Осмотревшись еще раз, Юлия опустила в сумку свою золоченую игрушку.
– Не брезгуйте же любимым лакомством... или боитесь утратить спортивную форму? – улыбнулась она, придвигая всю корзину соблазнов, и пощурилась слегка, хотя близорукостью не страдала. – Когда-то, при исключительной худобе, вы обладали незаурядным аппетитом на всякие кондитерские изделия.
– Право же, я наелся на неделю, – сопротивлялся Сорокин.
– Ничего, эти воздушные лакомства можно есть сколько влезет: от них не толстеют!
С видом научного исследования, на деле же из-за разыгравшейся как назло ребячьей жадности, режиссер Сорокин смахнул и ту, что на него глядела, и четверку соседних, чтобы не обижались, после залил ликерцем для всеобщего их там внутри примирения, – словом, перепробовал подряд стоявшие перед ним всякие пирожки, пети-фуры , цукатистые фрикадельки жгуче-пряного вкуса, иное по второму разу для более углубленного проникновенья в их таинственный кулинарный спектр, – ел и, странно, все еще оставалось место. Вглухую скрестив руки на груди, Юлия сострадательно, по частям, разглядывала резвящегося гостя, с пристальнейшим интересом наблюдая, как тот жует ее кондитерские шедевры, глотает в особенности.
– Чрезвычайно вкусно, пани Юлия, явление величайшего артистизма... – с набитым ртом и тоном знатока бормотал Сорокин, причем высказал догадку, что подобные изделия по своей принадлежности к разряду небесных блаженств, помимо райского табльдота, имеются разве только в закрытых распределителях высшего ранга, никогда не поступая в общегородскую торговую сеть. И с помощью волшебно-зеленоватого на просвет, почему-то почти не хмельного вина уплотнял ранее поглощенное, все пытался уговаривать себя: остановись, безумный Сорокин, царственная пациентка терпеливо ждет твоего диагноза. Уймись же, несчастный обжора, хватит тебе...
И все же, несмотря на полученный отпор, мысли его настолько разыгрались в прежнем направлении любовной фамильярности, как будто дама уже принадлежала ему, что намерение сопротивляться ей в случае ожидаемой атаки внезапно уступало место самой неприличной ревности.
– Ну, признавайтесь же, каков он?.. Груб, ревнив, ненасытен или, напротив, немощен, неопрятен, наконец? – добавил он и стал перечислять предполагаемые интимные качества змия , живописно поясняя некоторые из них.
– Врач должен вникнуть в симптомы заболеванья, – с появившимся вдруг противно-сахариновым привкусом на губах и глядя в сторону, почти обиженно сказал Сорокин. – Что именно беспокоит вас?.. Вернее, уж вам-то чем плохо в жизни?
– Я выбилась из колеи, – с заминкой, видимо, впервые попыталась сформулировать она. – Все началось с пустяковой игры, но запуталась потом. Я открыла, что можно желать беспредельно. Но нельзя без стен. Когда же стены падают и не на что опереться, это и есть смерть. Иногда кажется, что меня вынесли из жизни, но я все оглядываюсь назад. Я ищу меры, в чем она? Мне просто нужна рука, чтоб вывела меня назад оттуда.
Надо полагать, некоторую туманность описания самодеятельной доктрины отнес за счет нормальной, независимо от возраста, девической стыдливости.
– В общем-то обычное состояние наших современников – бытовая неустроенность, социальное беспокойство, страх за будущее... Но хотелось бы чуточку точнее, – входя в роль, морщился Сорокин. – К тому же, вероятно, постоянная мигрень, раздражительность, изнурительная бессонница, так? Ввиду того, что высшая мудрость в естественной простоте, а мы здесь с вами как бы сообщники в чем-то, мне и хотелось бы с вашего согласия говорить напрямки...
– Внимательно слушаю вас, Сорокин, – сказала пациентка, доверчиво поддавшись вперед.
Он раздумчиво огладил подбородок себе, как если бы там помещалась качественная борода.
