Наконец, завхоз сообщил, что видел твою фамилию в штабном списке. После проверок, всяких прощупываний и разрезаний-мешаний мыла с сахаром, а печенья с сапожным кремом, высыпают содержимое в твою, уже год как приготовленную сумку. Теперь надо угостить: завхоза, дневального, бугра, товарищей по работе. Остается с гулькин нос. Но без семьи и этот «нос» не сохранишь – выкрадут, никто не найдет. Ежели семья крепкая, драчливая, не посмеют, побоятся крысятники, как называют казарменных воров.
Цель семейника – все нести в дом-семью и поддерживать ее существование: доставать продукты, «десятку», т. е. кастрюлю разливать, ежели вы одной семьей за стол попадаете, так, чтоб «гуща» и «мясо» в шлюмки своих шлепались, лучшие куски хлеба – горбушки, тоже своим, а в промзоне – работу блатную прибрать в «семейные» руки. Ясно же без кумеканий, что работа бывает разная: или электриком баклуши бить или без продыха стоять у конвейера. Без семьи нельзя прожить в зоне! В бане шайку не дождешься, места на лавке не найдешь, под душ не попадешь – все заранее занято; кто моется и растирается, кто, наворовав горячей воды, нательное белье, простыни, наволочки и полотенце стирает, а кто, договорившись с пидором, его чешежопит. В ларек за продуктами пойдешь, могут обокрасть и отобрать купленные продукты. Как найдешь виновника, когда все кругом – серота, зимой рано смеркается, да, ежели ты в очках, их сорвут и разобьют. Пока опомнишься, и след простыл. Без семьи – нельзя. Все объединяются в семьи, даже черти и пидоры. Семья – оплот зэковской жизни.
Приглашают человека в семью после долгого присматривания и совета в своем кругу. Стоит ли брать его? Что он нам принесет и даст? Не подведет ли? И потом незаметно подойдет к тебе посыльный и скажет: «Хочешь жить в нашей семье?» С семьей не пропадешь.
Некоторые большие семьи, состоящие из малолеток, вводят специальный ритуал прописки, иногда болезненный. На Урале в молодежные семьи принимают так: кладут человека на панцирную сетку, а затем укрывают сверху матрасом, и каждый член семьи бьет по нему ломом. Выходит такой семейник решетчатым, пробитый сеткой и опоясанный ломами. Случается, что потом и болеет. Все зависит от ударов.
Жизнь семейника наполняется смыслом. В семьях отмечают дни рождения друзей, своих родителей, помогают друг другу во всем. К примеру, ты стар и неповоротлив, и норму, рассчитанную на молодого, вытянуть не можешь. Что ж, в семье есть молодые, шустрые. Они подбегают к тебе, помогают, и пошла работа. Удивляется начальство, пожелавшее убить тебя работой, даже в пример другим ставит: «Смотрите, в могилу, морда, смотрит, а работает на наше светлое будущее». В ларек тоже ходят семьей – перед этим принимается решение семейного совета: столько-то хлеба взять, маргарина, конфет – глюкозы. Выделяют и на курево, и на спички. Сахар в зонах не продают, опасаясь, что зэки будут гнать из него брагу. Семья все делит по справедливости. Ежели у кого есть «дорога» на волю, то семья живет богато – с чаем, маслом, деньгами, книгами.
Семейники, общаясь, входят в положение друг друга, знают домашние дела, личные проблемы, находят поддержку со стороны и готовят волю для тех, у кого, как говорится, ни кола ни двора. Бывает, и роднятся. Пишет домой в деревню кто-либо и рассказывает, какой у него друг, знакомит с сестрой или соседкой. Завязываются отношения и переписка, а там дело порой доходит до расписки – брака. Зэку на воле не красавицу выбирать, а бабе был бы сожитель, которого значительная часть женщин не видит всю жизнь. В сибирских обычаях не принято упрекать человека зоной, особенно, если сел по малолетству.
Семьи формируются в зоне обычно по территориальному, районному признаку, например, кучкуются забайкальцы, их называют «ЗК» (Забайкальский комсомолец). Приходит новый этап, к нему подбегают и спрашивают: «Есть ли буряты?» Это не только буряты по национальности, а все прибывшие из Бурятской АССР. «Есть ли амурцы?» – из Амурской области. «Есть ли якуты?» – из Якутской АССР. «Есть ли островитяне?» – это зэки из Сахалинской области. «Есть ли евреи?» – не спрашивают, так все знают, что евреев в Еврейской области почти нет. Здороваются, говорят о делах, роднятся, угощают друг друга. Конечно, надо быть очень осторожным – земляк может оказаться пидором и тебя запомоить. С таким лучше не связываться, ни за что потом не отмоешься.
