Исполнялся один из тех заунывных любовных романсов, от которых, было замечено, Дымков испытывал нестерпимую, чисто космическую тоску. Как раз напротив него, сидевшего в группе почетных гостей, за столиком с прохладительными напитками, в мраморном простенке красовался поясной портрет великого вождя, откуда легко просматривается происхождение сомнительного дымковского поступка: внезапно, без какого-либо предупреждения у всех присутствующих, включая дородную певицу, выросли точно такие же усы. Правда, во избежание томительного единообразия, автор себя и своего шефа, например, снабдил совсем тоненькими – мушкетерского образца, хотя у старика Дюрсо с тенденцией к дальнейшему развитию; тогда как одну заслуженную старушку, напротив, наградил богатейшей, в обе стороны волосяной накладкой с характерным винтообразно-запорожским сбегом на нет, так сказать, в окружающее пространство. Никого не пощадив, даже алебастровый бюст видного театрального реформатора в углу, Дымков лишь одну избавил от преобразованья, которую поразвлечь хотел своей дикой шалостью, тем самым сделав ее виновницей происшествия.
К чести собравшихся, ни один из них возгласом гнева или удивления не прервал артистки, самозабвенно призывавшей лобзать ее, несмотря на постигшее преобразование, но тягостной улыбкой она стремилась замять бестактную проделку приезжих знаменитостей. Народные прятали нижнюю часть лица в богатых палантинах, а кто победнее обходился просто ладонью, приложенной к губам с видом задумчивого сопереживания. Наважденье кончилось к заключительному аккорду, причем главным пострадавшим неожиданно оказался переволновавшийся Дюрсо, и так как никакие аварийные пилюли не помогали, сразу после пения Дымков повез его домой... К слову, выступление аттракциона Бамба в программе не значилось – по болезни, как было объявлено, экспериментальной собаки, на которую опиралась научная часть вступительного слова.
Под предлогом навестить отца после вчерашнего припадка Юлия с утра отправилась к нему на квартиру, намереваясь заодно поговорить об участившихся, все более неуправляемых дымковских вольностях – они грозили завершиться монументальным скандалом. К ее удивлению, дверь открыл в фартуке и с разбитым яйцом в руке сам Дымков, тотчас, без тени смущения, воротившийся на уютную кухоньку рядом... Кстати, пока говорила с отцом, ей видно было, как тот не без сноровки орудует с непривычной утварью, – почудилось, однако, что, никем не наблюдаемый, управляется слишком быстро, начисто выключая некоторые промежуточные, томительные для хозяек, моменты приготовления пищи.
В халате и с утренней газетой больной ждал своего завтрака, когда из прихожей показалась Юлия.
– А, это ты... – взглянул он поверх листа и кивнул на свободное кресло, продолжая обегать глазами ведущие заголовки. – Почему плохой вид?.. Не спала? Или успела за ночь соскучиться о своем старике?
У старика были все основания толковать по-своему несколько ранний приход дочери, после того давнего охлаждения не баловавшей отца лаской и заботой, даже вниманием. С тех пор всякий их разговор для разминки, что ли, начинался с колючего, в полушутку, препирательства.
– Не угадал. Я пришла справиться насчет давно ожидаемого мною наследства!
Дюрсо посмеялся:
– Опоздала... тот незабываемый матрос с Очакова вынул из меня почти все наличные плюс к тому кусок жизни размером с Черное море. Иногда я сам кажусь себе все равно как кости от селедки, если в большой семье. Тебе придется, милашка, потерпеть немножко.
Последовал усмешливый поединок взглядов, глаза в глаза.
– Ничего, я не тороплюсь, папа.
– Я не поручусь тебе, что сковырнусь так быстро... поэтому, может быть, разденешься?
Снимая шубку, Юлия похвалила отца за стихийную способность преодолевать горести холостяцкого одиночества: имелся в виду доброволец на кухне. Дюрсо отвечал, что вообще-то за годы упадка и лишений наладился обходиться без прислуги, но с годами стал быстро сдавать. Дымков же, постоянно нуждаясь в квалифицированном отеческом наставлении, настолько привязался к старику, что, помимо всего, в предвестье его сердечной немочи, остается ночевать у него на раскладушке.
– Ты не боишься перегружать его вдобавок и по домашнему хозяйству?.. Не сбежит? – спросила она, снизив голос и по-немецки, чтоб не понял тот, у плиты. – На твоем месте я не стала бы доводить до крайности, чтоб не рисковать в твоей большой игре.