– Еще не встречал вас в таком меланхолическом ключе, Юлия, отсюда моя смелость, – приступил он солидно и понял по тембру, что, в общем, у него получается. – В отличие от нас, проживающих там, внизу, вы знакомы с горем разве только в пределах детских разочарований, и высшее страдание ваше была зубная боль. Сколько я помню вас, вы никогда не нуждались в людях на земле, кроме как для поклоненья и услуг, но всякий раз потом сохраняли на кончиках пальцев гадливое ощущенье чего-то холодного, волглого, сального и липкого от вынужденного прикасанья к ним, правда ведь? А может, это жизнь постучалась к вам, что наступают предельные сроки? Требуются иногда ужасные лекарства, вроде паденья с горы, удар ножа от любовника, молния в темя, – от чего иногда к действию пробуждается душа. Нельзя, дорогая, слишком долго противиться велениям природы, она сердится под конец и может лишить тех естественных превращений, которые только и дают примирение в конце. Влезайте же в упряжку, поддайтесь благодатному данайскому дождю, выходите замуж, дорогая, не дожидаясь какого-нибудь сталелитейного монарха... И не подумайте, что сам напрашиваюсь в кандидаты: я подержанный, желчный, неудачно женатый человек, безвольный к тому же, потому что и ради вас был бы не в силах покинуть ее в беде!
Соображения свои, куда вложил весь опыт детства, Сорокин высказал не только с чувством, но и с явным удовольствием, однако ни жилка не дрогнула в лице Юлии.
– Так вы думаете, Сорокин, что требуется всего лишь обыкновенный дождик, как говорится, на иссохшую девичью ниву? – медлительно переспросила она. – И вы уверены, что ваш анализ построен на высказанных мною предпосылках? С вами никогда не бывает скучно... У дедушки был знакомый фельдшер, после одной семейной травмы он у всех подозревал дизентерию, но тому по крайней мере требовалось больше материала для заключения...
– Я не хотел вас обидеть, – сказал режиссер с пылающими ушами.
– Не сгорайте дотла, Сорокин, – чуть свысока кивнула Юлия, – вы еще понадобитесь. Верю, что старый друг просто хотел помочь мне чем богат ... Не его вина, что не в ударе. Зато сам того не подозревая, подарил мне сейчас веселое оружие против, нового врага моего... по руке пришлось!
Стало неудобно спросить – против кого и какое. Поднявшись вслед за хозяйкой, Сорокин рассеянным взглядом скользнул по гобеленам вокруг в поиске, на чем отыграться. Прямо перед ним происходила битва четырехсотлетней давности, самый ее эпилог. Линялыми шерстями вышитый рыцарь с поднятым забралом наблюдал из-под дерева на холме, как чужой эскадрон с ходу врубается в каре железных латников, сомкнувшихся перед обреченным господином. Обострившаяся память позволила мосфильмовскому эрудиту отличить Франциска от Карла.
– Позвольте, где-то я уже видел это... – пользуясь случаем поправить свои дела в глазах Юлии пробормотал режиссер. – Ведь это, по-моему, при Павии ?
– Кажется, при Павии, да... – с непонятным раздражением откликнулась та. – Но давайте же продолжим нашу работу!..
Лифт находился сразу же по выходе из гостиной, за толстой портьерой направо. Кабина была глухая, падение скоростное, беззвучное, совсем краткое, – все же мимолетное сомнение в прочности инженерных сооружений, применительно к такой глуши, успело вызвать тоскливую сосущую пустоту в режиссерском желудке. Несколько успокаивало разве только соображение, что и доставившая их сюда чертова колесница, наверно, сработана той же рукой.
Подземные владения Юлии оказались значительно обширней только что покинутых. По сторонам служебного коридора, где они шли, угадывалась сложная сеть подсобных помещений, подсвеченные цветными лампами мерцали контрольные пульты, кладовые неизвестного назначения и с намертво замкнутыми дверями; нигде не прослушивались, однако, ни гудящие провода, ни шум парового отопления, ни просочившаяся сверху капель. Задолго до вереницы удивлений, поджидавших Сорокина впереди, единственно по масштабу хозяйства и добротности его исполнения следовало заключить, что никаких капиталов покойного Джузеппе вместе с фамильными возможностями заграничной родни не хватило бы осуществить виденное естественным земным усилием.
– Осторожно, держитесь за поручни теперь, – сказала хозяйка за спиной.
