"Ты ничего, сиди, сиди тут, я в минуту!" Выскочил в дверь, нахлобучив на голову старенький картузишко, и вскоре появился с хлебом: купил на рынке, и мало того принес еще и кусок колбасы.
Котовский старался не смотреть на эти соблазнительные предметы, которые хозяин дома положил на тарелки и стал резать на куски.
- Вот какие дела, - продолжал Маркелов, - шорники тоже бастуют, а завтра не выйдут на работу токаря. Да вот почитай, тут все написано. Раиса, как у тебя там самовар? Шуруй, шуруй его!
Иван Павлович извлек из-под рубахи аккуратно завернутую в переплетную бумагу газету.
- "Искра", - прочитал он и гордо добавил: - Здесь, в Кишиневе, напечатана! Ленинская!
Но быстро спрятал газету обратно, потому что кто-то шаркал у двери ногами.
Вошел мужчина в ситцевой в горошинку рубашке, с небольшой русой бородкой, росшей почему-то немного вбок. Он был в очень возбужденном состоянии. Покосился на Котовского, как бы взвешивая, опасаться ли постороннего человека, и, не сказав даже "здравствуйте", закричал:
- Продали! Продали нас, собаки!
- Садись, Василий, да говори толком. Какая польза от крику? Кто продал? И если продал - почем?
- Хозяин продал. Идельман. Набрал к себе новых рабочих. "А вы, говорит, бунтовщики-забастовщики, можете убираться на все четыре стороны, вы мне не нужны".
- Как так не нужны?
- Очень просто.
- Здорово!
Иван Павлович как нарезал хлеб, так и сел с ножом в руках на табурет, сел и молчит, ошеломило его известие. Молчит и оглядывается на жену: слышала или не слышала? Зачем раньше времени ее огорчать?
- Ты тут питайся, - сказал Маркелов гостю. - Ешь все, ничего не оставляй. Чай пей. Сахару у нас нет, но ничего, можно и без сахару. И ночевать оставайся, место найдется. Пошли, Василий. Надо немедля в стачечный комитет. Не нужны! Как это так не нужны? Как это так на все четыре стороны?
Котовский совестился есть. Люди сами голодают, а впереди их ждут еще более горькие дни. Жена Маркелова приготовила чай, поставила на стол чашку.
- Кушайте, - сказала она.
Голос у нее был отсутствующий. Говорила, а сама не думала, что говорит.
- Давайте вместе, хозяюшка, перекусим... Что ж я один?
- Я после, обо мне не беспокойся, батюшка.
Котовский поел немного. Выпил чашку горячего чая. Чай был не то морковный, не то фруктовый. Котовский никогда не пробовал такого, но чай понравился.
- С таким чаем никакого сахару не надо, - сказал он, прихлебывая с блюдечка.
Женщина ничего не ответила. Она сидела на лавке, опустив костлявые, жилистые руки. Она смотрела в окно.
Начались мытарства, поиски работы, поиски пищи. Иной раз удавалось найти случайный заработок. Котовский не отказывался ни от какой работы. Заработав, покупал хлеб, мясо и нес это к Маркеловым.
Маркелов все еще не мог найти работу. Бедствовали они ужасно. Проданы были все вещи, какие только можно было продать. Один раз Раиса получила заработок: ей дали в стирку белье. В другой раз оба - Маркелов и Котовский - работали два дня на железной дороге, грузили шлак.
И вдруг пришла удача: встретил на улице Кишинева старую знакомую ганчештинскую учительницу, которая учила когда-то Котовского играть на гитаре. Она расспросила Котовского обо всем, слушала, покачивала сокрушенно головой:
- Нет чтобы к старым друзьям заглянуть... Постойте, кажется, я смогу вам помочь...
И действительно помогла: порекомендовала своего ученика помещику Семиградову.
Семиградов, маленький, круглый, с животиком, веселый, с мясистым подбородком, сочными губами и смеющимися глазками, встретил Котовского хорошо. Да, да, ему нужен опытный садовник. Они быстро договорились об условиях.
- Я очень люблю розы, - говорил Семиградов, - пожалуйста, сделайте так, чтобы в комнатах всегда были букеты роз.
Была весна. Все зеленело, все расцветало, все набирало цвет. Белые акации наполняли воздух сладким, медовым благоуханием. Котовский с увлечением возился на клумбах, поливал, подрезал, пересаживал розы, ремонтировал парники.
В первую же получку он отнес половину заработка переплетчику. Тот долго отказывался, но все-таки взял.
