- И вы вот сами, вот этот вы - тоже мчались на коне и разрубали людей на две части?!
- Крошил врагов. И буду крошить, пока не покончу со всеми. Разные, Ольга Петровна, у нас профессии: вы лечите, мы калечим. А задача у нас одна - победить.
Когда незнакомец после этого разговора ушел в свое купе, кто-то сказал вполголоса:
- А вы знаете... этот пассажир... кажется, это знаменитый Котовский.
2
В Брянске была пересадка. Вокзал был переполнен. Прямо на полу, сложив в кучу свой скарб - мешки, баулы, чайники - спали измученные люди.
Врачи в помещение вокзала не попали и расположились на перроне. Был мороз. По бесконечным рельсовым путям двигались фонари сцепщиков вагонов. Затем подползал, шипя, испуская облако пара, маневровый паровоз, захудалый, весь обросший сосульками. Он пронзительно свистел, в ответ далеко у стрелки размахивали фонарем, машинист высовывался из паровоза, крепко ругался и кого-то называл "черти полосатые". Паровоз начинал пятиться и задним ходом уползал в темноту, чтобы через некоторое время появиться с длинным хвостом цистерн, платформ, груженных лесом, платформ, груженных какими-то колесами, вагонов, идущих порожняком, и вагонов, наполненных углем...
Котовский был еще все-таки слаб. Ольга Петровна заметила, что он продрог, и строгим голосом врача потребовала, чтобы он надел ее меховую шубку, а сама завернулась в его шинель:
- Товарищ Котовский! Хотя вы и знаменитый командир, но сейчас командую я!
Бесстрашный кавалерист, гроза петлюровцев и гайдамаков, сидел в женской меховой шубке и думал с благодарностью, что не так часто случается с ним в жизни, когда о нем проявляют заботу, кутают, говорят простые, сердечные слова... Матери Котовский не помнил. И уже многие годы знал только койку тюремной камеры, случайные пристанища походной жизни да кавалерийское седло. А все-таки какую радость доставляет женская забота!
В эту зимнюю ночь, когда звезды вмерзали в небо, когда пронизывающий ветер мел снежную пыль на унылом перроне, а где-то вдали так грустно тлели зеленые и красные огни, Котовский понял, что ему нужна эта ласка, что ему очень нравится эта молодая женщина, дорог этот милый и простой человек.
И Ольга Петровна поймала себя на мысли, что очень хотела бы, хотя бы на первых порах, работать на фронте с ним, с этим большим, трогательно искренним, порывистым человеком.
К утру Котовский был неузнаваем. Он был силен, здоров, он был находчив, изобретателен.
- Присмотрите за чемоданчиком, - попросил он Ольгу Петровну. - В нем деньги для бригады.
Он облазил все пути и тупики, прибежал торжествующий. Следы перенесенной болезни исчезли, румянец играл на лице.
- Забирайте чемоданы! Две теплушки! Мои бойцы, отставшие от бригады, оказались на этой станции! Нет уж, разрешите, вещи Ольги Петровны я понесу сам. Тем более что у самого-то у меня багажа немного.
- В самом деле, нельзя сказать, чтобы вы очень нуждались в носильщике. Ваши вещи, вероятно, остались в воинской части?
- У меня вообще нет вещей. И не было никогда в жизни. Вот галифе... Это преподнесли бойцы, когда мы в одном городишке захватили склады мануфактуры. А это подарили питерские рабочие...
- Да, движимой собственности у вас, прямо сказать, немного. Кот наплакал.
Котовский подхватил корзину и портплед Ольги Петровны. Прежде чем уйти, посмотрел на перрон, на вылинявшие огни семафора.
- Да-а, хорошо т-тут было! - вздохнул он, вызвав всеобщее веселье.
- Действительно, воздуху тут было много, - подхватил остряк с богатой шевелюрой. - И температура поддерживалась ровная - двадцать градусов ниже нуля.
Ольга Петровна встретилась взглядом с командиром. Котовский понял: она с ним согласна, что это была памятная, хорошая ночь.
3
Теплушки, занятые бойцами Котовского, оказывается, стояли здесь больше недели. Но теперь Котовский сам пошел говорить об отправке. Через какой-нибудь час их выдвинули на главный путь и прицепили к маршрутному поезду.
На теплушках было написано: "Сорок человек, восемь лошадей". Но лошадей там не было. Кавалеристы кололи дрова возле вагона. Загудела чугунная "буржуйка", раскалилась докрасна. Стало жарко. Доктор с пышной шевелюрой кипятил на "буржуйке" чай.
