— Не смей на меня кричать! И не кощунствуй! Больше ты меня не проведешь своим враньем!
Терри уже не видел лица директора, только разинутый рот, очки да вздувшуюся, в багровых пятнах шею.
Терри тоже хотел было опять закричать сквозь слезы, но где уж ему было прорваться сквозь более громкий, быстрый, властный крик директора:
— Этот парень — твой друг-приятель, мне это известно. И напрасно ты отпираешься, только себе же делаешь хуже. Я не маленький. Умею отличить правду от вранья, меня и сотня таких лгунишек не проведет.
Отчаяние охватило Терри, он зарыдал. Он уже не мог выговорить ни слова, у него вырывались долгие, громкие, невнятные завывания, он изо всех сил прижимал кулаки к глазам, тщетно пытался преградить постыдный поток слез. Но директор все кричал, не давая ему возможности оправдаться, стращал, словно Лес, и голос его был как нож.
— Думаешь, ты всех перехитрил, да? И ты и твои дружки? Неплохо придумано! Стакнулся с компанией отпетых хулиганов и решил нажиться на школьном имуществе. А если поймают, можно соврать, что тебя заставили! Так вот что я тебе скажу. Не верю ни единому слову. Ни единому. — Директор снова посмотрел на карточку, на которой было написано «Теренс Джон Хармер». — Хулиганы не называют свою невинную жертву уменьшительными именами, мой милый. Так называют только дружков. Дружков! Приятелей! И не разыгрывай невинного, меня не обманешь! — Он отступил на шаг, тяжело перевел дух, поправил галстук, посмотрел через стол на жалкого мальчишку — лицо чумазое, натертые кулаками глаза опухли, плечи трясутся, словно пытаясь сбросить непосильный груз.
— Ч… Ч… Ч… — Всякий раз за этим звуком следовал всхлип, мешал выговорить слово.
— Ничего не понимаю!
— Ч… Ч… Чушка! — Наконец-то Терри сумел это выговорить между всхлипами.
— Что-что? — У директора даже вздрогнули уши, казалось, он прижал их, точно разъяренный тигр.
— Он почти все время звал меня «Чушка».
Но мистер Маршалл уже самодовольно покачивал головой, больше похожий теперь на игрушечного пса в заднем стекле автомобиля.
— Нет, Хармер, мне известно другое. — И вдруг перестал покачивать головой, бросил ему через стол резкий, прямой вопрос: — Называл он тебя уменьшительным именем? Да или нет?
— Да, сэр, — бесконечно горестно и понимающе признался Терри.
Теперь все проясняется, вот отчего директор заговорил по-иному, вдруг стал ему врагом. Должно быть, Джарвиз сообразил насчет этого проклятого «Терика» и рассказал ему. Но ведь он, Терри, и сам не понимает, почему Лес тогда так его назвал, что ж тут объяснишь кому-то другому?
— Понимаете, сэр, он толкал меня все время, называл Чушкой. — К Терри пришло второе дыхание. Он теперь не всхлипывал и говорил спокойно, вразумительно, как настоящий лгун. — Но раза два он назвал меня «Терри» и только один раз, когда я перелезал через ворота, назвал «Терик». А почему, я не знаю. Он все время звал меня «Чушка». Правда, сэр! — Спокойствие вдруг опять ему изменило.
Теперь все зависит от того, поверит ли ему директор. Но нет, его не переубедишь, и опять Терри судорожно всхлипнул, глаза наполнились слезами. Ему не доверяют, не верят — эта боль была ему внове. По сравнению с ней домашние размолвки — сущая безделица.
Недоверие сокрушило его. Все вдруг стало безразлично — как же тогда жить дальше, по каким законам, если ему не будут верить? Видно, Маршалл совсем его не знает, раз мог подумать, будто он такое устроил по своей воле. Ну и ладно, теперь уже все равно. Будь он поближе к двери, он запустил бы проклятым транзистором в окно или в тупую башку Маршалла. И наплевать! Пропади они все пропадом! Мама с папой знают, никакой он не вор!
