был худощавый темноволосый мужчина лет тридцати с небольшим. Длинный нос и
полуприкрытые глаза с тяжелыми веками делали его похожим на больного
гайморитом динозавра. Он читал какую-то газетенку и курил, пуская из уголка
рта струйку дыма. Офицер не мог не заметить нашего присутствия, но тем не
менее продолжал внимательно изучать газету и делать вид, что нас тут нет.
Наконец я сказал:
-- Мы высаживаемся в Кантвелле.
Офицер неохотно поднял голову и отложил газету.
-- Кантвелл -- дрянное место, -- офицер пожал плечами и скривился. --
Там всего-то и есть что дежурная станция. Самолет там приземляется раз в два
месяца. Холодина. Снег. Ветер -- такой, что вы и представить себе не можете.
Станцию вообще собирались закрыть, а потом перевели туда меня.
-- У нас там родственники, -- сказал я, стараясь говорить как можно
естественнее. Меня отнюдь нельзя считать величайшим актером из всех,
поднимавшихся на подмостки со времен Бартона, -- уж вы мне поверьте. Когда
мне приходилось разговаривать с группой интернов, у меня дрожали ноги и до
тошноты кружилась голова. Возможно, именно поэтому в их обществе я старался
выглядеть таким жестким и крутым -- потому, что они меня пугали. Но за
последние несколько дней я был просто поражен, как легко, несмотря на всю
мою застенчивость, я дурачу людей, если на карту поставлена моя жизнь.
Необходимость может стать матерью изобретательности, но лишь откровенный
страх рождает истинное хладнокровие.
-- Ваш билет, -- офицер тщательно рассматривал нас, пока я вытаскивал
два желтых бумажных квадратика. Сигарета в уголке его рта подрагивала, и
длинный столбик пепла грозил свалиться с нее. Я боялся, что сейчас в его
примитивных мозгах что-то щелкнет и он свяжет напечатанные в газете
фотографии с двумя стоящими перед ним людьми. Вот уже больше недели мы
играли в "кошки-мышки" со Всемирным Правительством, мчались вперед, словно
заводные игрушки, пытались выиграть время. Наши фотографии и описания по
крайней мере дней шесть красовались на первых страницах всех газет мира.
Если верить им, нас видели то в Лиссабоне, то в Акапулько, то в Нью-Йорке. К
счастью, дежурный офицер явно предпочитал пропускать раздел новостей и
дотошно изучать свежие сплетни и комиксы. Впервые в жизни я был благодарен
высшим силам за то, что на свете существует массовая культура.
-- Пожалуйста, -- сказал я, наконец-то отыскав билеты, и протянул их
офицеру. Должен заметить, что у меня даже не дрожали руки.
-- Вы оплатили дорогу до Руши, -- сказал офицер, снова посмотрев на
нас. Похоже, ему никогда не говорили, что невежливо пялиться на человека,
как на картинку из комикса. -- Вы в курсе, что у вас оплачено за путь до
Руши? И зачем вам нужно было покупать билет до Руши, если вы сходите здесь?
-- У нас в последнюю минуту изменились планы, -- сказал я. На мне
начинало сказываться напряжение двух бессонных суток, причем за эти двое
суток нам лишь раз удалось нормально поесть в том сан-францисском
ресторанчике. Я не знал, выплывет ли моя ложь наружу, или офицер все-таки
примет мои слова за чистую монету. Вероятно, некое правдоподобие в моих
речах все-таки обнаружилось, поскольку дежурный пожал плечами и старательно
переписал номера наших билетов в регистрационную книгу высадки. Если полиция
догадается, кто скрывается за этими фальшивыми именами, -- а она на это
вполне способна, -- то здесь останется запись, по которой ищейки
правительства смогут проследить наш путь.
-- Ваша капсула -- последняя, -- сказал офицер. Он сверился с часами,
висящими у него на груди. -- Мы высадим вас через одиннадцать минут.
Мы пошли вдоль ряда яйцевидных темно-красных шаров, гнездящихся в
стенных нишах. Следом за нами подошел офицер и откинул тяжелую крышку
последнего яйца.
-- Пользовались раньше этой штукой? -- спросил он, явно надеясь
услышать отрицательный ответ и выразить свое превосходство, удостоив нас
длинной и подробной лекции.
-- Неоднократно, -- ответил я. Мне стало любопытно, что бы он сделал,
если бы узнал, что я пользовался капсулой четырнадцать раз за последнюю
неделю.
