Потом сели на скамейку, чтобы мирно выкурить по сигарете.
И опять раздавался вопрос:
- Так на чем мы остановились?
- Собственно, ни на чем и сразу на многом. Я начал рассказывать, как Ксения попалась при переходе границы... Ты рассказывал об Одессе...
- Потом ты рассказывал, как болел тифом, лежал в вагоне, и вдруг оказалось, что ты в расположении красных, и ты стал готовиться к смерти...
- Ерунда! К смерти вообще не готовятся. Я стал готовиться к побегу и благополучно бежал.
- Сева! А можно тебя спросить о серьезном? Как ты думаешь: мы победим?
- Ну, милейший, я вижу, ты все такой же младенец, как и был! Если для тебя недостаточно убедительно мое мнение, я могу привести высказывания крупнейших военных авторитетов, политических деятелей, наконец. Да разве ничего не говорит уже один тот факт, что мы с тобой сидим в Киеве, а добровольческие части вот-вот будут под Москвой?
- Очень хочется победить. Или не хочется? Я за последнее время часто задумываюсь над этим: хочется мне победить или не хочется?
- А жить тебе хочется? Числиться европейской страной, а не азиатчиной - хочется?
- Сева, ты пойми, что я прошел все испытания, все видел. Меня два раза водили на расстрел, я болел тифом, замерзал, был ранен, ходил в психическую атаку... Я истратил все запасы страха, какие могут вмещаться в человеке, и я уже ничего не боюсь. Вместе с тем я столько видел человеческой ворвани, столько гадости и цинизма, что утратил вкус к жизни. Осталось одно астральное любопытство: чем все это кончится и что это есть? Просто хочется осмыслить. А смысла нет. А без смысла трудно. Ты меня понимаешь?
- Я никогда не был философом. Я эстет.
- Разве эстетично, что офицеры военного времени, то есть бывшие студенты, учителя, дерутся с мужиками, нижними чинами, не сумев воздействовать на них разумными доводами, просто превосходством развития?
- Конечно, эстетично! Их и следует бить. Это же быдло...
- И еще. Может ли победить армия, идущая против народа?
- Ну, знаешь! Народ - это хорошо звучит, может быть, в учебниках. А я не люблю жупелов. Кого ты имеешь в виду, когда благоговейно произносишь это слово "народ"? Этих орангутангов, устраивающих на базарной площади кулачные бои? Кухарок, которые воруют у господ провизию? Сиволапых мужиков, которые привозят на базар сено?
- Я говорю о народе, который строил этот город. О тех, кто создал еще много других изумительных вещей, выпестовал гениев, породил прекраснейшую в мире, непревзойденную литературу... музыку...
- Понял! Кто дал человечеству Пушкина, Исаакиевский собор и Чайковского! Свежо, ново, самобытно, увлекательно! Что лучше: один Пушкин на сто миллионов дикарей или просто культурное общество? Ты, я - это, по-твоему, не народ?
- Мы - только пленка. Тонкая пленка на молоке. Дунул - и нет нас.
- Мы - сливки. Да, если хочешь знать! Сыворотки больше, но сыворотку отдают свиньям!
- Я вижу, тебя ничему не научили эти годы.
- Многому научили. Только бы победить. А уж тогда...
- Договаривай.
- Тогда... - Скоповский мечтательно задумался. - Тогда мы примем меры, чтобы никто не бунтовал. Причешем матушку Россию!
- А у меня нет веры. Вхожу в деревню... то есть врываюсь в деревню с оружием в руках, и вижу: я не освободитель, я - вооруженный оккупант.
Скоповский презрительно посвистел:
- Психология! А вот факты: армии настоящей у них нет? Нет. Военные специалисты - у нас? У нас. Какие у них и есть офицеры - и тех они расстреливают. Оружия у них нет? Обмундирования нет? Согласись, что без штанов воевать просто как-то неудобно. Нефти, угля... даже хлеба у них нет! Ничего у них нет!
- Есть.
- Что же?
- Сочувствие народа.
- А вот мы им покажем такое сочувствие... - и Всеволод Скоповский встал, заметив, что в нем накипает раздражение и он может наговорить дерзостей. - Сейчас, дружище, надо не мыслить, а поступать. Прощай. Мне еще сегодня предстоит путешествие. Наша батарея стоит в Новой Гребле препаршивое местечко, кстати сказать! Но скоро, скорее, чем ты думаешь, мы двинемся вперед... Короче говоря, адью! В Петербурге увидимся.
И они расстались далеко не друзьями.
