преодолеть открытое пространство незамеченными, то окажемся в безопасности
-- по крайней мере на несколько месяцев, а за это время Он успеет стать
полностью развитым живым существом. К утру Кантвелл будет кишеть солдатами и
полицейскими. Да, я мог убить элегантного незнакомца, лежащего сейчас на
ступенях, -- приставить дуло пистолета к глазному яблоку и всадить
наркострелку ему в мозг. Но я похищал Его и предоставлял Ему возможность
закончить свое развитие не ради этого. Я сделал это ради того, чтобы спасти
множество жизней. То, что Он сможет в будущем, -- еще не повод истреблять
людей сейчас, пусть даже немногих. Мы забрались в наше такси и уже собрались
удрать, когда мне пришла в голову одна мысль.
-- Подожди минутку, -- сказал я, выскальзывая из машины.
-- Куда ты, Джекоб?
Мне было некогда отвечать. Полиция уже спешила сюда и могла с минуты на
минуту свалиться нам на голову. Я быстро подбежал к ближайшему такси,
распахнул дверцу, засунул в щель счетчика купюру в пять кредиток и наугад
выстучал на приборной доске пункт назначения. То же самое я проделал еще с
двумя машинами. Когда они с фырчанием завелись и покинули стоянку, я бегом
вернулся к нашему такси, прыгнул внутрь, захлопнул дверцу, не дожидаясь,
пока это за меня сделает автомат, и набрал пункт назначения -- Национальный
парк "Мак-Кинли". Пока мы выезжали со стоянки, я сидел, затаив дыхание.
Снег бился о лобовое стекло. По обе стороны от нашего каплевидного
экипажа мрачно завывал ветер. Мне вспомнилось детство, проведенное в Огайо:
у окон громоздятся сугробы; я сижу в кровати и смотрю на улицу; а снег все
идет и идет, и кажется, что это никогда не кончится. Но у меня не было
времени предаваться воспоминаниям. Мы вырвались -- по крайней мере на
некоторое время, -- и нам очень много предстоит сделать, если только мы
хотим по-прежнему наслаждаться свободой.
По дороге мы переоделись, облачившись в утепленные костюмы, перчатки,
защитные очки, ботинки и снегоступы. Все остальное мы сложили в рюкзаки.
-- Как твоя рука? -- спросил я у Него.
-- Все зажило, -- ответил он, широко улыбнувшись. -- Как я и говорил.
В его тоне не было ни малейшего намека на хвастовство. Просто голос
счастливого ребенка, научившегося чему-то новому.
-- Все зажило... -- машинально повторил я.
Похоже, последняя неделя, наполненная дыханием смерти, подействовала,
как наждак, и зачистила мои органы восприятия. До сих пор жизнь была
примитивным развлекательным фильмом, который я смотрел, сидя в мягком
кресле. Конечно, каждый врач знаком со смертью и понимает эту госпожу. Но он
знает и понимает ее в ином контексте. Во время этой долгой погони я
познакомился с ней совсем с другой стороны. Врачи воспринимают смерть в ее
клиническом значении, как феномен природы, как что-то такое, с чем можно
сражаться с помощью науки. Но когда смерть собирается предъявить права на
тебя, а ты сражаешься одним лишь обманом и хитростью, все выглядит совсем
иначе.
Автоматическое такси остановилось перед воротами Национального парка.
Гора Мак-Кинли -- два сгустка темноты в ночи, два островерхих башнеподобных
колосса, склоны которых заросли сосновым лесом.
-- Въезд такси на территорию Национального парка после восьми вечера
запрещен. Пожалуйста, учтите это.
Машина говорила низким, чуть хрипловатым женским голосом -- причем
женщина была довольно молода, лет тридцати. Казалось неуместным, что этот
металлический, но все же женственный голос исходит из небольшого динамика на
приборной доске. Я никогда не мог работать с машинами, разговаривающими
голосом женщины, которую мне захотелось бы соблазнить. Я родился и вырос до
того, как вошел в употребление Келберт Брайн. Я предпочитаю молчаливые
автомобили и компьютеры. Вероятно, я старомоден.
Я засунул в счетчик еще четыре кредитки: две -- чтобы с лихвой оплатить
наше путешествие, и еще две -- за новый заказ.
-- Двигайтесь наугад в течение получаса, потом возвращайтесь на стоянку
в аэропорту.