Резкий толчок. Чай расплескался. Примерзшие колеса взвизгнули. Поезд тронулся и стал набирать скорость.
У Димы оказалась свеча. Прикрепили ее на чемодане, наполнили кружки чаем...
В теплушках оборудованы нары. В два этажа. Внизу прохладнее. На верхних нарах просторнее и веселее. Можно даже смотреть в окошечко на мелькающие мимо нахохленные, в снежном уборе ели.
Что такое? Поезд остановился, но ни вправо ни влево не видать никакой станции, только сугробы и безмолвный, бескрайний лес.
- На паровозе кончился уголь, - сообщил красноармеец, ходивший на разведку.
- Кончился уголь? - тревожно спросил Дима. - Что же теперь будет? Теперь нам каюк?
Котовский отправился сам выяснять, что случилось. С грохотом открылась дверь, Котовский крикнул:
- Ребятки, берите топоры, пойдем рубить лес, делать заготовку!
"Ребятки" быстро пососкакивали с нар. Врачи тоже не хотели отставать. Всей гурьбой отправились к паровозу. Чумазый машинист сосредоточенно шуровал в топке.
- Сейчас будет топливо! - объявил Котовский.
Из других вагонов тоже вышли люди. Нашлись еще топоры. У кого-то оказались даже санки.
Какой пушистый, искристый снег! Полезли прямиком к лесной опушке. Дима сразу же провалился по пояс. Застучали топоры, с треском падали березки, срубленные смолистые сосны покачивали ветками на снегу. И уже наготовлены дрова!
Вереница пассажиров с охапками дров направляется к тендеру. Котовский распределяет силы, командует, дело спорится, в тендер летят поленья...
Жарко становится от веселой возни! Ольга Петровна тоже вместе со всеми носит охапки. Паровоз дымит, шипит паром. Тендер доверху набит топливом. Все карабкаются в теплушки, отряхивая снег.
Толчок. Еще толчок. Как гудит раскаленная "буржуйка"! Паровоз рванул, буфера вагонов со звоном стукнулись друг о друга. Двинулись дальше, и вот уже семафор какой-то станции. Паровоз нетерпеливо требует, чтобы семафор открыли.
Доктор с пышной шевелюрой протирает стекло окошечка.
- Леса, - говорит он патетически. - Брянские леса.
- Да что вы! Брянские давно проехали.
- Это неважно, зато звучит красиво: Брянские леса!
В Харькове Котовский требовал в штабе армии, чтобы всех врачей отдали в Сорок пятую дивизию. Но начсанарм ответил, что об этом не может быть и речи, и дал ему только одного врача - Ольгу Петровну Шакину. Ее оставляли сначала в харьковском госпитале, но она просила направить ее на фронт, на передовую.
До Синельникова ехали почти в том же составе. Но вот настала пора расставаться Ольге Петровне с товарищами по медицинскому факультету. Пожатия рук, пожелания... Дима явно волнуется, и у него очень несчастный вид.
- Бодритесь, Дима! - кричит из вагона Котовский. - Смелость города берет!
Под Екатеринославом разрушен железнодорожный путь. Здесь нужно распрощаться с вагоном. Всюду военные. Завидев Котовского, радостно приветствуют его.
- Это уже наши! - поясняет Котовский Ольге Петровне. - Понимаете, наши! Сорок пятая железная, дикая! Замечательный народ!
Котовскому подали коня. Ольга Петровна с бойцами продолжает путь на подводе.
- Позавчера в городе-то сидел батька Махно. Выбить-то его выбили, да, смотри, мост он напоследок взорвал, беда-а! - рассказывал возница, серьезный, самостоятельный мужичок.
4
Взорванный мост походил на огромную раненую птицу, раскинувшую крылья. Больно было смотреть на искалеченное, приведенное в негодность такое красивое сооружение.
По сломанному мосту и переброшенным доскам и балкам перебрались на ту сторону.
В городе тоже повсюду следы недавнего боя: выбиты стекла и рамы, дома стали подслеповатыми, сирыми... а вот поваленный телеграфный столб лежит поперек улицы, опутанный заиндевевшими проводами... убитая лошадь ощерила зубы, уставила мутные, невидящие глаза в холодное, безучастное небо...
Город спешно приводится в порядок. Даже приехала кинопередвижка. Котовский разыскал Ольгу Петровну и пригласил ее в кино.
Картина "О семи повешенных". Ольга Петровна ее видела уже. Она больше, чем на экран, смотрела на зрителей. Зал переполнен. Красноармейцы простодушно, как дети, воспринимают картину. Им занятно то, чего другой зритель и не заметил бы.
