обслуживать и внутренние, и внешние сосуды.
Я уселся на верхнюю ступеньку, поскольку не был уверен, что устою на
ногах.
-- Ясно, -- сказал я, хотя на самом деле мне ничего не было ясно. Но я
очень не люблю выглядеть дураком. Это осталось еще с тех давних времен,
когда я жил вместе с Гарри Личем. Он часто объяснял мне какие-нибудь сложные
вещи, понятные лишь специалистам, а потом спрашивал: "Ясно?" И если я
отвечал "нет", он хмурился и снова принимался за свое, стараясь объяснить
все как-нибудь попроще и добиться, чтобы я все-таки понял. Он никогда не
называл меня тугодумом, но от сдерживаемого раздражения Гарри мне всегда
делалось как-то неуютно. Прошло много лет, я закончил интернатуру, стал
полноправным практикующим врачом и лишь тогда осознал, что страдаю
комплексом неполноценности. Я понимал это и сейчас, но справиться с ним не
мог.
-- И еще меня не устраивали глаза, -- продолжал тем временем Он. --
Пришлось с ними повозиться. И с другими органами тоже, чтобы они работали
более эффективно... Короче говоря, Джекоб, я больше не человек. И даже не
андроид. Я и близко на них не похож. Франкенштейн!
Да нет, чепуха! Или все же не чепуха?
Некоторое время мы хранили молчание. Я пытался переработать неясные,
расплывчатые картины, мелькающие перед моим внутренним взором, в связную
теорию, в единый образ. Это была нелегкая задача, даже на умственном уровне.
В конце концов я спросил:
-- Ну и что ты от этого выиграл? Ты хотя бы подвижен?
-- Нет. Слишком много тканей.
-- Если ты не можешь двигаться, полиция схватит нас в ближайшие дни, --
сказал я. -- Раньше или позже, но власти поймут, что мы их одурачили. Они
вернутся сюда, а ты будешь сидеть и ждать, как пластмассовая утка в тире.
-- Нет, -- уверенно произнес Он. Его голос по-прежнему звучал искаженно
и странно. -- Я теперь бессмертен, Джекоб, точнее, почти бессмертен.
-- Полная неуязвимость? Ты что, действительно уверен, что можешь не
бояться даже ядерного оружия? Я думаю, что, если у властей не останется
другого выхода, они пустят в ход ядерный заряд ограниченного радиуса
действия. Они достаточно сильно ненавидят тебя, чтобы решиться на это. И они
возненавидят тебя еще сильнее, когда увидят, каким ты стал. Особенно если
поймут, что ты считаешь, что можешь дать людям неограниченно долгую жизнь.
Наверное, звуки, донесшиеся из холодного погреба, следовало считать
смехом. По крайней мере, теперь, когда Он так далеко ушел от человеческой
формы, это было максимально удачное с Его стороны подражание звукам,
которыми люди выражают веселье. Но вместо того, чтобы придать мне хорошее
настроение, эти звуки встревожили меня и вызвали желание оглянуться через
плечо.
-- Я не неуязвим, Джекоб. И ты сам увидишь, что я не стал неподвижной
мишенью. Я превратился в неудержимую силу.
-- Я боюсь, что ты меня покинешь, -- сказал я.
-- Выбрось это из головы.
Минутное молчание.
-- Ты принес пищу? -- поинтересовался Он.
-- Трех волков.
-- Сбрось их вниз. Я подберу их, когда ты отойдешь. Но тебе придется
еще поработать. Говядина уже почти закончилась. Трех волков мне будет
недостаточно.
-- Сколько тебе еще нужно?
-- Все, что ты сможешь дотащить, Джекоб.
-- Тогда я лучше отправлюсь на охоту прямо сейчас, чтобы потом можно
было отдохнуть и поспать.
-- Джекоб!
- Что?
-- Не бросай меня, Джекоб. Пожалуйста, верь мне. Продержись еще
немного. Всего один день, Джекоб. Все идет быстрее, чем я ожидал. Быстрее и
постоянно ускоряется.
Я встал и пошел к волчьим тушам. Я по одной перетащил их к лестнице,
ведущей в погреб, и сбросил вниз. Они падали с глухим стуком. Я закрыл
дверь, ушел в гостиную и прислушался. Через несколько секунд я услышал
тяжелое, ускоренное дыхание, шорох перетаскиваемых туш и короткий гортанный
радостный возглас. Потом стало тихо. Я прихватил пару запасных обойм, выпил
кофе и снова пошел наружу -- поискать, кого еще можно убить...