-- Наугад? -- переспросила машина.
Я опять забыл, что, несмотря на умение разговаривать, современные
машины все же слишком глупы, чтобы поддерживать настоящий разговор. Они
знали, что у них могут попросить и что они могут предложить, и за пределы
этого не выходили. Тут мне пришло в голову, что большинство женщин,
обладающих такими соблазнительными голосами, в вопросах кругозора мало
отличаются от машин. Я потянулся к приборной доске, набрал произвольную
серию номеров, а в конце -- код аэропорта; он был написан на справочной
табличке, закрепленной рядом с консолью.
-- Вот твой маршрут, -- сказал я. -- Выполняй.
Дверцы машины распахнулись, и мы шагнули в ночь, прихватив узел с
одеждой. Машина закрыла двери, несколько мгновений пожужжала, как колибри,
потом изящно развернулась и устремилась в обратный путь. Вскоре янтарный
свет ее фар погас, и мы остались в темноте.
-- Что теперь? -- спросил Он, подойдя ко мне и поправив заплечный
мешок.
-- Теперь надо спрятать старую одежду. -- Я подошел к канаве и закинул
свой тючок прямиком в дренажную трубу, с глаз долой. Он последовал моему
примеру, а поскольку руки у Него были длиннее, то и узел улетел дальше. -- А
теперь нам нужно перебраться через ограду и попасть в парк.
-- Подожди, -- сказал Он и быстро подошел к воротам. У ворот Он
остановился, немного постоял там, потом снял перчатки и приложил руки к
висячему замку. Некоторое время Он внимательно рассматривал замок, словно
стараясь запечатлеть его образ в своем мозгу. Наконец Он что-то проворчал и
набрал полные легкие воздуха. У меня на глазах кончик Его пальца удлинился,
сделался тонким и нырнул в замочную скважину. Прошла минута. Ветер колотил
нас, словно сотня резиновых кувалд. В замке что-то щелкнуло. Потом щелкнуло
еще раз, погромче. Это был самый приятный звук, который мне когда-либо
приходилось слышать. Он означал, что теперь не придется взбираться на
восьмифутовую стену под ветром, дующим со скоростью тридцать миль в час, и
при этом тащить на себе двадцать пять фунтов груза. Возможно, я излишне
робок и боюсь приключений, но я предпочитаю ходить по ровной поверхности. Он
отвел руку, придал пальцу прежнюю форму, надел перчатки и эффектным жестом
распахнул ворота. Очевидно, в свободное от работы в лаборатории время Он не
то насмотрелся, не то начитался детективов.
-- Ловко, -- сказал я, похлопав Его по плечу. -- Тебе стоит подумать о
карьере в шоу-бизнесе. Найди себе хорошего менеджера и можешь выступать
перед публикой, показывать волшебные фокусы.
Мы вошли и закрыли за собой ворота. Не считая двух цепочек следов на
свежевыпавшем снегу, не было никаких признаков того, что кто-то вторгся на
территорию Национального парка, а следы заметет через несколько минут.
Теперь, когда между нами и аэропортом оказались эти непрочные ворота, я
почувствовал облегчение, хотя и необоснованное.
-- Мы немного пройдем по дороге, -- сказал я. -- Вряд ли здесь кто-то
окажется ночью, да еще в такую погоду.
И мы пошли. Чтобы противостоять жгучему холоду и жуткому, проникающему
во все щели ветру, мы надели защитные очки и маски. Дорогу расчищали после
последнего бурана, но сейчас ее стремительно заносило вновь. По обеим
сторонам слоями лежали снежные насыпи, оставленные снегоуборочной машиной.
Если такая погода продержится неделю, то дорогу завалит намертво, и
освободит ее только весеннее таяние снегов. Мы прошли около полумили, когда
Он стянул маску и попросил:
-- Расскажи мне об этих местах.
Я неохотно снял свою и поежился от холода. От стылого воздуха мои губы
почти мгновенно обветрились и начали трескаться. Я буквально почувствовал,
как моя кожа сходит слоями под холодными пальцами ветра. Я вздрогнул и
выдохнул облачко пара. В Арктике, если верить множеству прочитанных мною
книг, выдыхаемый воздух буквально на лету замерзает -- то есть замерзают
содержащиеся в нем водяные пары. При таком адском холоде и сухом воздухе
можно отморозить легкие. Чтобы избегнуть этого, человеку приходится дышать
неглубоко. Сейчас, когда мы тащились по этой дороге, вдали от ледяных
просторов настоящей Арктики, я думал: неужели в мире существует место
настолько холодное, что по сравнению с ним Кантвелл может показаться
курортом?
