– Белые булочки – самое худшее, что вы могли им предложить. И потом, неужели вы не понимаете, что бургеры делают из самого плохого мяса животных?Лизандер задумчиво посмотрел на нее. Он удержался от ошибки, не сказав, почему от нее ушел Борис. Затем перевел взгляд на Ваню и Машу. Они выглядели, как дети из кинохроники, таких можно увидеть и на фотографиях рядом с воронками и грязными руинами, оставшиеся без крова именно потому, что война шла из-за их домов.– У нас много яиц, – ласково сказал он. – Ваша мама приготовит вам что-нибудь на ужин, а мы поиграем с Джеком в футбол, а потом покатаемся на Артуре.Это предложение имело огромный успех. Джек мог часами не выпускать мяч, а Артур любил детей. И когда они перед ужином пошли мыть руки, то завизжали и захохотали.– Рэчел, Рэчел, иди посмотри, какой ужас. Ворвавшись в туалет, Рэчел увидела там художества Лизандера. Напившись на празднике, он красной краской нарисовал мужские органы и обнаженную женщину с чудовищной грудью и злыми глазами и затем подписал огромными буквами: «Я ЛЮБЛЮ ДЖОРДЖУ».– О Господи, я и забыл об этом! Лизандер пытался не рассмеяться.– Ты не только разрушаешь озоновый слой, что способствует глобальному потеплению, – бушевала Рэчел, – но еще и добавляешь токсичных веществ в окружающую среду.«А ты готовишь самую плохую яичницу-болтунью, – хотелось сказать Лизандеру, после того как он вылил полбутылки кетчупа в безвкусную массу. – И если бы не соль, то ею можно было бы заклеивать раны у людей».Салат из одуванчиков был еще отвратительнее. Спасением было пить сколько можно, и после двух стаканов даже Рэчел немного смягчилась и позволила детям посмотреть «Утенка Дональда» по телевизору.– Своей ненормальностью я похож на Дональда, – признался Лизандер Рэчел, ведя машину. – В детстве никто не мог понять моей речи, как и его.Но Рэчел рассматривала «Валгаллу».– А-а, поместье этого выродка Раннальдини. Он был одним из тех, кто разрушил наш брак, поощряя Бориса на интрижки. Благодаря ему Борис познакомился с Хлоей.– А как она относится к детям?– Хлоя? Ну, они ее обожают. И это неудивительно. Пичкает их сладостями, вкусной пищей и всегда дарит игрушки, когда дети навещают их с Борисом. Ну и как же в таких условиях не расти потребителями? Она даже позволяет им смотреть телевизор весь день.– Да они и так миленькие.– Я знаю.Чтобы отвлечь Рэчел от того, что и Джек и Мегги забрались на колени к детям, Лизандер стал показывать ей красивые окрестности. Солнце садилось. В воздухе стоял запах табачных плантаций. Скотина воевала с крапивой. В лесу кричали совы. Не отваживаясь попрыскать аэрозолью от москитов, Лизандер закурил сигарету. После продолжительной паузы Рэчел заикнулась:– Извини меня. Весь вечер вела себя как дура. Я ведь доставала и доставала Бориса, чтобы он помог деньгами. И сегодня утром пришел чек, подписанный Хлоей. Это так унизительно, но у меня не хватило мужества его разорвать.Лизандер был потрясен:– Бедняжка. Я дам тебе денег, вернешь потом. У меня на данный момент финансовых проблем нет.Но Рэчел была слишком горда.– Я преподаю, да и Гермиона иногда платит. Боже, как она ужасна! Открывает рот, только чтобы говорить о долларах.– А зачем эти шары около ее дома?– Самовозвеличивание, – кисло сказала Рэчел. – У Раннальдини – грифоны, у Джорджии Магуайр – ангелы, у Мериголд – львы. Ну а у Гермионы теперь эти яйца – вероятно, Боба. Она уже давно его кастрировала.– Вообще-то он прекрасный парень, – вступился за Боба Лизандер. – И хороший игрок в крикет.– Да, он самый приятный мужчина в Парадайзе, – сказала Рэчел.Сейчас она опять выглядела красивой, с печальным лицом лисички и с коричневыми лодыжками под бесформенным платьем.