Предостережение выглядело не излишним. Едва раздвинулась панель в стене, неистовый свет ворвался в сумерки подземелья, шатнул, почудилось – мог бы запросто и с ног сбить. По всему они находились теперь на обзорном балконе перед поистине пиранезиевским пространством с потолком, пропадающим в голубоватой дымке из-за множества скрестившихся лучей. После невольного головокружения освоившийся глаз начинал различать соразмерную циклопическому объему по диагонали зрелища, дворцовой роскоши и широты лестницу с фигурами муз на площадках – нагих, танцующих, крылатых, всяких. Не сразу удавалось понять: почему так мучительно было глядеть на это варварское нагроможденье общеизвестных архитектурных стилей кое-где со столь вопиющим нарушением строительной логики, как оно там держалось? Конечно, никто не смог бы запомнить отделочные подробности или хотя бы, по отсутствию целеустремленного единства, перечислить элементы архитектурного замысла. Но самый размах творения подавлял в зародыше возникавшее было ироническое чувство к невежеству заказчика и множил почтение к силам, громоздившим шлифованный мрамор, колонны и глыбы вперемежку с отливками бронзы и сверкающим хрусталем. Казалось, все кругом было рассчитано на вечность, и все же тоскливое ощущенье непрочности рождалось от пребыванья здесь... Пожалуй, единственно возможное служебное назначение света в таком количестве заключалось в том, чтоб не было страшно одному.
– Что может бедный режиссер сказать пани Юлии? Очень, очень мило у вас тут, – через силу произнес Сорокин и в манере придирчивого ценителя прибавил исключительно на пробу, что на ее месте обошелся бы без старомодных золоченых розеток в кессонах сводчатого потолка, без античных квадриг, что мчались по окружности лазурно-мозаичного фриза. – Дорогая, излишества дадут кому-то право обвинить вас в нехватке элементарного вкуса, правда?
К его великому облегчению, Юлия забыла про обиду. В самой поспешности ее согласия сквозила скопившаяся тревога. Значит, и сама опасалась того же, забрызганные известью висячие подмостки кое где, вряд ли уместные по характеру производства, несколько сглаживали впечатление очевидной недоделкой работ, простительной при такой масштабности.
Оказалось, никто сюда не заглядывал пока, кроме Сорокина.
– Наконец мне ничего не стоили эти излишества, как и удалить их не составит труда... – почти благодарно объяснила Юлия. – Мне-то хотелось создать у посетителя торжественно-фанфарное настроение перед вступленьем... ну, в святилище, так сказать! У нас сегодня трудно требовать, чтобы снимали обувь при входе в храм, пусть по крайней мере потрудятся пешком: дальше у меня лифта нет. Я потому и сделала лестницу подлинней, хотя сама не ходила по ней ни разу, а пользуюсь своей собственной, маленькой, винтовой.
– Позвольте, я как-то не заметил снаружи входного вестибюля перед лестницей? – стал припоминать Сорокин.
– Я и не довела ее пока до самого верха, – глядя куда-то в сторону сказала хозяйка. – Еще не решила – нужно ли, где именно и, главное, зачем ?
Винтовая по соседству, достаточно удобная, чтобы не ударяться друг о дружку, вывела обоих на главную площадку внизу. Два исполинских полированных Геракла, явно позаимствованных с Эрмитажного подъезда, только иной расцветки, размером покрупней, поддерживали на выгнутых спинах антаблемент входной арки, тоже, несмотря на маскировочные ухищрения, слишком памятной глазу по московскому метро. Теперь уже не оставалось сомнений в авторстве Юлии. Вопиющие погрешности ее представлений о гармонии и красоте да еще с учетом прежних впечатлений позволили Сорокину проникнуть в скрытую под царственным достоинством самую ее изнанку, – вот также из-под стершейся позолоты проступает местами истинный металл изделия. Беглое сравнение своих возможностей с достижениями хозяйки позволили режиссеру воротить совсем было утраченное сознание собственных преимуществ. И так как добровольное проживание мало-мальски мыслящего существа в описанных условиях пусть даже без подземной сырости исключалось, то проницательному уму оставалось предложить здесь потайное хранилище каких-то, загадочным путем приобретенных Юлией чрезвычайных ценностей.
– Вот мое подполье, Сорокин, – сказала она. – Пожалуйста, думайте вслух. Мне важно любое, самое мимолетное ваше соображенье.
