это путь к гибели, хрестоматийщина. Глеб
разве что не смеялся в голос. Он написал и опубликовал Свод прав
и обязанностей гражданина. Республиканцы в своей прессе (ему
регулярно доставлялись газеты и журналы из Полкан-Городка и
Железного) обрушились на Свод, но как-то растеряно: то, за что
они сами ратовали, готово было воплотиться под руцей узурпатора,
- а вот на это были не согласны даже самые умные из них. Глеб
понимал, что среди республиканцев большинство - это простые и
очень хорошие люди, бескорыстные и любящие других. Жаль, что в
этом проклятом мире всегда достигается только та цель, от которой
убегаешь во все лопатки...
В октябре, как он и рассчитывал, полыхнуло - как поднесли
спичку (в каком-то смысле и поднесли) - все Предгранье. Загранье
тут же двитнулось на помощь единолюбцам.
Месяц спустя Новоград объявили столицей Палладийской
республики. На континенте от гор Хольта и почти до моря Смерти
власть оказалась в руках Собрания. Лишь город Новожилов,
сохранивший верность монарху, самим своим географическим
положением притягивал к себе стрелы на штабных картах.
Только старые моряки тревожились из-за поднявшегося на три
вершка уровня моря...
Конец второй части.
Часть третья.
Срединное море.
Теперь, если ты скажешь, что то, что Бог видит как будущее,
не может не произойти, хотя и не вытекает из необходимости, - я с
этим соглашусь.
(Боэций)

1.
Если обогнуть дом слева, пройдя мимо пожарной бочки,
поднырнув под развешенные для просушки сероватые простыни и
благополучно миновав открытое и со всех сторон просматриваемое
поле - истоптанную и обильно посыпанную углем и шлаком площадку
перед котельной (запах здесь напоминает запах поездов, а значит -
путешествий), а потом раздвинуть кусты бузины и скользнуть в
довольно сорный полумрак, то через несколько шагов (мимо кучи
старого угля, смешанного с землей, обломками полусгнивших досок и
тряпьем) упрешься в дощатый, давно не беленый забор. Еле заметная
тропинка идет вдоль него, а потом кончается вдруг, и это как раз
то место, которое нужно. Здесь доска (она чернее прочих) не
прибита внизу на толстый гвоздь, а отходит свободно. И можно
протиснуться в открывающуюся щель и попасть в густой запущенный
сад. Вдоль забора идут заросли малины и ежевики, необыкновенно
колючие, совершенно непроходимые. Но кто-то пробил сквозь них
узкую дорожку, и по этой дорожке (под ноги иногда подворачиваются
бледно-коричневые грибы на тонких ножках и с морщинистыми
коническими шляпками; у них сильный и совершенно не грибной
запах) можно быстро дойти до прямой аллеи, устланной толстым
слоем прошлогодних листьев. Высокие деревья плотно обступают ее,
и кроны смыкаются наверху. Аллея приводит к круглому фонтану.
Посередине его, наверное, стояла когда-то медная фигура (две
изуродованные зубилом позеленевшие ступни остались на камне, и
все); бассейна полон листьями и сухими ветками. Беседка
неподалеку так густо оплетена плющом, живым и сухим вперемешку,
что в нее трудно пробраться.
Есть и фруктовые деревья. Они обломаны, но все равно
цветут...
К дому можно не сворачивать. Он похож на неопрятный ящик: со
всех сторон заколочен серыми досками. Лучше прямо, мимо бывших
клумб, поднырнуть под ворота...
На этой улице дома стоят только на одной стороне. На другой,
за рядом толстенных ветвистых, с бугристыми черными стволами,
деревьев - начинается крутой спуск к морю. Так кусты и трава выше
головы, но спускаться напрямик - вовсе не обязательно. Надо
пройти чуть дальше, и будет лестница, черная, каменная, с
каменными скамьями на площадках. С верхней площадки видно, как
лестница доходит до другой дороги, далеко внизу, и продолжается
дальше - бело-розовая. И эта бело-розовая - уходит прямо в
море...
Оно спокойное сегодня, море. Дома стоят в нем по пояс, по
плечи. От некоторых остались только крыши. Но крыши снесет первым
же штормом...
Черный, с черными мачтами бриг застыл, пришвартовавшись
прямо к низкому, чуть выступающему из воды дому. А может быть,
это высокий дом, но построили его когда-то на самом берегу...