Освобождение семейника – большое торжество и грусть. К нему готовятся заранее. Положено «дембелю» угостить и попрощаться не только с семейниками, но и с товарищами в зоне, их пригласить, с ними почифирить. Приглашают зэков из других смен, тех, кто не подвел, кто помог выжить, кто спас. Угощение – чай, сладости, бацильная (калорийная) пища. Принято при дембеле, на радостях, угостить чертей и педерастов передачей специального отходного пакета. Все прощаются и после объявления по радио или специального вызова из штаба провожают счастливца к выходным воротам.
Ни при каких обстоятельствах не должны оставлять семейники друга в беде: посадили в ШИЗО, они стерегут постель и имущество и готовятся к встрече. Встреча возвращающихся из ШИЗО и ПКТ дело важное, ответственное – зэк оттуда вываливается как с того света, идет, шатаясь, озираясь, щурясь от дневного света, бледный – обезжиренный, в сплошном телесном холоде, промерзший до костей. Семейники на стреме, встречают, подбегают к дверям локальной зоны, ведут, поддерживая. Уже вскипятили чайники и готова «ванна» – пол со стоком воды. Бывает, находят и тазики. Так как тазы не полагаются зэковскому брату, то их умельцы делают из ламповых отражателей, запаивая или забивая пробками патронное отверстие. Есть мыло, мочалки. Опытный зэк заранее достанет кусок хозяйственного мыла, его просушит, чтобы медленнее мылилось и не расквашивалось. Прибывшему из ШИЗО и ПКТ – «буры-будки-бочки» положен новяк – новая одежда с ног до головы, от постельного белья до рабочего костюма. Все должно быть новое – носки, тепляк (лучшее теплое белье – китайское и венгерское), подают брюки с ремнем и новые пробитые и прокаленные сапоги; на рубахе, лепне, кителе – художественно расписанная фамилия и номер отряда. Бреешься и не узнаешь себя – из зеркала смотрит на тебя какой-то мертвец. Довели, суки!!!
Между тем, стол уже готов – сидят семейники в хорошей, не рабочей одежде, дымится эмалированная кружка с чифирем и ждет круга, тебе положен смак, цимус – первый глоток. Затем угощают самым питательным – салом с чесноком и луком, конфетами, татары достают конский жир, кавказцы – курдючное сало, киргизы – сушеное в горах мясо, таджики и туркмены – вяленую дыню. Ежели куришь – ждет тебя табачок. И разговоры, базар за базаром, треп до ночи – в основном о событиях, случившихся в зоне. Их набирается много: «Костыль» ушел в дальняк, Колька Баламут получил накрутку, вызывали на доследствие Гетмана, пришли новички, есть тебе земляки, они такие-то. Было «ЧП»: знаешь Колчака? так его пришибло кипятильником – включил, да так шарахнуло-бабахнуло, что сразу в аут и до конца. Разговоры, разговоры.
Ни с чем не сравнима чистая зэковская постель после ШИЗО – в нее проваливаешься, как в сказку детства, засыпаешь не сразу, зарывшись с головой в одеяло и думаешь: «Не забыли; хорошие, добрые у меня семейники». Засыпаешь без злости даже на ментов-истязателей и с добром и радостью за человека.
На следующий день выясняется, что ты и не подозреваешь, сколько у тебя корешей: подходят, поздравляют с выходом, матерят начальство, угощают, суют в карманы конфеты и ломтики сала. Скажу, наперекор всем социологам и авторам многих лагерных воспоминаний – неистребимо сочувствие и сострадание в человеке, несмотря на все усилия коммуняг его истребить. Конечно, любые насильственные скручивания редко делают людей друзьями. Но все же мы знаем дружбы, начавшиеся в лагере и продолжавшиеся всю жизнь, многие зэчки по переписке сходятся с зэками и получаются стойкие браки, в которых растут дружные дети. Ефросинья Антоновна Кереновская в «Великом постриге», на мой взгляд, все же ошибается, когда пишет: «В лагере не может быть друзей. Некоторым людям я очень благодарна – они там спасли мне и другим жизнь. Но дружба – это другое. Это полное доверие друг к другу. А вот этого никто себе позволить не мог. Ложью и предательством пронизана вся лагерная жизнь».
