Подчиняясь странному чувству неблагополучия, Никанор оглянулся с полдороги. Видимо, старику нелегко давалась его бравада. Держась за стенку обеими руками, мешковато привалясь лбом, он пережидал минутку накатившего припадка. Никого не было поблизости, но прежде чем студент решился прийти на помощь, Дюрсо успел сглотнуть что-то с ладони, после чего опавший было мешок с муаровой лентой стал набирать прежнюю осанку. Когда Никанор обернулся второй раз, старик уже успел исчезнуть в распахнутом занавесе форганга; слабый взволнованный гул приветствовал его появленье на арене.
Никанор решительно направился домой; как всегда, обратный путь оказался куда легче...
Поскорее рассказать подружке про свой поход к ангелу Никанор не торопился. Он боялся огорчить ее своей повестью о крушении мечтаний. Кстати, дома Дуни не оказалось и в мезонин к себе, где ждал ее Никанор, она воротилась получасом позже, чуть заплаканная, но торжественная, даже с тихой радостью в лице, что при очевидной дымковской измене пожалела его, не продала, невзирая на жестокое искушение выручить семью из неминуемого разгрома.
Вряд ли Сорокин и отвалил бы ей целых сто семнадцать со столькими нулями, даже за предъявленный товар. Просто из жалости к захолустной девчонке по ее неспособности вместить в уме подобный капитал, хотя фильм о загадочной стране за железной дверью был бы воспринят в мире как открытие нового материка, и можно было заранее предсказать ожидавшую постановщика, помимо денежного куша, сверхколумбову славу. Дуне представился бурный, вслед за тем, период освоения заповедных территорий, – как сквозь проломанную брешь хлынула бы тут стихийная волна иммиграции, поисковые партии ископаемых, фининспектора с портфелями и туристы в полном охотничьем снаряжении, а заодно и строители неизбежных концентрационных лагерей, по самой уединенности своей гарантированных от побега. Да если бы даже политэкономический обмен несколько затруднился по иллюзорности присоединенных владений, все равно всеобщий исторический жребий осуществился бы во всем объеме и на автономных началах, как всегда и случалось с обетованными странами. Легко было сообразить степень небесного возмездия провинившемуся стражу тайны Дымкова за выдачу людям секретного объекта, в чем, видимо, и заключался коварный замысел Шатаницкого.
Мать все еще лежала пластом, сущая покойница, на неразобранной с ночи постели, а Финогеич уже затапливал главную, на весь дом, печку в сенях, и сладковатый белесый чад вползал через порог в остудившиеся комнаты, – Егор же в муках творчества, с хмурым видом и набухшими глазами составлял черновик так и не отосланного посланья. В его ящике с инструментами Дуня отыскала подходящую стамеску; а в углу за клиросом, помнится, стояла неубранная лестница еще от той поры, когда мальчишки из рогатки пробили узкое витражное окно... Самое трудное было одной перетащить ее оттуда, приставить к подножию колонны, дальше быстрей пошло. Постепенно спускаясь по перекладинам, девочка принялась подрезать краску по периметру изображенья, в петлях чуть поглубже. Местами срывалась рука, и багровый кирпич проступал сквозь сыпавшуюся штукатурку; зато как только, на исходе сил, соскоблила и железную скобу, за которую тянуть, то совсем стало видно, что дверь была всего лишь нарисованная. Отныне никому на свете, Дымкову тоже, стало не проникнуть в тот закрывшийся мир. Хватило сил и времени вернуть на место лестницу, мусор подмести, начерно оплакать утраченное.
Так Дуня застраховалась от соблазна продать тайну в трудную минуту.
Света не зажигали, пользуясь косым отсветом от столовой снизу, где, по локоть выпачкавшись, трудился над бумагой Егор. У Никанора имелась полная возможность уклоняться от лишней точности, ограничиться описанием технических обстоятельств. Из ночных своих тревожных прозрений зная почти все о необычайных дымковских приключениях, Дуня не спрашивала рассказчика ни о чем. По словам студента, ангел выглядел совсем неплохо и не то чтобы поправился, а вроде омордел слегка в смысле артистической представительности, что означало возвращение прежней вражды к обидчику.
