Здесь требовались руки, чтобы разрушать старые отели и строить новые, и я невольно подумал, что с моим опытом я мог бы многого добиться на этом поприще. Если бы не моя нога, я мог бы заработать целое состояние. Увы, в моем положении думать о работе иной, чем в кофейном баре, не приходилось, поэтому я просто поблагодарил парней за приятную поездку и отправился на шоссе, чтобы двигаться дальше автостопом.
Я простоял на обочине полтора часа, когда меня заметил сотрудник шерифской службы. Остановив машину, он сказал, что передвигаться на попутках в этих местах запрещено законом. Я честно ответил, что слышу об этом впервые. К счастью, помощник шерифа узнал мой акцент и спросил, из какой части Ирландии я родом. Я ответил – из Белфаста и он сказал, что его бабушка по отцовской линии тоже была ирландкой и тоже из Белфаста.
Я никогда не питал особых симпатий к легавым и прочим служителям закона, но помощник шерифа Флинн оказался действительно славным малым. Крупный, рыжеватый, с очень светлой кожей, он едва не заплакал, слушая мою печальную историю. Я рассказал ему, что приехал в Вегас, надеясь подзаработать на строительстве, но сорвавшееся корыто с раствором раздробило мне ногу, а поскольку я был нелегалом, я не мог обратиться к властям и получить соответствующую компенсацию за увечье. Теперь, объяснил я, мне необходимо как-то добраться до Нью-Йорка – у меня, мол, есть адрес одного дальнего родственника, проживающего в Бруклине, который может одолжить мне денег на обратный билет на родину, куда мне предстоит вернуться пережившим крушение всех надежд и вконец отчаявшимся инвалидом.
– Что ж, Шеймас, – начал Флинн (ибо в этой маленькой вселенной меня звали Шеймасом Мак-Брайдом), – история твоя – хуже не придумаешь. Пожалуй, я дам тебе немного денег, чтобы ты мог ехать на «грейхаунде» . Нет, не возражай, пожалуйста! Я знаю, вы, ирландцы, гордые парни, но в данном случае я абсолютно настаиваю. Ты меня очень обидишь, если не возьмешь денег.
Но я, конечно, не хотел брать у него деньги, сказав, что коли я сам вляпался в это дерьмо, сам должен и выпутываться, а не полагаться на благотворительность, пусть она и продиктована самыми добрыми чувствами.
Но Флинн недаром был на четверть ирландцем, и переспорить его было непросто. В ответ на мои возражения он объяснил, что никакая это не благотворительность, что он предлагает мне деньги в долг и что потом я должен буду их вернуть. С моей стороны было бы глупостью не взять у друга несколько долларов в долг; в конце концов, разве не то же самое я собирался проделать, добравшись до мифического родственника в Бруклине? Коль скоро Флинн поставил вопрос таким образом, отказываться и дальше мне было не с руки, поэтому я поблагодарил и записал его имя и адрес (и я действительно вернул ему деньги примерно месяц спустя, когда по невероятному стечению обстоятельств попал на работу к Району и начал носить тысячедолларовые костюмы и ублюдочный «узи» под мышкой).
Флинн вручил мне две двухсотдолларовые банкноты, довез до автобусной станции в Лас-Вегасе и крепко пожал руку на прощание.
Я купил билет до Нью-Йорка и вскоре уже сидел в автобусе. Я рассчитывал выспаться, но так и не смог заснуть. В Денвере мне и вовсе пришлось выйти, чтобы размять мускулы и немного собраться с мыслями после долгого и не слишком приятного путешествия через Юту и Скалистые горы в излишне кондиционированном салоне автобуса. В Денвере я нашел недорогой мотель, купил бутылку виски «Джек Дэниэлс», разделся и часа полтора стоял под горячим душем. Телевизор я смотрел так, словно он был изобретен буквально на днях. Пока я был в Мексике, в США шла президентская предвыборная гонка, которая как раз близилась к своей кульминационной точке. Губернатор Арканзаса имел все шансы обойти президента Буша. Скучища была смертная, и я посмотрел «Колесо Фортуны», викторину «Риск!», а потом просто обалдевал от бесконечных дневных сериалов.
В мотеле я прожил два дня. За это время я не только истратил все остававшиеся у меня деньги, но и сдал грейхаундовский билет. На деньги, которые мне вернули, я пил пиво и заказывал пиццу одну за другой. В какой-то момент мне пришло в голову перебинтовать свою культю. Сняв бинты, я несколько секунд стоял как громом пораженный, глядя на уродливый, синевато-багровый обрубок. Хорошо еще, что я был в сосиску пьян, иначе я мог бы грохнуться в обморок.