Пожалуй, на эти утверждения накладывается то обстоятельство, что в женских зонах, как правило, семьи не складываются прочно, ибо там часты дрязги, склоки, брань. Об этом менты пишут следующее: «Чувство дружбы в местах лишения свободы у осужденных женщин несколько деформировано; они открыто подчеркивают недостатки и ошибки других, стараясь представить перед администрацией с лучшей стороны себя. Малые группы женских ИТК легко создаются, но так же и легко распадаются. Причиной этому является “утечка информации”, которой обмениваются женщины в процессе общения. Раздоры, сплетни, частые, порой беспричинные конфликты заканчиваются иногда драками и даже преступлениями.» (Педагогика и политико-воспитательная работа с осужденными. Под редакцией Ю. В. Гербеева. МВД. Рязанская высшая школа. 1985. С. 299.). Семейники живут в самоконтроле, поддерживают друг друга, охраняют себя от соперничающих групп. Столкновения ведь часто бывают и со смертельным исходом. Ненавидит зоновское начальство крепкие семейные группы и старается всеми способами их разбить – переводит в другие отряды, разбрасывает по сменам и участкам. Но семьи связаны друг с другом преемственно и ценят тех, кто может в них жить. К такому вскоре подойдут и скажут: «Хочешь жить в нашей семье?»
Вся зэковская жизнь пропитана ритуалами. Если знаешь правила и блюдешь закон, не пропадешь, выживешь. Менты бросили тебя в камеру, стоишь с барахлом и сидором у двери, ждешь, бывает, и целый день, пока на тебя обратит внимание пахан. Он вызовет тебя и спросит: «Кто ты и по какой статье идешь? Бывал ли раньше в командировках?» Отвечаешь, рассказываешь. Если был в командировках, то есть уже сидел, то где и кем жил – блатным вором, мужиком, чертом, лидером. Спрашивает у присутствующих, знают ли его и кого он знает. По туалетным, трубным и прочим телефонам сообщают: «В нашу хату прибыл Рысь (кликуха)». Несутся известия – мужик ништяк, свой в доску. Отзывы хорошие, ксивы-характеристики дают стоящие сведения: человек надежный, не подсадная утка. Только тогда дается ему постоянное место – стойло, определяется, где сидеть – за столом или на шконке, где спать, на какой шконке. Пахан, установив, что ты не пидор или черт, приглашает на кровать и там начинается задушевная беседа. При этом надо говорить только правду, не врать, ибо, скрыв масть, ты можешь подвести всю хату – ее опомоить. При раскрытии обмана – суд жестокий, избиение до полусмерти и отмывание от соприкосновения, что стали практиковать недавно. Камера в этом случае моется, стол скоблится стеклом до белизны, а обманувшего, ежели он черт, запомоивают в пидоры.
Любой разброс камеры, отряда, смены, зоны – глубокая душевная травма для заключенных. К камере прирастают, обзаводятся собеседником, возникают местные «хатные» интересы и даже проводятся соревнования с другими камерами. Камерник, куда бы его ни вызывали, должен думать о хате, ее обитателях, даже педерастах. Вызвал «следак» – следователь и предложил сигареты – хоть не куришь, не отказывайся, возьми, пригодятся сокамерникам. Бычки, где можешь, собирай, складывай – все пойдет в дело, табак для многих дороже золота, ведь курят же лавровый лист, проникотиненные карманы и ногти, табачную пыль для курения смачивают и сушат шариками под лампочкой. Сладостно вспоминают зэки автобусные остановки и вокзалы, забитые окурками-бычками. Мечтают: вот бы на часок туда, там бычков навалом, набрать бы и накуриться.
Оставили тебя менты стоять в коридоре, а там бочки с килькой и хамсой – не теряйся, набери в карманы, рукава. Знай, если хата сытая, то она бесскандальная. Главный враг человека – человек, живя без скандалов и драк, сам веселеешь.
