"Проклятый Эли, - думал я, - разве он не мог сделать то же самое?"
Все это настолько невесомое, настолько крошечное. Я знал, да и Линда знала
это наверняка, что не будь это платье таким ярким, и будь то куст
крыжовника или смородины, они не были бы отданы на попечение цыганской
девушки.
Весь этот день, как и следующий, мы наблюдали друг за другом,
опасаясь обнаружить симптомы болезни. Но ничего такого не проявилось, и я
согласился с Майком, что холод справился с болезнью, как в свое время с
лондонской чумой. Такого холода я еще не испытывал, даже в январе. Кожа на
лице и руках покрылась грубыми чешуйками, как иссушенная жарой почва, из
трещин при малейшем соприкосновении с предметами или одеждой сочилась
кровь, что, насколько мне известно, является совершенно обычным явлением
для таких условий, но именно это и вызывало наибольшее раздражение. Даже
закаленные цыгане страдали и не переставали повторять, что если бы им
удалось поймать ежа и истопить его жир, то мы сразу же избавились бы от
всех трещин и ран. Ничто, твердили они, ничто на свете не может сравниться
с ежовым жиром, который смягчает и очищает кожу. Им смазывают кожевенные
изделия и лечат кожные заболевания лошадей. Если бы им только найти ежа!
Но из этого ничего не вышло, а ветер продолжал свирепствовать, и мы
выглядели и чувствовали себя, будто продирались сквозь густые колючие
заросли.
Но по мере продвижения, прерывавшегося лишь привалами на месте
встреченных на пути черных отметин костров Эли, в воздухе воцарялась
атмосфера праздника. По молчаливому согласию мы разделились на две группы
- мою и Крейна. Майк, Энди и Свистуны рассаживались вокруг костра и
принимались за приготовление ужина. Якоб и Томас Крейны, Моисей Пикл
разжигали другой огонь. С того момента, как стало известно о женитьбе
Ханны Крейн и Хэри Райта, Тим стал терпимее к квакерам, особенно к Моисею
Пиклу, у которого было восемь дочерей на выданье. И если бы одна из
квакерских дочерей согласилась выйти за молодого человека, не имеющего
ничего, кроме работящих рук, то почему бы и нет? Мне были понятны его
мысли, да и квакеры, наверняка, разгадали его намерения. Но когда в первый
же вечер мы собрались у костра, и Майк вынес кувшин с ромом, который
слепой старик подарил ему на прощанье в форте Аутпосте (а это был
единственный подарок, принятый им из многочисленных подношений), и когда
Тим отказался от своей порции и даже не разжег трубки, когда он остался в
стороне от веселой болтовни, я понял, что мучит его. И на второй вечер по
негласному соглашению мы разожгли два костра.
Я подошел ко второй группе нашей экспедиции и ненадолго присоединился
к ним, потому что, слушая рассказы Майка о путешествиях по семи морям и
внимая браконьерским секретам Саймона и всяким шуткам, вызвавшим общий
смех, я подумал, что те четверо, сидевшие неподалеку, должны были
чувствовать себя одинокими и отрезанными от остальных. Очевидно, у таких
эгоистичных натур, как я, есть особенность воображать, что все, кто не
разделяет их общество, должны чувствовать себя одинокими. Но посидев с
этими четырьмя некоторое время, послушав их серьезные рассуждения, я
понял, что их компания является не менее важным мирком, чем та другая
группа, пусть более многочисленная и шумная. И вскоре поднялся и вернулся
к своим, опустившись на землю между Майком и Джудит, выпил рома и уже не
испытывал больше неловкости всякий раз, когда рассказы Майка о морских
похождениях выходили за строгие рамки хорошего тона.
Присутствие Джудит никого не смущало. Однажды нас сильно рассмешила
история о том, как ей пришлось заночевать в сарае. Там ее и застал утром
фермер и, привлеченный красотой девушки и простотой ее манер, или же
просто ее принадлежностью к женскому полу, предложил ей снова прилечь,
чтобы самому пристроиться рядом. Эта перспектива ее никак не прельщала, и
она отказалась.
Тогда он заявил:
- Красотка, получишь жирного гуся в подарок.
Эта мысль пришла ему в голову при виде выводка гусей, с громкими
криками ковылявших по двору. Но девушка не поддавалась на уговоры.