За два дня я спустил все, что досталось мне с таким трудом. Признаю, с моей стороны это было форменное идиотство. Я просто не имел права поступать подобным образом – особенно после того, как дочери Никты чудесным образом вытащили меня из тюрьмы, спасли меня в джунглях и подослали ко мне помощника шерифа с двумя сотнями баксов.
Но, как говорится, что сделано, то сделано. Между тем я по-прежнему стремился вернуться в Нью-Йорк, чтобы увидеть, как кровь пятнает стены и собирается в лужицы под трупами врагов. Я хотел видеть слезы вдов, хотел слышать жалобные стенания и мольбы о пощаде… И именно поэтому я не хотел туда возвращаться.
От двухсот долларов Флинна у меня осталось буквально несколько центов, и я решил обратиться за помощью к ирландским обществам и землячествам Денвера. Как ни странно, в телефонном справочнике отыскалась только одна подобная организация. Я позвонил туда и объяснил ситуацию, но парень, с которым я разговаривал, чуть не расхохотался, когда я смиренно добавил, что хотел бы получить взаймы некую сумму. После этого мне ничего не оставалось, кроме как собрать свои немногочисленные пожитки и в очередной раз отправиться «голосовать» на дорогу. Пройдя по местному Бродвею, я встал у выезда на федеральное шоссе И-70, но мне не везло. Водители не хотели меня брать, а легавые гнали прочь (слушать историю об удивительных похождениях Шеймаса Мак-Брайда у них не было ни времени, ни желания). В ту ночь я кое-как переночевал под мостом через ручей Черри-крик, из которого напился и умылся, а утром стал «голосовать» снова. Для засады я опять выбрал выезд на федеральную магистраль, и на этот раз мне повезло. Всего какой-нибудь час спустя на дороге появился трейлер. Водитель заметил меня, наши взгляды на мгновение встретились, после чего он ткнул большим пальцем себе через плечо: садись, мол…
Я не стал медлить.
Владелец огромного желто-белого «уиннибейго» самой последней и дорогой модели был мужчиной лет пятидесяти – седым, с серым, унылым лицом клерка или директора похоронного бюро. «Питер Дженнинг, – представился он, – тезка якоря, только без „с“ на конце». Мне такое прозвание якоря было внове, но, услышав это, я решил, что имею дело с бывшим моряком.
Ему я тоже рассказал печальную историю Шеймаса Мак-Брайда, и морячок, похоже, заглотил наживку. Потом я спросил, нравилась ли ему морская служба.
– Видишь ли, Шеймас, я никогда не служил в вооруженных силах, – сказал он. – Проблемы со слухом, знаешь ли… Зато мой сын побывал на войне в Заливе. Не в передовых частях, слава богу! Он служил радистом в подразделениях обеспечения и обслуживания. Только не думай, что там ему ничто не угрожало, потому что это не так. Свою медаль он получил и сейчас числится в запасе.
– Я вовсе не говорю, что там было безопасно, ведь они же пускали эти штуки… Ну, ракеты… – сказал я.
– СКАДы, – уточнил он. Похоже, одного этого слова хватило, чтобы разбудить в нем прежние эмоции.
– Да, да, верно… – Я кивнул. – Чертовски опасные штуки! Я сам в это время служил в британской армии, только нас не отправили в Залив. А жаль, честное слово жаль, – добавил я. Я не стал упоминать, что пока шла война в Заливе, я уже не служил, я отбывал срок на гарнизонной гауптвахте на острове Святой Елены, а когда вышел, меня ждал еще один облом. Пока я сидел, наш полк решили переформировать, объединив с другим полком, и многих новобранцев увольняли, положив им в качестве компенсации довольно солидную сумму. Увы, никому почему-то не пришло в голову давать компенсацию таким, как я, поэтому я считал, что пострадал дважды.
– Тебя действительно расстраивает, что ты не попал на фронт? – спросил меня Питер.
Я рассеянно кивнул.