В камерах паханы заставляют чертей и педерастов наводить чистоту, мужикам и блатным такое дело западло. Уничтожают часть клопов, ремонтируют разными подтяжками вечнотекущие краны; уменьшают смачиванием скрип половиц, делают заначки и проводят камерные торжества – дни рождения паханов, блатных, мужиков в авторитете и даже годовщины ломания целок пидорам. Могут отметить день получения кликухи. Отмечают, но как-то со скорбью, Новый год. В камерах еще ничего, а вот в карцерах, ШИЗО и ПКТ его отмечать тягостно. К убийственному состоянию примешивается полная отрешенность и тоска, сознание никчемности жизни, злость на судьбу-злодейку. Менты на Новый год за карцерами усиленно наблюдают, так как многие зэки в это время расстаются с жизнью, обычно вешаются. В ШИЗО в Новый год администрация стремится сгрудить зэков и не оставлять по одному человеку в камере. Ежели повесится, то ответственность падет на сидевших с ним, будут таскать, требовать, чтобы подписали бумагу, якобы они виноваты, довели человека.
Зэку, идущему в дальняк (лагерь с тюремным, строгим, усиленным, а то и общим режимом, расположенный вдали от родных мест) полагается готовиться основательно, запасаться теплой одеждой, наволочками, носками, майками, достаточным запасом табака, глюкозы, мыла, зубного порошка. В долгой дороге, в пересылках, в сплошной изоляции все сгодится. Идущему в дальняк вся камера помогает, меняют одежду на более теплую и прочную, надшивают, потрошат меховые шапки на верхонки – теплые рукавицы, их обшивают, обтягивают материалом, чтобы не заметили менты. То же самое делают с носками и обувью – сапогами, которые внутри обшиваются мехом и говорят: «Они у меня со смехом». Кирзовые сапоги солдатского покроя и рукавицы относятся к рабочей одежде и их можно проносить в зону. Под обшивкой можно сохранить и меховую шапку, сделав ее похожей на зэковскую. Опытные зэки обвязывают сидора-мешки, вшивая в них свитера, а потом в зонах их распускают и вяжут тепляк и носки. Старый, скрученный сроками зэк никогда «не лается» из-за тряпок, ибо знает, что при распределении и ему достанется, если у него дальняк. Человеку, намеренному (если таковые бывают) провести жизнь в тюрьмах и зонах, надо с детства научиться хорошо шить, вязать, штопать, сучить дратву, уметь делать заначки в теле и одежде.
Попадая в ШИЗО и ПКТ, обязательно встретишь там долго сидящих, и по установленным издавна правилам полагается в первый день пребывания не прикасаться к пайке и пище – она идет тем, кто уже живет здесь. Так же поступают, «выписываясь» из камеры – в этот день не едят, оставляя пищу тем, кто продолжает отсидку.
Зачастую бывает: ждешь выписки, сидишь голодный в усмерть, а тебе срок добавляют, и получается два дня пролетных. Опытные зэки чувствуют, когда их «снимут в бочку» – они начеку: надевают майку, пропитанную конфетным раствором и высушенную загодя. В долгой отсидке каждая грамулька сладости придает силу и освежает мозги. В закрытые швы нательной одежды набивается табачок, тырятся бумажки с ластиком – стержнем от авторучки. Знатоки камер никогда не оденут двойные носки, они не полагаются по правилам нахождения в ШИЗО, а носят под носками скрытые подследки – эдакие шерстяные полуноски, на которые сверху надеваются носки. Мент, отвернув носки, подследки не замечает. Под пятки приклеивается табачок или чифирьная выгонка. При любом шмоне можно кое-что пронести. Если удастся в камеру затянуть лишнюю одежду, то спасете много здоровья и калорий, ничто их так не пожирает, как холод. При выходе из ШИЗО берут у сокамерников самую плохую одежду. Ругаются менты: «Не может быть, чтобы ты сидел почти голяком, подох бы, вроде одетым выходил?» – «Гражданин начальник, таким и был при выходе, ничего не дали с собой из нательного белья, говорят – не положено». Радуйся, что твое нательное белье носится сейчас в ШИЗО и согревает сокамерников.
Тюремный карцер – живая могила: холод, голод, сырость, сквозняк и все это скопом валится на зэка. Опытный зэк, получив постановку в карцер, не торопится замуроваться в яму, а требует одежду. Он скандалит, подбирает надевку попрочнее и попросторнее, с карманами и со всеми пуговицами – ненароком что-нибудь удастся стащить у зазевавшегося коменданта кладовой, такого же зэка, но получившего покровительство от ментов. В карцере все пригодится: бумажка, гайка, гвоздик. Особенно тщательно следует подбирать чивильботы. Это обрубленные на сгибе валенки – пропотевшие, холодные, мокрые. Они так натирают ноги, что образуются кровавые рубцы, которые в тюрьме из-за отсутствия света не заживают.
