечение богов. Затем мысль моя сделала очередной
скачок, и я перенесся обратно в этот мир - к этому небу, к этим людям, с
их надеждами, трудами, устремлениями, бедами и чувствами, несущими их по
склону вечности, делая их не более весомыми или значительными, чем листья,
дождем опадающие с деревьев.
Тогда какое значение имеет моя любовь к Линде или ее брак с Эли?
Ничто, ничто в мире не имеет никакого значения.
- Хозяин, что вы там увидели?
- Ничего, - ответил я. - Совсем ничего. И вернувшись к
действительности, я спокойно произнес: - Что я могу там увидеть, глупое ты
созданье? Тело Магитабель покоится под деревом у реки, а призрак ее, то
есть душа, вернулась назад к Богу, создавшему ее. Прикрой окно и уходи
отсюда.
Спускаясь вниз под тревожным взглядом Джудит, не сводившей с меня
глаз, я думал, что мы бессознательно цепляемся за идею Бога, потому что
без мысли, без веры в идею, предначертание, план, в направляющую десницу
Господа, ведущую нас, управляющую нами, все кажется ужасающим и
бессмысленным. Но преодолевая последнюю ступеньку, я пришел к выводу, что
это вовсе не обязательно должен быть тот суровый Иегова, которого
проповедует Эли. И до него ведь были боги, и будут еще и после него, и
каждый человек создает себе свое божество.
- Теперь по одной солонке на стол, и то не полной, - распорядился я
через плечо.
- Да, хозяин, - отозвалась Джудит, на этот раз без всякой насмешки в
голосе.

В начале января Ханна Райт родила ребенка, так и не узнавшего своего
отца Хэрри Якова. Ему суждено было расти не только сиротой, но и
безвредным деревенским блаженным. Как только Ханна стала на ноги, она
объявила о своем намерении вернуться на мельницу и продолжать дело
погибшего мужа. Двойная трагедия этого жилища, уже не таила в себе ничего
более ужасного, чем пережитое, для этой женщины, вечно угрюмой и
преждевременно состарившейся. - В этой бабенке хорошее нутро, несмотря на
наружность, - с восхищением отметил как-то Ральф. Вскоре, когда вечера
стали не такими темными, он, поспешно проглотив ужин, находил себе
какое-то срочное дело и убегал из дому. И однажды смущенно признался, что
помогает Ханне на мельнице. Это ведь не женский труд. Мы все понимающе
заулыбались, и начали следить за развитием событий. Пришла весна,
сопровождающаяся напряженными полевыми работами, и несущая беспокойство и
неудовлетворенность желаний. Были мгновения, когда любовь охватывала меня
при виде дерева, усыпанного набухшими почками будущих плодов, когда она
звучала в самом пении птиц.
Черномордые овечки принесли свой второй выводок длинноногих пушистых
ягнят. И это было не единственное пополнение. Люси Стеглс и Мэри Картер
тоже родили. И то ли весна, то ли что-то еще повлияло на ранее
отвергнутого Джудит Джейка Крейна, но он женился на Эдит Ломакс, которая
буквально на глазах в один день из тихой, вялой, бледнолицей девицы
превратилась в розовощекую и жизнерадостную молодую жену. Все это время я
держал свою клятву и не переступал порога дома собраний. И все мои
домочадцы, с радостью пользуясь этим оправданием, следовали моему примеру.
Ральф рано утром по воскресеньям направлялся на мельницу, чтобы
присмотреть за Хэрри Яковом, пока Ханна была на собрании. Его уход за
ребенком заключался в том, что он усаживал малыша на мешки, а сам
принимался за работу. По вечерам он приходил домой, пыльный и уставший, но
весело напевал. Однажды Майк, как бы между прочим, поинтересовался, когда
он собирается жениться на Ханне.
- А я вовсе не собираюсь на ней жениться, - последовал довольно
резкий ответ.
- И она знает об этом?
- Не знаю, но один раз она сказала, что ее сердце зарыто в могиле
Хэрри, так я и не пытался его откопать.
- Из-за тебя о ней пойдут сплетни, - предупредил Майк.
Он произнес это так серьезно, что, зная его осведомленность в делах и
мнениях Зиона, я тут же задал вопрос:
- Ты хочешь сказать, что уже начали болтать?
- Да нет. По крайней мере, я ничего не слышал, - небрежно ответил он.
Но как только Ральф удалился, позевывая и потягиваясь, в свою
комнату, Майк сказал:
- Я ведь соврал только что. Вы заметили, что вот уже месяц нет дождя.
Вам, наверное, неприятно будет узнать, что порок вкрался в наше святое
общество. И есть дом, в котором не отмечают шабаш каждую неделю. И есть
неженатый молодой человек, имени которого не стоит упоминать, так как он
проводит слишком много времени с женщиной, не так давно потерявшей мужа. И
еще есть несколько безымянных, которые увлекаются курением трубки и
утешаются иногда стаканчиком вина. Все это нужно искоренить. И в этих
целях член совета мистер Оленшоу и я сам получили строгое указание завтра
явиться на собрание.
- Кто тебе все это сказал?
- Достопочтенный мистер Томас остановил меня сегодня вечером у самого
дома миссис Стеглс. Ей все нездоровится, да и малыш еще не крещен. Вот
мистер Томас и направлялся к ним, чтобы навести там порядок, но я
предупредил его, что если он чем-то расстроит мою больную, то будет иметь
дело со мной. Ему это пришлось по душе, как вы думаете? Конечно нет. Но я
готов биться об заклад, что он проскользнул в дом, как только я вышел
оттуда. Не понимаю я этих Стеглсов.
На следующий вечер мы с Майком тщательно вымылись после напряженного
рабочего дня. Дождя, действительно, не было уже несколько недель, и почва
покрылась слоем пыли, зеленые початки кукурузы поникли, дав простор
сорнякам, с которыми мы упорно боролись. Пыль попадала на волосы,
проникала в глаза, в нос, сбивалась комьями в пропитанной потом обуви.
Приятная усталость после работы, хорошая баня, свежая одежда и
плотный ужин, который подала Джудит к нашему приходу, привели меня в
миролюбивое расположение духа. Мы направились в дом собраний - тот самый
барак, где раньше спали женщины, и который теперь был обставлен грубыми
скамьями и неуклюжим деревянным столом со множеством свечей.
Я не намеревался больше посещать собрания. Что касается Ральфа, то он
либо подчинится совету старейшин и будет держаться подальше от мельницы,
либо женится на Ханне, либо же просто не будет обращать внимания на всю
эту болтовню. Случай с Магитабель показал, что эти люди неумолимы и глухи
ко всяким доводам разума; и, может быть, если бы я не вмешался, девушка
отсидела бы в колодках, очистилась от греха и осталась в живых.
Мистер Томас занял свое место у центральной скамьи, опустился на
колени и начал громко молиться. Он взывал к просветлению души и разума
нашего, к благословению трудов праведных, к доброте и справедливости тех,
в чьих руках находится наше благоденствие. Затем, устроив свои телеса на
слишком узком для него сиденьи скамьи, он открыл собрание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34