Мальчики в школе хвастаются друг перед другом найденными в
затопленных домах ножами, каменными шарами и медведями, янтарными
собачками, чернильницами в виде медной мортиры, или лампы, или
черепа... У Билли не было ничего из этого: мама строго сказала:
чужого не брать! В дома не лазать! И - мало ли, что все так
делают. Ты - не все. Ты сын адмирала, а потому должен блюсти
себя...
А тетю Олив беспокоило другое: чтобы он не подходил близко к
воде. Ей было видение, и теперь она поглядывала на море с
непонятной опаской. Но вот так сидеть и смотреть с большой
высоты, можно сказать, с горы - было, наверное, можно...
Как облака, белели острова на горизонте. Там прятались
настоящие пираты. Там были клады, тайные бухты и даже подземные
города. А немного дальше есть остров - весь оплавленный, как
огромная свеча. Говорят, что человек не может там находиться: его
начинают мучить кошмары, сны наяву. И если привезти оттуда
отковыренный камешек, спрятать в доме своего врага - не протянет
враг долго...
На нижней дороге под лестницей остановилась коляска, и вышли
двое: в офицерской форме. С высоты Билли не мог рассмотреть ни
кокарды, ни погоны. Но подумал почему-то: артиллерия... Офицеры
стали подниматься по ступенькам, а коляска отъехала немного,
развернулась и вернулась обратно: ждать, наверное. Почему же они
тогда не поехали по дороге, это дольше, но не надо идти вверх?
Это офицеры, сказал он себе, они специально закаляют себя для
трудностей. Вот их в школе обливают ледяной водой и зимой
заставляют ходить босиком по снегу - пять минут в день. Можно
больше, это по желанию, но пять - обязательно. Мама рассказывала,
как ее в детстве пускали бегать с матросами, с морскими
пехотинцами, по специальному полигону. Там были барьеры и ямы с
водой...
По дороге, смеясь, прошла плохая компания: четверо ребят
постарше Билли и еще хуже одетые, но в одинаковых клетчатых
шарфах. Увидишь таких - беги, говорил Стив Ван Дер Энде, сосед по
парте и почти друг. Жаль - уехал месяц назад на материк. Все
меньше и меньше настоящих людей остается на Острове... Ему такие,
в клетчатых шарфах, сломали нос.
Еще маленькую маму учили рукопашному бою - и стрелять.
Неизвестно, как она сейчас дерется - не молоденькая,- но как она
стреляет, Билли видел. Плохо было бы оказаться кому-то врагом
мамы. Скажем, школьному экзекутору. Билли представил себе, как
это получится: экзекутор, которого зовут Кнаут (даже клички из-за
этого у него нет), пытается задать Билли порку ни за что. Билли
вскакивает, отбивает мечом розгу. Кнаут ухмыляется и вытаскивает
из-за спины свой меч, черный и в два раза длиннее. Он теснит
Билли, летят искры из-под клинков... Но тут разлетается в щепы
дверь - за нею мама с двумя дымящимися "сэбертами" в руках, и еще
два заткнуты за красный ремень. Бросай свой поганый меч!- говорит
она. Кнаут опускает клинок, но другой рукой выхватывает тяжелый
"нестлинг". Грохот выстрелов! Пули дырявят Кнаута во всех местах.
Он ползет по полу, умоляя о пощаде...
- Малыш, ты живешь здесь?- спросил подошедший офицер.
Он и вправду был артиллерист! Капитан артиллерии, Шестая
бессмертная бригада!
- Да, сэр!
- Не знаешь ли ты, как найти вдову адмирала Кэмпбелла?
- Почему это вдову? - возмутился Билли. - Папа жив. Он в
плену, но он жив!
- Выходит, что ты - его сын?
- Да, сэр.
- Так как же нам все-таки найти твою маму? Или ты здесь
гуляешь с ней?
Что-то странное в голосе и самом вопросе, и Билли на миг
задержал ответ, но соврать - не хватило духу.
- Нет, сэр, я гуляю один. Чтобы найти дом, вам следует
подняться до конца лестницы и свернуть направо. На ближайшем
перекрестке - вы увидите будку констебля, но сейчас констебля
нет, к сожалению, иначе он бы вас проводил - свернете налево...
Второй офицер, зашедший сзади, обхватил его поперек туловища
и поднял. Билли взвизгнул, теряя опору под ногами, и рука в
колючей перчатке запечатала ему рот.
- Скорее, Рон... хуже кошки...
Мутный тяжелый запах осенних цветов хлынул в нос. Билли
показалось, что его подбросили вверх. Потом - уронили низко, ниже
земли...