Небрежным жестом она набрала зерна из стоявшего под рукой мешка и
повторила свой отказ.
- Тогда убирайся прочь из моего сарая, - разозлился хозяин, - а то
позову констебля, и он арестует тебя за бродяжничество.
Джудит удалилась, оставляя за собой след из пшеничных зерен. Три гуся
наперегонки бросились вслед за ней, и она выбрала самого лучшего, получив
его без всяких хлопот.
Подобные истории начинались обычно со слов: "Это напоминает мне...",
и мы не успевали дослушать историю, как спускались сумерки, пора было
закутываться потеплее в одеяла и ложиться спать, чтобы рано утром быть
готовыми к отправлению.

Это счастливое время не мог омрачить даже сильный ветер. Но перед
тем, как мы присоединились к основной группе нашей экспедиции, произошло
нечто, что взволновало и смутило меня. Вообще-то все началось гораздо
раньше, но впервые я признался себе в этом открытии в ту ночь, когда выпал
снег. Думаю, на самом деле случилось это в тот момент, когда Джудит
подобрала свои многочисленные юбки и бегом пустилась назад по дороге,
чтобы прихватить сверток Линды.
Снег начался внезапно. Все утро ему предшествовал тот же резкий
порывистый ветер, замедлявший наше продвижение на запад. Дорога то
поднималась, то шла вниз, будто какая-то сила периодически вздымала
поверхность земли, как полотно скатерти, а так как "складки скатерти"
пробегали с севера на юг, весь наш путь был пересечен этими неровностями.
На подъемах иногда нам не удавалось делать более мили в час. В тот
памятный день ветер нес непрерывные потоки дождя. Нужно было изо всех сил
удерживать лошадей, чтобы не дать им развернуться. Прежде чем начать
очередной подъем, мы сделали привал, чтобы подкрепиться. Через два часа мы
достигли гребня холма. Я вел повозку, в которой сидела Джудит. Ральф и
Саймон Свистуны шли впереди, и достигнув вершины холма, остановились,
показывая на что-то впереди. Высунувшись из-под брезентовой крыши кибитки,
я увидел, что вся земля устлана белым ковром. В тот же момент я понял, что
ветер утих, услышав восклицание Саймона: "Черт побери, проклятый снег!"
Крик его пронзил тишину, как громовой выстрел. Последовала недолгая
тишина, затем послышался шелест падающего снега. Через мгновение вся
долина была застлана густой матовой пеленой. Я едва различал фигуры
Свистунов.
Ральф, оглянувшись, крикнул:
- В конце долины я успел заметить несколько деревьев еще до начала
снегопада Я поведу вас туда.
Он двинулся вперед, сразу скрывшись за снеговой завесой толщиной в
длину лошадиного туловища. Вдруг лошади тронулись, кибитка резко поменяла
угол наклона, и мы заскользили вниз. Деревья, до которых мы, наконец,
благополучно добрались, могли бы служить прекрасным прикрытием от ветра,
который досаждал нам последние несколько дней. Но от густо падавшего снега
они не могли служить даже сколько-нибудь надежной крышей. Однако оставив
телеги в начале рощицы, мы привязали лошадей к деревьям - там, где ветви и
остатки листвы создавали нечто вроде призрачного препятствия на пути
мягких всепроникающих хлопьев снега. Цыгане с присущей им ловкостью
разожгли костер, на который с шипением опускалась небесная влага, и мы
принялись кипятить воду для кофе. Нам пришлось довольствоваться холодной
ветчиной, хлебом и сырым луком. Ко времени окончания трапезы спустилась
темнота, и даже высокие языки пламени уже с трудом справлялись с тяжелыми
снежинками. Мы начали готовиться ко сну. Но приготовления эти оказались не
такой уж легкой задачей.
Перспектива заночевать прямо на снегу никого не привлекала. Мы начали
вытаскивать бочки и ящики из повозок, складывая их возле колес, сверху
накладывая более хрупкие предметы, чтобы приготовить постели на полу
кибиток. Каким бы трудоемким ни казалось это занятие, главная сложность
состояла в том, что среди нас было восемь мужчин и одна женщина. И какими
бы рыцарскими намерениями мы ни руководствовались, было совершенно
невозможно для восьми человек улечься на полу одной кибитки, если,
конечно, не спать вповалку один на другом.