Дюрсо усмехнулся:
– Так мы же компаньоны, но я постарше плюс к тому же все хлопоты по номеру лежат на мне. Он без меня ни ногой, а яичницу может поджарить простой ребенок... Хочешь, он сделает и тебе?
Правду сказать, торопясь застать отца пораньше, Юлия с утра ограничилась чашкой кофе, так что была бы не прочь перекусить на целый день беготни, если бы до тошноты не отвращал смежно возникший образ.
Похоже было, она колебалась.
– Нет, знаешь ли, воздержусь, пожалуй, – не без содроганья отказалась наконец.
Еще дед когда-то возил внучку смотреть балаганы на ярмарке, источники площадного цирка, откуда вышел сам, и с тех пор у Юлии на всю жизнь сохранилось детское убежденье, что у фокусников, в их среде, высшим шиком считается сготовить глазунью без огня и непременно в старой шляпе, непригодной для дальнейшей носки.
– Сомневаешься, что это съедобно? – несколько невпопад обиделся отец, – здесь употребляются только диетические и натуральные продукты. Я категорически запретил ему всякую мистику у себя на квартире.
Ее позабавила отцовская логика:
– Еще не хватало, чтобы он у тебя стряпал вовсе из ничего. Накормит досыта воздухом, и будешь икать на весь квартал, как бывало в Киеве у нас большая Марфуша... Помнишь? И вообще, кто может предсказать, какая вдруг осенит его фантазия?.. Я затем и приехала, поговорить после вчерашнего. Надо принимать какие-то меры укрощения, чтобы однажды не погореть с ним запросто, синим огоньком!
После краткого раздумья Дюрсо предложил, было, генеральный выход из положения. По его тайному знаку, ради соблюдения секретности, дочь неслышно и поплотнее подтянула на себя дверь на кухню. Оказалось, что, учитывая весеннее оживление природы и для отвода избыточных сил, лучше всего было женить чертова дикаря, – старик соглашался даже доукомплектовать коллектив Бамба на одну штатную единицу. Впрочем, дело упиралось в кое-какие, почти непреодолимые трудности, в частности, где для него найти технически подходящую Марфушу. Не из чего стало выбирать, все девки теперь разбежались кто куда, на фабрики и в самодеятельность. Но здесь надо в особенности, чтоб получилось хорошо. И пускай она его понадежней держит за кудри! К сожалению, такая простая вещь тоже не валяется...
– Какую гадость ты придумал, – слегка поморщилась Юлия.
– Найди лучше, и я скажу – да.
Внезапно получил объяснение горелый смрад, с некоторого времени сочившийся в щель у порога. Семейные прения были прерваны вторжением повара – в клубах чада и с раскаленной сковородой. Во избежание удушья рычавшее на ней кулинарное творение тотчас было отправлено назад для срочного погружения в помойное ведро.
– Вот к чему приводит, если подслушивать за дверью... – начал было Дюрсо.
Юлия дипломатично вступилась за славного в общем-то парня.
– Не брани его, отец, ты отлично обойдешься и хлебом с ветчиной. Тем более что ведь он и не собирался причинить тебе неприятность... Правда, милый Дымков? Не падайте духом, все случается с новаторами производства на первых порах. Не все питаются одним изюмом, и вам надо разбираться, годится ли ваше изделие, как говорится, для белого человека. Во всяком случае, эта провинность гораздо легче вашей выходки с усами в прошлый раз!
– Вам вчера было не смешно, Юлия?.. Не понравилось? – с высоко поднятыми бровями огорчился Дымков. – Я опять сорванец ?
– Слабо сказано, дорогой мой, вы истинное, Божьей милостью, чудовище! – непонятно, в знак восхищения или порицания, бесстрастно и в самые глаза ему сказала Юлия. – Но вам никак нельзя забывать, что вы живете среди ортодоксов, а стоит ли дразнить гусиную породу?
Тот как-то по-птичьи даже взъерошился весь:
– А что, что они могут со мной поделать?.. Оштрафуют, в милицию отведут?