– Кстати, – сказал Лизандер, – я догадался, в чем несчастье Гермионы.– Ну и в чем?– Оно в Гретель, ее няньке с волосатыми ногами. Именно в ее волосатых ногах.– Да почему же, черт побери, она их должна брить?– Конечно, не должна. Хотя если хочет, чтобы я стал ее подарком, то лучше вообще походить на восковую фигуру. А дело в том, что она мне сказала. А именно: Раннальдини делает фильм под названием «Фиделио» – хотя лучше назвать «Неверный» «Фиделио» – опера Л. ван Бетховена. Имя Фиделио означает «верный»
– о некой женщине по имени Нора, которая одевалась мальчиком и из кувшина поливала своего мужа.– Ее звали Леонора – я знаю эту историю, – презрительно заметила Рэчел.– Ну может быть. Извини. Тем не менее Гермиона рассчитывала спеть эту партию, но Херман сказал ей: «Дорогая, ты вряд ли подходишь на роль верной жены, а уж с такой безразмерной грудью тебя ни один уважающий себя зритель никак не примет за мальчика». И поручил исполнение Сесилии.Рэчел присвистнула:– Надо думать, дело в цифрах. Для Раннальдини лучше выкачать из «Кетчитьюн» больше денег для Сесилии, которая постоянно достает его алиментами. Неудивительно, что Гермиона зла.– Как ты думаешь, он опять заставит Сесилию раздеваться?– «Фиделио» не совсем обычная опера, – покровительственно произнесла Рэчел. – И хотя это всего лишь одна человеческая жизнь из многих, спасенных любящими женщинами, Бетховен придал истории вселенский масштаб: все человечество спасается женщинами.– Это точно, – подтвердил Лизандер. – Раннальдини она должна была понравиться. Он сам звено такой цепочки. Жаль только, что какой-нибудь мужчина не может спасти бедняжку Китти своей любовью. – Китти тоже могла бы гулять при желании, – рассеянно заметила Рэчел.Зевая, Лизандер тайком взглянул на часы, удивившись тому, как быстро они доехали до ее дома. Он долго всматривался в белевший после захода солнца «Ангельский отдых», пытаясь разглядеть сидящих на террасе Джорджию, Гая и Динсдейла, отпугивающего мух.– Так если ты тогда не попал на беседу, – спросила Рэчел, – как же зарабатываешь на жизнь?– Часто играю в поло, – уклончиво ответил Лизандер, – ну и надеюсь на победу Артура в Ратминстере в следующем году.– Как здорово иметь частный доход. У тебя есть с кем-то связь?– Ну нет... Хотя, да.Ему вдруг отчаянно захотелось поделиться.– Я с ума схожу по Джорджии Магуайр, ну и у нас что-то вроде того.Рэчел напряглась, выражая неодобрение:– Но как же ее всех покоривший и кроткий муженек?– Ему за это платили.– Так вся шумиха вокруг «Рок-Стар» устраивалась только ради прибыли? Объединенным фронтом против мира, как кролики в садке. Я всегда считала Джорджию обманщицей.– Но Джорджия действительно не думала о деньгах, когда писала «Рок-Стар», – холодно возразил Лизандер. – Она самая нежная женщина из всех, которых я встречал.– Не будь смешным. У нее такой возраст, что она годится тебе в матери!– Может быть, поэтому я ее и полюбил. Кино окончено.Лизандер вытащил ключи:– Пойдем к тебе.Рэчел была в ужасе. Ну почему она такая стерва? Как объяснить ему, что у нее уже шесть месяцев никого нет, что стала похожа на огнепоклонника зимой, не верящего в лето, что именно неутоленная страсть сделала ее такой сварливой и что единственное, чего ей сейчас хочется, это любви Лизандера. 33 Истерика Гермионы эхом разнеслась по Парадайзу. Ей не присылали писем – Идеальный Хомо называл это почтой сумасшедших, – которые потоком шли после выхода «Дона Джиованни», не присылали приглашения сыграть в мюзикле «Любовник леди Чаттерлей» главную роль.