- Конь-то, конь какой! - удивляется вслух лихой кавалерист, с красным, видимо давно уже прицепленным, бантом на груди, с чубом на лбу и молодецки насаженной на голову буденновкой. - На таком только воду возить!
- Ишь, ишь, улыбается! - разглядывает другой боец девушку на берегу моря в видовой хронике, которую киномеханик прокрутил перед картиной.
"Вот с этими людьми, - смотрела Ольга Петровна на простые, открытые лица, на голубоглазых этих парней, - с этими людьми придется встречаться теперь каждый день, заботиться о них, лечить их, бинтовать раны, торжествовать, когда удастся вырвать из когтей смерти..."
Хотела высказать эти мысли сидевшему рядом Котовскому и вдруг увидела, что он весь поглощен картиной, на лице его горестное раздумье, он морщится, как от боли, неотрывно смотрит на экран.
Картина кончилась, в зал дали свет. Котовский глубоко вздохнул и сказал изменившимся, тусклым голосом:
- Я пережил сейчас заново свое прошлое...
Ольга Петровна за долгую дорогу, еще в вагоне, слышала много его рассказов о Бессарабии, о сестрах, об отце его, о вишневых садах и цветущих акациях. Она понимала, что тоскует он по родным местам. В рассказах его было много чувства, рассказывал он увлекательно. И так они за эти дни подружились, так нравился Ольге Петровне этот сильный, мужественный и в то же время такой душевный, хороший человек!
Может быть, это даже нечто большее, чем дружба? Почему Ольгу Петровну так трогало все, что касалось Григория Ивановича Котовского? Почему она гордилась им, видя, как все вокруг - и бойцы и командиры - с особым уважением, с большой любовью относятся к Котовскому?
Странно, что его так задела картина "О семи повешенных"! Что такое было в его жизни, о чем она не знала и что до сих пор не зажило в его душе?
Как бы в ответ на ее мысли Котовский стал рассказывать:
- Я ведь всего лишь три года назад, при царской власти, был приговорен к повешению, был смертником... Я всего повидал. Был и на каторге, и в бегах, сиживал и в т-тюрьмах...
Ольга Петровна видела, что эти воспоминания волнуют его, и постаралась отвлечь его от черных мыслей.
5
К началу 1920 года войска Деникина были разгромлены Красной Армией и отступали к Черному морю. Для преследования противника формировались кавалерийские части. Приказом по Сорок пятой дивизии кавалерийские дивизионы бригад сводились в одну кавалерийскую бригаду в составе двух полков.
Командиром этой бригады был назначен Котовский. Он тотчас приступил к формированию. Так радостно было встретиться со своими старыми друзьями и знакомиться с новым пополнением!
Вот Няга прискакал на взмыленном коне, спрыгнул и бросился к командиру. Котовский обнял его:
- Ты все такой же! Рассказывай, как без меня воевал?
- Немножко били Деникина, немножко Махно, - ответил Няга, сверкая черными, огневыми глазами. - Ну а теперь совсем другое дело, товарищ комбриг! Вместе я готов хоть в пекло ворваться, всех чертей распугать!
Обрадовался Котовский, увидев Савелия, Мишу Маркова. А вот и Криворучко, и Подлубный - старые соратники и друзья.
- Давно высматривал! Без вас не представляю бригады. А ты, Савелий, по-прежнему уздечки починяешь, мудреные сказки говоришь? Смотри, Марков-то какой молодец у нас вырос! Ну, отдыхайте, наш отдых короткий. Впереди еще большие бои.
Очень нравился Котовскому Иван Никитич Макаренко - полный сил, полный энергии молодой командир. Волосы у него вьются, а глаза светлые-светлые. В войну четырнадцатого года Макаренко попал в плен и долго находился в Германии. На родине Макаренко оставил жену и двух детей. Вернулся, но о них ни слуху ни духу - очевидно, погибли. Об этом Макаренко не любил говорить.
Приветствовал Котовский и неразлучную пару - кавалериста Сергея Кораблева и его постоянную спутницу Серафиму. Кто только не любовался этим чернобровым молодцом, который мчался на коне, соперничая с ветром! В бою дьявол, нагоняющий страх на врага, в другое время - ягненок. Тихий, скромный, Кораблев слегка стеснялся перед бойцами своей нежности и напускал на себя грубоватость, а в глазах между тем сияла ласка.
Они всегда вдвоем. Жена Сергея - тоже кавалеристка, и еще вопрос, кто из них более лихо скачет на коне, кто из них смелее врезается в гущу битвы.