Кутаясь в рваный материнский платок, Дуня не прервала ни разу, лишь в одном месте шумно пошевелилась, откликаясь на сокровенную, главную теперь мысль:
– Что же мы делать-то станем, Господи? Ведь и по миру нынче не пойдешь... видать, в яму нас сметают!
– Ничего, наладится, – сумрачным баском успокоил Никанор и привел в пример горные хребты после землетрясения – где повалятся, где на дыбки привстанут, а через тысячу лет из них-то и образуется красота.


ЗАБАВА

Глава I

Для тогдашней Москвы знаменательна одна подробность – раздвоившееся поведение публики на самых, казалось бы, напряженных этапах исполняемого номера. Руководствуясь безошибочным предчувствием самосохранения и ходом истории подготовленная ко всяким политическим внезапностям, она время от времени искоса поглядывала на загадочную даму – как если бы зловещая комета восходила на небосклоне. Почти мистическая несообразность заключалась в том, что просторную директорскую ложу занимала она одна, тогда как в правительственной смежной – деятели первостепенного калибра сидели без надлежащего люфта, едва ли не впритирку, а чуть пониже рангом и младшие члены семейств всю четверть часа торчали за спиной у них, на ногах, не проявляя ни малейшего недовольства. Неизвестно, с чьего верховного дозволения, но именно так было обусловлено в договоре, что указанное помещение с прилежащей гостиной на все время гастролей поступает в распоряжение дирекции аттракциона и приглашаемых ею гостей. Ультимативное требование это, к слову, исходившее от Юлии, мотивировалось настолько сомнительной необходимостью иметь какой-то добавочный пункт технического согласования , что возмутившийся было доверенный помощник одного, хоть и не первой десятки, соратника вдохновился поставить на место зазнавшихся фокусников, но в целях сохранения престижа поручил дело своему второму заместителю как раз по части зрелищно-развлекательных предприятий. К удивлению сторонних наблюдателей, аудиенция даже такому, казалось бы, лицу была назначена лишь после двойного отлагательства и то в закрытом ведомственном буфете, где ему пришлось вдобавок делать всякие вздохи и телодвиженья, даже зубами поскрести, чтобы привлечь к своей особе благосклонное внимание сидевшего за обедом Дюрсо.
– Хорошо, говорите... – двинул тот пальцем наконец, не подымая головы.
Садиться он не приглашал, руки не протянул, хоть и знал, с кем имеет дело. Дальнейшее поведение старика воочию выдает весь запал начатой им крупной и далеко не безопасной игры, хотя в его возрасте физическая боль и не бывает долгая. И возможно, уже тогда он исходил не только из уверенности, что Дымков вытащит его из любой беды, как из полусозревшего в нем намерения совершить один неблаговидный в отношении партнера, внешне патриотический поступок.
В одно дыханье назвав свои чины, высокий посланец с дипломатической мягкостью, как бы из уважения к славе Бамба, предложил от имени дирекции обменять неудобную по своей отдаленности от манежа дыру на равнозначное число мест в первом ряду и получил от Дюрсо ответ, что ложа его вполне устраивает.
– Но, кроме того, как недемократично складывается... – заторопился тот и сделал смелый шаг по-свойски пробиться в родственную душу современника. – Видные товарищи неделями пробиться не могут, а тут молодая, в сущности, баба на глазах у всех захватила себе территорию чуть ли не вполцирка!
– Я сам умею многие высокохудожественные выраженья, но лучше я вам не буду, – невозмутимо сказал Дюрсо, продолжая заниматься рыбой. – Но эта баба , как вы чутко подметили, имеет руководящее влияние на артиста Бамба. Теперь вы понимаете, на что замахнулись?
– О, я все соображаю, – подхватил тот, – но ведь публика-то всех секретов не знает. Она теряется, догадки строит. И вот уж слушки некрасивые пошли про одно, так сказать, непричастное лицо...
Мужчина внушительный по всем статьям и анкетам, он тотчас и сам испугался сорвавшегося намека. Железные карьеры и репутации запросто рушились вокруг по куда меньшим поводам, – распространение же злостной сплетни о подразумеваемом товарище влекло за собой не только отлучение от житейской благодати.