Будучи Гермионой, она двадцать четыре часа в сутки рассказывала всем, что ее пугает только одно: потрясающее равнодушие Раннальдини к Китти, пригласившего на роль Леоноры свою бывшую жену. Гермиона не могла простить Китти то, что именно ей и Джорджия и Мери-голд жаловались на семейные проблемы. Она могла унизить Джорджию, расхваливая покорность Молодчины, но ей хотелось бы во всем превзойти Китти, став еще большим молодцом.Поражение было не по ней. Как только Раннальдини в спешке отбыл в сторону Мадрида и Флоры, у Гермионы появился шанс подставить ему подножку, используя репетиционный зал, где готовился «Реквием» Верди, следующий по программе этого года за променад-концертом.Зная, что Раннальдини будет в безвыходном положении из-за ее отказа, Гермиона именно таким образом собиралась добиться получения роли Леоноры.Как обычно, Раннальдини заявился в «Альберт-холл» к концу репетиции. Проводил ее Гейнц, бесцветный швейцарец, не имевший еще ни одного сольного концерта и заменивший Бориса Левицки на должности помощника дирижера. Трое из солистов – тенор, бас и Монализа Уилсон, здоровенная чернокожая меццо-сопрано с сильным голосом, – были хороши в «Люкс Этерна» под музыку «Умоляю Господа пролить на них солнечный свет». Гермиона, не занятая в предпоследнем отделении, скрылась в своей уборной, срывая гнев за медлительность Раннальдини на своей костюмерше. Бедняжка уже вторую ночь не спала, создавая специально к сегодняшнему дню очаровательное платье из кусков шелка. Увы, она не могла запретить Гермионе объедаться во время уик-энда, и теперь молния не сходилась.– Вы сэкономили на материале! – вопль Гермионы перекрыл и оркестр и солистов. – Специально его так урезали, чтобы урвать часть себе. Этот шелк стоит двести фунтов метр. Ой! Булавка воткнулась прямо в меня.Стараясь не шуметь, вошла команда телевизионщиков, выискивающих места для юпитеров и камер к следующему вечеру. Лондонский «Мет» уже давно привык к вспышкам раздражения Гермионы. Полдень был обжигающе жарким, только где-нибудь в парке можно было глотнуть свежего воздуха. Оркестр только что вернулся после изнурительного турне по странам восточного блока, где им руководил Освальдо. Раннальдини как его музыкальный директор получал триста тысяч в год. Его не видели уже три месяца, и теперь он объявился, чтобы насадить привычное право быть божественно непогрешимым, если надо, то и с помощью грубой силы. Музыканты не раз давали клятву восстать, но вновь затряслись при его появлении.«Люкс Этерна» закончилась. Раннальдини настоял на прогоне оркестра и хора без Гермионы через финал «Диез Ирае», с его глуховатыми раскатами, подобными грому перед пронзительными вспышками света. Лондонский «Мет» давно уже знал «Реквием» и даже записал его в 1986 году как раз с Гермионой и Раннальдини, он был настроен доказать даже знатокам, что то исполнение неаккуратно. Как только Раннальдини поднял свою палочку, часть оркестра вступила, часть нет, и все музыканты истерически захохотали, но его вопль тут же призвал их к вниманию. Вскоре в зале раздались душераздирающие звуки медных фанфар.– Как будто другой оркестр играет, – сказала Корделия, очаровательный оператор Би-би-си.Призвав к тишине, Раннальдини обратился к ней и к директору с просьбой убрать все освещение – и в зале, и телевизионное – на время исполнения «Санктус» и «Агнус Деи», а в самом начале «Люкс Этерна», со словами «Пусть их осияет вечный огонь», все внезапно включить.– А как же Гарфилд? Ведь она же в главной роли, – спросила Корделия. – Ей же нужно особое освещение.– Нет, нет, – тонко улыбнулся Раннальдини. – Если ее осветить лучше, чем Монализу и остальных, вас обвинят в расизме и сексизме.