8
Над горами мела метель, и ветер швырял пригоршни сухого, обжигающе
холодного снега. С тех пор, как я последний раз выходил из дома, он
усилился, стал порывистым и едва не сбивал меня с ног. Низкие тучи отражали
белизну снежных равнин.
Я чувствовал себя ужасно одиноким, а отчаянное буйство бурана отнюдь не
способствовало поднятию настроения. Я всегда принадлежал к тем людям,
которых называют бирюками, к тем, которые редко испытывают потребность в
обществе себе подобных. Да, конечно, у меня был Гарри. Трудно даже
представить, на что был бы похож мир без Гарри, без его вспыльчивости, без
его вонючих сигарет, без его кустистых бровей, которые он приподнимал от
удивления или, наоборот, сосредоточенно сдвигал, сердясь. Гарри был
неизменной величиной, скалой, которая будет существовать вечно. Еще были
женщины. То есть женщин было много, но значение имели только две. Да, Джейк
Кеннельмен, прирожденный холостяк, дважды за свою жизнь влюблялся. Первой
моей любовью была Дженни, стройная блондинка. Ее груди выпирали из-под
блузы, как наливные яблоки, а фигура была зрелой и женственной. Невозмутимая
Дженни, вечно занятая своими книгами, Сэлинджером, Геллером, всем этим
воскресшим авангардом. Сам не знаю, как меня угораздило в нее влюбиться;
хотя в ней было нечто еще помимо спокойной и совершенной внешности. Дженни
обладала какой-то мягкостью и почти животным теплом. Она была словно остров,
куда можно пристать после плавания по бурному морю и обрести покой и
утешение. И она покинула меня. Ну зачем женщине возиться с долговязым,
неуклюжим, худым, вечно взъерошенным врачом, если она может заполучить
любого мужчину, которого только пожелает? Хороший вопрос. Вот и Дженни его
себе задала. Вечером она была со мной, а наутро исчезла. Но зато появилась
Ким, с темными волосами, темно-карими глазами, бронзовой кожей. А потом был
пожар... Пожар и обугленное тело -- за две недели до венчания, которое так и
не состоялось. Лишь эти три человека были мне настоящими друзьями. Теперь
одна из них ушла к другому, вторая умерла, а третий находился за пару тысяч
миль отсюда, в Нью-Йорке. Мне страшно хотелось, чтобы все трое сейчас были
рядом со мной, чтобы можно было их обнять. Я бы обрадовался даже запаху
мерзких сигарет Гарри.
Андроид не был мне другом.
Он был меньше, чем друг, и в то же время больше, чем друг. Я не понимал
ни Его, ни наших взаимоотношений. Наши личности пересеклись, перепутались и
образовали нечто новое, но результат оставался для меня неразрешимой
загадкой. Я попытался сосредоточиться на охоте, чтобы хоть немного рассеять
одолевшую меня мрачную меланхолию.
Я вывел из сарая снегоход и поехал вдоль невысокой горной цепи, на
одном из отрогов которой и гнездился домик Гарри. Проехав мили две, я
наткнулся на утоптанную площадку. Здесь было полно свежих оленьих следов --
их еще даже не успело замести снегом. Я спрятал машину за молодой сосновой
порослью, остановился, достал ружье и наркопистолет и стал ждать.
Пятнадцать минут спустя из-за деревьев рысцой выбежал лось. Он
остановился на краю поляны, понюхал воздух и принялся рыть копытом снег. Я
подождал, пока он осмелеет и выйдет на открытое место, потом, так и не
слезая с машины, выстрелил. Я промахнулся. Испуганный лось прыгнул вперед и
принялся продираться через снег, доходивший ему до колен. Он бежал вниз по
склону, к другому краю леса. Я отбросил ружье, схватил наркопистолет и,
держась за руль одной рукой, погнался за лосем.
Лосю приходилось нелегко. Он скакал по глубоким сугробам, а метель
швыряла снег прямо ему в морду и мешала смотреть вперед. Я подъехал поближе
и выпустил несколько стрелок. Но лось заметил меня и в последний момент
ухитрился свернуть влево.
Я продолжал гнаться за животным, заходя справа. Лось заревел. Я
выстрелил.
На этот раз лось упал. Несколько секунд его ноги судорожно дергались,
потом животное погрузилось в наркотический сон.