Когда Котовский вернулся от него и, сняв пиджак, взялся за лейку, он обратил внимание на какое-то шуршание в кармане.
"Уж не положил ли Иван Павлович деньги обратно?"
Но это оказалась листовка. Котовский пошел в самую отдаленную аллею сада и там прочитал:
"Тяжела наша доля, невыносима жизнь. Слабыми, хилыми детьми вошли мы в мастерские, с малых лет взвалили на наши плечи тяжелую ношу беспрерывного труда. Душная мастерская, изнурительная работа с утра до ночи, нищенская заработная плата, грубые оскорбления хозяев, вонючий угол, тяжкие муки и постоянные страдания - такова ужасная картина нашей жизни..."
Григорий Иванович еще раз прочел небольшой листок, напечатанный на газетной бумаге.
"Тут еще не все сказано, - подумал он. - Написать бы, как обращается Скоповский со своими батраками или как избивали они всей лакейской сворой связанного, беспомощного человека, виновного только в том, что не пресмыкается перед барином и жалеет бедняков".
Он стоял среди густых высоких кустов, скрывавших его от всего мира, и думал о судьбах человечества: "Неужели никогда не настанет такое время, чтобы не было голодных, чтобы всем хватало работы и еды?"
Сад благоухал. Цвели розы - темно-красные, нежно-розовые, белые, чайные - самых разнообразных оттенков. Как бы хорошо и нарядно мог жить человек!
Совсем рядом с аллеей сада, за сквозной проволочной сеткой, находился просторный помещичий двор, с амбарами, погребами, конюшнями, со столбом гигантских шагов и качелями посредине. До слуха Котовского донеслось тарахтение пролетки. Кто-то приехал.
"Опять будут всю ночь играть в карты", - подумал Котовский и тут же вспомнил, что жара уже спала и можно начинать поливку газонов, клумб и парников.
- А! Гость дорогой! Милости просим! - услышал Котовский голос Семиградова.
И в ответ - голос приезжего, показавшийся Котопскому знакомым.
Котовский не ошибся. Это приехал Скоповский. Садовник решил, что лучше не показываться ему на глаза.
Медленно угасал день. Вот засветились окна в помещичьем доме. Там накрывали ужин. На столе среди бутылок и графинов, среди судков с соусами и всевозможных закусок стояли огромные букеты роз.
- Не могу пожаловаться, - тараторил без умолку Семиградов, - новый садовник попался мне толковый. И даже, кажется, не пьет! Можете себе представить?
- А я опять без управляющего, - пожаловался Скоповский, - выгнал этого Котовского: оказывается, политикан, состоит под надзором полиции...
- Позвольте... как вы сказали? Котовский? Так он ко мне и поступил на работу.
- Что-о? К вам? На работу? Гоните его в шею, пока он не испортил вам всю прислугу!
- Скажите на милость! А такой приличный на вид. И толк в садоводстве понимает...
- Гоните! И не откладывайте! Завтра же вон! Эта публика на все способна.
- Конечно, выгоню. Спасибо, что предупредили. Разрешите муската? Преотличнейший!
И снова Котовский оказался на улице. Правда, на этот раз его не избили, не бросили связанного на дороге, и у него была небольшая сумма, на которую он мог некоторое время перебиваться.
Опять пришел он к Ивану Павловичу. Там встретили его как родного, даже у Раисы появилось подобие улыбки.
- Выгнали? Чего же удивляться? Это в порядке вещей. А я вновь переплетчиком поступаю. Повезло. Мало нас, а то бы мы им показали! Какая у нас тут промышленность? В мастерских по десять - пятнадцать человек. Ничего, Григорий! Правда ведь, ничего?
- Не ничего, а будет правда! Должна она быть! Пусть они нас хоть на кусочки полосуют, будем стоять на своем. За правду-то и мучения переносить радостно.
- Ого! Как он заговорил! Садись-ка за стол, Раиса сегодня еду какую-то приготовила.
Иван Павлович наклонился ближе и скороговоркой сообщил:
- Сегодня ночью полиция в тайную типографию ворвалась... Все арестованы... Добрались, собаки! Говорят, возами возили литературу. Бумаги-то мы им поставляли достаточно...
"Хорошо переносить безработицу в летнее время, - думал Котовский, блуждая по Кишиневу в поисках хоть какого-нибудь заработка. - В летнее время на одних фруктах просуществовать можно".
Иногда удавалось ему помогать снимать урожай яблок. Веселая, приятная работа! И уж в эти-то дни он был сыт по горло.