– Какие, какие? Про кого слушки? – ледяным тоном добавил Дюрсо и посмотрел на смельчака, вгоняя в бледность с испариной. – Я понимаю, каждый толстяк ищет немного похудеть, но вы, что, хотите осунуться в один прием, сразу?
Тот забормотал о своем нежелании обижать кого-либо, тем более такую красивую даму.
– Я только рассчитывал, исполняя поручение, что вы возьметесь поговорить со своей дочкой, чтоб всем было хорошо.
– Нет, это вы возьмите свою дочку поговорить. Ступайте, ступайте, почтенный! Так и скажите там, что артист Бамба не может иначе.
Желудевого кофе здоровье Дюрсо не признавало, сладкое же ему не полагалось. Он подозвал официантку расплатиться.
Беседа, состоявшаяся при немалочисленных свидетелях, следивших за ней из-за своих борщей и селянок, наводила на мысли о стремительном взлете старика Дюрсо и его компании. Обращение в подобном тоне далеко не с кем-нибудь имело бы заведомо самоубийственные последствия, если бы не какие-то охранительные и, естественно, неразглашаемые связи, нередко возникавшие у артистов после концерта на загородной даче у сановника. Заключительная дерзость Дюрсо прямо доказывала не просто его доступ в сферы, а в верхний, не помышляемый смертными этаж. Невольно вспоминалась незадолго перед тем и в крайнем раздражении оброненная им реплика – «...не хотите позвонить, я вам дам, позвонить в одно место, чтобы немножко протерли пыль с мозгов...» – причем явно подразумевалась инстанция, куда никто в здравой памяти звонить не станет.
На деле же верховное покровительство в адрес великого иллюзиониста началось гораздо позже, а пока была всего лишь бесстрашная атака Дюрсо, рассчитанная на слепой страх атакуемых перед самой тенью вождя. Он приспособил себе ходовое изречение эпохи: при плохих картах на исходе лет некогда ждать милостей от природы, надо блефовать . Последнее время старый Джузеппе чаще навещал сына во сне – напомнить, как мало остается у него жизни, подправить совсем померкшую славу дома Бамбалски. И так глубоко въелась обида, что возместить теперь нанесенный революцией урон могло лишь государственное же признание в достаточно искупающей форме. Например, если бы усатый самолично позвал старика Дюрсо к себе в Кремль познакомиться в теплой дружественной обстановке плюс к тому обсудить тему текущего дня. Разумеется, приглашение могло последовать лишь в ответ на соответственно щедрый акт со стороны самого Дюрсо, и он охотно пошел бы взнести что-нибудь поценнее на алтарь социалистического отечества, кабы знал наверняка, что дающая рука не останется на нем вместе со взносом... Словом, идя напролом к поставленной цели, восстановлению династического имени, Дюрсо нигде не отрицал романтической версии о дочке, хотя бы по той причине, что опроверженье могли расценить как намеренное поддержанье ложных слухов, направленных к умалению вождя. Вообще-то было бы небесполезно намеком на подобный роман возбудить легкий общественный трепет перед фамилией Бамбалски , но, конечно, паническим смятением в умах мыслящих современников могло отозваться известие о возникающем приятельстве Юлии с ангелом, благодаря чему вся их судьба с достоянием и потомством могла оказаться в безраздельном владении всевластной, неукротимой женщины, чужой к тому же.
В самом деле неразрешимая задача для присяжных разгадчиков, как могла она пользоваться привилегией единственного лица в стране – при постоянных аншлагах, когда билеты распределялись по ведомствам в порядке жесткой очереди и брони , так что даже дипломаты получали их через наркомат иностранных дел при условии заблаговременной заявки. Не менее поражало и несвойственное Юлии терпеливое постоянство, с каким она из вечера в вечер обрекала себя на скуку, неминуемо проистекающую, как нам подсказывает опыт, из всякого примелькавшегося чуда. Подобно своим друзьям она просто заболевала от некоторых простонародных зрелищ, в особенности – низменного русского действа песни и пляски плывучих девиц в кокошниках и лубочных молодцов в картузах и полотерских шароварах, этот устрашающе-пестрый архаический вихрь, грозивший развалить иное ветхое здание, не рассчитанное на сейсмоакустические излишества. Не в меньшей степени недолюбливала и оскудевший в советское время жанр иллюзиона. Взамен иронических волшебников, каких при поездке к родне нагляделась в Европе и чье легкое манипуляторское мастерство немыслимо без юмора, столь дефицитного во все великие эпохи, на эстраду пришли самодеятельные плуты, призванные за сходную цену наставлять носы почтеннейшей публике с помощью громоздкого фабричного реквизита, по выходе там из моды спущенного сюда, в азиатскую глухомань ; банальность в кругу Юлии и плеяды ее спутников считалась едва ли не хуже нечистоплотности...