Я остановился рядом с лежащим лосем и сошел со снегохода, прихватив с
собой ружье. Я приставил дуло ружья ко лбу лося и вдруг понял, что я не могу
смотреть на то, что собираюсь сделать. Тогда я отвернулся, не глядя нажал на
спусковой крючок и положил ружье в машину.
Лось был слишком большим, чтобы его можно было погрузить на снегоход
целиком. Нужно было разделать тушу -- иначе я просто не сдвину его с места.
Я вытащил нож и принялся за работу. Нож нужно было взять разделочный, а я об
этом не подумал. Теперь оставалось только ругать себя и орудовать тем, что
было. Я кое-как ухитрился вырезать два больших куска фунтов по пятьдесят
каждый, погрузил их на заднее сиденье и отвез домой. Там я сбросил мясо в
погреб, закрыл за собой дверь и поехал обратно, чтобы забрать остальное. Он
ничего не сказал, а я тоже был не в том настроении, чтобы начинать беседу.
Обратный путь показался мне куда длиннее двух миль. Я не мог отделаться
от мыслей об этом новом Джекобе Кеннельмене, убийце животных, мяснике. Когда
я наконец нашел искромсанную лосиную тушу, мне хотелось лишь одного -- как
можно быстрее покончить с этим делом. Я спрыгнул с машины и принялся резать
мясо, все еще истекающее кровью, и грузить его на сани. Я уже почти
разделался с тушей, когда яркий луч ручного фонаря выхватил меня и снегоход
из темноты.
Пистолет и ружье стояли рядом с сиденьем дулами кверху. Я схватил
ружье, развернулся и выстрелил. Раздался испуганный визг. Фонарь упал в снег
и погас. На мгновение я ощутил радостный подъем. Потом мои мозги, последние
несколько минут бездействовавшие, снова заработали, и я понял, что только
что выстрелил в человека.
В человека. А человек -- это уже не лось. Это куда серьезнее.
Я застыл, глядя на скорчившееся тело. Я молился, чтобы этот человек был
здесь не один, чтобы сейчас из-за деревьев вышли правительственные солдаты и
попытались убить меня -- ведь тогда это можно было бы считать самозащитой,
это было бы хоть каким-то оправданием для меня. Но человек был один. За его
спиной никто не стоял. Осознав, что никаких смягчающих обстоятельств у меня
нет, я бросил ружье и пошел к лежащему, сперва пошел, потом побежал. Мои
легкие разрывались, метель хлестала меня по лицу, ноги вязли в снегу.
Я упал рядом с этим человеком и повернул его лицом вверх. Он был одет в
штатское. Это был мужчина сорока -- сорока пяти лет, высокий, довольно
худой, с черными, начинающими седеть усами. Рот его был приоткрыт, глаза
закрыты. Я поспешно осмотрел его и нашел, куда попала пуля. Дела обстояли не
так плохо, как я сперва подумал. Я ранил его в правое бедро. Я ощупал ногу и
убедился, что кость не задета. Рана кровоточила, но не сильно. Мужчина явно
был без сознания -- боли от раны и самого осознания факта, что в него
стреляли, оказалось достаточно, чтобы отправить пострадавшего в обморок -- а
возможно, и вогнать в шоковое состояние.
Минуты три спустя я осознал, что бездумно пялюсь на снег. "Шевели
мозгами, Джекоб!" -- прикрикнул я на себя. Возьми себя в руки и рассуждай
здраво. Ты выстрелил в человека. Ты. Тебе придется смириться с этим фактом.
Теперь тебе нужно что-то предпринять. Причем быстро. Если я отвезу этого
человека в хижину, то смогу извлечь пулю при помощи подручных инструментов,
которые наверняка найдутся на кухне. Я могу остановить кровотечение.
Остается еще шок...
Следующее, что я осознал, -- что гружу этого человека на снегоход. Я
поискал оружие и убедился, что при нем ничего нет. Возможно, он, как и
Гарри, снимал домик где-нибудь поблизости -- например, вон за той рощицей.
Он услышал выстрел, подошел, увидел лося и остался посмотреть, не вернусь ли
я. Просто добропорядочный гражданин попытался поймать браконьера. И
заработал дырку в ноге.
Я забрался на водительское сиденье, пристегнулся и погнал сани вниз по
склону, стараясь ехать как можно быстрее. Лишь через двадцать минут,
оказавшись рядом с оградой, я осознал, что везу пострадавшего не в хижину, а
в больницу, наплевав на возможность быть узнанным.