– Не жалей, сынок, та война была паршивой войной. Обычная наземная операция. Не знаю, известно ли тебе, что война в Заливе была точной копией сражения при Каннах? Такой же фланговый охват, позволивший разгромить противника, применил когда-то Ганнибал. Его победа при Каннах была поистине блистательной, но разве он выиграл войну? Нет. Разве мы победили Саддама? Тоже нет. Вот что я тебе скажу, сынок: Vinse Hannibal, et non seppe, гм-м… usar poi. Ben la vittoriosa sua ventura. Я прочел это в одной книге и запомнил.
Я глубокомысленно кивнул и сказал:
– Да, конечно, все верно. Здорово сказано.
Питер улыбнулся, явно довольный собой:
– Ты, наверное, учил языки, Шеймас? Ведь эту традицию ввели у вас в школах еще иезуиты, – добавил он с ухмылкой, из которой явствовало, что он питает отвращение к папизму, но одобряет систему телесных наказаний.
– Да, мы изучали разные языки, но мне они как-то не очень давались…
– Ганнибал одержал победу, но не знал, как правильно ею распорядиться – вот что значит это изречение. Надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду? Ни Бушу, ни Пауэллу даже не пришло в голову воспользоваться победой в Заливе, чтобы вышвырнуть Саддама из Ирака пинком под зад. Ганнибал не двинул войска на Рим, понимаешь?
Честно говоря, я абсолютно не понимал, что он хочет сказать, но говорить ему об этом мне не хотелось. Хич-хайкеры живут по своим законам, один из которых гласит: пассажир должен соглашаться со всем, что говорит водитель. Поэтому я сказал, что он совершенно прав, и Питер продолжил подробный разбор стратегических ошибок и промахов, совершенных президентом и его окружением.
– Попомни мои слова, сынок, нам еще придется повоевать в тех краях, ох как придется! Ты помнишь, что говорил Катон?
– Это который все время нападал на инспектора Клузо в мультике про Розовую Пантеру?
– Carthago delenda est – вот как он говорил! Карфаген должен быть разрушен. А мы что сделали? Разве мы довели дело до конца? Этот Ирак еще достанет нас до печенок; вот увидишь – через пару лет снова придется посылать туда войска, – уверенно заявил мистер Дженнинг и тут же набросал примерный план кампании, которая должна привести к окончательной победе демократии на Ближнем Востоке. Покончив с этим, он принялся вспоминать все мало-мальски известные сражения во всех войнах начиная с 1860 года, подробно объясняя, в чем была ошибка того или иного полководца и как можно было добиться победы меньшими силами и практически без потерь. Почему-то я не особенно удивился, когда мистер Дженнинг сообщил, что он – большой любитель истории. Упомянул он и о том, что почти сорок лет занимался торговлей, но и это не стало для меня большим сюрпризом: я уже понял, что он способен заговорить зубы даже осьминогу. Как я узнал, Питер много лет работал в фирме, которой принадлежат кафе быстрого обслуживания «Кентукки фрайд чикен», и ушел в отставку с должности регионального вице-президента по маркетингу.
Я всегда считал, что все кафе «Кентукки фрайд» – обычные франшизополучатели . Слова мистера Дженнинга настолько меня удивили, что я имел неосторожность спросить, зачем им нужен региональный вице-президент по маркетингу. В ответ Питер громко расхохотался – до того поразила его моя детская неискушенность, и принялся подробно разъяснять мне корпоративную стратегию, информировании каковой (стратегии) он играл весьма важную роль. В чем именно заключалась эта роль, мне было растолковано на устрашающе-бесконечном множестве примеров.
И все же, по большому счету, мне повезло. Как я узнал, мистер Дженнинг ехал в Вермонт, чтобы полюбоваться «балом осенних красок», как он выразился. И если у меня есть такое желание, добавил мистер Дженнинг, он может заехать в Нью-Йорк и высадить меня там, благо крюк получается совсем небольшой. Желание у меня было; ради того, чтобы как можно скорее попасть в Нью-Йорк, я готов был слушать его болтовню несколько дней кряду – на мой взгляд, это была не бог весть какая жертва. Мистер Дженнинг с увлечением толковал мне Ливия, Клаузевица и Бисмарка, а при малейшем проявлении интереса с моей стороны принимался развивать и конкретизировать свои теории относительно устройства Вселенной. Он был вдовец, но по своей покойной жене вовсе не скучал, а однажды, когда мы спали в просторном кузове «уиннибейго», он довольно отчетливо произнес во сне: «Поделом тебе, старая корова!» – что послужило мне отправной точкой для нескольких собственных теорий.