– Ох, точно, – побледнев, согласилась Корделия.– И так же сделать в последнем отделении, во время исполнения сопрано и хором «Либера ме». Но на самом деле, – Раннальдини приблизился к Корделии так, что она, уже подпав под гипноз его угольно-черных глаз, вдохнула запах «Маэстро», – аудитория должна видеть только меня. И завтра вы станете свидетельницей повторения самого громкого успеха классической записи всех времен.– Ну конечно, – сказала Корделия пять минут спустя. – Разговор идет о концертной деятельности Раннальдини, и если камера осветит только ваше лицо, мы ничем не погрешим.– Совершенно верно, – улыбнулся Раннальдини.– И потом всегда можно будет вставить кусочки с Гарфилд.– Никаких кусочков, – холодно возразил Раннальдини.Оркестранты смотрели на часы. Они уже перерабатывали десять минут. Рассчитывавшая все задержать, но не вызванная на сцену, Гермиона в конце концов вышла из уборной. На этот раз на ней были брюки, подчеркивавшие бедра, но скрывавшие лодыжки, поцарапанные куманикой, когда она пыталась пробиться к башне Раннальдини по тропке, которую перестали расчищать. Игнорируя его, она заняла позицию для финальной части «Либера ме» слева, в то время как Монализа буфером возвышалась между ними.– Маэстро и его маэстресса, – захихикал первая флейта.Вздымая грудь, с глазами, блестящими от невыплаканных слез, Гермиона вознесла свой голос над оркестром и хором, как луна возносится над звездами, в мольбе, чтобы Господь не гневался на нее.– Господь может и не разгневаться, но не Раннальдини, – прошептал концертмейстер.«Какой прекрасный голос, какая прекрасная леди», – думала Корделия, дрожа от наслаждения, но тут Раннальдини подал знак остановиться.– Ну что вы завываете, миссис Гарфилд, – язвительно сказал он. – Нам вовсе ни к чему, чтобы пришедшие на променад-концерт стали клевать носами. Им и лечь-то негде. Ведь это же реквием о величайшем писателе Италии со времен Данте, а не о табуне старых кляч, бредущих на живодерню.Но когда Гермиона попыталась что-то сказать, Раннальдини направил палочку в сторону медных, словно собираясь насадить на вертел индейку, и дал сигнал к началу. У Гермионы был мощный голос, но, поддержанный оркестром и хором, Раннальдини одержал победу.– Громче, громче, – кричал он, поднимая руки. – Я все еще слышу миссис Гарфилд.Последовавший затем крик был настолько ужасным, что бедный маленький тенор поник в папоротниках, а Монализа Уилсон, прежде чем сбежать, схватила желтую тряпку, принадлежащую капельмейстеру, по ошибке приняв ее за свой новый шарф, и повязала ее.Оркестранты со слабым интересом наблюдали, а потом слушали, как Гермиона и Раннальдини позднее вопили в ее уборной, пока маэстро оттуда не вылетел.Когда Гермиона позвонила Раннальдини в его лондонскую квартиру с видом на Гайд-парк, включившийся автоответчик заставил прослушать отрывок арии донны Анны из «Дон Джиованни» в ее же исполнении: «Я была щедрой, любя его», – это еще больше разозлило.Раннальдини остаток дня провел, ведя прослушивание певцов и музыкантов для «Фиделио», причем последним пришлось тащить на восьмой этаж инструменты, поскольку лифт не работал. Затем он пробежал письмо, которое диктовал для отправки мужу Рэчел, Борису. Маэстро уже надоели горы партитур, которые Борис направлял в лондонский «Мет», и, предварительно выкинув большую их часть, он не принял и «Симфонию Берлинской стены», посвященную Хлое.