Она ученою слыла,
И первый свой урок, чтоб отличиться,
Она царю такой дала:
"Великий Государь, чтобы разумно править,
Должны всему вы предпочесть
Своей страны довольство, честь,
И личные желания оставить.
Несчастье той стране, где личный интерес
Пред государственным имеет перевес!
Великий Государь, порока хуже нет,
Чем самолюбие. Меж нами
Все зло посеяно его сынами.
Оно - отец всех зол и бед.
Понятно, отрешиться сразу
От самолюбья мудрено;
Но умерять его должно
Хоть понемногу, раз от разу;
Иначе можно стать смешным
Или прослыть несправедливым.
Вы, Государь, не будете таким
В своем величьи горделивом".
- Дай мне, - сказал король сурово,
Пример того или другого.
-Известно вам, что всякий возвышает
Себя перед другими, для чего
Он прочих всех поносит и ругает;
Такой прием не стоит ничего.
Самолюбивые ж, напротив: те, лукаво,
Превознося налево и направо
Себе подобных, через них
Тем хвалят и себя самих.
Теперь легко вам догадаться,
Что часто лишь уменье притворяться
Таланты заменяет нам;
Уменье то дано невеждам и глупцам.
Однажды два Осла тропинкою глухой
Шли, говоря между собою:
Хвалили оба с важностью тупою
Они друг друга вперебой.
"Ах, сударь! - говорил один из двух Ослов.
Вас, верно, глупостью своею поражают
Все люди. Ведь они одним из бранных слов
И наше имя поминают!
Поносят наш великий род!
Ослом у них зовется идиот.
И ржанием зовут, себе же на позор,
Наш гармоничный смех и разговор!
Забавны люди мне. Они воображают
Себя прекраснее, чем мы.
Свои слова, свои умы
Все удивительным считают!
Нет, нет! пусть сударь говорит,
А человек пусть помолчит!
Их речь - вот истинное ржанье!
Но бросим их; не стоят и вниманья
Они порядочных ослов.
Ну, а теперь, без дальних слов,
Коснемся с вами, сударь, пенья,
В котором вашего уменья
Ламберт не в силах превзойти!
Певца вам равного найти
Не мог бы я, клянусь! Ей-ей,
Пискун пред вами соловей!.."
Другой Осел ему поспешно возражает:
"Все, сударь, в вас талантами прельщает.
Я вами восхищен всегда!.."
Но мало блеска им такого.
Расставшись, оба в города
Пошли хвалить один другого.
Рассчет простой: от похвалы других
Часть славы падала на них.
Подобных им и не среди ослов
Найдется множество. Средь даже сильных мира
Есть люди, создающие кумира
Из громких звуков сладких слов.
В беседах льстивых меж собой,
Когда б не трусили, они бы титул свой
Хоть королевским заменили...
Мои слова, быть может, смелы были,
Но я надеюсь, что в секрете
Удержит Государь беседы эти.
Я показала вам сейчас,
Как самолюбье делает смешными.
Пример того, как делает оно и злыми,
Займет другой рассказ.
Так Обезьяна говорила.
Другой же случай рассказать,
Должно быть, у нее и духа не хватило,
Он слишком щекотлив, а надо твердо знать,
Кому урок дает учитель;
Для Обезьяны ж Лев был грозный повелитель.
А. Зарин.
Упоминаемый в басне Ламбер (Мишель)-знаменитый музыкант при дворе Людовика XIV.
210. Волк и Лиса
(Le Loup et le Renard)
Старик Эзоп едва ли прав,
В лисе приметив хитрый нрав.
По мне же волк, когда себя он защищает,
Или на ближнего тихонько посягает,
Не так же ль, как лиса, хитер,
Иной же раз хитрей, чем жительница нор?
Волк и Лиса
Но если так велит учитель,
Что делать? - покорюсь ему:
Не кума серого, - прославлю я куму.
Так басенку мою прочесть вы не хотите ль?
Лисица как-то раз под вечерок
В колодце месяц увидала:
Его вода спокойно отражала.
"Эх! славный, - думает, -кружок!
Давненько уж я сыру не едала!"
К колодцу две бадьи, как водится, висят:
Одна опустится, - подымется другая.
Лисица скок в бадью, - и ведра уж стучат,
На бревна стенок набегая.
Спустилась вниз... Что делать ей теперь?
Сыр только издали, а тут - пятно пустое.
Лисица в ужасе: увы! ни в щель, ни в дверь!
А голод пуще-вдвое, втрое...
И пригорюнился мой зверь.
А время все идет. Вот миновали сутки,
И видит Лисанька, что плохи с сыром шутки;
Прошли еще одни, настала снова ночь,
И Лисаньке пришло от голоду не в мочь
Хоть волком вой!.. И, легок на помине,
Волк подошел, и сверху смотрит вниз.