Пару раз мистер Дженнинг все же спросил, не заплачу ли я за бензин, но в ответ я только вывернул пустые карманы. Это его убедило. Вести машину он мне не позволял, зато я развлекал его рассказами из ирландской жизни, которые сочинял на ходу. Особенно ему нравились пикантные истории о женщинах, а у меня как раз было в запасе несколько таких, которые были почти правдивы.
Когда мы подъехали к мосту Джорджа Вашингтона, была ночь и лил холодный дождь. Выйдя из машины, я от души поблагодарил мистера Дженнинга, и он поехал куда-то в сторону Пэлисейдс-парка, очевидно собираясь пересечь Гудзон где-то в Другом месте.
Под непрекращающимся дождем я перешел мост. Слава богу, с пешеходов не брали платы, так как у меня остался всего один доллар семьдесят пять центов, которые я заначил от мистера Дженнинга. Я потратил их на билет и, сев на поезд маршрута «А», добрался до 125-й улицы.
Сойдя с поезда, я оказался на знакомых до боли улицах Гарлема. Часы показывали два ночи. Тротуары были грязными, мокрыми и скользкими от дождя, и прохожие немилосердно толкали меня плечами и локтями. Опираясь на костыль, я прошел вдоль 125-й и поднялся по Амстердам-авеню.
Свой старый дом я нашел на прежнем месте. Замок на входной двери оказался, по обыкновению, сломан, что в данных обстоятельствах пришлось как нельзя кстати. Войдя в подъезд, я подошел к двери, ведущей в подвал, и позвонил. Звонить пришлось довольно долго, наконец я услышал громкую брань на сербохорватском языке, и на пороге возник Ратко с увесистым обрезком свинцовой трубы.
– Мне нужно где-то перекантоваться день-другой, – сказал я.
Несколько секунд Ратко изумленно таращился на меня, потом взял под локоть и помог войти.
Лестница в подвал была очень крутой.
Каждая ступенька причиняла мне неимоверную боль, но я даже радовался этому. Я сдюжил, справился, выжил – выжил, черт меня побери! Все муки, все страдания были записаны у меня в памяти – день за днем, минута за минутой, – и я знал, что уже очень скоро они будут оплачены твердой валютой страха.
9. На углу Мальколм-Икс и Мартина Лютера
В те первые дни я чувствовал себя астронавтом, исследующим город, только что открытый на Марсе. Люди не были похожи на людей. Они казались мне инопланетянами, которые с сопением втягивали носами холодный воздух и, бормоча что-то непонятное, с какой-то зловещей целеустремленностью ныряли под землю, чтобы войти в громыхающие, плюющиеся электрическими искрами вагоны. Люди разговаривали, делали покупки, волокли в школы свои уменьшенные копии, а я наблюдал за ними из укромных уголков, изо всех сил стараясь остаться незамеченным, чтобы никто, не дай бог, не признал во мне чужака, существо из другого мира. Я боялся, что в любую минуту кто-нибудь может крикнуть обычные в таких случаях слова: «Протестант!», «Уитлендер!» , «Еврей!», «Прокаженный!». Или нет – скорее всего, это будет что-то, что они поймут, а я – нет, потому что теперь даже их язык казался мне странным. Их манера… нет, нельзя сказать, чтобы они держались откровенно враждебно; скорее в их поведении сквозило безразличие. Они шли мимо меня, выпрямив спину и размахивая длинными руками, шли быстро, потому что для них улица была всего лишь промежуточным этапом, связующим звеном между домом и работой. Впрочем, существовали и другие – те, что жили в парках и просто на улицах. На пространстве от Маунт-Моррис до Морнингсайда и Риверсайда они попадались буквально на каждом шагу; оборванные, настороженные, с шаркающей походкой, они – как и я – скрывались от закона. При встречах мы как будто обменивались тайными знаками, по которым они узнавали во мне своего – человека, оказавшегося за бортом, дрейфующего по воле волн и течений. Мы не произносили ни слова, но между нами существовал молчаливый сговор, и вся территория от 125-й улицы до собора Святого Иоанна, где мы бродили между церквами и зеленеющими лужайками, принадлежала нам, нашему тайному ордену. Впрочем, я не унывал: шатался по улицам, а вечерами возвращался к Ратко, где я мог поесть и выспаться.