Борис был нужен Раннальдини. Маэстро сознавал, что великий дирижер обязан вводить в мир новую музыку. Также Борис был неоценим и как внештатный работник, часто позволявший экономить время. И потому Раннальдини не хотел уж слишком его огорчать. «Мой дорогой мальчик , – писал он черными чернилами, сверяясь с напечатанным. – Спасибо за внимание. Но я возвращаю твою симфонию. Поскольку мы друзья , я полагаю , ты хотел бы искренности. Когда я читал партитуру , не слышал музыки. А оркестр без этого не может , ведь это сложный комплекс. И как заставить петь правильно хор? Ведь даже одному , чтобы понять эту музыку , надо прослушать ее дюжину раз. А у меня и у публики нет ни времени , ни желания. Что же касается добрых новостей , то этой осенью я проведу серию лекций на Би-би-си-2. Мне понадобится помощь. Я позвоню тебе. Желаю всего наилучшего Хлое». Его лондонская секретарша не такая хорошая машинистка, как Китти, но гораздо симпатичнее. Когда он нацарапал подпись «Всегда твой , Раннальдини» , то почувствовал, что был очень добр к Борису.Благоухающий, в новой серой сатиновой тоге, с запасом возбуждающих игрушек, включающих вибратор в виде трех пальцев, купленный в Париже, и несколько пузырьков амилнитрита Сосудорасширяющее
, Раннальдини ждал Флору. Клив вез ее из Хитроу. Платаны уже прожили лучшее время года, а выцветшая трава покрывалась опадавшими листьями; парочка в рубашках и шортах распивала бутылку в ожидании вечернего представления. Завтра яблоку негде будет упасть в толпе, жаждущей поглазеть на него и Гермиону.В ожидании Раннальдини пробежал «Реквием». Он уже неоднократно им дирижировал, но каждый раз стремилcя внести в работу что-то новое и волнующее. Его мысли перенеслись на блондинку Корделию. Она была для него тоже новым и волнующим. Завтра Флора должна вернуться в Парадайз за вещами для осеннего семестра, так что после представления можно будет пригласить Корделию. А затем осветить постель и отполированные стены и потолок, темные зеркала и розовую четырехспальную кровать. Он даже может предложить ей поработать с ним над «Фиделио». Можно было бы заняться любовью и этим вечером, втроем, но Флора, несмотря на свою порочность, никогда на это не пойдет. От эротических мечтаний его отвлек громкий стук в дверь. В глазок он увидел Гермиону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
– о некой женщине по имени Нора, которая одевалась мальчиком и из кувшина поливала своего мужа.– Ее звали Леонора – я знаю эту историю, – презрительно заметила Рэчел.– Ну может быть. Извини. Тем не менее Гермиона рассчитывала спеть эту партию, но Херман сказал ей: «Дорогая, ты вряд ли подходишь на роль верной жены, а уж с такой безразмерной грудью тебя ни один уважающий себя зритель никак не примет за мальчика». И поручил исполнение Сесилии.Рэчел присвистнула:– Надо думать, дело в цифрах. Для Раннальдини лучше выкачать из «Кетчитьюн» больше денег для Сесилии, которая постоянно достает его алиментами. Неудивительно, что Гермиона зла.– Как ты думаешь, он опять заставит Сесилию раздеваться?– «Фиделио» не совсем обычная опера, – покровительственно произнесла Рэчел. – И хотя это всего лишь одна человеческая жизнь из многих, спасенных любящими женщинами, Бетховен придал истории вселенский масштаб: все человечество спасается женщинами.– Это точно, – подтвердил Лизандер. – Раннальдини она должна была понравиться. Он сам звено такой цепочки. Жаль только, что какой-нибудь мужчина не может спасти бедняжку Китти своей любовью. – Китти тоже могла бы гулять при желании, – рассеянно заметила Рэчел.Зевая, Лизандер тайком взглянул на часы, удивившись тому, как быстро они доехали до ее дома. Он долго всматривался в белевший после захода солнца «Ангельский отдых», пытаясь разглядеть сидящих на террасе Джорджию, Гая и Динсдейла, отпугивающего мух.– Так если ты тогда не попал на беседу, – спросила Рэчел, – как же зарабатываешь на жизнь?