— Так вот, слушай, Хармер, что я тебе скажу, — проговорил директор, глядя в горящие глаза мальчика, — а потом можешь вернуться в класс. Если ты хочешь, чтобы я тебе поверил, что ты в самом деле не друг того парня, тогда скажи, кто он. — Директор опять приподнялся на носки, словно по грудь был погружен в неспокойные воды. — Не верю я, будто ты ничего про него не знаешь, кроме того, что мне рассказал. — Теперь он заговорил тише, ровным голосом: — Но если ты боишься его больше, чем меня, если ты и правда оказался в таком трудном положении, как сказал, — а я нисколько этому не верю, — тогда не выдавай его, а просто пойди и скажи ему от моего имени: если транзистор не будет возвращен, мы весь город перевернем вверх дном и все равно узнаем, кто он. И вот что еще ему скажи. У меня в шкафу есть так называемая инвентарная опись. Это список школьного имущества. И за каждый предмет, который числится в этом списке, положено отчитаться. Отчитываться должен я. А там числится один транзистор, за который я отчитаться не могу! Так вот, скажи это своему дружку. Все проще простого, Хармер: на карту поставлено доброе имя школы, и если я ошибся и твои россказни правда, тогда либо верни второй транзистор, либо назови того парня. Решай сам. Ты меня понял? — Директор стоял непреклонный, свысока глядел на Терри и ждал ответа.
— Понял, — услышал он наконец.
— Тогда ступай. Я и так потратил на эту историю достаточно времени…
Но Терри уже повернулся к дверям. Подчиниться он вынужден. Но вот уважать — это дело другое.
…Оказалось, очутиться на улице в час, когда положено быть в школе, и тяжко и одиноко. Точно солдат, сбежавший из плена, идешь по вражеской территории один-одинешенек, и в каждом встречном взгляде чудится угроза. Каждый, кажется, того гляди, скажет: «Эй ты, мальчик, ты почему не в школе?» Хорошо бы умело захромать или набраться нахальства забинтовать голову, вроде как выставить справку от врача, — вот, мол, почему ты на улице в неурочный час. Плохо напороться на незнакомого любителя совать нос куда не надо, но еще хуже встретиться с кем-нибудь из знакомых. Вдруг столкнешься с соседкой, миссис Джонсон, «Здравствуй, Терри, ты куда? Ты разве сегодня не учишься?» Или сзади подъедет в своей большой машине дядя Чарли. «Ого, у иных вся неделя сплошное воскресенье!» А еще того хуже, если Маршалл увидал, что он удрал из школы, и позвонил Питерсу, чтобы тот пустил по его следу полицейскую патрульную машину. И Терри жался к невысоким заборам, а когда проглядывало солнце, уходил в тень и старательно притворялся, будто идет по Фокс-хилл-род к малолюдной пустоши и вправду по какому-то делу.
Стоило Терри выбраться из кабинета директора, где можно было задохнуться от недоверия и угроз, и он недолго думая решил в класс не возвращаться. Он прекрасно понимал, что его там ждет. Если он не раздобудет второй транзистор или не назовет преступника, во время переменки где-нибудь в углу двора его излупят. Да и вообще, когда на тропу войны вышел сам Маршалл, тут уж не до краснокожих индейцев. Кому охота сидеть под перекрестным огнем злых, ненавидящих взглядов? От такой вот переделки только и можно, что бежать. Ему уже не впервой. Когда оказываешься один против превосходящих сил противника, особенно выбирать не приходится, убеждал он себя.
Удрать было довольно просто. Желание уйти возникло, когда понуро, еле волоча ноги, он выходил из комнаты секретарши в вестибюль — и вдруг увидел, как мирно светит во дворе солнце, отражаясь в запыленном ярком глянце машин. Но он знал: бежать через стоянку нельзя — Маршалл тут же его углядит, а уж чего-чего, но новой погони никак не хотелось: все тело еще ныло после вчерашнего вечера. Нет, всего лучше пройти коридором до своего класса, миновать его и выйти другим ходом, предназначенным для учеников. Тогда Маршалл подумает, что он вернулся в класс, а мистер Эванс — что он все еще у директора.
Уходя из кабинета, Терри заметил — до перемены по часам оставалось еще два скачка стрелки, а там — еще четверть часа перемена, когда никто его не хватится. Он как раз успеет выйти прежде, чем все ринутся из класса. Итак, быстро, но вовсе не крадучись, не опасливо, прошел он к выходу как раз перед самым звонком, а с этой минуты стал просто первым, кто выбежал играть.