3
Ночь была душная. Теплый ветер пропитался сладчайшими запахами лугов, зелени, яблонь. Откуда-то со стороны Вышгорода ухали гаубицы. Около Цепного моста пулемет пропускал редкие очереди. Иногда пробивалась тишина, и тогда вдруг на мгновение казалось, что ничего не происходит, просто вечер... просто пахнут яблони... Днепр всплескивает мелкой волной... влюбленные приходят и садятся на траву, на обрыве...
Только зачем так надсадно ноют скрипки в кафе? По улицам громыхают подводы... А, это вывозят трупы сыпнотифозных! Говорят, от тифа полезно носить на шее ладанку с нафталином...
Нет, нельзя верить тишине!
Капитан Скоповский в сопровождении ординарца Кузи выезжает из города. Спят холмы. Рощи притаились и заставляют настораживаться. Чем это он расстроен? Ах да, этот... хлюпик!.. "Сочувствие народа"! Дурак!
Кони фыркают. Спустились вниз, и сразу пахнуло сыростью. В городе было теплей.
Скоповский терпеть не мог вялости лошади. Он держал собранным коня. В его обращении с животными была жестокость. Он владел конем, но от малейшего неповиновения приходил в бешенство и тогда рвал коню губы, вонзал шпоры в бока...
Ехали молча. Ординарец чуть-чуть отставал. Скоповский молча испытывал неприязнь к ординарцу:
"Такая жалость, что в войне не обойтись без этих сиволапых! Конечно, бывают хорошо вышколенные слуги. Но кто может ручаться за всех этих ванек, по самой своей природе предателей и дезертиров?!"
Скоповский раздраженно прислушивался. Вот у ординарца споткнулся конь. Спит в седле, мерзавец! И чего тащится сзади? Скоповский искал, к чему бы придраться, на чем бы сорвать досаду:
"А впрочем, пусть делает что хочет. Бесполезно переучивать. Эх, добраться бы до места и уснуть!.."
Артиллерийский капитан ежился от сырости.
4
Все было готово. Вечером Котовский изучал карту, и сейчас он отчетливо видел холмы, и рощи, и извивы реки, и расположение противника, и направления, по которым котовцы двинутся завтра в наступление, и даже разветвления, по которым побегут опрокинутые враги.
В черноте ночи скрыты ложбины, но он их видел такими, какие они будут поутру. По ним бежали, стреляли, схватывались врукопашную и падали на пути...
Люди спали на том и на другом берегах. А уже была решена судьба их, и завтрашние покойники последние часы пребывали среди живых...
Когда дроздовцы внезапным ударом опрокинули красных, красные отошли от Киева частью на правобережье, к реке Тетереву, частью на левый берег Днепра, на Чернигов.
По шоссе Чернигов - Гомель бродили банды каких-то головорезов. Они изредка обстреливали проезжих и делали попытки захватить караваны судов, на которых эвакуировались грузы из Киева.
В устье Десны, под самым Вышгородом, стояла красная речная флотилия, прикрывающая эвакуацию.
На реке Тетерев - группа Павлова. У Житомира - прославленная Щорсовская дивизия.
И еще были червонные казаки, партизаны Николая Крапивянского, конный матросский полк Можняка...
Одним из звеньев этого фронта была бригада Котовского. Котовский мысленно оценивал и свое место, и общую расстановку сил противника.
Выбрав удобное для переправы место, разведчики размундштучили лошадей, ослабили заднюю подпругу. Место было глухое... Кони осторожно ступили в воду. Дно илистое. Торопливо вытаскивая вязнувшие ноги, кони добрались до глубокого места и пошли вплавь. Потом был лес. Открытые места проезжали вдоль опушки или вдоль изгороди. По каким-то неуловимым приметам определяли, где безопасно, и делали бросок. Подлубный ехал впереди.
Это был глубокий тыл. Спокойно шли вражеские обозы, передвигались подкрепления, не спеша проезжали связные, располагался в палатках лазарет...
Разведчики двигались бесшумно и быстро. Снаряжение и оружие были хорошо подогнаны. Наконечник шашки и стремена были обмотаны тряпками.
Оставив коней в кустарнике, дозорные ползком пробирались по канавам или шли, на мягком грунте становясь сначала на пятку, а затем уже на всю ступню и, наоборот, на твердом грунте становясь сначала носком, а затем осторожно опускаясь на каблук.
Перекликались пересвистами, подражая крику птиц. Однако внимательный человек подметил бы, что пересвистывались степные птицы, какие водятся под Тирасполем и каких не бывает здесь.