-- Это настолько важно, что я должен рисковать отморозить себе лицо?
-- Мне просто хочется знать, -- сказал Он. Я пожал плечами.
-- От подножия и до вершин эти горы -- кстати, высотой в пять тысяч
футов -- застроены домиками. Сюда удаляются на отдых состоятельные граждане.
Не пойми меня неправильно. Всемирное Правительство не желает, чтобы люди
говорили, что всякие приятные местечки вроде этих гор доступны исключительно
элите. Это противоречило бы Великим Демократическим Принципам. Но цены на
землю в здешних краях так высоки, что никто, кроме этой самой элиты, не
может позволить себе приобрести участок. Ты разницу видишь? Я тоже не вижу,
но для политиков разница принципиальная. Гарри Лич -- точнее, доктор Гарри
Лич, -- старый хрыч, управлявший Сити-Дженерал в то время, когда я был там
интерном, арендовал домик на втором уровне. Это место для уединения.
Ближайшая хижина располагается в миле от него. Он всегда держит в этом
домике запас продуктов и топлива -- на тот случай, если ему вдруг взбредет в
голову провести там выходные.
Мне вспомнилось, что, когда Гарри попадалась на глаза новая студентка
или медсестра, ему зачастую удавалось убедить ее, что трухлявый пень, как
он, может сделать для такой очаровашки все, что угодно. Это было такой же
причудой, как и выходные в горах.
--А он не станет возражать, что мы воспользуемся его домом? -- спросил
Он. Я видел, что Он нарочно сдерживает свою размашистую походку, чтобы я мог
поспевать за ним. Что это -- еще одно доказательство Его недавно возникшего
отеческого отношения ко мне?
-- Он никогда об этом не узнает, -- сказал я. -- На самом деле незнание
пойдет ему только на пользу.
-- А они нас не найдут?
-- Сколько тебе нужно времени? -- вопросом на вопрос ответил я. -- У
меня есть некоторые догадки по поводу того, как долго мы сумеем
продержаться.
Он наморщил лоб, что-то подсчитывая в уме. Его глаза почти светились в
темноте, как у кошки, и отсвечивали синим, как молнии, сверкающие на краю
ночного неба. Хотя Он снял защитные очки, но совсем не жмурился, да и глаза
у Него, похоже, не слезились. Он поднял руку и стер снег с ресниц и бровей.
-- Трех дней должно хватить. Все происходит гораздо быстрее, чем я
предполагал.
Когда мы вроде бы оторвались в Сан-Франциско от "хвоста", я планировал
провести в горной хижине несколько месяцев. Я знал, что в зимнее время Гарри
нечасто посещает свои владения. Обычно его кутежи на природе начинались с
приходом весны. Но теперь, после того, как мы засветились в Кантвелле,
отведенное нам время может оказаться гораздо короче. Возможно, три дня мы
все-таки протянем.
-- Ну, -- сказал я, стараясь придать своему голосу максимум
уверенности, насколько это вообще было возможно в данных обстоятельствах, --
сперва им придется проверить все монорельсовые железные дороги и все местные
авиарейсы, чтобы убедиться, что мы не покинули Кантвелл на одном из них, как
наверняка предполагает полиция. Нам удавалось ускользать от них уже семь
дней, прыгая из порта в порт. У них нет никаких причин заподозрить, что мы
вдруг так резко изменили образ действий. Когда они обнаружат, что мы не
воспользовались другими транспортными средствами, они примутся изучать
путевые записи такси. А пока они распутают маршруты и нашей машины, и тех
трех, которые я отправлял, чтобы отвлечь внимание, все изумительные
электронные приборы Бюро Расследований успеют свихнуться. Да можно даже
посчитать. Им придется проверить не то тридцать, не то сорок машин,
покинувших аэропорт примерно в одно и то же время. Проверив все записи, они
поймут, что для них важны именно эти четыре такси. Действительно, путевые
записи одной из машин покажут, что кто-то отправился в парк. Но они будут
думать, что это туристское такси либо что его брал какой-нибудь человек,
арендующий домик в горах. Даже после того, как круг поисков сузится, такси
будет свидетельствовать, что оно доехало до парка, а дальше отправилось по
произвольному маршруту. Это вызовет подозрения властей. Они заподозрят, что
мы просто выпрыгнули где-нибудь по дороге. Так что мы получим день, а то и
два, прежде чем они начнут тщательно обыскивать парк. Такая мысль может
посетить их и раньше, но они постараются оставить это напоследок, потому что
это чертовски неприятная работа.