– Часто играю в поло, – уклончиво ответил Лизандер, – ну и надеюсь на победу Артура в Ратминстере в следующем году.– Как здорово иметь частный доход. У тебя есть с кем-то связь?– Ну нет... Хотя, да.Ему вдруг отчаянно захотелось поделиться.– Я с ума схожу по Джорджии Магуайр, ну и у нас что-то вроде того.Рэчел напряглась, выражая неодобрение:– Но как же ее всех покоривший и кроткий муженек?– Ему за это платили.– Так вся шумиха вокруг «Рок-Стар» устраивалась только ради прибыли? Объединенным фронтом против мира, как кролики в садке. Я всегда считала Джорджию обманщицей.– Но Джорджия действительно не думала о деньгах, когда писала «Рок-Стар», – холодно возразил Лизандер. – Она самая нежная женщина из всех, которых я встречал.– Не будь смешным. У нее такой возраст, что она годится тебе в матери!– Может быть, поэтому я ее и полюбил. Кино окончено.Лизандер вытащил ключи:– Пойдем к тебе.Рэчел была в ужасе. Ну почему она такая стерва? Как объяснить ему, что у нее уже шесть месяцев никого нет, что стала похожа на огнепоклонника зимой, не верящего в лето, что именно неутоленная страсть сделала ее такой сварливой и что единственное, чего ей сейчас хочется, это любви Лизандера. 33 Истерика Гермионы эхом разнеслась по Парадайзу. Ей не присылали писем – Идеальный Хомо называл это почтой сумасшедших, – которые потоком шли после выхода «Дона Джиованни», не присылали приглашения сыграть в мюзикле «Любовник леди Чаттерлей» главную роль.Будучи Гермионой, она двадцать четыре часа в сутки рассказывала всем, что ее пугает только одно: потрясающее равнодушие Раннальдини к Китти, пригласившего на роль Леоноры свою бывшую жену. Гермиона не могла простить Китти то, что именно ей и Джорджия и Мери-голд жаловались на семейные проблемы. Она могла унизить Джорджию, расхваливая покорность Молодчины, но ей хотелось бы во всем превзойти Китти, став еще большим молодцом.Поражение было не по ней. Как только Раннальдини в спешке отбыл в сторону Мадрида и Флоры, у Гермионы появился шанс подставить ему подножку, используя репетиционный зал, где готовился «Реквием» Верди, следующий по программе этого года за променад-концертом.Зная, что Раннальдини будет в безвыходном положении из-за ее отказа, Гермиона именно таким образом собиралась добиться получения роли Леоноры.Как обычно, Раннальдини заявился в «Альберт-холл» к концу репетиции. Проводил ее Гейнц, бесцветный швейцарец, не имевший еще ни одного сольного концерта и заменивший Бориса Левицки на должности помощника дирижера. Трое из солистов – тенор, бас и Монализа Уилсон, здоровенная чернокожая меццо-сопрано с сильным голосом, – были хороши в «Люкс Этерна» под музыку «Умоляю Господа пролить на них солнечный свет». Гермиона, не занятая в предпоследнем отделении, скрылась в своей уборной, срывая гнев за медлительность Раннальдини на своей костюмерше. Бедняжка уже вторую ночь не спала, создавая специально к сегодняшнему дню очаровательное платье из кусков шелка. Увы, она не могла запретить Гермионе объедаться во время уик-энда, и теперь молния не сходилась.– Вы сэкономили на материале! – вопль Гермионы перекрыл и оркестр и солистов. – Специально его так урезали, чтобы урвать часть себе. Этот шелк стоит двести фунтов метр. Ой! Булавка воткнулась прямо в меня.Стараясь не шуметь, вошла команда телевизионщиков, выискивающих места для юпитеров и камер к следующему вечеру. Лондонский «Мет» уже давно привык к вспышкам раздражения Гермионы. Полдень был обжигающе жарким, только где-нибудь в парке можно было глотнуть свежего воздуха. Оркестр только что вернулся после изнурительного турне по странам восточного блока, где им руководил Освальдо. Раннальдини как его музыкальный директор получал триста тысяч в год. Его не видели уже три месяца, и теперь он объявился, чтобы насадить привычное право быть божественно непогрешимым, если надо, то и с помощью грубой силы. Музыканты не раз давали клятву восстать, но вновь затряслись при его появлении.