Но в сенсации Бамба явно содержались явления, находившиеся в противоречии с трезвыми истинами из обязательной для тогдашних граждан четвертой главы , повергавшие Юлию в жестокое раздражение по необходимости тратить время удовольствий на разоблачение негодяйской, заключенной там мистификации. Подобно своей среде, полагавшей цель жизни в преодолении грязи, боли и нищеты, а красоту в искусной маскировке уродства, она с зевотой, не от одной лишь скуки, пропускала страницы в знаменитых книгах, где толковалось про сокровенные источники морали или – иррациональные силовые линии, якобы изовсюду просекающие земное бытие, – попросту презирала такие смешные до бесполезности своей, безумием оплачиваемые домысли предков: куда, например, девается пламя, когда гаснет свеча. Так и должно было быть, иначе слишком многое в окружающем мире подлежало тогда пересмотру и ломке, привычный уклад ее существования в том числе. Без выраженья, медлительной рукой в черной перчатке еще и еще раз подносила она к глазам старенький стыдный бинокль, украдкой от себя и перед уходом из дома сунутый в сумку, и всякий раз отмечала в дымковской работе все новые обогатительные интонации и краски, отличающие исполнительное творчество от ремесла, и в них – непонятные, но соблазнительные для ума странности, вызывавшие порою жуткий восторг и более уместные в алтаре, пожалуй, чем на цирковом манеже.
Запрет пользоваться даром чудотворенья в житейском обиходе вынуждал Дымкова по всякой мелкой надобности, когда-то исполнявшейся легким мановением воли, прибегать к серии томительных, зачастую недостаточных действий, и тогда ангел становился капризным беспомощным ребенком, готовым по ничтожному поводу взорваться с самыми нежелательными последствиями. По необходимости постоянной опеки и ввиду участившегося отцовского нездоровья дочь нередко брала надзор на себя. К тому времени Дымков настолько оторвался от старо-федосеевской среды, что ему безразлично становилось, кто на очередном этапе посвящает его в земную действительность. Не то чтобы оказался ленивым учеником, а просто новая школа уже тем одним отличалась от Дуниной, что обходилась без томительных музейных километров, без скуки общеобразовательных лекций. Правда, из предосторожности Юлия не торопилась пока, до проявления кое-каких обстоятельств, вводить ангела в круг близких друзей, где все подобные явления растворялись бесследно в иронической кислоте скептицизма, зато не без удовольствия позволяла ему как бы сопровождать ее на всякие просмотры, премьеры и вернисажи, даже закрытого типа артистические ассамблеи, куда прежде не имела доступа сама: любые двери раскрывались перед невероятным артистом Бамба. Да и ему самому, видно, пришлось по вкусу – почтительное оживление встреч, шепотки уличного узнавания, несмелая погоня за автографами, которые он вследствие изобилия протянутых блокнотов и бумажек нередко раздавал беглым наложением как бы благословляющей руки, иногда – на что пришлось, то есть помимо подставленной цели. Естественно, львиная доля поклонения сама собою доставалась на долю сопровождаемой им дамы, причем словно по цепочке следуя за нею позади, соблюдая неизменную дистанцию, что давало повод острить насчет наследственного у внучки таланта к высшей дрессуре. Однако дурно понятая провинциальная галантность Дымкова нередко ставила Юлию в неловкое положенье, доставляла острые переживания ее отцу. Как раз такой случай произошел на традиционном капустнике столичных театров, где присутствовала вся актерская знать – почтенного возраста знаменитости, получавшие памятные подарки еще от покойных монархов, с одной стороны, также звезды балета и экрана – с другой, отмеченные вниманием ныне здравствующих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89