А потом начался "месяц ковша", как называют молдаване октябрь за то, что в этот месяц виноградного вина много и пьют его, черпая ковшом.
Кончился "месяц ковша". Все чаще стали перепадать дожди.
5
В один из пасмурных дней Котовского остановили на улице:
- Ваши документы.
Котовский понял, что за ним следили. Непонятно было только, за что сажали его в тюрьму. Кажется, и сами тюремщики этого не понимали.
Российские тюрьмы неприглядны. Облезлые фасады наводят тоску. Полосатые будки, толстые стены, покрытые лишаями сырости, грязные дворы и зловонные камеры... И словно выставленные на позор, на поругание - часовые по углам, в неказистых вышках. Особенно омерзительны пересыльные тюрьмы, и трудно сказать, которая хуже: питерские ли "Кресты" с их железными галереями и металлическими сетками в пролетах лестниц, чтобы нельзя было броситься вниз и покончить самоубийством, или захудалая вологодская, или иркутская тюрьма, с грязными, залежанными нарами...
Не таким казалось это учреждение в Кишиневе. Построенное в мавританском стиле, оно походило издали на волшебный замок, с его зубчатыми башнями, круглыми цитаделями.
Так могло казаться издали. А на самом деле Кишиневская тюрьма ничем не отличалась от других. Об этом хорошо знали ее обитатели. Узнал и Котовский.
В ней были такие же сырые, с тяжелым, затхлым воздухом камеры, такие же гулкие коридоры, по которым бродили тюремные надзиратели с массивными связками ключей.
Когда человек оказывается в тюрьме неповинно, не совершив ни убийств, ни ограблений, то он сам становится судьей своих тюремщиков. Он внимательно и строго рассматривает их, вооруженных, но имеющих дело с безоружными, привычных к созерцанию страданий, но с годами теряющих душевный покой, щелкающих кандалами, но и прикованных по долгу службы к этим ржавым решеткам на всю свою беспросветную опоганенную жизнь.
В тюрьме Котовский познакомился со странной породой людей. Это были те, кто в газетах именуется "подонки общества". Страшные физиономии увидел Котовский: холодные, гадючьи глаза; лица, измотанные морфием, или, на воровском жаргоне, "марфушей".
Тут был знаменитый Володя Солнышко, который еще никому не проиграл ни одной партии в карты - в стос, в буру. Игравшие с ним в карты (и, разумеется, проигравшиеся до нитки) с гордостью рассказывали: "Я играл с самим Володей Солнышко". Уже одно это могло поднять авторитет.
Его побаивались даже тюремщики. Кое-кто получал от него "лапу". А вообще каждый мог получить удар ножом. Володя Солнышко не промахивался и бил прямо в сердце.
Проигравшие с себя все до нитки сидели тут же, голые, озябшие, синие, и с завистью поглядывали на игроков. Карты были самодельные и не совсем похожие на обычные. Их печатали вырезанными ножом трафаретами, и очень быстро. Но не дай бог сделать ставку, проиграть - и не уплатить! Такие назывались "заигранными". По воровскому закону им полагалась смерть. Был один выход - поставить на кон голову начальника тюрьмы или корпусного надзирателя.
Из-за этого в тюрьме преследовались карты. Вот уже в который раз, проследив в волчок, что игра идет полным ходом, надзиратели врывались в камеру и производили поголовный "шмон", то есть обыск среди арестантов. Колода карт исчезала бесследно.
Наконец вызван был специалист по обыскам Каин, про которого говорили, что он найдет даже то, чего не было. Он был косолап, ходил как-то боком, был изъеден оспой, пропитан спиртом, как какой-нибудь музейный препарат.
- Ого-го! Каин пришел! - встретили его уголовники. - Ну, теперь будет дело!
Однако и Каин ничего не нашел. Как будто и спрятать карты негде... И камера-то небольшая, с голыми каменными стенами... И вещей немного у арестантской братии...
Явился сам начальник тюрьмы, тучный, с одышкой. Сонными глазами смотрел на арестантов и о чем-то думал.
Каин еще раз обшарил все углы, заставил всех открывать рот, раздел наголо. Карт не обнаружили.
- Вот что, деточки, - сказал начальник тюрьмы, - ваша взяла, всё, молодчики. И я обещаю больше не беспокоить вас, только раскройте мне секрет, где же вы их, черт вас возьми, прячете!
Воры посовещались, заставили начальника тюрьмы повторить свое заверение, что даст им безнаказанно играть в карты, и затем объяснили:
- Когда входят надзиратели в камеру, мы сразу же суем карты самому корпусному в карман. А когда кончается обыск, мы забираем карты обратно. Вот и вся хитрость. Ничего мудреного.
