Они стояли в коридоре у окна и смотрели во двор, словно разговор шел о растущих там кустах.
— Держится он немножко особняком, то, что с него спрашивают, выполняет, но не слишком усердно; в озорных выходках участвует редко. Но, в сущности, я его не знаю. Иногда он играет в футбол в моей первой команде, но определенное место за ним не закреплено… — Мимо шла девочка с журналом, и мистер Эванс помолчал. — На рождество я виделся с его родителями — спокойные, внимательные люди. Беседовать с ними очень приятно…
Маршалл нахмурился, почесал макушку оправой очков.
— Да, я тоже их видел. Но как-то они мне не запомнились. Вот старшую сестру его я, кажется, помню…
— Трейси. Первый год училась у меня в классе. Славная девочка, но ничем особенно не блещет…
Оба молчали; больше, кажется, сказать было нечего.
— Ну хорошо, мистер Эванс. Я просмотрю его личное дело и потом пошлю за ним. А пока сами ничего не говорите…
— Да. Хорошо.
Они разошлись, ничего больше друг другу не сказав, словно тайные агенты после секретного совещания; Эвансу предстояло успокоить разбушевавшиеся в классе страсти, Маршаллу — подготовить кабинет и собраться с мыслями.
Личное дело Терри помогло директору не многим больше, чем разговор с Эвансом. Там было сказано, где и кем служит его отец, был адрес, но через все характеристики, начиная с приготовительного класса, ясно прочерчивалась эдакая средняя линия — «довольно спокойный», «послушен», «успеваемость в пределах нормы», «способности средние». Опереться тут особенно не на что: ни случаев мелкого воровства, ни родственников с тюремным прошлым. Судя по адресу, Терри не из шикарного квартала Новых домов к западу от школы, который вырос тут после войны; и родители его не из тех, что вечно осаждают школу какими-нибудь жалобами. И, значит, Терри остается своего рода загадкой: тихий, ничем не выделяющийся мальчик, похоже, никто его толком не знает; даже по фамилии не запомнился, его легко спутать с двумя-тремя другими мальчиками, хоть он и учится здесь уже шесть лет.
— Мне нужно еще пять минут, а потом пойдите и приведите ко мне Терри Хармера, — сказал Маршалл секретарше, миссис Бейкер, и занялся подготовкой кабинета.
Поставил посреди пустого стола каменную подставку для ручек, распахнул дверцы взломанного ворами шкафа и искусно, как на витрине, расставил на нем оставшиеся транзисторы. Потом приготовил самопишущую ручку, в настольном блокноте открыл чистую страницу, выправил манжеты сорочки и уселся на мягкий стул, дожидаясь Терри. Он подумал было даже надеть свою университетскую мантию, чтобы походить на судью, но она была дома, ее гладили. Так он сидел и терпеливо ждал Терри, обдумывая, как всего верней подобрать ключ к этому тихому, непонятному ученику.
Миссис Бейкер отлично умела доставить ученика в кабинет директора. Она ни во что не вмешивалась. Никогда не знала, зачем он их вызывает: карать или миловать; была с ними всегда вежлива, но в разговоры отнюдь не вступала. Терри-то, конечно, прекрасно понимал, почему его вызвали, и, по правде сказать, уже не боялся — теперь он скорее ждал худа от Леса и от одноклассников. И ничуть не сомневался, что мистер Маршалл ему поверит. Должен поверить. Ведь это правда. Он виноват только в одном: что не признался раньше, но при том, как все сложилось, конечно же, это простительно.
Миссис Бейкер постучала в дверь директорского кабинета.
— Терри Хармер здесь, мистер Маршалл, — объявила она, дождалась резкого «прошу», легонько подтолкнула Терри в спину, и он очутился в кабинете перед исполненным величия директором.
Маршалл начал со старого, верного приема, к которому почти всегда прибегал в подобных случаях. Он молча смотрел в раскрытую перед ним папку, и нос его под сползающими очками брезгливо морщился, словно там было написано такое, о чем порядочному человеку лучше и не знать. Ученик тем временем успевал осознать, где он находится, и с трепетом ощутить собственное ничтожество, а сегодня Терри должен был еще и разглядеть продуманно, как на сцене, расставленные улики. В такой позе директор пребывал обычно несколько секунд, тщательно выбирая миг, когда следует заговорить.
Выждав с полминуты, он поднял глаза от папки, снял очки, пристально посмотрел на Терри и пустил в ход еще один испытанный прием.
— Я полагаю, ты хочешь мне что-то сказать, — проговорил он.