Вернулись они с богатой добычей. Определили численность, расположение врага, разведали местность и в короткой стремительной схватке уничтожили пулеметный взвод.
Котовский еще больше укрепился в решении атаковать. И вот до начала атаки осталось всего лишь несколько часов.
Котовский встает, потягивается.
Мигает огарок. Дежурный клюет носом возле телефонного аппарата...
Чтобы биться за родную Бессарабию, нужно ударить по врагу под Киевом, теснить его на Волге, расстреливать в Костроме.
И если понадобится, Котовский ударит по врагу под Киевом, будет теснить его на Волге!
Он будет воевать смело, красиво, со страстной убежденностью. Он не только пойдет - он и поведет, не только обнажит клинок, но и одержит победу. И сделает это просто, радостно, в боевых делах осуществляя себя.
5
Чуть брезжило. Туман полз, стлался, курился, из молочно-белого становясь розоватым.
Коноводы в отдаленной роще прислушивались.
Кони били копытами, прядали ушами, высоко подняв головы: где же седоки?
Туман был такой густой, что нельзя было различить ни кустарника, ни речки. В душе поселялась тревога: уж не сгинул ли мир, оставив на месте лесов, рек, гаубиц, международных конференций, стратегии, философии и искусства одну сырость, одно облако измельченных брызг?
Невозможно было дышать. Туман ворочался, клубился... Может быть, в этом хаосе возникнет новая вселенная, и, когда эта мерзость рассеется, все увидят какие-нибудь смарагдовые деревья или даже вовсе и не деревья, а что-нибудь небывалое, чего и не было никогда.
Бойцы ползли. Стягивались к мостику через Здвиж. Их ряды пополнил спешенный эскадрон.
Туман клубился. Туман тоже входил в расчеты Котовского и действовал по его плану.
Котовский вглядывался. Все произойдет именно так, как хотел. И если нет, будут внесены поправки. Но почему не подает сигнала Няга?
Котовский сжимает рукоятку. Слышит, как топают кони у коновязи. Угадывает, где находятся те, кто наступает в пешем строю. Сейчас они должны быть совсем близко... Но даже если не удастся захватить мост, противник, выдвинувшийся на этот берег, не успеет отступить за реку. План настолько бесспорен! Котовский готов подхлестнуть время, пришпорить минуты. Нетерпение охватывает его.
Весь мир кажется призрачным в этом проклятом тумане. Тревожно... Что там? Куст или человек? Кто идет?! Ни звука. Да что они, заблудились там, на том берегу?
...Бойцы ползут. Уже можно различить в рыхлом тумане смутные очертания. Берег. Перила моста.
Пронзительный свист. Это сигнал Няги. Туман наполняется тенями. В атаку!!
Не крикнув, часовой валится в воду. Река издает звук, похожий на тот, когда веслом ударяют по водной глади.
Котовский и все в засаде переглядываются.
Началось!
А вот и выстрелы. Беспорядочная пальба противника. Точные выстрелы наступающих, и вместе с выстрелами гул голосов: крики, проклятия, команда, предсмертный хрип...
Ветер потянул с востока. Туман выстлался лентой, сквозной, как марлевый бинт. С каждым мгновением открывалось все большее пространство, охваченное сражением.
Противник оправился от неожиданности. В сводном офицерском батальоне каждый был вытренирован и привык презирать жизнь и смерть.
А бессарабцы, хотинцы, пензяки, хлынувшие к берегу, - им вот как нужна была жизнь! Но их вытеснили из родного края, разлучили с семьями, гнали четыреста километров по знойной степи... Все бедствия исходили от этих самых, стрелявших сейчас в них в упор. Пришло время посчитаться. И они вступили в этот бой на уничтожение.
Рубили. Вонзали штык. Стреляли. Били прикладом. И когда противнику уже казалось, что он начинает одерживать верх, Котовский ударил с фланга.
Марков в это утро полз рядом с Кожевниковым. Вместе поднялись по сигналу, вместе бежали. Марков кричал "ура". Его охватило веселое возбуждение. Он какими-то вспышками осознавал себя.
Куст. Обежать справа. Где Кожевников? Здесь. Туман пронзили солнечные стрелы. Какое искаженное лицо у этого офицера!
В рукопашном бою нужны молниеносные решения. Действие и решение должны быть одновременны. Упусти миг - и будет уже поздно.
Марков увидел что-то красное, услышал страшный крик, пробившийся через трескотню выстрелов. Кожевников прикладом ударил высокого офицера. Почему они падают вместе?