Неопытный по водворении в карцер начинает бегать, шататься маятником от стены до стены – согреваться, считать шаги и в конце концов на третьи-четвертые сутки ослабеет, захолодеет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Цель семейника – все нести в дом-семью и поддерживать ее существование: доставать продукты, «десятку», т. е. кастрюлю разливать, ежели вы одной семьей за стол попадаете, так, чтоб «гуща» и «мясо» в шлюмки своих шлепались, лучшие куски хлеба – горбушки, тоже своим, а в промзоне – работу блатную прибрать в «семейные» руки. Ясно же без кумеканий, что работа бывает разная: или электриком баклуши бить или без продыха стоять у конвейера. Без семьи нельзя прожить в зоне! В бане шайку не дождешься, места на лавке не найдешь, под душ не попадешь – все заранее занято; кто моется и растирается, кто, наворовав горячей воды, нательное белье, простыни, наволочки и полотенце стирает, а кто, договорившись с пидором, его чешежопит. В ларек за продуктами пойдешь, могут обокрасть и отобрать купленные продукты. Как найдешь виновника, когда все кругом – серота, зимой рано смеркается, да, ежели ты в очках, их сорвут и разобьют. Пока опомнишься, и след простыл. Без семьи – нельзя. Все объединяются в семьи, даже черти и пидоры. Семья – оплот зэковской жизни.
Приглашают человека в семью после долгого присматривания и совета в своем кругу. Стоит ли брать его? Что он нам принесет и даст? Не подведет ли? И потом незаметно подойдет к тебе посыльный и скажет: «Хочешь жить в нашей семье?» С семьей не пропадешь.
Некоторые большие семьи, состоящие из малолеток, вводят специальный ритуал прописки, иногда болезненный. На Урале в молодежные семьи принимают так: кладут человека на панцирную сетку, а затем укрывают сверху матрасом, и каждый член семьи бьет по нему ломом. Выходит такой семейник решетчатым, пробитый сеткой и опоясанный ломами. Случается, что потом и болеет. Все зависит от ударов.
Жизнь семейника наполняется смыслом. В семьях отмечают дни рождения друзей, своих родителей, помогают друг другу во всем. К примеру, ты стар и неповоротлив, и норму, рассчитанную на молодого, вытянуть не можешь. Что ж, в семье есть молодые, шустрые. Они подбегают к тебе, помогают, и пошла работа. Удивляется начальство, пожелавшее убить тебя работой, даже в пример другим ставит: «Смотрите, в могилу, морда, смотрит, а работает на наше светлое будущее». В ларек тоже ходят семьей – перед этим принимается решение семейного совета: столько-то хлеба взять, маргарина, конфет – глюкозы. Выделяют и на курево, и на спички. Сахар в зонах не продают, опасаясь, что зэки будут гнать из него брагу. Семья все делит по справедливости. Ежели у кого есть «дорога» на волю, то семья живет богато – с чаем, маслом, деньгами, книгами.
Семейники, общаясь, входят в положение друг друга, знают домашние дела, личные проблемы, находят поддержку со стороны и готовят волю для тех, у кого, как говорится, ни кола ни двора. Бывает, и роднятся. Пишет домой в деревню кто-либо и рассказывает, какой у него друг, знакомит с сестрой или соседкой. Завязываются отношения и переписка, а там дело порой доходит до расписки – брака. Зэку на воле не красавицу выбирать, а бабе был бы сожитель, которого значительная часть женщин не видит всю жизнь. В сибирских обычаях не принято упрекать человека зоной, особенно, если сел по малолетству.
Семьи формируются в зоне обычно по территориальному, районному признаку, например, кучкуются забайкальцы, их называют «ЗК» (Забайкальский комсомолец). Приходит новый этап, к нему подбегают и спрашивают: «Есть ли буряты?» Это не только буряты по национальности, а все прибывшие из Бурятской АССР. «Есть ли амурцы?» – из Амурской области. «Есть ли якуты?» – из Якутской АССР. «Есть ли островитяне?» – это зэки из Сахалинской области. «Есть ли евреи?» – не спрашивают, так все знают, что евреев в Еврейской области почти нет. Здороваются, говорят о делах, роднятся, угощают друг друга. Конечно, надо быть очень осторожным – земляк может оказаться пидором и тебя запомоить. С таким лучше не связываться, ни за что потом не отмоешься.