Прием этот почти всегда удавался. Только самые закоренелые или уж вовсе ни в чем не виноватые не поддавались на этот вопрос, означавший для них, что директор все знает и просто дает им случай повиниться самим. Терри не составил исключения из правила. Он дозрел, как спелое яблочко, которое так и просится, чтоб его сорвали.
— Это вы про транзисторы, сэр?
Маршалл кивнул:
— Про транзисторы.
Прием и на этот раз удался.
— Да, сэр. Я правда про них знаю, сэр. — Терри помолчал, набираясь мужества, чтобы нырнуть в самую глубокую часть грязного пруда. — Один транзистор у меня дома, сэр, только я не виноват. Меня заставили.
Терри умолк. Ему нужен был какой-то отклик, проблеск понимания. Но лицо директора оставалось непроницаемым.
— Вот как? Продолжай, мальчик. — Руку, лежащую на столе, Маршалл прикрыл другой рукой и приготовился слушать.
— Понимаете, сэр, вчера вечером я поссорился с мамой и убежал к Новым домам… — Голос Терри не дрожал, но это стоило огромного труда; волна жалости к себе, что нарастала в душе уже семнадцать часов, вдруг нахлынула, вот-вот его поглотит, ее остановила лишь необходимость кое в чем солгать; но он щурился, стараясь удержать слезы, и говорил не очень внятно. Губы стали непослушными. — И меня поймали эти… — Он вдруг запнулся. После свидетельства старика Джарвиза двое чернорабочих уже не годились. Он чуть всхлипнул, чтобы запинка не показалась странной. -…Эти ребята, один большой и еще четверо, нездешние, у всех ножи. Они когда узнали, из какой я школы, стали меня про школу спрашивать. — Теперь слова хлынули потоком, и ему сразу полегчало. — Они заставили меня сказать, что у нас есть в школе… такое, чтоб им продать можно… и заставили провести их в школу и показать, где транзисторы. И меня тоже заставили один унести…
— Чтобы ты оставил себе?
— Нет, сэр…
— Чтобы продал?
— Нет, сэр, чтобы я тоже вроде с ними заодно и тогда не смогу про них рассказать…
— Вот как. А ты рассказал? Твои родители знают?
— Нет, сэр. — Терри понурил голову. Сейчас ему от этого стало не по себе.
— А что они пообещали с тобой сделать, если ты все-таки расскажешь?
— Понимаете, сэр, они сказали, они меня пырнут ножом… порежут… и еще сказали -никто не поверит, что я с самого начала не был с ними заодно.
— А ты не был?
— Нет, сэр! — с жаром воскликнул Терри, даже головой замотал, и глаза наполнились слезами.
— Ну, а что же ты сделал со школьным транзистором, который ты… который тебя заставили взять? — словно бы и дружелюбно и сдержанно спросил Маршалл; он все еще вел допрос, все еще не уверен был, что мальчик говорит правду: ребятам уже не раз удавалось его провести.
— Понимаете, сэр, я его спрятал в мусорный бак. Под пластиковый мешок… (Брови Маршалла подскочили чуть не к самым волосам, потом опустились.) Но он в порядке, сэр. Он не очень вымок.
— Вот как. — Маршалл надолго замолчал, нужно было подумать, разобраться в услышанном и мысленно определить, что еще следует выяснить и в каком порядке. Наконец он опять заговорил негромко, неторопливо, и коварный вопрос умышленно задан был в открытую: — А если бы мистер Джарвиз не увидел тебя при свете молнии, пришел бы ты ко мне сегодня утром, рассказал бы все?
Молчание залегло между ними, точно ледяное поле, суровое и холодное. Терри понимал, что, переходя это поле, недолго и поскользнуться и, даже если сказать правду, все равно можно не устоять на ногах. Он сперва не собирался приходить к мистеру Маршаллу, потом решил пойти, но решил слишком поздно: он сто раз мог все рассказать директору до всех угроз, которые прозвучали в классе. Нет, не знает он, как теперь ответить.
А Маршалл, пытаясь ему помочь, только еще все осложнил:
— А сегодня утром, когда шел в школу, ты хотел мне все рассказать или не хотел?
Терри проглотил сомнении. Надо ответить, это ясно, а все равно отвечать трудно. Он не доверял своему голосу — вдруг в нем нечаянно прозвучит вызов или стыд или покажется, будто ему уже на все наплевать, — и только покачал головой.
— Не хотел?
— Нет, сэр, — опасливо, тихо прошептал Терри.