- Нам лучше разделиться, - предложил Саймон. - Я войду в заднюю
повозку с другими. Два человека моих размеров - это уже слишком для одной
постели.
Он выбрался из нашей телеги и перебрался в другую, где, кроме него,
было еще четверо. Энди и Майк - оба хрупкого сложения - калачиком
свернулись в передней части моей повозки. Ральф, Джудит и я остались у
костра. Я глянул на Ральфа, беззаботно развязывавшего шнурки ботинок, и
испытал внезапное раздражение. Джудит могла с тем же успехом быть его
собакой, а не сестрой. Я обратился к девушке:
- И где же ты собираешься спать?
Может, то был обманчивый отблеск огня, но мне показалось, что на ее
лице мелькнуло выражение странного сочетания удивления, вызова и насмешки,
и певучим цыганским голосом, которым она так замечательно рассказывала
свои истории, девушка ответила:
- Конечно, в вашей кибитке, если не возражаете, хозяин.
Еще с большим раздражением я ответил:
- Не понимаю, почему вы с Саймоном решили дожидаться нас. Это явное
неподчинение. Во-первых, я прислал указание всем отправляться с
Мейкерсами. Теперь ты всех нас поставила в неловкое положение.
Глядя на меня, Джудит стряхнула снег с шали, поплотнее закуталась в
нее и надула красные пухлые губы. Ральф встал и потянулся к рогожке.
- Мы будем спать здесь, красотка.
- Не болтай чепухи, - ответил я. Затем, обратившись к Джудит, я
добавил:
- Конечно, ты ляжешь в кибитке. И в следующий раз тебе придется
хорошенько подумать, прежде чем нарушать тщательно продуманные планы
других людей.
- Но мы хотели ехать с вами, - сказала девушка с удивительной
покорностью. - Мы хотели немного развлечься. Вы даже не представляете, что
это было такое. Даже на свадьбе Ханы Крейн мы чувствовали присутствие этой
чумы. И так каждый день. Что касается меня... - она внезапно перестала
дуться, выхватив покрывало из рук брата, завернулась в него и стала
походить на стоящий свернутый ковер. - Какая, собственно разница?
Тон вопроса был явно провокационным. Конечно же, разница была. И
Ральф понимал это.
- Закрой рот, - резко осадил он сестру и, взяв ее за локоть,
буквально впихнул в кибитку, немного приподняв легкое тело над землей,
потому что ноги девушки были так плотно завернуты в полотно, что она не
смогла бы забраться внутрь.
Перебросив ее через борт повозки, он прыгнул следом, оставив по
другую сторону место для меня.
Я лежал в полной тишине, прислушиваясь к шелесту снега, который
только усиливался и не думал утихать. Но сон никак не приходил. В голове
мелькали самые разные мысли. Ноги, обтянутые белыми чулками, и темные
волосы, и этот пухлый ротик, и полоска белоснежной кожи, которая
промелькнула ниже загорелой, когда девушка расстегнула верхние пуговки
корсажа, и это последнее "Какая разница?.." А вся разница была в том, что
меня мучило нестерпимое любопытство. В этой тесноте было совершенно
невозможно свободно повернуться и подыскать положение, чтобы поудобнее
заснуть. Слова Натаниэля, сказанные еще в Лондоне в Доме Мошенников,
неожиданно вспомнились мне: "Много красивых глазок и много добрых сердец,
благослови их Бог". Он как будто хотел предостеречь меня. Я вспомнил ту
ночь, когда Линда приехала в Лондон, и я думал о своей будущей жизни,
полной неразделенной любви. И тут пришли в голову слова, нацарапанные мною
в записной книжке:
Прекрасна ты, но мне не суждена,
Рассей же чары, отпусти меня.
И если нам любовь не разделить,
Порви моей сердечной муки нить.
И дай же мне утешиться с другой,
Дай жить, любить и обрести покой.
Прекрасна ты, но мне не суждена,
Прощай, прости, для счастья жизнь дана.
Неуклюжие и слабые стихи, в которых была только боль, породившая их.
Но именно это я тогда и испытывал. Линда стала женой Эли, и ребенок,
которого она носила под сердцем, был ребенком Эли. Должен ли я ради нее
сохранять свою невинность до гробовой доски?