Освобождение семейника – большое торжество и грусть. К нему готовятся заранее. Положено «дембелю» угостить и попрощаться не только с семейниками, но и с товарищами в зоне, их пригласить, с ними почифирить. Приглашают зэков из других смен, тех, кто не подвел, кто помог выжить, кто спас. Угощение – чай, сладости, бацильная (калорийная) пища. Принято при дембеле, на радостях, угостить чертей и педерастов передачей специального отходного пакета. Все прощаются и после объявления по радио или специального вызова из штаба провожают счастливца к выходным воротам.
Ни при каких обстоятельствах не должны оставлять семейники друга в беде: посадили в ШИЗО, они стерегут постель и имущество и готовятся к встрече. Встреча возвращающихся из ШИЗО и ПКТ дело важное, ответственное – зэк оттуда вываливается как с того света, идет, шатаясь, озираясь, щурясь от дневного света, бледный – обезжиренный, в сплошном телесном холоде, промерзший до костей. Семейники на стреме, встречают, подбегают к дверям локальной зоны, ведут, поддерживая. Уже вскипятили чайники и готова «ванна» – пол со стоком воды. Бывает, находят и тазики. Так как тазы не полагаются зэковскому брату, то их умельцы делают из ламповых отражателей, запаивая или забивая пробками патронное отверстие. Есть мыло, мочалки. Опытный зэк заранее достанет кусок хозяйственного мыла, его просушит, чтобы медленнее мылилось и не расквашивалось. Прибывшему из ШИЗО и ПКТ – «буры-будки-бочки» положен новяк – новая одежда с ног до головы, от постельного белья до рабочего костюма. Все должно быть новое – носки, тепляк (лучшее теплое белье – китайское и венгерское), подают брюки с ремнем и новые пробитые и прокаленные сапоги; на рубахе, лепне, кителе – художественно расписанная фамилия и номер отряда. Бреешься и не узнаешь себя – из зеркала смотрит на тебя какой-то мертвец. Довели, суки!!!
Между тем, стол уже готов – сидят семейники в хорошей, не рабочей одежде, дымится эмалированная кружка с чифирем и ждет круга, тебе положен смак, цимус – первый глоток. Затем угощают самым питательным – салом с чесноком и луком, конфетами, татары достают конский жир, кавказцы – курдючное сало, киргизы – сушеное в горах мясо, таджики и туркмены – вяленую дыню. Ежели куришь – ждет тебя табачок. И разговоры, базар за базаром, треп до ночи – в основном о событиях, случившихся в зоне. Их набирается много: «Костыль» ушел в дальняк, Колька Баламут получил накрутку, вызывали на доследствие Гетмана, пришли новички, есть тебе земляки, они такие-то. Было «ЧП»: знаешь Колчака? так его пришибло кипятильником – включил, да так шарахнуло-бабахнуло, что сразу в аут и до конца. Разговоры, разговоры.
Ни с чем не сравнима чистая зэковская постель после ШИЗО – в нее проваливаешься, как в сказку детства, засыпаешь не сразу, зарывшись с головой в одеяло и думаешь: «Не забыли; хорошие, добрые у меня семейники». Засыпаешь без злости даже на ментов-истязателей и с добром и радостью за человека.
На следующий день выясняется, что ты и не подозреваешь, сколько у тебя корешей: подходят, поздравляют с выходом, матерят начальство, угощают, суют в карманы конфеты и ломтики сала. Скажу, наперекор всем социологам и авторам многих лагерных воспоминаний – неистребимо сочувствие и сострадание в человеке, несмотря на все усилия коммуняг его истребить. Конечно, любые насильственные скручивания редко делают людей друзьями. Но все же мы знаем дружбы, начавшиеся в лагере и продолжавшиеся всю жизнь, многие зэчки по переписке сходятся с зэками и получаются стойкие браки, в которых растут дружные дети. Ефросинья Антоновна Кереновская в «Великом постриге», на мой взгляд, все же ошибается, когда пишет: «В лагере не может быть друзей. Некоторым людям я очень благодарна – они там спасли мне и другим жизнь. Но дружба – это другое. Это полное доверие друг к другу. А вот этого никто себе позволить не мог. Ложью и предательством пронизана вся лагерная жизнь».