И все же порою на меня находило, и я не верил, что самое страшное позади. Что-то во мне как будто ожидало возвращения кошмаров. Мне чудились странные звуки и бледные огоньки, а деревья казались живыми; иной раз я, как наяву, видел раненых птиц и зверей из джунглей, а то мне мерещились чудовища, которые, словно яркое карнавальное шествие, приближались со стороны Квинса – великаны;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Я простоял на обочине полтора часа, когда меня заметил сотрудник шерифской службы. Остановив машину, он сказал, что передвигаться на попутках в этих местах запрещено законом. Я честно ответил, что слышу об этом впервые. К счастью, помощник шерифа узнал мой акцент и спросил, из какой части Ирландии я родом. Я ответил – из Белфаста и он сказал, что его бабушка по отцовской линии тоже была ирландкой и тоже из Белфаста.
Я никогда не питал особых симпатий к легавым и прочим служителям закона, но помощник шерифа Флинн оказался действительно славным малым. Крупный, рыжеватый, с очень светлой кожей, он едва не заплакал, слушая мою печальную историю. Я рассказал ему, что приехал в Вегас, надеясь подзаработать на строительстве, но сорвавшееся корыто с раствором раздробило мне ногу, а поскольку я был нелегалом, я не мог обратиться к властям и получить соответствующую компенсацию за увечье. Теперь, объяснил я, мне необходимо как-то добраться до Нью-Йорка – у меня, мол, есть адрес одного дальнего родственника, проживающего в Бруклине, который может одолжить мне денег на обратный билет на родину, куда мне предстоит вернуться пережившим крушение всех надежд и вконец отчаявшимся инвалидом.
– Что ж, Шеймас, – начал Флинн (ибо в этой маленькой вселенной меня звали Шеймасом Мак-Брайдом), – история твоя – хуже не придумаешь. Пожалуй, я дам тебе немного денег, чтобы ты мог ехать на «грейхаунде» . Нет, не возражай, пожалуйста! Я знаю, вы, ирландцы, гордые парни, но в данном случае я абсолютно настаиваю. Ты меня очень обидишь, если не возьмешь денег.
Но я, конечно, не хотел брать у него деньги, сказав, что коли я сам вляпался в это дерьмо, сам должен и выпутываться, а не полагаться на благотворительность, пусть она и продиктована самыми добрыми чувствами.
Но Флинн недаром был на четверть ирландцем, и переспорить его было непросто. В ответ на мои возражения он объяснил, что никакая это не благотворительность, что он предлагает мне деньги в долг и что потом я должен буду их вернуть. С моей стороны было бы глупостью не взять у друга несколько долларов в долг; в конце концов, разве не то же самое я собирался проделать, добравшись до мифического родственника в Бруклине? Коль скоро Флинн поставил вопрос таким образом, отказываться и дальше мне было не с руки, поэтому я поблагодарил и записал его имя и адрес (и я действительно вернул ему деньги примерно месяц спустя, когда по невероятному стечению обстоятельств попал на работу к Району и начал носить тысячедолларовые костюмы и ублюдочный «узи» под мышкой).
Флинн вручил мне две двухсотдолларовые банкноты, довез до автобусной станции в Лас-Вегасе и крепко пожал руку на прощание.
Я купил билет до Нью-Йорка и вскоре уже сидел в автобусе. Я рассчитывал выспаться, но так и не смог заснуть. В Денвере мне и вовсе пришлось выйти, чтобы размять мускулы и немного собраться с мыслями после долгого и не слишком приятного путешествия через Юту и Скалистые горы в излишне кондиционированном салоне автобуса. В Денвере я нашел недорогой мотель, купил бутылку виски «Джек Дэниэлс», разделся и часа полтора стоял под горячим душем. Телевизор я смотрел так, словно он был изобретен буквально на днях. Пока я был в Мексике, в США шла президентская предвыборная гонка, которая как раз близилась к своей кульминационной точке. Губернатор Арканзаса имел все шансы обойти президента Буша. Скучища была смертная, и я посмотрел «Колесо Фортуны», викторину «Риск!», а потом просто обалдевал от бесконечных дневных сериалов.
В мотеле я прожил два дня. За это время я не только истратил все остававшиеся у меня деньги, но и сдал грейхаундовский билет. На деньги, которые мне вернули, я пил пиво и заказывал пиццу одну за другой. В какой-то момент мне пришло в голову перебинтовать свою культю. Сняв бинты, я несколько секунд стоял как громом пораженный, глядя на уродливый, синевато-багровый обрубок. Хорошо еще, что я был в сосиску пьян, иначе я мог бы грохнуться в обморок.