-- Помните, вам следует надежно привязаться. Держитесь за штурвал, пока
вас не поймают лучом наведения, и не отстегивайте ремни, пока наземная
служба не разрешит.
Я подождал, пока Он пройдет в капсулу и займет левое сиденье, потом
протиснулся сквозь овальный проем и уселся справа. Офицер нахмурился.
-- Позвольте показать вам, как следует держать штурвал, -- пролаял он.
Мы тут же взялись за рулевое колесо, хотя пока что в этом не было
необходимости. -- Вот так вот лучше, -- проворчал он и подозрительно
посмотрел на меня, явно пытаясь что-то припомнить. -- Не отпускайте штурвал,
пока не попадете в луч наведения, -- повторил он еще раз. Офицер был
занудой.
-- Не отпустим.
Офицер покачал головой.
-- Не уверен. По-моему, пассажиры просто не способны ничему научиться.
Куча народу спускается, не держась за штурвал. Потом они сваливаются в
свободное падение, пугаются, начинают хвататься за что ни попадя, режут руки
о консоли. Потом, когда их все-таки ловят лучом, они вопят: "Братцы! На
помощь!", прыгают, размахивают руками, ломают себе пальцы...
-- Мы будем держаться за штурвал, -- сказал я. Офицер нудил, как
испорченная пластинка. Мне захотелось протянуть руку и переставить иглу,
чтобы послушать, что там дальше.
-- Ну да, конечно.
-- Будем, будем.
-- Мы обязательно будем держаться, -- сказал Он, улыбнувшись офицеру
своей неотразимой улыбкой.
Офицер кивнул, запнувшись на полуслове. Несомненно, он хотел еще что-то
сказать. Где-то в вязких глубинах его сознания звучал голосок,
подсказывающий ему, кто мы такие и что он должен с нами сделать. К счастью
для нас, этот голосок был погребен под такими напластованиями информационной
грязи, что офицер просто не мог расслышать, о чем ему твердят. В конце
концов он снова пожал плечами, захлопнул крышку капсулы и запер нас снаружи.
Я знал, что его сознание сейчас отчаянно пытается связать концы с концами.
Мне слишком хорошо знаком был этот пристальный взгляд человека, уверенного,
что он нас знает. Раньше или позже, но дежурный офицер непременно вспомнит,
кто мы такие. Я лишь надеялся, что это случится уже после того, как мы
покинем Кантвелл.
-- Не волнуйся, Джекоб, -- сказал Он, сверкнув зубами в своей
безукоризненной улыбке и впившись в меня взглядом своих ледяных глаз.
Он пытался подбодрить меня.
И потому я улыбнулся.
Внезапно вспыхнул свет и запищал зуммер. Мы начали падать...
2
Вниз...
В высадке из летящего на максимальной высоте пассажирского ракетоплана
нет ничего необычного. Ежедневно отстреливаются тысячи капсул, ежегодно --
миллионы, но я полагаю, что ближайшие лет двадцать для большинства людей,
прикованных к земле, эта процедура будет казаться чудом. Когда у вас имеется
перенаселенный мир, биллионы жителей которого желают переезжать с места на
место как можно быстрее, вы не можете себе позволить устраивать транспортную
систему с остановками в каждой точке маршрута. Некоторое время назад выход
видели в пересадках. Выбираем ближайший к вашему месту назначения крупный
город, летим туда самолетом главной авиалинии, а для последнего отрезка пути
пересаживаемся на местную линию. Но при такой системе аэропорты вечно
оказывались переполнены, а служба контроля полетов просто-таки сходила с ума
от перегрузок. С появлением ракетопланов был быстро найден и еще быстрее
претворен в жизнь гораздо более удобный выход из положения. Вы сажаете
пассажиров, желающих сойти в какой-нибудь глухомани, в капсулу и сбрасываете
их, словно бомбу, причем ракетоплану даже не требуется при этом тормозить.
Пассажиры летят милю-другую, потом их ловят лучом наведения и осторожно
опускают в приемный кокон нужной станции. Но эти первые несколько мгновений
свободного падения...
После спуска, показавшегося мне чересчур долгим, капсулу встряхнуло.