Пожалуй, на эти утверждения накладывается то обстоятельство, что в женских зонах, как правило, семьи не складываются прочно, ибо там часты дрязги, склоки, брань. Об этом менты пишут следующее: «Чувство дружбы в местах лишения свободы у осужденных женщин несколько деформировано; они открыто подчеркивают недостатки и ошибки других, стараясь представить перед администрацией с лучшей стороны себя. Малые группы женских ИТК легко создаются, но так же и легко распадаются. Причиной этому является “утечка информации”, которой обмениваются женщины в процессе общения. Раздоры, сплетни, частые, порой беспричинные конфликты заканчиваются иногда драками и даже преступлениями.» (Педагогика и политико-воспитательная работа с осужденными. Под редакцией Ю. В. Гербеева. МВД. Рязанская высшая школа. 1985. С. 299.). Семейники живут в самоконтроле, поддерживают друг друга, охраняют себя от соперничающих групп. Столкновения ведь часто бывают и со смертельным исходом. Ненавидит зоновское начальство крепкие семейные группы и старается всеми способами их разбить – переводит в другие отряды, разбрасывает по сменам и участкам. Но семьи связаны друг с другом преемственно и ценят тех, кто может в них жить. К такому вскоре подойдут и скажут: «Хочешь жить в нашей семье?»
Вся зэковская жизнь пропитана ритуалами. Если знаешь правила и блюдешь закон, не пропадешь, выживешь. Менты бросили тебя в камеру, стоишь с барахлом и сидором у двери, ждешь, бывает, и целый день, пока на тебя обратит внимание пахан. Он вызовет тебя и спросит: «Кто ты и по какой статье идешь? Бывал ли раньше в командировках?» Отвечаешь, рассказываешь. Если был в командировках, то есть уже сидел, то где и кем жил – блатным вором, мужиком, чертом, лидером. Спрашивает у присутствующих, знают ли его и кого он знает. По туалетным, трубным и прочим телефонам сообщают: «В нашу хату прибыл Рысь (кликуха)». Несутся известия – мужик ништяк, свой в доску. Отзывы хорошие, ксивы-характеристики дают стоящие сведения: человек надежный, не подсадная утка. Только тогда дается ему постоянное место – стойло, определяется, где сидеть – за столом или на шконке, где спать, на какой шконке. Пахан, установив, что ты не пидор или черт, приглашает на кровать и там начинается задушевная беседа. При этом надо говорить только правду, не врать, ибо, скрыв масть, ты можешь подвести всю хату – ее опомоить. При раскрытии обмана – суд жестокий, избиение до полусмерти и отмывание от соприкосновения, что стали практиковать недавно. Камера в этом случае моется, стол скоблится стеклом до белизны, а обманувшего, ежели он черт, запомоивают в пидоры.
Любой разброс камеры, отряда, смены, зоны – глубокая душевная травма для заключенных. К камере прирастают, обзаводятся собеседником, возникают местные «хатные» интересы и даже проводятся соревнования с другими камерами. Камерник, куда бы его ни вызывали, должен думать о хате, ее обитателях, даже педерастах. Вызвал «следак» – следователь и предложил сигареты – хоть не куришь, не отказывайся, возьми, пригодятся сокамерникам. Бычки, где можешь, собирай, складывай – все пойдет в дело, табак для многих дороже золота, ведь курят же лавровый лист, проникотиненные карманы и ногти, табачную пыль для курения смачивают и сушат шариками под лампочкой. Сладостно вспоминают зэки автобусные остановки и вокзалы, забитые окурками-бычками. Мечтают: вот бы на часок туда, там бычков навалом, набрать бы и накуриться.
Оставили тебя менты стоять в коридоре, а там бочки с килькой и хамсой – не теряйся, набери в карманы, рукава. Знай, если хата сытая, то она бесскандальная. Главный враг человека – человек, живя без скандалов и драк, сам веселеешь.
В камерах паханы заставляют чертей и педерастов наводить чистоту, мужикам и блатным такое дело западло. Уничтожают часть клопов, ремонтируют разными подтяжками вечнотекущие краны; уменьшают смачиванием скрип половиц, делают заначки и проводят камерные торжества – дни рождения паханов, блатных, мужиков в авторитете и даже годовщины ломания целок пидорам. Могут отметить день получения кликухи. Отмечают, но как-то со скорбью, Новый год. В камерах еще ничего, а вот в карцерах, ШИЗО и ПКТ его отмечать тягостно. К убийственному состоянию примешивается полная отрешенность и тоска, сознание никчемности жизни, злость на судьбу-злодейку. Менты на Новый год за карцерами усиленно наблюдают, так как многие зэки в это время расстаются с жизнью, обычно вешаются. В ШИЗО в Новый год администрация стремится сгрудить зэков и не оставлять по одному человеку в камере. Ежели повесится, то ответственность падет на сидевших с ним, будут таскать, требовать, чтобы подписали бумагу, якобы они виноваты, довели человека.