— Вот как… — Директор наклонился вперед, чуть ли не лег на стол и тихонько, совсем как Терри, словно по секрету, спросил: — А что же ты хотел сделать с транзистором? Оставить его у себя?
— Нет, сэр! — Лед с треском лопнул. — Я вечером должен его отнести туда… тому большому парню. Он так велел.
— А если не отнесешь? — Маршалл мягко напомнил, что Терри еще не ступил на твердую почву.
— Тогда он меня ножом, сэр.
— Да что ты?
Директор выпрямился, по-прежнему ничем не выдавая своего отношения к услышанному, и стал спрашивать дальше:
— А как по-твоему, откуда они, эти ребята? Как их зовут, ты не знаешь? Или в какой школе учатся? Какие они с виду? Как были одеты? Полиции надо будет все это знать…
Но с первого же вопроса Терри только мотал головой. При том, какая опасность ему грозит, никто не вправе ждать от него ответов на эти вопросы. Маршалл должен это понимать.
— Не знаешь? Или не хочешь сказать?
Опять молчание, опять лед, теперь он тончайший, не выдержит малейшего нажима. Допрашивающий ощутил это и мудро решил пока держаться подальше.
— Еще одно. Сторож говорит, что один из этих ребят помог тебе перелезть через ворота, то есть тоже убежать. Если это правда, — а у меня нет оснований не верить словам мистера Джарвиза, — почему же он это сделал? Ведь перед этим он так худо с тобой обращался, а то, что ему было нужно, он уже как будто получил? — Руки директора покоились на столе, сложенные совсем как при молитве, но глаза смотрели пристально, настороженно.
На этот вопрос Терри ответил прямо и честно, как только мог, однако чувствовал — он и сам толком не понимает, почему Лес так поступил. Но ответ, вполне приемлемый, ясный и понятный, был прост:
— Он боялся, сэр, если меня поймают, тогда и его тоже найдут.
— Вот как, да. Разумеется. — И опять директор ничем не выдал своего отношения к словам Терри, только подступил с другой стороны: — А о телевизорах почему был разговор? Сторож говорит, кто-то кричал что-то про телевизор. Они что, думали унести один из наших телевизоров?
Терри помотал головой, наморщил лоб. Он удивился, еще когда услышал про это от полицейского.
— Извините, сэр, ничего такого я не помню, сэр. Они только кричали, чтоб вылезать в окна и бежать к воротам, и Л… один кричал мне, хотел помочь мне перелезть, я уже говорил вам, сэр…
Маршалл посмотрел на свои руки.
— Как, ты сказал, его зовут? — словно между прочим, спросил он.
Терри сжал губы, стоял молча, опустив голову. Его так не поймаешь. Он выложил все, что мог. И дальше не сдвинется ни на шаг. Никто и ничто его не заставит. Молчание длилось, длилось, словно ждали, чтоб разогрелся телевизор, но нет, ничто не заставит его сказать больше. Терри покорно ожидал следующего вопроса мистера Маршалла, а то и окончательного суждения. Быть может, даже приговора.
Наконец директор сам нарушил молчание, заговорил и вправду как настоящий судья. Голос его звучал ровно, сдержанно, снисходительно, но твердо, и в словах коротко и ясно подведен был итог всего, что произошло. Удалось ему это наилучшим образом, даже если так думал только он один…
— Хорошо, Хармер, — сказал он, глядя мальчику прямо в глаза, — быть может, я потом и пожалею об этом, но я склонен тебе поверить. Заметь: склонен поверить, а не то что уже поверил. Однако, если ты говорил правду, ты оказался в очень трудном положении. Ребята эти хулиганы, ты их боялся, и кто знает, как поступили бы на твоем месте другие. Вероятно, только ты сам можешь разобраться в себе и спросить свою совесть, насколько хорошо ты себя вел.
Но в эту минуту Терри слишком поглощен был другим: он пытался разобраться в словах директора. Что же это значит? За него Маршалл или потихоньку готовит новый удар? Видно, так до последней минуты и не поймешь. Терри даже наклонил голову набок и настороженно вслушивался в каждое слово.