Но к этому моменту мои эмоции немного улеглись. Я снова обрел
способность мыслить логично. Я ранил человека. Рана не смертельна. Само
собой разумеется, что он нуждается в квалифицированной медицинской помощи.
Но это не повод, чтобы я рисковал собой и Им, когда мы так далеко зашли и
столь многого достигли. Приняв решение, я почувствовал себя лучше. Я
развернулся и поехал к главным воротам, где располагалась центральная
спасательная станция.
Я остановил снегоход футах в пятистах и посмотрел через дорогу на
здание станции. Ее окна мягко светились. Я быстро отвязал ремень,
удерживавший мою жертву, подхватил ее на руки -- никогда бы не подумал, что
я могу с такой легкостью нести взрослого мужчину, -- и отнес к зданию
станции. Я прислонил пострадавшего к двери, постучал и бросился бежать.
Подбежав к снегоходу, я вскочил на переднее сиденье и оглянулся
посмотреть, что происходит. Прошло несколько секунд. Я уже подумал было, что
мне придется вернуться и постучать погромче. Потом дверь открылась, и
раненый упал внутрь, прямо на руки спасателю. Я развернул сани и погнал их
обратно в горы, через сугробы, леса и прогалины. Быстрее, быстрее...
Спасатель обязательно обнаружит рану. Он доставит этого человека в
Кантвелльский медицинский центр куда быстрее, чем это мог бы сделать я, -- у
спасателей есть джипы. Пулю извлекут. Кровотечение остановят. Гангрена
начаться не должна. Но все-таки я выстрелил в человека... Это по-прежнему
остается у меня на совести. Я обречен жить с этим воспоминанием.
Мне не хотелось возвращаться к лосиной туше, но я знал, что сделать это
придется. Я все посбрасывал, когда усаживал пострадавшего в снегоход, а Ему
нужно мясо.
Ему...
Только сейчас я сообразил, что мог бы отвезти раненого к Нему, и Он
мгновенно исцелил бы беднягу. С человеком все бы было в порядке, ему бы не
пришлось терпеть длительное и болезненное лечение, которое теперь его
ожидает. Я понял, что последние несколько часов думаю чем угодно, но только
не головой. Если мне не удастся вернуться к привычному логическому мышлению,
то меня ждут большие неприятности. Происходящее явно можно считать первыми
признаками безумия, от которого не застраховано ни одно мыслящее существо.
Тогда домосед начинает носиться по свету, одиночка -- искать общества, а
логически мыслящий человек -- действовать под влиянием эмоций...
Я погрузил лося на снегоход и отвез его к хижине. Мне пришлось здорово
попыхтеть, прежде чем я дотянул лосятину до лестницы и сбросил ее в погреб.
Посмотрев на замерзшее мясо, я сказал:
-- Я устал.
Собственный голос показался мне каким-то чужим. В нем слышались
сдержанные металлические нотки, слабые, но отчетливые. Такие голоса можно
услышать в горячечном бреду, когда к вам подбираются демоны или гномы.
-- На сегодня я больше ни на что не способен.
-- Все в порядке, Джекоб, -- донеслось из погреба. С каждым моим
возвращением Его голос звучал все более странно и зловеще. -- Мои
метаморфозы уже почти прекратились. Теперь мне нужны калории только для
того, чтобы поддерживать нормальное функционирование организма и накопить
материал для моей продукции. На это вполне хватит лося и того запаса,
который я еще не успел использовать.
Я не спросил, что он понимает под "продукцией". Я слишком устал, и меня
сейчас ничто не волновало. Я что-то пробормотал в ответ, кое-как добрел до
кровати и провалился в глубокий сон. Мне ничего не снилось. Почти ничего.
Время от времени в мои сновидения врывалось нацеленное прямо мне в голову
дуло огромного ружья, и я слышал, как клацает спусковой крючок...
Когда я проснулся, буран уже прекратился, лишь отдельные запоздалые
снежинки изредка тыкались в оконное стекло. И еще раздавался какой-то
странный шум. Я приподнял голову и несколько мгновений прислушивался, прежде
чем до меня дошло: прямо у нас над головами кружит вертолет...
9
Я был таким уставшим и издерганным, что заснул, не раздеваясь, и
благодаря этому мог теперь подскочить к окну, не теряя ни секунды. Я подышал
на стекло и прижался к нему лицом, но, увы, ничего не увидел. Наблюдательная
позиция была слишком уж невыгодной: небо было загорожено отчасти утесами,
отчасти высокими соснами. Я бросился в гостиную, к окнам, которые выходили
на площадку перед домом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17