Зэку, идущему в дальняк (лагерь с тюремным, строгим, усиленным, а то и общим режимом, расположенный вдали от родных мест) полагается готовиться основательно, запасаться теплой одеждой, наволочками, носками, майками, достаточным запасом табака, глюкозы, мыла, зубного порошка. В долгой дороге, в пересылках, в сплошной изоляции все сгодится. Идущему в дальняк вся камера помогает, меняют одежду на более теплую и прочную, надшивают, потрошат меховые шапки на верхонки – теплые рукавицы, их обшивают, обтягивают материалом, чтобы не заметили менты. То же самое делают с носками и обувью – сапогами, которые внутри обшиваются мехом и говорят: «Они у меня со смехом». Кирзовые сапоги солдатского покроя и рукавицы относятся к рабочей одежде и их можно проносить в зону. Под обшивкой можно сохранить и меховую шапку, сделав ее похожей на зэковскую. Опытные зэки обвязывают сидора-мешки, вшивая в них свитера, а потом в зонах их распускают и вяжут тепляк и носки. Старый, скрученный сроками зэк никогда «не лается» из-за тряпок, ибо знает, что при распределении и ему достанется, если у него дальняк. Человеку, намеренному (если таковые бывают) провести жизнь в тюрьмах и зонах, надо с детства научиться хорошо шить, вязать, штопать, сучить дратву, уметь делать заначки в теле и одежде.
Попадая в ШИЗО и ПКТ, обязательно встретишь там долго сидящих, и по установленным издавна правилам полагается в первый день пребывания не прикасаться к пайке и пище – она идет тем, кто уже живет здесь. Так же поступают, «выписываясь» из камеры – в этот день не едят, оставляя пищу тем, кто продолжает отсидку.
Зачастую бывает: ждешь выписки, сидишь голодный в усмерть, а тебе срок добавляют, и получается два дня пролетных. Опытные зэки чувствуют, когда их «снимут в бочку» – они начеку: надевают майку, пропитанную конфетным раствором и высушенную загодя. В долгой отсидке каждая грамулька сладости придает силу и освежает мозги. В закрытые швы нательной одежды набивается табачок, тырятся бумажки с ластиком – стержнем от авторучки. Знатоки камер никогда не оденут двойные носки, они не полагаются по правилам нахождения в ШИЗО, а носят под носками скрытые подследки – эдакие шерстяные полуноски, на которые сверху надеваются носки. Мент, отвернув носки, подследки не замечает. Под пятки приклеивается табачок или чифирьная выгонка. При любом шмоне можно кое-что пронести. Если удастся в камеру затянуть лишнюю одежду, то спасете много здоровья и калорий, ничто их так не пожирает, как холод. При выходе из ШИЗО берут у сокамерников самую плохую одежду. Ругаются менты: «Не может быть, чтобы ты сидел почти голяком, подох бы, вроде одетым выходил?» – «Гражданин начальник, таким и был при выходе, ничего не дали с собой из нательного белья, говорят – не положено». Радуйся, что твое нательное белье носится сейчас в ШИЗО и согревает сокамерников.
Тюремный карцер – живая могила: холод, голод, сырость, сквозняк и все это скопом валится на зэка. Опытный зэк, получив постановку в карцер, не торопится замуроваться в яму, а требует одежду. Он скандалит, подбирает надевку попрочнее и попросторнее, с карманами и со всеми пуговицами – ненароком что-нибудь удастся стащить у зазевавшегося коменданта кладовой, такого же зэка, но получившего покровительство от ментов. В карцере все пригодится: бумажка, гайка, гвоздик. Особенно тщательно следует подбирать чивильботы. Это обрубленные на сгибе валенки – пропотевшие, холодные, мокрые. Они так натирают ноги, что образуются кровавые рубцы, которые в тюрьме из-за отсутствия света не заживают.
Неопытный по водворении в карцер начинает бегать, шататься маятником от стены до стены – согреваться, считать шаги и в конце концов на третьи-четвертые сутки ослабеет, захолодеет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27