Олив забеспокоилась первой - но к ее беспокойствам Светлана
привыкла, как привыкают к дурной погоде. И потом, когда стала
беспокоиться сама, некоторое время еще говорила себе: не надо, не
надо, это я от Олив зарядилась... Потом - они посмотрели друг на
дружку...
Его не было во дворе, не было в заброшенном саду мистера
Бэдфорда, не было на ближайших улицах. Не было на берегу моря.
Никто не видел его. Никто ничего не слышал.
Старший констебль Парриндер выслушал двух перепуганных
женщин почти молча, кивнул, сказал: будем искать. Он не
сомневался, что мальчишка с друзьями забрался в брошенные, а то и
полузатопленные дома и копает сокровища. Два констебля и сыщик,
болтающиеся без дела в участке, отправились на поиски в полной
уверенности, что в одном из трех-четырех обычных для такого рода
приключений мест мальчишка найдется. Вечером они вернулись в
некоторой растерянности: маленького Кэмпбелла не просто не было
нигде - его никто не видел. Он не заходил ни к кому из
одноклассников, не заглядывал в кондитерскую Куинна, где дети
паслись с открытия до закрытия (Куинн получал откуда-то кленовый
сироп и подавал его к оладьям; порция стоила четыре пенса и
отпускалась без карточек, правда, по одной на человека), и в
старом городском парке, где все еще работали карусели, он не
появлялся...
Поиски продолжались десять дней. Отряды добровольцев
прочесывали все, что только можно было прочесать; с лодок кошками
тралили дно, бросали в воду ручные бомбы; всплывала рыба, но не
утопленник. Он же плавает, как выдра, говорила Светлана, что
вы... Она ощущала себя странно: каждая минута была крайне
насыщенной, важной, неповторимой, яркой - но, минув, тут же
забывалась и исчезала, обращалась в пыль и пылью ложилась... что-
то подобное было с ней, когда умер отец: она знала, что должна
испытывать горе, она даже стремилась его испытать - но не могла,
как не может утонуть надутый воздухом резиновый мяч... Все еще
будет, подожди, почти утешала она себя.
На десятый день Парриндер сам нашел свидетеля похищения.
Тринадцатилетний Бак Макинтайр попался на мелкой краже - и в
участке, выпрашивая снисхождение к себе, рассказал, что видел,
как какие-то два офицера несли по Темной лестнице вниз мальчишку
в матросском бушлатике и желтых ботинках. Они сели в коляску на
нижней дороге...
Желтые ботинки не фигурировали ни в одном из описаний
внешности пропавшего.
Коляску с двумя офицерами видели в тот день во множестве
мест. Поиски опять зашли в тупик.
На шестнадцатые сутки пришло письмо.
Даже бумага его была неприятна: толстая, но мягкая, как
салфетка, с поверхностью шелковистой и блестящей. Под пальцами
угадывались переплетенные волокна. В углу был знак, непонятно как
произведенный: этакое уплотнение, рубец: три стрелы наконечниками
вниз, нацеленные в одну точку.
"Дорогая леди Стэблфорд! Ваш сын взят нами в качестве
военнопленного. Если вы будете тщательно исполнять наши
требования, его жизни не будет угрожать ни малейшая опасность. И,
соответственно, наоборот. Мы готовы обменять его, голову на
голову, на Глеба Борисовича Марина, желательно живого. В обмен на
мертвого Марина вы получите мертвого сына. При неполучении нами
Марина Вы также ничего не получите. Все переговоры будете вести
Вы лично, не должно быть никаких посредников. Если согласны,
зажгите сегодня вечером фонарь на воротах Вашего дома."
Светлана прочла раз, еще раз, еще и еще. Полнейшая тупость.
Ничего не понимаю, подумала она. Какой фонарь? О чем
договариваться? О чем еще нужно договариваться?
Олив осторожно высвободила письмо из ее пальцев, углубилась
в чтение. Потом - резко встала. Светлана смотрела на нее с
ужасом: лицо синевато-белое, черные веки, безумный блеск в
глазах.
- Что?..
- Ты знаешь, кто это писал? Чья это рука? И - чей это знак?
- Нет...
- Помнишь - в Эркейде - ариманиты? Их жрец? Высокий человек?
- Уже почти не помню...
- Ты успела убежать до... до того. А я - не успела. Так вот
это - он.
- Ариманит? Билли похитили ариманиты? Ты уверена?
- Как в том, что сегодня пятница.
Светлана непонятно зачем посмотрела на календарь. Да,
двадцать шестое, пятница... Мальчик с кораблем в руках улыбался с
олеографии.