Одновременно перед Марковым выросли двое. Марков не успел испугаться. Один, с наганом, молоденький, в подобранной в талию гимнастерке, кажется, выстрелил. Другой, с бородкой, замахнулся шашкой. Марков видел, как сверкнуло лезвие. Но вместо того чтобы ударить, офицер странно подскочил, с него свалилась фуражка, он упал, далеко отшвырнув ненужный уже клинок. Молоденький, вместо того чтобы броситься на Маркова, перепрыгнул через убитого и побежал. Он мчался в сторону пулемета. Марков понял: молоденького сейчас убьют.
Это тогда пробежал человек с лицом, залитым кровью? Или это было раньше?
Марков видел, как офицеры прыгают в воду. Марков прицелился и выстрелил. Это был его пятый заряд.
Не выдержав натиска, враги, послушные расчету Котовского, стали отступать в беспорядке к реке, как раз к тому месту, где заранее были установлены пулеметы.
Здесь было топко. Попадавшие сюда вязли в трясине. Чтобы ее миновать, выкарабкивались на бугорок. На бугорке их уничтожали пулеметчики.
Видя, что гибель неминуема, оставшиеся ожесточенно отбивались. В рукопашном бою схватывались двое, и оба падали, сраженные подоспевшими на выручку. Но и те оказывались наколотыми на штыки. Так накапливался ворох.
Утреннее солнце осветило ложбину, наполненную мертвецами.
Розовое облако стояло над Здвижем. К мосту течением относило трупы. Началась переправа. Кони красиво отражались в воде. День сиял, небо голубело. Котовский лично руководил переправой. Издали доносился колокольный звон.
6
Батарею Всеволода Скоповского обнаружил разведчик Владимир Подлубный. Батарея стояла за липовой рощей. Подлубный рассмотрел и артиллеристов, и ящики со снарядами, и новенькие английские шестидюймовки.
"Они как раз нам нужны", - хозяйственно подумал он.
Артиллеристы беспечно смеялись. Чей-то голос в офицерской палатке напевал: "Сердце красавицы склонно к измене..."
Рябой бомбардир, сидевший всего в нескольких шагах от Подлубного, вдруг крикнул:
- Тютяев! Хворосту принеси! Опять у тебя погасло, черт сопатый!
От этого неожиданного возгласа Подлубный вздрогнул, а затем поспешно пополз в сторону, в овраг.
Как раз вовремя. Тютяев, голубоглазый, с белесыми ресницами, похожий на годовалого деревенского бычка, поднялся, почесался, постоял в раздумье и направился к тому месту, где только что лежал Подлубный.
Котовский не медлил. Как только Подлубный принес донесение, конники, вытянувшись длинной вереницей, помчались вдоль опушки, мимо сгоревшей мельницы, мимо стогов.
Когда приблизились, артиллеристы дулись в козла, а капитан Скоповский, лежа на топчане, пытался изложить розовощекому прапорщику философию Шпенглера.
На лице прапорщика всегда было удивление. Это получалось потому, что его брови были высоко приподняты, а маленькие глазки были круглые и простодушные. Это выражение подзадоривало и выводило из себя Скоповского. Хотелось говорить прапорщику вздор, нелепицу, чтобы заставить его еще выше поднять брови и округлить глаза.
Скоповский пробовал все: анекдоты, философию. Врал, рассказывал невероятные вещи. Прапорщик, однако, не мог удивиться больше, чем удивился раз навсегда. Он смотрел на Скоповского ясными глазами.
Скоповский начинал злиться. Он придирался, он просто глумился. Может быть, прапорщик хотя бы обидится?
Но прапорщик бормотал:
- Вы это так... вы нарочно... только напускаете на себя. Вы хотите вывести меня из терпения...
- Ваша тарелка, прапорщик Чечулин, с успехом заменяющая вам физиономию, может хоть кого взбесить.
- Дайте ему по морде, Скоповский, - и баста! - советовал третий офицер с бородкой a la Николай Второй, скучая наблюдавший эту сцену.
...Конники окружили холм, на котором расположилась батарея. Роща наполнилась всадниками, но артиллеристы ничего не замечали, полагая, что находятся в тылу, и даже не выставили охранения.
- Итак, вернемся к теории относительности, - разглагольствовал Скоповский. - Все в мире относительно, даже ваша глупость. Прямая линия вовсе не прямая, кратчайшее расстояние - не кратчайшее, прогресс идентичен с тем, что физика называет процессом, анализ - функцией, а церковь оправданием через добрые дела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70