— Итак, ты делал все, чего они от тебя требовали? — Терри кивнул, и директор продолжал: — Что ж, могу понять твой страх и, пожалуй, твое нежелание кому-либо об этом рассказывать… но, должен признаться, все-таки не нахожу, что все твои поступки извинительны. Мне трудно поверить, например, будто ты решительно ничем и никак но мог предотвратить случившееся…
Вот оно. «Значит, он против меня, — подумал Терри. — Господи, его бы туда, на мое место!…»
— …мне неясно, почему ты не мог закричать, позвать на помощь мистера Джарвиза или убежать от них…
«Вы что, смеетесь?» — едва не выпалил Терри: только раз, на миг, мелькнула такая возможность, в вестибюле, но…
— …или, уж если тебя так запутали, почему ты не мог рассказать своим родителям… и мне очень обидно, что ты и мне не решился рассказать…
(«Но я же хотел, я же как раз собирался…»)
— Я полагаю, ты уподобился вспышке молнии, которая тебя разоблачила. Тебе ведь известно, что та
кое молния? Это электрический заряд, который находит путь наименьшего сопротивления, ведущий в землю…
(«Это как?»)
— …в точности так ты и поступил. Ты тоже выбрал путь наименьшего сопротивления. Ты пошел самым легким путем, тем путем, на котором тебя ждала наименьшая опасность, наименьшие неприятности, наименьшие нравственные усилия…
(«Он спятил. Ведь я совсем извелся, все думал, что мне делать…»)
— Но, быть может, тебе кажется, что мне легко говорить, ведь не я попал в такое положение…
(«Вот это верно…»)
— И еще неизвестно, как поступал бы любой из нас, окажись он на твоем месте?
(«То- то и оно…»)
— Итак, не станем выносить окончательное решение, поверим тебе пока на слово. Но ты должен понять, что надо все рассказать родителям, и придется призвать на помощь полицию… в сущности, мы ее уже призвали. И должен сказать, я вовсе не намерен сидеть сложа руки и спокойно распрощаться с одним из школьных транзисторов. — Маршалл глубоко вздохнул и очень серьезно, в упор посмотрел на Терри. Теперь голос его звучал спокойно и печально: — Ты должен подумать о том, что сделал, Хармер, должен мысленно повторить все шаг за шагом и поразмыслить и спросить себя: «Правильно ли я поступил? Вел ли я себя на каждом повороте наилучшим образом по отношению к моей школе и, что самое важное, по отношению к самому себе?» Ибо на эти вопросы можешь ответить только ты сам… — Он еще несколько секунд смотрел на Терри, пока до того доходил смысл сказанного. — Ну, а теперь иди домой, Хармер, и достань транзистор из… мусорного бака, — ему даже трудно было это произнести, и чтоб к перемене ты вернулся. Ты меня понял?
— Да, сэр.
— О втором транзисторе пока говорить не будем, посмотрим, как развернутся события.
— Да, сэр.
— Скажи, мне не нужно никого с тобой посылать? Ты не натворишь опять каких-нибудь глупостей, а?
(«Глупостей?»)
— Нет, сэр.
— Ну, прекрасно. Вернешься — сразу ко мне.
— Да, сэр.
— Ну хорошо. Иди.
Терри кинулся вон чуть не бегом. Пускай директор недоволен его поведением, а все же наконец-то он рассказал кому-то, хоть отчасти разделил с кем-то тяжкий свой груз, и это такое облегчение, какого он никогда еще не испытывал. Надо попасть в настоящую беду, чтобы понять, как славно, когда всё становится на свои места или почти всё, подумал он. Чудесное чувство! Правда, стало на место еще не все, но ведь Лес знал, что его, Терри, чуть было не поймали. Может и догадаться, что его узнали или что-то его выдало. Ничего не поделаешь, хватит с Леса и одного транзистора, не станет он искушать судьбу — добиваться еще и второго. Да и все равно тогда будет поздно. Транзистор уже вернется в школу. Да и вообще, скорей всего он никогда больше Леса не увидит. А если и увидит, что ж, он ведь Леса не выдал, верно? После Маршалл, может быть, и заговорит опять о втором транзисторе, попытается нажать, но свое слово он уже сказал, что к чему, он понимает, так неужели станет поднимать шум? Уж наверно, сперва постарается уберечь Терри от опасности. И родители тоже… и полиция. Нет, это все позади, почти все. Наверняка.
Он вдруг почувствовал себя счастливчиком, которому выпал главный выигрыш в лотерее. Выбежал через запретный парадный ход и, как на крыльях, пронесся через стоянку для машин. Сейчас он вытащит транзистор, принесет и тогда, может, даже попросит Маршалла поговорить с классом. Чтоб ребята поняли и не злились больше. Возьмет и попросит. И тогда все опять станет хорошо. В новом порыве радостного, безрассудного облегчения он побежал еще быстрей. Так бывало, когда очнешься от того неотвязного страшного сна, а мама вот она, рядом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24