- Боже мой... Боже мой милостивый...
Изнутри тупым клином кто-то пытался пробить грудь.
Тучи летели низко, цепляя редкими холодными каплями
непокрытые головы. Пахло разрытой землей и недальним снегом.
Никогда не было такой гнусной весны... Кончается май - а будто
еще не начался и апрель. Какой там второй урожай, что вы...
Ударил залп. Второй. Третий.
Глеб понял, что на него - смотрят. Он подошел к краю, поднял
ком земли, растер в руке. Бросил на крышку гроба.
- Спи с миром.
Отвернулся.
Подходили остальные, тоже бросали землю. Потом - солдаты-
ветераны окружили могилу; замелькали лопаты. Земля падала с
мокрым стуком. Звенели медали на мундирах.
Глеб подошел к вдове:
- Осиротели мы с тобой, Маша.
- Да, государь...- прошелестел голос. Губы ее были сухие и
желтые, как листья, глаза воспалились и блестели сухо и скорбно.
Она постарела на двадцать лет.
- Поедем...- Глеб не договорил: подступил кашель. Маша ждала
терпеливо, но он так и не сказал ничего больше, махнул рукой и
пошагал к машине.
Адъютант дал ему хлебнуть бренди; голос стал возвращаться.
За столом он уже смог сказать несколько слов.
- Друзья мои! Нас осталось так мало... что становится
страшно: с каждым ушедшим на мгновение исчезают все. Мир делается
пустым и бесцельным... И все-таки есть люди, уход которых
особенно болезнен... пусть не для всех, но для некоторых... Я
потерял такого друга, какого никогда не имел и иметь не буду. Он
был... не то чтобы большей - а какой-то особенной частью меня.
Человек, которому я мог доверять безгранично, зная, что он не
предаст за все блага мира - и не смолчит, если что-то будет ему
не по душе. Такое... такого почти не бывает. Не считал, сколько
раз я обязан ему жизнью - а ведь в принципе достаточно и одного,
чтобы помнить. Да, чтобы помнить...
Он выпил водку и заел, по обычаю, черным размоченным
сухарем.
Потом поднялся Забелин.
- Все знают: я Машу за него с неохотой отдавал. Тайны в этом
нет. Много слов сказал, и правильных, и сгоряча, и вовсе
несправедливых. Марью, конечно, не переупрямить было... Прости,
Альберт Юрьевич, хоть и был ты поначалу из тех, кто влез в дом
без спросу, а только потом стократ все искупил и муку принял
через свои же труды... и если считать, чем мы тебе обязаны, так
собьемся со счета. И Марье ты дал счастье, недолгое вот только, и
мне внучку... спасибо тебе. Спи с миром.
Кто-то вошел, Глеб не разглядел, кто именно. За спинами
сидящих, пригибаясь, приблизился к Глебу. Это был старший по
караулу.
- Ваше величество... телеграмма.
- Спасибо. Идите.
- Там пометка, чтоб немедленно прочли.
- Прочту.
Он дождался, когда договорит Маша.
- Я шла за него - и знала, что это ненадолго. И он знал. Мы
торопились успеть... и потому у нас месяц по полноте стоил года.
Как ему не хотелось умирать... я сидела рядом с ним и держала его
за руку... но мы знали, что все равно еще встретимся. Еще ничто
не кончилось...
Она стояла и плакала, и все молчали. Потом отец обнял ее за
плечи и усадил.
Глеб, полуотвернувшись, вскрыл телеграмму.
Так.
Он встал, посмотрел растеряно на все. Люди и предметы
казались сделанными из тончайшего фарфора. Двигаясь осторожно,
чтобы не зацепить и не сломать кого-то, он вышел, стараясь
оставаться незаметным.
- Государь, но это невозможно...- Кирилл Асгатович был
потрясен.- Даже речи быть не может о вашем отъезде. Вы же знаете:
шантажистам такого рода нельзя идти на уступки...
- Шантажистам какого рода? - Глеб с трудом оторвал взгляд от
разложенной карты.- Я не думаю, что кто-то когда-то сталкивался с
ними...
- Ну, почему же? Похищения детей одно время были весьма
распространены.
- Они не требуют выкупа. Им нужен я. Боже мой, Кирилл
Асгатович, ведь вы же все знаете...
- Что я могу знать?
- Решительно все.
- Глеб Борисович, вы сами решительно запретили мне собирать
и систематизировать материалы... тем более, что архивы сожжены...
Глеб посмотрел на него, щурясь, и Кирилл Асгатович смутился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28