-- Меня интересует пища, -- сказал Он.
-- В смысле?
-- Надеюсь, ее будет достаточно. Мне нужно будет откуда-то брать
энергию, чтобы преобразовывать себя.
-- И сильно преобразовывать? -- поинтересовался я.
Он снова усмехнулся.
-- Терпение, Джекоб. Терпение.
Я натянул маску и попытался подвигать своей окоченевшей нижней
челюстью. Он маску надевать не стал. Его больше не беспокоил холод. Он к
нему приспособился...
3
Мы свернули с дороги, когда я решил, что приближаемся к развилке, за
которой нас могли заметить со спасательной станции или из туристского
информационного бюро. Пробраться через высокие сугробы, окаймляющие дорогу,
оказалось даже труднее, чем можно было представить по их виду. Кое-как мы
все-таки вскарабкались туда и выбрались, взмокшие и взъерошенные, на более
или менее ровное место.
До этого я бывал в парке трижды, и все три раза -- во времена своей
интернатуры. Гарри давал мне ключи и желал удачи с какой-нибудь медсестрой,
которую вдруг покоряло мое скромное обаяние и нескромное поведение. Конечно,
дружба между директором больницы и рядовым интерном -- явление необычное. Но
именно Гарри пробудил во мне интерес к медицине, когда я еще пешком под стол
ходил (он подарил мне набор игрушечных медицинских инструментов), именно он
заботился обо мне, когда мои родители погибли во время одного из первых
межконтинентальных ракетных перелетов, именно он следил, чтобы я как следует
подготовился и поступил в лучший медицинский вуз страны. Впрочем, в
Сити-Дженерал наши отношения не выходили за рамки деловых. Ясное дело, Гарри
никогда не пытался облегчить мне прохождение интернатуры. Он позволял себе
обращаться со мной дружески только в неофициальной обстановке; в больнице он
гонял меня в хвост и в гриву наравне с прочим персоналом, а может, и
сильнее. Интересно, что Гарри думает обо мне сейчас?
Вскоре кустарник стал гуще, а снег -- глубже, пробираться по нему стало
еще труднее, и у меня не осталось сил на посторонние рассуждения. Нужно было
пробиваться сквозь снежную целину.
Теперь впереди шел Он. Он прокладывал тропу и прорезал сугробы, словно
живой танк или какой-нибудь толстокожий обитатель джунглей, никогда не
встречавшийся с предметом, который ему было бы не под силу сдвинуть с места.
Колючие кусты цеплялись за одежды и замедляли продвижение, но я был твердо
уверен, что к утру мы доберемся до нужного домика. Через некоторое время мы
вышли на край небольшого плато и остановились, чтобы перевести дыхание.
Впрочем, Ему этого не требовалось. Я посмотрел на компас с подсветкой и
сверился с мягко светящейся картой, которую нес в бумажнике. Фон карты
мерцал зеленым цветом, разнообразные линии и решетки -- темно-красным,
оранжевым или белым. На расстоянии вытянутой руки это чем-то напоминало
старомодное психоделическое световое шоу.
-- Теперь вдоль карниза, -- сказал я.
Мы ступали очень осторожно, несмотря на то, что наст выглядел
достаточно прочным. Под ним скрывался десяток футов сухого рассыпчатого
снега, как всегда бывает в горах. Я чувствовал себя, словно фокусник,
пытающийся доказать, что он способен пройтись по сваренным всмятку яйцам и
ни одного не раздавить. В сотне ярдов от деревьев я почувствовал, как наст
трескается подо мной медленно, но неуклонно. И услышал мерзкий скрип и
низкий, глухой стон.
Я перепугался и метнулся в сторону, чтобы избежать несчастья, но было
поздно. Наст просел под моими ста шестьюдесятью фунтами, и я с головой ушел
в снег.
В детстве меня дразнили Насос Ходячий.
Теперь я понял, почему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17