За два дня я спустил все, что досталось мне с таким трудом. Признаю, с моей стороны это было форменное идиотство. Я просто не имел права поступать подобным образом – особенно после того, как дочери Никты чудесным образом вытащили меня из тюрьмы, спасли меня в джунглях и подослали ко мне помощника шерифа с двумя сотнями баксов.
Но, как говорится, что сделано, то сделано. Между тем я по-прежнему стремился вернуться в Нью-Йорк, чтобы увидеть, как кровь пятнает стены и собирается в лужицы под трупами врагов. Я хотел видеть слезы вдов, хотел слышать жалобные стенания и мольбы о пощаде… И именно поэтому я не хотел туда возвращаться.
От двухсот долларов Флинна у меня осталось буквально несколько центов, и я решил обратиться за помощью к ирландским обществам и землячествам Денвера. Как ни странно, в телефонном справочнике отыскалась только одна подобная организация. Я позвонил туда и объяснил ситуацию, но парень, с которым я разговаривал, чуть не расхохотался, когда я смиренно добавил, что хотел бы получить взаймы некую сумму. После этого мне ничего не оставалось, кроме как собрать свои немногочисленные пожитки и в очередной раз отправиться «голосовать» на дорогу. Пройдя по местному Бродвею, я встал у выезда на федеральное шоссе И-70, но мне не везло. Водители не хотели меня брать, а легавые гнали прочь (слушать историю об удивительных похождениях Шеймаса Мак-Брайда у них не было ни времени, ни желания). В ту ночь я кое-как переночевал под мостом через ручей Черри-крик, из которого напился и умылся, а утром стал «голосовать» снова. Для засады я опять выбрал выезд на федеральную магистраль, и на этот раз мне повезло. Всего какой-нибудь час спустя на дороге появился трейлер. Водитель заметил меня, наши взгляды на мгновение встретились, после чего он ткнул большим пальцем себе через плечо: садись, мол…
Я не стал медлить.
Владелец огромного желто-белого «уиннибейго» самой последней и дорогой модели был мужчиной лет пятидесяти – седым, с серым, унылым лицом клерка или директора похоронного бюро. «Питер Дженнинг, – представился он, – тезка якоря, только без „с“ на конце». Мне такое прозвание якоря было внове, но, услышав это, я решил, что имею дело с бывшим моряком.
Ему я тоже рассказал печальную историю Шеймаса Мак-Брайда, и морячок, похоже, заглотил наживку. Потом я спросил, нравилась ли ему морская служба.
– Видишь ли, Шеймас, я никогда не служил в вооруженных силах, – сказал он. – Проблемы со слухом, знаешь ли… Зато мой сын побывал на войне в Заливе. Не в передовых частях, слава богу! Он служил радистом в подразделениях обеспечения и обслуживания. Только не думай, что там ему ничто не угрожало, потому что это не так. Свою медаль он получил и сейчас числится в запасе.
– Я вовсе не говорю, что там было безопасно, ведь они же пускали эти штуки… Ну, ракеты… – сказал я.
– СКАДы, – уточнил он. Похоже, одного этого слова хватило, чтобы разбудить в нем прежние эмоции.
– Да, да, верно… – Я кивнул. – Чертовски опасные штуки! Я сам в это время служил в британской армии, только нас не отправили в Залив. А жаль, честное слово жаль, – добавил я. Я не стал упоминать, что пока шла война в Заливе, я уже не служил, я отбывал срок на гарнизонной гауптвахте на острове Святой Елены, а когда вышел, меня ждал еще один облом. Пока я сидел, наш полк решили переформировать, объединив с другим полком, и многих новобранцев увольняли, положив им в качестве компенсации довольно солидную сумму. Увы, никому почему-то не пришло в голову давать компенсацию таким, как я, поэтому я считал, что пострадал дважды.
– Тебя действительно расстраивает, что ты не попал на фронт? – спросил меня Питер.
Я рассеянно кивнул.
– Не жалей, сынок, та война была паршивой войной. Обычная наземная операция. Не знаю, известно ли тебе, что война в Заливе была точной копией сражения при Каннах? Такой же фланговый охват, позволивший разгромить противника, применил когда-то Ганнибал. Его победа при Каннах была поистине блистательной, но разве он выиграл войну? Нет. Разве мы победили Саддама? Тоже нет. Вот что я тебе скажу, сынок: Vinse Hannibal, et non seppe, гм-м… usar poi. Ben la vittoriosa sua ventura. Я прочел это в одной книге и запомнил.