Кстати, пока шли, всюду заставали они полностью включенное освещенье в такой степени расточительства, что в умеренности воспитанный консультант еле удерживался от стыдного плебейского соблазна справиться у владелицы, на какую примерно сумму выгорает электричества за месяц. Ротонда под высоким куполом и обозримыми прорезями на уровне глаз, в особенности залитая светом вообще, напоминала сторожевой форпост на выходе в какую-то дремучую неизвестность.
Последовала кратковременная остановка, как если бы спутница Сорокина сомневалась, стоит ли ради болезненной и все равно неутолимой прихоти посвящать кого-либо, к тому же впервые, в более чем интимную тайну.
– Итак, приступим к нашей работе... – решилась она вдруг, жестом приглашая Сорокина к двудольной двери, которая тотчас бесшумно раздвинулась перед ним, причем тот уже собрался было иронически похвалить тривиальное чудо загранично-коммунальной техники, успешно введенное в социалистический обиход, но шутки у него не получилось.
Сразу за порогом, без промежуточной площадки, взору открывалось веявшее сырым холодком и, как бывает над пропастями, до головокружения неохватное пространство, освоение его грозило если не гибелью, то повреждением рассудка. Непроизвольным рывком самозащиты Сорокин выставил руки вперед, так что Юлия сочла нужным удержать под локоть своего консультанта, хоть падать, в сущности, было некуда. Ибо от самого их подножья единственно парадная здесь во всю длину крытая ковровой дорожкой и с бесчисленным, казалось, количеством ступенек лестница сводила напрямки в уменьшенную расстояньем как бы оркестровую впадину, откуда радиально разбегались, надо полагать, подлежащие осмотру галереи. Там внизу, в лабиринте их, значит, и таилось нечто срочно нуждавшееся в ученой экспертизе. Странный, как бы клубящийся сумрак, на котором два исполинских силуэта повторяли движения вошедших, переполнял это поистине пиранезиевского размаха каменно-сводчатое помещенье, и, несмотря на гроздья слепительных лампионов по обе стороны каждого лестничного марша, стены кругом, равно как и ощутимой мощности перекрытия, высоко над головой едва проступали в потемках. Не поддаваясь обывательским настроеньям, режиссер даже попытался было прикинуть на глазок приблизительный объем земляной выемки и сметную стоимость сооруженья в целом, но уместнее было вспомнить о времени, потраченном на придумку подобного сюжета. Тут Сорокин на пробу кашлянул погромче, и гулкий многоразовый отголосок подтвердил ему реальную масштабность почти несомненного наважденья. Однако ему, как и всякому престижному критику, требовалось во имя личного достоинства отыскать какой-либо изъян даже в явном шедевре, Сорокин сразу нашел его.
– Представляю себе, как этот космический, с вашего позволения, ангар будет выглядеть в окончательном виде, когда вельможная пани превратит его в свой, так сказать, чудесный уголок... – неподкупным тоном знатока высказал он свое мнение по затронутому вопросу.
Он еще не догадывался тогда, что только наличием маленьких несовершенств, вроде следов от цементной опалубки на ближней стене или одного, на третьем марше, светильника вдвое тусклее прочих, доказывается рукотворность великих творений, – в чем и состояла, кстати, вполне сознательная уловка мастера.
– О, мудрейший Сорокин, – печально сказала Юлия, – когда можно все , полезно немножко гасить свои желания, чтоб не заблудиться в них... – и туманно посулила, что он и сам скоро убедится, как опасно бывает завязнуть в них. – Но продолжим нашу прогулку?
Чтобы не ронять мужское достоинство в глазах дамы, Сорокин старался не замечать участившихся странностей чуть сбоку, за спиной у себя, так, например, оттого ли, что ступеньки лестницы сами как бы струились под ноги, сокращая время спуска в ту кратероподобную яму, и под конец кинорежиссер был бы не прочь и продлить немножко приятнейшее для организма и, видимо, обычное у призраков скольжение над тамошними безднами, как вдруг оказалось, уже приехали. Если через арочный, незавершенного вида пролом в стене заглянуть внутрь, взору открывалось смежное, тоже черновое покамест помещение со множеством массивных, в разбегающейся перспективе поставленных колонн, отдаленно напомнивших эрудиту сходную, но масштабом поскромнее, базилику святого Петра в Риме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89