«Люкс Этерна» закончилась. Раннальдини настоял на прогоне оркестра и хора без Гермионы через финал «Диез Ирае», с его глуховатыми раскатами, подобными грому перед пронзительными вспышками света. Лондонский «Мет» давно уже знал «Реквием» и даже записал его в 1986 году как раз с Гермионой и Раннальдини, он был настроен доказать даже знатокам, что то исполнение неаккуратно. Как только Раннальдини поднял свою палочку, часть оркестра вступила, часть нет, и все музыканты истерически захохотали, но его вопль тут же призвал их к вниманию. Вскоре в зале раздались душераздирающие звуки медных фанфар.– Как будто другой оркестр играет, – сказала Корделия, очаровательный оператор Би-би-си.Призвав к тишине, Раннальдини обратился к ней и к директору с просьбой убрать все освещение – и в зале, и телевизионное – на время исполнения «Санктус» и «Агнус Деи», а в самом начале «Люкс Этерна», со словами «Пусть их осияет вечный огонь», все внезапно включить.– А как же Гарфилд? Ведь она же в главной роли, – спросила Корделия. – Ей же нужно особое освещение.– Нет, нет, – тонко улыбнулся Раннальдини. – Если ее осветить лучше, чем Монализу и остальных, вас обвинят в расизме и сексизме.– Ох, точно, – побледнев, согласилась Корделия.– И так же сделать в последнем отделении, во время исполнения сопрано и хором «Либера ме». Но на самом деле, – Раннальдини приблизился к Корделии так, что она, уже подпав под гипноз его угольно-черных глаз, вдохнула запах «Маэстро», – аудитория должна видеть только меня. И завтра вы станете свидетельницей повторения самого громкого успеха классической записи всех времен.– Ну конечно, – сказала Корделия пять минут спустя. – Разговор идет о концертной деятельности Раннальдини, и если камера осветит только ваше лицо, мы ничем не погрешим.– Совершенно верно, – улыбнулся Раннальдини.– И потом всегда можно будет вставить кусочки с Гарфилд.– Никаких кусочков, – холодно возразил Раннальдини.Оркестранты смотрели на часы. Они уже перерабатывали десять минут. Рассчитывавшая все задержать, но не вызванная на сцену, Гермиона в конце концов вышла из уборной. На этот раз на ней были брюки, подчеркивавшие бедра, но скрывавшие лодыжки, поцарапанные куманикой, когда она пыталась пробиться к башне Раннальдини по тропке, которую перестали расчищать. Игнорируя его, она заняла позицию для финальной части «Либера ме» слева, в то время как Монализа буфером возвышалась между ними.– Маэстро и его маэстресса, – захихикал первая флейта.Вздымая грудь, с глазами, блестящими от невыплаканных слез, Гермиона вознесла свой голос над оркестром и хором, как луна возносится над звездами, в мольбе, чтобы Господь не гневался на нее.– Господь может и не разгневаться, но не Раннальдини, – прошептал концертмейстер.«Какой прекрасный голос, какая прекрасная леди», – думала Корделия, дрожа от наслаждения, но тут Раннальдини подал знак остановиться.– Ну что вы завываете, миссис Гарфилд, – язвительно сказал он. – Нам вовсе ни к чему, чтобы пришедшие на променад-концерт стали клевать носами. Им и лечь-то негде. Ведь это же реквием о величайшем писателе Италии со времен Данте, а не о табуне старых кляч, бредущих на живодерню.Но когда Гермиона попыталась что-то сказать, Раннальдини направил палочку в сторону медных, словно собираясь насадить на вертел индейку, и дал сигнал к началу. У Гермионы был мощный голос, но, поддержанный оркестром и хором, Раннальдини одержал победу.