Я глубокомысленно кивнул и сказал:
– Да, конечно, все верно. Здорово сказано.
Питер улыбнулся, явно довольный собой:
– Ты, наверное, учил языки, Шеймас? Ведь эту традицию ввели у вас в школах еще иезуиты, – добавил он с ухмылкой, из которой явствовало, что он питает отвращение к папизму, но одобряет систему телесных наказаний.
– Да, мы изучали разные языки, но мне они как-то не очень давались…
– Ганнибал одержал победу, но не знал, как правильно ею распорядиться – вот что значит это изречение. Надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду? Ни Бушу, ни Пауэллу даже не пришло в голову воспользоваться победой в Заливе, чтобы вышвырнуть Саддама из Ирака пинком под зад. Ганнибал не двинул войска на Рим, понимаешь?
Честно говоря, я абсолютно не понимал, что он хочет сказать, но говорить ему об этом мне не хотелось. Хич-хайкеры живут по своим законам, один из которых гласит: пассажир должен соглашаться со всем, что говорит водитель. Поэтому я сказал, что он совершенно прав, и Питер продолжил подробный разбор стратегических ошибок и промахов, совершенных президентом и его окружением.
– Попомни мои слова, сынок, нам еще придется повоевать в тех краях, ох как придется! Ты помнишь, что говорил Катон?
– Это который все время нападал на инспектора Клузо в мультике про Розовую Пантеру?
– Carthago delenda est – вот как он говорил! Карфаген должен быть разрушен. А мы что сделали? Разве мы довели дело до конца? Этот Ирак еще достанет нас до печенок; вот увидишь – через пару лет снова придется посылать туда войска, – уверенно заявил мистер Дженнинг и тут же набросал примерный план кампании, которая должна привести к окончательной победе демократии на Ближнем Востоке. Покончив с этим, он принялся вспоминать все мало-мальски известные сражения во всех войнах начиная с 1860 года, подробно объясняя, в чем была ошибка того или иного полководца и как можно было добиться победы меньшими силами и практически без потерь. Почему-то я не особенно удивился, когда мистер Дженнинг сообщил, что он – большой любитель истории. Упомянул он и о том, что почти сорок лет занимался торговлей, но и это не стало для меня большим сюрпризом: я уже понял, что он способен заговорить зубы даже осьминогу. Как я узнал, Питер много лет работал в фирме, которой принадлежат кафе быстрого обслуживания «Кентукки фрайд чикен», и ушел в отставку с должности регионального вице-президента по маркетингу.
Я всегда считал, что все кафе «Кентукки фрайд» – обычные франшизополучатели . Слова мистера Дженнинга настолько меня удивили, что я имел неосторожность спросить, зачем им нужен региональный вице-президент по маркетингу. В ответ Питер громко расхохотался – до того поразила его моя детская неискушенность, и принялся подробно разъяснять мне корпоративную стратегию, информировании каковой (стратегии) он играл весьма важную роль. В чем именно заключалась эта роль, мне было растолковано на устрашающе-бесконечном множестве примеров.
И все же, по большому счету, мне повезло. Как я узнал, мистер Дженнинг ехал в Вермонт, чтобы полюбоваться «балом осенних красок», как он выразился. И если у меня есть такое желание, добавил мистер Дженнинг, он может заехать в Нью-Йорк и высадить меня там, благо крюк получается совсем небольшой. Желание у меня было; ради того, чтобы как можно скорее попасть в Нью-Йорк, я готов был слушать его болтовню несколько дней кряду – на мой взгляд, это была не бог весть какая жертва. Мистер Дженнинг с увлечением толковал мне Ливия, Клаузевица и Бисмарка, а при малейшем проявлении интереса с моей стороны принимался развивать и конкретизировать свои теории относительно устройства Вселенной. Он был вдовец, но по своей покойной жене вовсе не скучал, а однажды, когда мы спали в просторном кузове «уиннибейго», он довольно отчетливо произнес во сне: «Поделом тебе, старая корова!» – что послужило мне отправной точкой для нескольких собственных теорий.
Пару раз мистер Дженнинг все же спросил, не заплачу ли я за бензин, но в ответ я только вывернул пустые карманы. Это его убедило. Вести машину он мне не позволял, зато я развлекал его рассказами из ирландской жизни, которые сочинял на ходу. Особенно ему нравились пикантные истории о женщинах, а у меня как раз было в запасе несколько таких, которые были почти правдивы.