Тут к серому слова, как пташки, понеслись:
"Ты ждал ли, милый кум, столь щедрой
благостыни?
Тут нам с тобой, что червяку в мякине!
Садись-ка, друг, в бадью, садись!
Ты здесь найдешь такой кружочек сыру,
Что истинно на удивленье миру!..
Когда бы сам Юпитер занемог,
Для возбужденья аппетита
Закуски б лучшей он найти себе не мог.
Я ни гу-гу: все будет шито-крыто...
Ну, полезай скорей, не бойся ничего.
Сама же вдоволь я накушалась его".
Так речь вела Лиса,
И Волк обману поддался:
В бадью залез, она спустилась
Лиса на воле очутилась.
Читатель мой! Умерь свой смех:
Смеяться над бедою грех,
И вспомни, что нередко сами
Мы обольщаемся фальшивыми словами,
И в жизни лишь ища себе утех,
Нередко поддаемся прелестям соблазна;
Судьба ж играет нами разно
И много ставит нам помех.
Н. Позняков.
Из "Апологии Федра" Ренье (прим. к б. 149); тот же сюжет трактуется в Романе о Лисице.
211. Крестьянин с Дуная
(Le Paysan du Danube)
Нельзя людей по внешности судить,
Совет хороший, хоть не новый;
Пример Мышонка может послужить
Теперь моим речам основой.
Для подтверждения того ж могу я взять
Сократа-добряка, Эзопа и с Дуная
Простого Мужика. Тех двух должны вы знать.
А третьего, изображая,
Аврелий Марк так описал:
С густою бородой, с густыми волосами,
Медведя он напоминал;
С глазами вкось под хмурыми бровями,
С отвислыми и толстыми губами,
Одет он в козью шкуру был,
Имел суровый вид и дикий,
Но у себя на родине он слыл
За умницу. И в Рим великий
С Дуная послан был в сенат
От городов как депутат.
В то время не было на свете уголка,
Куда бы жадный Рим не выслал легионы
И где б его железная рука
Не диктовала бы законы.
И вот что произнес, от гнева весь пылая,
В Сенате депутат с Дуная:
"Сенат и римляне! взываю я к богам:
Пусть мне пошлют они свое благословенье,
Пусть в сердце вложат вдохновенье,
И силу придадут моим словам.
Бессмертные, они судьбами правят
И - горе тем, кого они оставят!
Мы за свои грехи подверглися напасти
И стонем все под игом римской власти.
Не доблестям обязан гордый Рим
Своим величием и славой:
Победный меч его кровавый
Бессмертными руководим;
То боги, за грехи карая, шлют нам беды,
Даруя римлянам победы.
Но бойтесь, римляне, возмездья час пробьет!
Смягчим сердца богов мы стоном и слезами,
И Небо сжалится над нами:
На нашу сторону победа перейдет.
Ужасен будет гнев богов,
И станут римляне рабами у рабов.
Чем лучше вы других, чтоб властвовать над нами?
Что право вам дает, чтоб миром управлять,
Чтоб ужасом войны все земли наполнять,
Свободных делая рабами?..
Мы жили в тишине, тревог и бед не зная;
В трудах спокойно жизнь текла,
Как волны светлые Дуная.
Но ваша жадность нас нашла!
Чему, когда вы покорили
Германцев, их вы научили?
Они храбры, ловки, сильны.
Ах, если бы у них была и жадность ваша,
Они бы всем владеть должны,
Была иной бы участь наша!..
В них нет жестокости, с которой власть свою
Над нами претор проявляет;
Нет жадности, с какой страну
Он грабежами истощает.
О Рим! вся роскошь ваших алтарей
Богам бессмертным оскорбленье.
Кругом лишь ужасы, мученья,
Проклятья, стоны, звон цепей.
В сердцах у римлян нет пощады!
И от богов не будет им награды!
Сенат и римляне! я вас пришел молить:
Возьмите прочь от нас людей, что вы прислали!
Их жадность мы не можем утолить,
Что можно взять, они от нас все взяли,
И больше требуют. Мы все истомлены,
Бросаем города, в горах спасенья ищем;
Как дикие живем, без крова и без пищи;
Дрожим за жизнь свою, за честь своей жены.
Возьмите их от нас! в минуту нетерпенья
Над ними грянет гром отмщенья...
Пороки и разврат они несут с собой,
Ленивы, скупы и лукавы.
Что будет с бедною моей страной,
Когда привьются в ней их нравы?!.
Придя к вам в Рим, я только увидал,
Как жадности и лжи у вас здесь много:
Коль мало ты судье здесь в приношенье дал,
Так к правде для тебя потеряна дорога.
Сенат и римляне! я знаю, речь моя
Вам не покажется по нраву...