– Видите ли, Дымков, – многозначительно усмехнулась Юлия, – в этом печальном царстве-государстве некогда проживали самонадеянные люди, куда более неуязвимые, чем цирковой волшебник. Невольно создается впечатление, что вы недавно прибыли в нашу страну, а это может послужить вам дурной уликой. Вы даже не сообразили, что при желании в каких-нибудь три прыжка можете заслонить центральную фигуру эпохи, а там всякая историческая вероятность предусмотрена на столетие вперед. Да они просто оторвут вам башку вместе с вашим пробором, прежде чем вы пустите в ход свою магию. Вы не подозреваете, каких усилий стоит отцу уберечь вас от болезненных переживаний, но ради дальнейшей вашей сохранности позвольте нам принять некоторые дополнительные меры...
– Например? – озабоченно вскинулся весь Дымков, поочередно вглядываясь в отца с дочкой, а мимоходом в широкое окно, выходившее прямо в небо над незастроенным пустырем.
– Окончательно мы не решили пока, – издалека и с важностью приступил Дюрсо, – но если под рукой не найдется другой громоотвод, то придется просто женить вас. Скажите, на вашем личном кругозоре нет никого на примете?
– Но мне не надо, я ангел... – стал обороняться тот, хотя, как выяснилось впоследствии, не понимал существа предложенной процедуры.
Старик сочувственно кивал ему. Уже знакомый с нехитрой дымковской байкой о его чрезвычайном происхождении, он великодушно мирился с ней как с невинной артистической причудой.
– Я и без вас знаю, что ангел, – деловито заспешил он, чтобы в корне пресечь сопротивленье. – Чего вы боитесь?.. Что вас назад не пустят? Если у всех богов в древности тоже имелись дамы на земле, то это не мешало их основной работе. Плюс к тому, зачем вам торопиться назад, если и у нас неплохо... Вам, что, дует? Скажу открыто про себя, я тоже не стал бы в такое тревожное время, хотя здесь имеется свой положительный момент. За те же деньги, но вдвое экономичней и сверх того, что положено мужчине, вы получаете домашний уют, не меньше чем трехразовое горячее питание, но считаете сюда пришитые пуговицы, и шуба заблаговременно уложена в нафталин. А заведутся ангелятки, тоже неплохая вещь... будете всем гнездом летать на дачу под выходной, тоже интересная вещь! – пошутил было он, изобразив пальцами шаловливое трепетанье ребячьих крылышек вкруг пыхтящего папаши, – но вдруг все еще непрощенная стариковская горесть исказила ему лицо. – Но не в этом дело, а главное – что под старость вы имеете родительское удовлетворение от своей любимой дочки, у которой вечно такой вид, будто ей чего-то недодал!
Тотчас последовала ответная буря.
– Мне ничего не надо из твоих лохмотьев, неприятный старик, – бегло и по-немецки бросила Юлия. – Уйду немедленно и навсегда, если не перестанешь...
Оба понимали, впрочем, абсолютную безвредность угрозы: никогда еще не нуждались друг в друге как теперь. И от потенциального наблюдателя, изучающего переходную физиологию существ потусторонних, наверно, не ускользнуло бы, что уже на этом этапе Дымков, судя по растерянному поиску опоры, перестал понимать перебранку на чужом языке.
Повторная стычка с отцом объяснялась всего лишь плохим настроением Юлии; благодаря предусмотрительной родне со стороны матери, она даже в тот год, на острие века, не нуждалась ни в чем, а к слову, не слишком верила и в бедственные отцовские финансы. Но в утренней спешке и не рассчитывая встретить у него посторонних, она не отсидела положенного получаса перед зеркалом, что всем женщинам становится столь необходимым с некоторых пор. И теперь поминутно испытывала жгучее чувство женской ущербности под пристальным дымковским взглядом. На деле же тот следил за ней с обычной острой приглядкой, но, значит, в тот раз, по выяснении подозрительной нездешности его, что-то изменилось в ней самой. Минуты молчания и выпитой через силу чашки кофе оказалось достаточно для установления фамильного мира и душевного покоя.
– Я не думаю, что в сложившейся обстановке женитьба помогла бы вам, Дымков, – со всей серьезностью сказала потом Юлия, – однако на вашем месте я поискала бы другой выход. К тому же все они дурного вкуса, ваши шалости... все одно что сорить деньгами. А если некуда девать, найдите им полезное применение...
– Я и так... осуществляю благие намерения, – заученно отвечал Дымков, вспомнив Дунину формулировку. – Может быть, мне пойти в науку?