Когда мы подъехали к мосту Джорджа Вашингтона, была ночь и лил холодный дождь. Выйдя из машины, я от души поблагодарил мистера Дженнинга, и он поехал куда-то в сторону Пэлисейдс-парка, очевидно собираясь пересечь Гудзон где-то в Другом месте.
Под непрекращающимся дождем я перешел мост. Слава богу, с пешеходов не брали платы, так как у меня остался всего один доллар семьдесят пять центов, которые я заначил от мистера Дженнинга. Я потратил их на билет и, сев на поезд маршрута «А», добрался до 125-й улицы.
Сойдя с поезда, я оказался на знакомых до боли улицах Гарлема. Часы показывали два ночи. Тротуары были грязными, мокрыми и скользкими от дождя, и прохожие немилосердно толкали меня плечами и локтями. Опираясь на костыль, я прошел вдоль 125-й и поднялся по Амстердам-авеню.
Свой старый дом я нашел на прежнем месте. Замок на входной двери оказался, по обыкновению, сломан, что в данных обстоятельствах пришлось как нельзя кстати. Войдя в подъезд, я подошел к двери, ведущей в подвал, и позвонил. Звонить пришлось довольно долго, наконец я услышал громкую брань на сербохорватском языке, и на пороге возник Ратко с увесистым обрезком свинцовой трубы.
– Мне нужно где-то перекантоваться день-другой, – сказал я.
Несколько секунд Ратко изумленно таращился на меня, потом взял под локоть и помог войти.
Лестница в подвал была очень крутой.
Каждая ступенька причиняла мне неимоверную боль, но я даже радовался этому. Я сдюжил, справился, выжил – выжил, черт меня побери! Все муки, все страдания были записаны у меня в памяти – день за днем, минута за минутой, – и я знал, что уже очень скоро они будут оплачены твердой валютой страха.
9. На углу Мальколм-Икс и Мартина Лютера
В те первые дни я чувствовал себя астронавтом, исследующим город, только что открытый на Марсе. Люди не были похожи на людей. Они казались мне инопланетянами, которые с сопением втягивали носами холодный воздух и, бормоча что-то непонятное, с какой-то зловещей целеустремленностью ныряли под землю, чтобы войти в громыхающие, плюющиеся электрическими искрами вагоны. Люди разговаривали, делали покупки, волокли в школы свои уменьшенные копии, а я наблюдал за ними из укромных уголков, изо всех сил стараясь остаться незамеченным, чтобы никто, не дай бог, не признал во мне чужака, существо из другого мира. Я боялся, что в любую минуту кто-нибудь может крикнуть обычные в таких случаях слова: «Протестант!», «Уитлендер!» , «Еврей!», «Прокаженный!». Или нет – скорее всего, это будет что-то, что они поймут, а я – нет, потому что теперь даже их язык казался мне странным. Их манера… нет, нельзя сказать, чтобы они держались откровенно враждебно; скорее в их поведении сквозило безразличие. Они шли мимо меня, выпрямив спину и размахивая длинными руками, шли быстро, потому что для них улица была всего лишь промежуточным этапом, связующим звеном между домом и работой. Впрочем, существовали и другие – те, что жили в парках и просто на улицах. На пространстве от Маунт-Моррис до Морнингсайда и Риверсайда они попадались буквально на каждом шагу; оборванные, настороженные, с шаркающей походкой, они – как и я – скрывались от закона. При встречах мы как будто обменивались тайными знаками, по которым они узнавали во мне своего – человека, оказавшегося за бортом, дрейфующего по воле волн и течений. Мы не произносили ни слова, но между нами существовал молчаливый сговор, и вся территория от 125-й улицы до собора Святого Иоанна, где мы бродили между церквами и зеленеющими лужайками, принадлежала нам, нашему тайному ордену. Впрочем, я не унывал: шатался по улицам, а вечерами возвращался к Ратко, где я мог поесть и выспаться.
И все же порою на меня находило, и я не верил, что самое страшное позади. Что-то во мне как будто ожидало возвращения кошмаров. Мне чудились странные звуки и бледные огоньки, а деревья казались живыми; иной раз я, как наяву, видел раненых птиц и зверей из джунглей, а то мне мерещились чудовища, которые, словно яркое карнавальное шествие, приближались со стороны Квинса – великаны;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49