– Громче, громче, – кричал он, поднимая руки. – Я все еще слышу миссис Гарфилд.Последовавший затем крик был настолько ужасным, что бедный маленький тенор поник в папоротниках, а Монализа Уилсон, прежде чем сбежать, схватила желтую тряпку, принадлежащую капельмейстеру, по ошибке приняв ее за свой новый шарф, и повязала ее.Оркестранты со слабым интересом наблюдали, а потом слушали, как Гермиона и Раннальдини позднее вопили в ее уборной, пока маэстро оттуда не вылетел.Когда Гермиона позвонила Раннальдини в его лондонскую квартиру с видом на Гайд-парк, включившийся автоответчик заставил прослушать отрывок арии донны Анны из «Дон Джиованни» в ее же исполнении: «Я была щедрой, любя его», – это еще больше разозлило.Раннальдини остаток дня провел, ведя прослушивание певцов и музыкантов для «Фиделио», причем последним пришлось тащить на восьмой этаж инструменты, поскольку лифт не работал. Затем он пробежал письмо, которое диктовал для отправки мужу Рэчел, Борису. Маэстро уже надоели горы партитур, которые Борис направлял в лондонский «Мет», и, предварительно выкинув большую их часть, он не принял и «Симфонию Берлинской стены», посвященную Хлое.Борис был нужен Раннальдини. Маэстро сознавал, что великий дирижер обязан вводить в мир новую музыку. Также Борис был неоценим и как внештатный работник, часто позволявший экономить время. И потому Раннальдини не хотел уж слишком его огорчать. «Мой дорогой мальчик , – писал он черными чернилами, сверяясь с напечатанным. – Спасибо за внимание. Но я возвращаю твою симфонию. Поскольку мы друзья , я полагаю , ты хотел бы искренности. Когда я читал партитуру , не слышал музыки. А оркестр без этого не может , ведь это сложный комплекс. И как заставить петь правильно хор? Ведь даже одному , чтобы понять эту музыку , надо прослушать ее дюжину раз. А у меня и у публики нет ни времени , ни желания. Что же касается добрых новостей , то этой осенью я проведу серию лекций на Би-би-си-2. Мне понадобится помощь. Я позвоню тебе. Желаю всего наилучшего Хлое». Его лондонская секретарша не такая хорошая машинистка, как Китти, но гораздо симпатичнее. Когда он нацарапал подпись «Всегда твой , Раннальдини» , то почувствовал, что был очень добр к Борису.Благоухающий, в новой серой сатиновой тоге, с запасом возбуждающих игрушек, включающих вибратор в виде трех пальцев, купленный в Париже, и несколько пузырьков амилнитрита Сосудорасширяющее
, Раннальдини ждал Флору. Клив вез ее из Хитроу. Платаны уже прожили лучшее время года, а выцветшая трава покрывалась опадавшими листьями; парочка в рубашках и шортах распивала бутылку в ожидании вечернего представления. Завтра яблоку негде будет упасть в толпе, жаждущей поглазеть на него и Гермиону.В ожидании Раннальдини пробежал «Реквием». Он уже неоднократно им дирижировал, но каждый раз стремилcя внести в работу что-то новое и волнующее. Его мысли перенеслись на блондинку Корделию. Она была для него тоже новым и волнующим. Завтра Флора должна вернуться в Парадайз за вещами для осеннего семестра, так что после представления можно будет пригласить Корделию. А затем осветить постель и отполированные стены и потолок, темные зеркала и розовую четырехспальную кровать. Он даже может предложить ей поработать с ним над «Фиделио». Можно было бы заняться любовью и этим вечером, втроем, но Флора, несмотря на свою порочность, никогда на это не пойдет. От эротических мечтаний его отвлек громкий стук в дверь. В глазок он увидел Гермиону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37