Но вот он и на улице. А куда теперь направиться? Самое естественное, раз он попал в такую переделку, кинуться к маме на работу. Она поймет. Она поддержит и защитит. Она обнимет его, прижмет к себе и скажет — все обойдется. Но, подумав еще, он сообразил, как трудно будет до нее добраться на большой фабрике: смотря по тому, что требуется производству, ее переводят с одного конвейера на другой, и потом, если он и доберется до нее, товарки после не дадут ей проходу, замучают расспросами. То же будет, если пойти к отцу, на кабельный завод, — правда, о том, чтобы кинуться к отцу, он всерьез не думал ни минуты. Лучше пускай отец узнает все от мамы. Конечно, всегда можно пойти к бабушке Хармер, но ей нипочем не разобраться во всех подробностях, которые придется рассказать. Тогда, выходит, остается дядя Чарли. Он-то, наверно, поймет, и найдет выход, и поддержит — не отвезет сразу назад в школу, не станет звонить отцу. Но вот тут-то и закавыка — отцу совсем не понравится, что Терри посвятил дядю Чарли в семейные неприятности. Отец не любит, даже когда дядя Чарли приезжает на чай и иной раз так рассмешит маму, что она хохочет как сумасшедшая. Нет, бежать к дяде Чарли не годится. И потом, дядя Чарли, он такой: он незаменим, когда все ладится, когда ты на коне, а когда проиграл, ему лучше и не рассказывать. Так что под конец Терри решил — идти не к кому, надо ждать, пока вернется с работы мама. А значит, надо еще как-то убить большую часть дня.
Дома сейчас никого, сообразил он. Можно пойти домой и там переждать: смотреть телевизор или лежать на постели. Ключ у него свой — это на крайний случай, а сейчас как раз и есть крайний случай. Непринужденно, как ни в чем не бывало, он вошел в дом, и лишь тогда его вдруг ударило: а ведь ему тут сейчас не место. Он стоял, смотрел, как на витраже борется с бурей кораблик, и неожиданно перед его мысленным взором возник Питерс. Ведь как только ему сообщат, что Терри исчез из школы, он мигом сюда примчится, верно? Пожалуй, еще и Маршалла притащит или мистера Эванса, а то и отца. Нет уж, это совсем ни к чему. Больше всего, прежде всего и нужней всего спокойно поговорить четверть часа с глазу на глаз с мамой. Это самое главное. Потом пускай рассказывает папе. И уж тогда ему сам черт не страшен. А пока мама не вернулась с работы, надо затаиться и ждать. Вот только где? Дома не спрячешься. Если кто-нибудь из соседей видел, как он вошел, пускай увидят, что он вышел, не то, если кто-нибудь из школьного начальства за ним явится, они весь дом перевернут, а найдут его.
Значит, остается пустошь. Лощина. Новые дома хороши после школы, а когда там еще работают строители, туда не сунешься, да и дорога туда — мимо школы. А больше деваться некуда. В парке полным-полно придирчивых служителей в широкополых коричневых шляпах, и уж от них не отвяжешься, пока они не добьются, чтоб ты вел себя именно так, как положено по правилам. Прищучат тебя этими своими правилами, точно бумажку наколкой на палке, — а может, есть и такое постановление, что школьникам запрещено находиться в парке в часы занятий. В общем, хочешь не хочешь, надо идти в лощину. Там, по крайней мере, можно поболтаться и так подгадать, чтоб вернуться домой в одно время с мамой.
Он все ей расскажет, и тогда, кто бы что ни говорил, наконец-то все уладится.
Он постоял в кухне, длинно, тяжко вздохнул. Печальная она какая-то, кухня, когда ты в ней один. Пусто, тихо, лишь упорно капает вода из плохо закрученного второпях крана да честно урчит холодильник — здесь все ждет, готовое зажить полной жизнью, когда соберется вся семья. Терри вдруг пробрала дрожь; странное чувство охватило его, чувство, с которым нельзя мириться. Словно все остальные умерли и теперь надо справляться одному — убрать в шкафчик подсохшие чашки, вымытые и оставленные здесь мамой, ответить на деловое письмо, прислоненное к чайнице, подмести пол, на котором рассыпаны кукурузные хлопья, оставить на крыльце записку молочнику, сколько нужно молока. Опять его пробрала дрожь, и, отгоняя эту печальную, навязчивую мысль, он почувствовал, какое счастье, что это все неправда. Бывает, повздоришь со своими, бывает, все надоедают друг другу, ссорятся и ругаются. Но все это между собой, в пределах семьи, все ограждено любовью. А без семьи ему никак нельзя — теперь он это поневоле понял; пока еще нельзя; а иные люди, вот как дядя Чарли, без семьи, наверно, и вовсе не могут. Сбежав из дому, он тем самым пробовал одолеть еще одну ограду. Терри тяжело вздохнул. Чтобы он опять полез на эту ограду, должно теперь случиться что-то посерьезней, чем стычка с воображалой Трейси.