Серафима красива. Не лишает ее красоты ни грубая фронтовая жизнь, ни военная форма. Серафима глаз не спускает с мужа. Он ее слушается, такой как будто своевольный, но слушается беспрекословно. Впрочем, все ее приказы только о нем: чтобы берегся, чтобы коня хорошо содержал.
Глядя на эту, окрыленную любовью, казачку, каждый невольно задумывался о женской участи, о женской привязанности. Никогда никто в бригаде не позволил даже какого-нибудь намека в отношении Симы. И уж, конечно, никому и в голову не приходило тронуть ее. Не потому, что у Кораблева рука тяжелая. Уважали очень, уважали безграничность любви и бесстрашие в ней.
Время такое разлучное, что всем в разлуке жить. Не захотела Серафима в хате сидеть да выглядывать в оконце, не едет ли на побывку муженек. Не захотела одна-одинешенька маяться ночами от неутоленной любви и от дум неотвязных: где-то он, сердечный, жив ли? Не сразила ли его вот в этот как раз час вражья пуля? Не лежит ли он, истекая кровью, под ракитовым кустом? Не падает ли от удара кривой сабли с коня боевого?
И она решительно заявила мужу, что как он хочет, но она не согласна разлучаться, где он - там и она.
- Сумели мы, бабы, когда вы воевать ушли, сами вспахать, взборонить, сами хлеб убрать, сами сено скосить, сами детей вырастить, сами горе горевать? Сумели мы все стерпеть: и голод, и холод, и обиды? Мы все можем! Ты воюешь - и я буду воевать!
И с той поры они неразлучны. Сергей Кораблев скачет на своем коне в атаку - и Серафима разит врага, а сама зорко следит, не попал бы муж в беду - сразу придет на выручку. Так они вместе, рядом, рука об руку, мчатся в бой - Сергей Кораблев, с развевающимся по ветру чубом, и несущая знамя всепобеждающей любви отважная женщина, прекрасная в своей непосредственности, во всех порывах - Серафима Кораблева.
С большим уважением отзывался Котовский о казачке Серафиме и часто справлялся о ней.
- В случае чего, обращайся ко мне, Сима, я живо отрегулирую, говорил он, любуясь ее удальством.
Комиссар Христофоров - худощавый, невысокого роста, с умными внимательными глазами и располагающей к нему улыбкой, бывший учитель, а в дальнейшем политработник - сразу пришелся в бригаде, как говорится, ко двору. Кем бы он ни был, что бы ни делал, он прежде всего хотел принести пользу, служить народу. Следовательно, нужно было помочь людям разобраться в происходящих событиях, разъяснить, кто враг, кто друг, на фактах показать, чего добиваются интервенты, белогвардейцы, вся свора, обрушившаяся на молодую Советскую республику, и за что борются большевики. Но разъяснять, убеждать - это одна сторона дела. Надо еще и самому браться за оружие в такой опасный момент. У Христофорова слова не расходились с делом. Вот почему он и оказался у Котовского.
Познакомившись с Ольгой Петровной, Христофоров рассказал ей:
- А ведь мне говорили, когда я переходил в кавбригаду, что Котовский лихой рубака, батька-партизан, очень самовольный, чуть ли не самодур. Меня это, признаться, напугало, и с таким предвзятым чувством я и встретился с Григорием Ивановичем... - Христофоров улыбнулся. - С первого же момента я увидел, что характеристика дана неправильная. И чем больше приглядываюсь я к нашему комбригу, тем сильнее привязываюсь к нему. Его надо беречь, Ольга Петровна! Он о себе не думает, беспечно относится к своей судьбе, постоянно рискует... А я смотрю на него и все мечтаю: вот кончится война, и будем мы вместе с ним работать... и такую красоту заведем на любом участке, куда бы нас ни направили!..
Ольга Петровна полностью разделяла мнение Христофорова, а также все его тревоги, все его опасения.
Котовский смущенно признался ей:
- Товарищи спрашивали... Я сказал, что вы моя жена.
- Жена? Почему же вы так сказали? - спросила Ольга Петровна в некотором замешательстве.
- Видите ли... вы не сердитесь, это для вашей же пользы. Вам легче будет работать, совсем другое отношение будет и у нас в штабе и в дивизии...
Но кавалеристы Котовского по-своему объяснили приезд Ольги Петровны. Она сама нечаянно подслушала разговор двух бойцов. Один объяснял другому:
- Командир давно уже тоскует по любимой сестрице, все думает, что страдает она, белая голубка, в когтях международной буржуазии и никогда уже не повидать ее больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70