Я кончил. И готов к тяжелой смерти я:
Ее я заслужил по праву!"
И он склонился ниц, готовый смерть принять.
Но в изумленьи все от резких слов правдивых,
И отклик он нашел средь судей справедливых:
Его велят поднять,
В награду делают патрицием, сменяют
Негодных преторов и, в посрамленье им,
Речь записать постановляют
Как образец ораторам другим.
Но речь лишь образцом осталась:
В сенате более такой не раздавалось.
А. Зарин.
Заимствована из сочинения испанского поэта Гвевара (Guevara), появившегося во французском переводе в 1575 г.; тот же сюжет в сочинении французского, писателя, переводчика Аристотелевой "Риторики" Франсуа Кассандра (( 1695) "Исторические параллели". В сочинениях Марка Аврелия нет ничего о крестьянине с берегов Дуная, Лафонтен принял за правду выдумку Гвевары.
212. Старик и трое Молодых
(Le Vieillard et trois jeune hommes)
Старик садить сбирался деревцо.
-Уж пусть бы строиться: да как садить в те лета,
Когда уж смотришь вон из света!
Так, Старику смеясь в лицо,
Три взрослых юноши соседних рассуждали.
Чтоб плод тебе твои труды желанный дали,
То надобно, чтоб ты два века жил.
Неужли будешь ты второй Мафусаил?
Оставь, старинушка, свои работы:
Тебе ли затевать столь дальние расчеты?
Едва ли для тебя текущий верен час?
Такие замыслы простительны для нас:
Мы молоды, цветем и крепостью и силой,
А старику пора знакомиться с могилой.
-Друзья!-смиренно им ответствует Старик.
Издетства я к трудам привык;
А если оттого, что делать начинаю,
Не мне лишь одному я пользы ожидаю,
То, признаюсь,
За труд такой еще охотнее берусь.
Кто добр, не все лишь для себя трудится.
Сажая деревцо, и тем я веселюсь,
Что если от него сам тени не дождусь,
То внук мой некогда сей тенью насладится,
И это для меня уж плод.
Да можно ль и за то ручаться наперед,
Кто здесь из нас кого переживет?
Смерть смотрит ли на молодость, на силу,
Или на прелесть лиц?
Ах, в старости моей прекраснейших девиц
И крепких юношей я провожал в могилу!
Кто знает: может быть, что ваш и ближе час
И что сыра земля покроет прежде вас.
Как им сказал Старик, так после то и было.
Один из них в торги пошел на кораблях;
Надеждой счастие сперва ему польстило,
Но бурею корабль разбило,
Надежду и пловца - все море поглотило.
Другой в чужих землях,
Предавшися порока власти,
За роскошь, негу и за страсти
Здоровьем, а потом и жизнью заплатил.
А третий - в жаркий день холодного испил
И слег: его врачам искусным поручили,
А те его до смерти залечили.
Узнавши о кончине их,
Наш добрый Старичок оплакал всех троих.
И. Крылов.
Из сборника Абстемия (прим. к б. 24).
213. Мыши и Сова
(Les Souris et le Chat-huant)
Не надо говорить в беседе никогда:
"Послушайте меня: вот чудо, господа!"
Все ждут, - а чуда нет. Но вот повествованье
И впрямь диковинка. Прошу вниманья.
Чудесный, истинный, поверьте, случай мой,
Хоть может басенку напомнить он собой.
Срубили как-то в роще дальней
Сосну старинную, что сотни лет жила,
Угрюмый дом Совы - пророчицы печалей,
Которой Атропос предвиденье дала.
В пустом дупле сосны, средь прочих тварей
мирных,
Жила была семья безногих, но прежирных
Мышей:
Сова когда-то их в уродцев превратила,
А после зернышками хлебными кормила.
Сейчас увидите, что хитрая Сова
Была поистине разумна и права.
Охотилась она в былые годы;
Случилось ей Мышей поймать:
Мыши и Сова
Кто только выскочил, всех тотчас хвать-похвать,
И, чтоб не вырвались, лишила их свободы:
Им ноги всем оторвала.
Теперь их есть она могла,
Когда б ни пожелала.
Съесть сразу всех Мышей
Ведь вредно! Так Сова разумно рассуждала.
С предусмотрительностью мудрою своей
Шла, как и мы, она далеко:
И принялась она зверьков своих кормить,
Чтоб для себя их сохранить.
Ну, стал ли бы теперь упрямиться жестоко
И приходить в азарт Декарт?
Решился б разве он Сову мою отныне.
Приравнивать к часам, к бессмысленной машине?
Что именно внушило ей
Кормить Мышей,
Перекалечив их сначала?
Уж если разума и здесь не признавать,
То что же разумом считать?
Сова логично рассуждала:
"Зверюги схваченные рвутся убежать.