– Нет, там это совсем не годится... – Она задумалась. – Скажите, Дымков, как вы их делаете, эти свои фортеля?.. если вам позволено, конечно.
– Нет, почему же... – охотно откликнулся он и принялся отрывисто объяснять вчерашний поступок. – Мне привиделось, туча с большим огнем висит над вами, и уже никто прогнать ее не может, и мне захотелось немножко поразвлечь вас. Вот я и выразил пожелание про усы на главном портрете: пусть это будет много, по-разному и у всех... кроме вас одной, иначе вам не стало бы смешно. Понимаете теперь?
– Не совсем!.. Люди желают не меньше вашего, но у них не выходит.
– Оттого, что вам вполне хватает тела и рук, а при нашем хозяйстве только ими не управишься. Вот мы и карежим свою работу мыслью, словно рычагом... да и то в обрез! – Озабоченным простонародным движеньем он почесал в затылке. – Но последнее время и мне все чаще приходится немножко сжимать кулаки, чтобы поначалу с места сдвинуть... Все еще непонятно?
Что-то прикинув в уме, она неуверенно выкинула вперед ладони и сжала их:
– Вот и я тоже хочу , но у меня почему-то...
– Да... но вы забываете, что я-то ангел.
Сообщение прозвучало как дурного тона заявка на свою исключительность, раздражающее домогательство особых прав.
Юлия взглянула на него со строгой улыбкой:
– Впредь никогда не именуйте себя так, милейший Дымков. Не поддавайтесь... избегайте! Слово давно вышло из обихода... старомодные мужчины называли им своих красоток, главным образом за интимные услуги наедине.
– Но ведь я настоящий ангел! – с детской обидой вскричал Дымков.
Подобная неприличная настойчивость выглядела не менее досадной, чем если бы у ней, внучки самого Джузеппе Бамбалски, кто-то вытягивал фокусный шарик из носа в присутствии гогочущей публики. Однако искренность сорвавшегося восклицанья, да и прочее дымковское поведенье в целом выдавали в нем несомненного, хоть и невыясненной природы, еще не оглядевшегося на земле новичка. Тем более все ее существо противилось новости, начисто отменявшей ее привычный мир... Впрочем, она колебалась с признанием Дымкова и после того, как стала свидетельницей одного непостижимого, на прогулке в Сокольниках и среди бела дня, правду сказать, до крайности унизительного для него преображенья, потому и непритворного, что совершилось на глазах у женщины, которую к тому времени уже одарял поистине царственным вниманием своим.
Потребовалась некоторая пауза освоиться со сказанным.
– Тогда... тогда вы можете все на свете? – протянула она в замахе полунадежды. – Давайте на пробу тогда...
Глаза у нее разошлись, словно пыталась взором, в полном объеме, охватить желаемое, и значит, оно не уменьшалось там. Так и не открылось никогда, в чем состоял ее безумный помысел, так испугавший Дымкова; видимо, он успел прочесть его остатками своего дара.
– Нет, нет... – бормотал Дымков и тряс головой, тем самым лишний раз, от обратного, подтверждая свою подлинность во мнении Юлии. – Ведь я же только младший ангел...
По счастью, пришедший к нему на выручку Дюрсо приказал дочери, поверх газетного листа, чтоб не допекала парня своей бабьей блажью.
... Отныне покровительственно-ироническое отношение Юлии к Дымкову, как низшему созданью, осложнилось настороженным ожиданием каких-то угрожающих открытий, но они случались все реже. Врастание небесного пришельца в земную среду сопровождалось перестройкой всего его существа – с отмиранием кое-каких бесполезных теперь способностей, если не вредных в нынешнем обиходе. Прежде всего оно коснулось неограниченного проникновения в будущее, могущего отравить радость и вдохновенье в канун приближавшихся мировых и личных его потрясений. Улетучился и не менее мучительный дар видеть сущее насквозь, в створе всей одновременно действующей механики физических законов, причем самое восприятие окончательно сфокусировалось на тончайшей и мнимой оболочке нашего бытия. Да и своевольное могущество, недавно беспредельно удлинявшее ему руки и слишком опасное, чтобы орудовать таким рычагом в стесненных земных условиях, а временами почти нестерпимое по необходимости ежеминутно контролировать подсознательные микрожеланья, стало перемежаться паузами полной прострации, доставлявшей ему хоть кратковременный отдых;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89