В Лондоне мне часто встречались уличные женщины, которые оглядывались
и старались привлечь внимание расхожими избитыми фразами. Они могли
закрыть глаза на мое уродство ради денег. Захочет ли какая-либо другая
женщина оказаться настолько же слепой к моему физическому недостатку из
любви? Подумав об этом, я зашевелил больной ногой, которая при этом сразу
показалась мне такой крошечной и одновременно тяжелой. Если бы я имел две
здоровые ноги, я мог бы стать таким, как мой отец, мог бы сразу завоевать
сердце Линды, мог бы покорить ее как Эли.
Какие глупые предположения! Даже в этот момент, испытав жгучее
желание, обращенное к Джудит Свистун, которое пронзило мое сознание, я не
был уверен, что не обманываю себя. Ну на что ей слабый, беспомощный
калека? Рассердившись на себя и устав от своих мыслей, я повернулся на
другой бок и понемногу начал дремать. Я погрузился в очень необычный сон.
В мечтах моих я видел женщину - не Линду и не Джудит. Это была женщина,
которую я никогда в жизни не знал. Мне не было видно ее лицо. Оно было
повернуто в сторону и прикрыто вуалью. Призвав все свое мужество, я
попытался приподнять вуаль в страхе найти то, что так страстно желал
увидеть. И тут я проснулся, дрожа в темноте и ощущая непонятную тяжесть на
плече и на всем теле. Повернувшись, я понял, что ноша моя тоже
зашевелилась, и услышал тихий вздох. Затем что-то доверчиво приникло ко
мне.
Придя в себя, я увидел, что ночью каким-то образом Джудит
выскользнула из тесного пространства между бортом повозки и телом брата и
теперь мирно спала, положив головку на мое плечо и крепко обняв меня. Едва
справляясь с искушением, которое именно в это время и в этом месте
казалось таким нелепым, я помедлил, затем, высвободившись, зажег фонарь и,
сидя на краю кибитки, натянул башмаки. Снег прекратился, но возле
деревьев, его толщина достигала приблизительно фута, а на открытой
местности он был, наверное, в два раза глубже. Я подошел к лошадям и
отряхнул промокшие попоны. Разбудив животных, я насыпал им овса и дал
воды. Затем вытащил два ящика, поставил на один из них фонарь, сам сел на
другой и, подняв повыше воротник, засунув руки в рукава, чтобы хоть как-то
согреться, погрузился в чтение маленькой книжонки Натаниэля, и читал до
тех пор, пока вершины оставшихся позади нас гор не покрылись призрачной
дымкой, предвещающей рассвет.
В течение всего завтрака и при загрузке кибиток, пока мы были заняты
приготовлениями к продолжению пути, мысли были неспокойны. Цыганка же вела
себя совершенно непринужденно. Ее манера держаться удивляла меня.
Наверное, она передвинулась во сне и даже не знала, что я проснулся в ее
объятиях. Интересно, что подумал Ральф, найдя ее по другую сторону и не
обнаружив меня на своем месте? "Бог с ними, - подумал я. - Какое мне дело
до того, что они делают и думают?". Но на самом деле мне было не все
равно. Я наверняка знал, что задача, возложенная на меня Натаниэлем, итак
достаточно сложна и что она стала бы вовсе невыполнимой, если бы я
позволил Джудит обвести себя вокруг пальца.
К счастью, утро не располагало к размышлениям. Тронувшись в путь, мы
обнаружили, что провести тяжелые повозки по бездорожью, среди вязкого
снега требовало большого напряжения сил и внимания. Булыжники и упавшие на
земле ветки, ямы и кочки были покрыты обманчивой гладью. Кибитки вдруг
накренились, и мы ощутили сильный толчок. Мы застряли. Пришлось доставать
лопаты, некоторые мужчины вышли вперед, другие стали позади повозок с
бревнами наготове, чтобы предотвратить скольжение назад. Позже, обогнув
край леса, мы увидели открывшуюся нашему взору картину. Неподалеку, в
небольшой низине, показались кибитки Эли, люди и скот - все они суетились
и бегали взад и вперед, как на ярмарочной площади. Мы в нерешительности
остановились.
Я помнил, что Майк говорил о человеке, заболевшем через две недели
после общения с больными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34