Нас поймали лучом. Несколько секунд меня терзал параноидальный страх, что
нас узнали и решили втихаря уничтожить, просто позволив капсуле с разгона
врезаться в твердую землю Аляски. Потом мы начали плавно снижаться, слегка
покачиваясь, словно поплавок. Луч опустил нас в приемный кокон, и тамошние
офицеры -- морщинистый джентльмен почтенных лет, которому давно пора было в
отставку, и юный стажер, взирающий на своего начальника с тщательно
изображаемым благоговением, -- открыли капсулу, откинули крышку и помогли
нам выбраться. Мы подписали бланки о прибытии, используя фальшивые имена,
подождали, пока старший офицер перепишет номера билетов в учетную книгу
(юноша нетерпеливо заглядывал через его плечо, но не мог полностью скрыть
скуку), и двинулись в путь.
Из приемного кокона мы спустились в длинный служебный туннель,
освещенный лампами дневного света, а оттуда перешли в главный вестибюль
здешнего вокзала. Я нашел стойку обслуживания пассажиров и навел справки о
багаже, который день назад отослал сам себе из Сан-Франциско. Мы зашли там в
спортивный магазин, купили полный комплект арктического снаряжения,
упаковали его в два ящика и отослали от Кеннета Джекобсона Кеннету
Джекобсону -- имя, которым я сейчас пользовался, -- в Кантвелл, до
востребования. Я предъявил квитанцию об оплате и подождал, пока местный
служащий сравнит подпись на квитанции с подписью на билете. Когда клерк
убедился, что все в порядке, он вынес наш багаж. Мы взяли по ящику и пошли к
стоянке такси.
На улице мело. Ветер завывал, как стая голодных волков, и нес с собой
снег. Снег налипал на оконные стекла и образовывал сугробы под стенами.
Дежурный офицер на ракетоплане был совершенно прав. Кантвелл был царством
холода и снега. А главенствовал здесь ветер. Но, несмотря на все это,
Кантвелл обладал несомненным очарованием, особенно для тех, кто в детстве
зачитывался рассказами Джека Лондона.
Мы спустились к месту парковки автоматических такси и обнаружили там
всего одну четырехместную машину. Прочие были разобраны другими пассажирами.
Я открыл заднюю дверцу машины, поставил внутрь свою сумку и повернулся к
Нему. В то же мгновение рядом с нами остановилось другое такси и распахнуло
дверцы.
-- Быстро! -- приказал я Ему, схватил его ящик со снаряжением и закинул
на заднее сиденье вслед за своим. Из второго такси вышел высокий, элегантно
одетый мужчина. Он оттолкнул нас, чтобы пройти к лестнице, и даже не
потрудился извиниться. Впрочем, мне это было безразлично, лишь бы он
побыстрее убрался и оставил нас в покое. Но не тут-то было. Он поднялся на
пару ступенек и вдруг остановился так резко, словно ему вогнали нож под
ребро. Потом он развернулся, открыв рот и нащупывая оружие под своим
стеганым пальто.
Он явно работал на Всемирное Правительство, иначе откуда бы у него
взялось оружие? Но я тоже до последнего времени был правительственным
служащим. Я выхватил пистолет, стреляющий наркотическими стрелками, и
выпустил шесть штук, целясь в ноги. Мужчина пошатнулся и упал на колени. Он
попытался было выдернуть стрелки, но понял, что уже поздно; содержащийся в
них наркотик -- в основном пентотал натрия -- действовал слишком быстро,
чтобы от него можно было так просто избавиться. Этот мужчина был сильным
человеком, и он изо всех сил сопротивлялся действию наркотика, но на самом
деле уже выбыл из игры. Я выстрелил снова, но он успел, прежде чем потерять
сознание, подать сигнал тревоги -- слабый, но достаточно отчетливый. Он эхом
разнесся в аляскинской ночи.
Я распахнул переднюю дверцу и схватил Его за локоть, чтобы запихнуть в
кабину. Стрелки градом ударили по крыше машины, просвистев в каком-нибудь
дюйме от моего лица, и, срикошетив, брызнули в разные стороны, словно лучики
света. Стрелявший целился мне в шею, но промахнулся, взял чуть влево. Я
резко обернулся, высматривая стрелка.
Дзинь, дзинь, дзинь... По крыше машины простучала новая очередь, на
этот раз совсем рядом с нами.
-- Справа, -- сказал Он, нагнувшись ко мне. -- Вон за той сине-желтой
двухместной машиной, -- Он вытащил свой пистолет, "добытый" в том же
магазине спорттоваров, где мы закупали арктическое снаряжение. Он стащил его
и несколько обойм в придачу, пока я морочил продавцу голову нашей крупной
покупкой. -- Тебе ясно, которую я имею в виду?