Никогда еще время не ползло так медленно, как сегодня в лощине. Оказывается, это очень нудно — просто ждать, чтоб оно прошло. Первый час-другой было еще терпимо, хватало, чем себя занять: от каждого голубого автомобиля, едва он появлялся на шоссе, на горизонте, Терри поспешно нырял в можжевельник, в каждом, кто проходил мимо эстрады, ему чудился полицейский, и надо было прятаться. Но время шло, полицейские автомобили вновь и вновь обращались в машины коммивояжеров, воображаемые полицейские сбрасывали маски и опять становились пожилыми дамами, и Терри поуспокоился, прогуливался на солнышке и ждал, когда в очередной раз пробьют часы на здании Кооперации.
Он пулял в муравьев, вязал петли из длинных трав, а в промежутках уже сто раз перебрал в уме все, что произошло, но одна мысль все возвращалась, она отпечаталась в сознании, точно неотчетливый снимок, сделанный подле крышки сточного люка в глубине лощины. Лес. В половине пятого Лес будет ждать там, чтобы забрать транзистор. Не будет этого, но к тому времени, когда часы пробили два, Терри поймал себя на другой, все крепнущей мысли, и чем дальше, тем больше она его привлекала. Разве сам Маршалл не подсказал ему верный способ выпутаться из этой скверной истории? Разве не сказал — надо либо вернуть второй транзистор, либо назвать Леса? Он предлагал сделку, совсем как полицейские в телефильмах. Мысль эта, поначалу отвлеченная, переросла в твердое намерение. Почему бы не пойти к Лесу и не попросить… нет, потребовать, чтобы он вернул транзистор? Даже если Лес откажется, можно ему сказать, как он, Терри, его до сих пор оберегал. И пускай тогда пораскинет мозгами — ведь рано или поздно его поймают.
Чем больше Терри об этом думал, тем ясней ему становилось, что так и надо сделать. Старик Маршалл намекнул — мол, у Терри маловато мужества. Он сказал так в нервом разговоре, тогда же, когда сказал, что верит ему. Что ж, это будет мужественный поступок, верно? Ему все-таки совестно, что и говорить, втайне он совсем не уверен, достойно ли себя вел вчера вечером — слишком уж быстро сдался, — но разве такой смелый поступок не оправдает его? И даже если ничего не выйдет, можно будет честно все рассказать маме и папе. По крайней мере, в этой скверной истории будет что-то, чем можно гордиться.
И его разом взяло нетерпение — скорей бы! Как, бывало, он ждал двоюродную сестренку сперва у окна, выходящего на улицу, потом выбегал за ворота и в конце концов оказывался на автобусной остановке, так сейчас ноги сами вели его вниз по лощине, к сточному колодцу. И хотя Лес велел ему прийти к половине пятого, но когда уличные часы проснулись и пробили три, Терри уже сидел на металлической крышке колодца и прислушивался, как глубоко внизу бурлит вода после вчерашнего ливня.
Лес придет только через полтора часа, а может, и вовсе не придет; впереди долгое напрасное ожидание, и, просидев десять тягучих минут, Терри подумал: лучше, пожалуй, пойти домой, к маме, а уж потом вернуться и потолковать с Лесом. Только есть тут одна загвоздка: когда он придет домой и родители узнают, в какую он попал переделку, он будет уже себе не хозяин. К Лесу его, конечно же, не пустят. Это все равно как с ездой в машине. Придется ехать в броневике, и за рулем будут родители, а чтобы искупить свою вину, он должен поехать один и вести машину сам. Терри ударил ногой по гладкому круглому камешку. Поступить так, сяк, накосяк — надоело ему раздумывать, так ли лучше или эдак. Что ж, может, после и правда стоит положиться на своих — пускай управляют им, как сочтут нужным. Но только сперва он в последний раз попробует сам исправить то, что натворил.
Нетерпеливое желание действовать по-своему росло, и в половине четвертого, подгоняемый неожиданной догадкой, что Лес, наверно, не в школе, а бродит где-нибудь поблизости, Терри ступил на вражескую территорию, осторожно двинулся по окружающим доки улицам. Лес ведь, кажется, говорил — на уроки не пойдет, будет искать покупателя на транзисторы. Что ж, ему и сейчас нужен покупатель, даже для двух транзисторов. А может, он волнуется, что его чуть не поймали, и думает, кто-нибудь сейчас ходит по школам, ищет налетчиков. В Нейпире, может, и махнули бы рукой на пропажу, но Лес уже знает, что Фокс-хиллская школа Нейпирской не чета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24