Так, значит, всех их съесть приходится тогда же,
Когда они попались мне.
Но это тяжело и невозможно даже,
Притом о черном думать дне
Не лишнее. Кормить их буду в заключеньи,
Заботясь, чтоб народ плененный не утек.
Но как?-Оставлю их без ног".
Ну, отыщите-ка подобное явленье,
Найдите что-нибудь логичней у людей!
Едва ли даже и бывает.
Такому же мышленью научает
Сам Аристотель нас со школою своей?
П. Порфиров.
Прим. Лафонтена: "Это не басня; как это ни удивительно и почти невероятно, но рассказанное здесь-действительное происшествие. Я, быть может, представил сову чересчур предусмотрительной, - я не претендую доказывать существование такого прогресса мысли в животных; но подобные преувеличения дозволительны в поэзии, особенно в принятом мною роде писания".
Эпилог
О муза светлая! У мирных берегов
Ты мне перелагала на язык богов
Все то, что твари Божии поют под небесами,
Что им подсказано шумящими лесами
И рокотом морей... Безмолвен был тот мир;
Но, пробужден тобой, наполнен звуком лир.
И может ли молчать что-либо во вселенной,
Когда в ней все имеет свой язык священный,
Красноречивее, звучней стихов моих?..
О, знаю я, что вял и слаб мой стих!
Но пусть он слаб, пускай и образы неверны,
Пусть очертанья их неясны и чрезмерны,
Я только путь открыл: другие пособят,
И вслед за мною путь широкий проторят!
Любимцы муз! К вам речь я ныне обращаю!
Вы довершите то, чего не довершаю:
Мне в вымыслах моих не суждено развить,
Что в ваше время вы, друзья, должны раскрыть.
Пока моей невинной музы глас звучал,
Людовик мощно всех в Европе побеждал
Великих замыслов великий был конец.
В них, только в них, друзья, для ваших
песнопений,
Злой Парке вопреки, ищите вдохновений,
Чтоб ими сплесть достойному венец!
Н. Позняков.
Одиннадцатой книгой заканчивалось второе собрание басен Лафонтена; только спустя пятнадцать лет (в 1694) вышла его двенадцатая и последняя книга. Заключительные слова эпилога имели основание в фактах: после победоносных войн Людовик XIV, за год до выхода в свет басен с этим эпилогом, предписал Европе мир в Нимвегене.
214. Спутники Улисса
(Les Compagnons d'Ulisse)
Герцогу Бургундскому
О принц, предмет забот богов бессмертных!
Вам
Хотел бы воскурить и я свой фимиам;
И если поздно я являюсь с этой данью,
Мне годы и труды послужат к оправданью.
Слабеет разум мой, в то время как у вас,
Как это видят все, растет он каждый час.
Он не шагает, он летит, расправив крылья...
Таков же тот герой, который передать
Все качества свои сумел вам; без усилья
В искусстве Марса всех он мог бы затмевать.
Будь только власть его, к победам над врагами
Он шел бы исполинскими шагами.
Чтоб сдерживать порыв его, есть некий бог:
То повелитель наш, который в месяц мог
Над Рейном торжество стране своей доставить.
В то время быстрота была нужна,
Теперь же безрассудной быть могла б она.
Но речи длинные приличней мне оставить:
Амуры, Радость, Смех выносят их едва;
При вашем же дворе все эти божества
Царят, хоть божества другие так же смело
Свой голос могут возвышать.
И Ум, и Здравый Смысл любое дело
У вас способны направлять.
Спросите ж их насчет события, где грекам,
По безрассудству их, подпасть
Пришлось под чар волшебных власть,
И стало зверем то, что было человеком.
Улисса спутники, успев за десять лет
Немало вынесть бед,
По воле ветра плыли,
Не зная, что их ждет, покамест, наконец,
Они на берег не вступили,
Где солнца дочери, Цирцеи, был дворец.
Она отведать им дала напиток сладкий,
Но в нем опасный скрыт был яд:
Сначала разума остатки
От них он отнял, говорят,
Потом случилось так, что их черты и лица
Вид приняли другой, по образу зверей!
Глядишь,-один уж лев, тот слон, а тот лисица;
Иной дивил громадностью своей,
Другой, наоборот,
Величиною был не более, чем крот.
Один Улисс избегнул превращенья:
Опасный яд он остерегся пить.
А так как с мудростью сумел соединить
Он вид, способный вызвать восхищенье,
И был притом еще герой,
То в ход волшебница пустила яд другой,
Хоть, впрочем, с прежним действовал он сходно.
Богиня может все открыть свободно,
Что прочие должны таить в тиши;
Она спешит излить пред ним порыв души.
Минутой пользуясь удобной,
Хитрец Улисс к богине держит речь
И просит в прежний вид товарищей облечь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27