И снова арестанты играли в карты, ссорились, пели воровские песни. В песнях прославлялись худые дела, на жаргоне упоминались какие-то "гамзы", "марухи" и звучала тюремная тоска:
Дорога дальняя... Тюрьма центральная...
И мы конвойными окружены...
Опять по пятницам пойдут свидания
И слезы горькие моей жены!..
Котовский оказался в компании "изящных" воров, неразговорчивых убийц и отпетой шпаны, презирающей себя, бога и человечество.
В женской камере молоденькая воровка Женька показывала свое воровское искусство. Она предлагала желающим положить возле себя любой предмет, что не жалко. Вся камера следила за каждым ее движением. Глаз не спускали. Женька проходила мимо - и выложенный на самом виду, оберегаемый всеми присутствующими предмет - рублевка, или кусок мыла, или носовой платок бесследно исчезал. Как она это делала - уму непостижимо. Женьку хвалили, восхищались ее ловкостью и проворством:
- Это я понимаю! Чистая работа!
Быть ловким, уметь отнять у другого... Об этом мечтали с одинаковым упорством и воровка Женька и помещик Скоповский. Только у каждого были свои приемы.
"Стыдно жить, - думал Котовский, - пока Женька вызывает восторг, а Скоповский - всеобщее уважение".
Однажды во время прогулки Котовского окликнул незнакомый человек, пожилой, в очках, с остренькой светло-русой бородкой:
- Коллега! Вы за что сидите?
- На этот раз ни за что, - ответил Котовский, - но в следующий раз посадят за дело.
Незнакомец назвал себя просто товарищем Андреем. Оказывается, он человек бывалый, много раз попадал в тюрьмы, сиживал и в Таганке, в Москве, и в Иркутске, в Александровском централе, и в Питере, на Шпалерке, и где только не сидел он за свою жизнь! Даже в Парижской тюрьме молчания!
- Я работал в подпольной типографии, - сообщил товарищ Андрей.
- Слыхал! - ответил Котовский и весело добавил: - Кажется, чуть ли не семнадцать пудов литературы полиция вывезла?
Котовский знал от Ивана Павловича, что в Кишиневе была подпольная типография ленинской газеты "Искра". Типография помещалась в маленьком домике, на углу Армянской и Подольской улиц. Знал Котовский и некоторые подробности разгрома типографии.
- Когда полиция нас накрыла, - рассказывал новый знакомый Котовского, - мы печатали статью Ленина. Статья эта полиции явно пришлась не по вкусу. А я нахожу, что это была превосходная статья!
Месяц продержали Котовского в тюрьме.
Прокурор, к которому поступило дело арестованного Котовского, тонко улыбаясь, сказал:
- Дела тут явно никакого. Но и не посадить голубчика было бы просто неудобно. Донос подписан такими почтенными лицами, нельзя было не уважить их просьбы. Сам господин Скоповский дает пространное описание преступной деятельности его бывшего управляющего, а на поверку выходит, что тот жалел мужиков! Жалеть по нашим законам не возбраняется, даже в евангелии написано... гм... да. И Семиградов тоже подписал этот донос. Вы знаете, сколько лежит в банке у Семиградова? А от этого проходимца не убудет, если месяц просидел на казенных харчах. Даже нравоучительно. Ну, а теперь напишите распоряжение, чтобы его выпустили. Можно сформулировать так: "Ввиду отсутствия состава преступления..." Что? Вы думаете: слишком? Хорошо. Тогда мы напишем так: "Ввиду того что мотивы обвинения не подтвердились..." Что там у нас еще есть новенького? Ага! Подпольная типография! Вот это, я вам доложу, дельце! На таком дельце карьеру можно сделать! Тут меньше чем пятнадцатью годами Сибири они не отделаются!
Прокурор щелкнул отличным серебряным портсигаром, с выгравированной на нем красавицей, закурил и с явным удовольствием стал перелистывать толстую папку аккуратно подшитых документов.
Котовского выпустили. Одновременно с ним покидала здание тюрьмы воровка Женька, она - "за недоказанностью преступления".
- А ты что? - спросила она Котовского, когда они вышли за тюремные ворота. - В отрицаловку шел? Молодчик! Самое главное - характер! Факт!
6
Котовский побывал в Ганчештах, но дом свой родной сторонкой обошел. Не нравился ему муж Софьи, манукбеевский прихвостень, и не хотел нарушать их покоя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70