-- Ясно.
-- Возможно, я смогу...
-- Жди здесь, -- приказал я, потом лег и по-пластунски пополз вдоль
стены, стараясь держаться за припаркованными машинами. Я пробирался к такси,
на которое Он указал, по плотному слою снега и, пока полз, успел здорово
замерзнуть. Временами, поблизости от теплых моторов, снег был подтаявшим. Я
чувствовал нелепость ситуации -- вел себя, словно персонаж дешевого боевика,
-- но, кроме этого, я боялся, и страх заглушал смущение, которое я испытывал
бы в противном случае. Страх может творить чудеса.
Он стоял позади и вел заградительный огонь, отвлекая внимание на Себя.
Противник тоже стрелял по Нему, и это помогло мне определить его точное
местонахождение. Я двигался осторожно, стараясь не шуметь. Но все-таки мои
ботинки скребли по снегу, а в проталинах и по тротуару, и этот звук
отчетливо был слышен в холодном воздухе.
Я обошел стрелка, почти постоянно держась при этом за машинами, не
считая небольших промежутков между ними. Оказавшись на ряд дальше, я
выбрался на открытое пространство и зашел противнику в тыл. Я прополз вдоль
длинного лимузина, пока не почувствовал, что нахожусь прямо у стрелка за
спиной. Осторожно приподняв голову -- наркострелка вполне могла пробить
тонкие лицевые ткани, проткнуть глаз и войти в мозг, -- я огляделся. Нашей
целью был аэропортовский охранник в форме правительственного служащего. Я не
мог точно сказать, то ли он узнал нас, то ли открыл огонь просто потому, что
увидел, как я подстрелил того парня. Так или иначе, но мне нужно было
остановить его. Я встал и прицелился ему в задницу.
Должно быть, охранник все-таки услышал какой-то шум, потому что в
последний момент обернулся, едва не поскользнувшись при этом.
Я всадил в него десяток стрелок, и он упал. Несколько секунд он изо
всех сил пытался подняться и выстрелить. Но потом уронил голову на руки и
остался неподвижно лежать, слабо дыша.
На мгновение мне показалось, что теперь все будет в порядке.
Но...
Видимо, охранник, наблюдающий за камерами внешнего обзора, заподозрил
что-то неладное. Это было чистейшей воды невезение, ведь он спокойно мог
смотреть на любой другой экран -- вокруг вокзала были натыканы десятки камер
-- и узнать что-либо тогда, когда мы будем уже далеко. Над головами у нас
вспыхнул свет, настолько яркий, что можно было бы снимать кино. Кстати, суд
охотно принял бы в качестве доказательства фильм, заснятый опечатанной
камерой. Я мгновенно нырнул за машину и теперь лежал там, тяжело дыша и
пытаясь сообразить, что делать дальше. Через несколько минут охранник
пришлет кого-нибудь проверить, что произошло, и этот кто-то наверняка будет
при оружии. Нам нужно управиться с ними, если мы хотим уйти отсюда
свободными людьми. Но нам не могло везти бесконечно, как везло всю эту
неделю нашего бегства. Так стоит ли продолжать это безумие? Может, лучше
сдаться? Я все Ему объясню, скажу: "Ну ты же знаешь -- удача переменчива. Не
мог же ты ожидать, что нам будет везти всегда". А Он улыбнется, тем дело и
кончится. Тем и кончится? Черта с два! Мне не хотелось, чтобы солдаты
Всемирного Правительства отконвоировали меня в суд -- у меня не было ни
малейших шансов выиграть это судебное разбирательство. Однако я не был
бойцом. Я совершил ошибку, выступив против профессионалов. Даже несколько
ошибок, а здесь и одной было бы слишком много. Значит, скоро все закончится,
и возможно -- навсегда...
-- Джекоб! -- громким шепотом позвал меня Он.
Я отполз за машины, вышел из поля зрения двух висевших на стене
видеокамер и поспешил обратно к Нему. Он сидел в нашем такси, пригнувшись к
сиденью. Охранник вполне мог не знать, кто именно послужил причиной
беспорядков, но незнакомец в просторном пальто, едва придя в себя, поднимет
великий шум по поводу доктора Джекоба Кеннельмана и его ужасного андроида.
"Проклятое невезение!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17