Из новостей тот смог сообщить лишь одно: усердный младший ординатор уже прислал по факсу сообщение о том, что Тойер не в состоянии выполнять свои обязанности. Новоиспеченный филиал был оснащен ноутбуком Лейдига, свежими газетами и новеньким модемом для подключения к Интернету. Сыщики решили отыскать по возможности всех гейдельбергских проституток. Поначалу они приступили к делу не без удовольствия, как заправские повесы. Но вскоре ими овладела растерянность, граничащая с паникой, — профессионалок в этой сфере оказалось несметное количество.
— На мой взгляд, дело обстоит так, — проговорил Тойер в обед.
Сыщики ели пиццу прямо из картонок и запивали ее колой, а Хафнер баловался холодным пивком (это он принес несколько порций пиццы из кафе «Да Клаудиа»). — Наш подозреваемый в последнее время вызывает к себе через агентства разных девиц, и это означает одно — он хочет отвлечь нас от той, которая стала жертвой его манипуляций. С ней он познакомился в двухтысячном, а через год уже не должен был ей платить — она его полюбила. Мы составим как можно более полный список. Официальной версии из ведомства здравоохранения придерживаться не стоит — она включает далеко не всех жриц любви. И уж потом вычислим ту, которая нам нужна, и прихлопнем…
— Ха! — обрадовался Хафнер.
Лейдига же, наоборот, терзали противоречивые чувства.
— Прихлопнем ее, черт подери! Алиби проверим и вообще… Поглядим косвенные свидетельства, заглянем в эзотерику. Ничего лучшего я не могу предложить. Если повезет, это окажется дамочка, оклеившая свою квартиру кельтской символикой. — Иголка в стогу сена, Тойеру не хотелось ни говорить об этом, ни думать, но он догадывался, что думать придется — никуда не денешься. Иногда необходимость думать наполняла его горечью. Ведь он не был очень глупым.
И вот что еще больше усложняло поиски: либо дамы давали о себе знать лишь бегущей информационной строкой, либо отдельные имена оказывались обозначением целых борделей. Список все увеличивался. Но маленькая радость их все-таки ждала: фрау Шёнтелер рекламировала себя под именем «Манди» и предлагала всевозможные услуги опытной «куртизанки». Голос и речь на пленке были слишком узнаваемыми, чтобы осталось место для сомнений.
К вечеру позвонила Ильдирим:
— Что ты поделываешь? Если гробишься над своим расследованием, я разнесу тебя к чертовой бабушке, моя должность это позволяет.
— Ну, Хафнер, Лейдиг и я — мы все, так сказать, в отпуске. Вот мы и устроили мальчишник… и все такое прочее…
— Терфельден его фамилия, того хмыря, отца Бабетты; по его словам, он пробудет в городе лишь до конца недели. Так что утром в пятницу в семейном суде состоится срочное рассмотрение дела. Пожалуйста, приди еще раз, ты приглашен; они вписали тебя в повестку по моему адресу.
— Но ведь это комедия. Зачем ломать комедию?
— Не знаю. Но в любом случае я не хочу, чтобы выяснилось, что я пошла на обман, назвав тебя своим партнером…
— Так-так, обман, говоришь?
— Да нет же! Ах, черт побери!
— Ладно уж, — вздохнул гаупткомиссар. — Ну, когда там в пятницу?
— В половине десятого. Лучше встретимся прямо в суде, там в коридоре стулья, тебе не придется стоять.
— Ты о чем? Я могу и постоять.
— Хорошо, тогда до встречи. Черт. Так вы ничем другим не занимаетесь, а?
В четверг они отправились по первым адресам. Тойер стеснялся и толком не знал, что будет говорить.
С бьющимся сердцем он остановился перед домом одной из проституток. Справа была авторемонтная мастерская, слева начинались кусты дикой бузины, с которыми железнодорожное ведомство «Дойче бан», казалось, заключило эксклюзивный договор на услуги по озеленению. Гаупткомиссара бросало в жар, и не только из-за того, что солнце припекало по-летнему горячо.
— Я занята, — прорычал из домофона нервный голос. — Через полчаса.
Опустив голову, сыщик расхаживал взад-вперед по улице, спиной ощущая взгляды перемазанных в машинном масле ремонтников. Наконец из дома вышел прыщавый парень с сальными волосами. На этот раз Тойеру сразу открыли.
— Чего тебе? — Женщина курила, она была одета в старое кружевное платье и сильно накрашена, волосы соломенного цвета подозрительно смахивали на парик. Тойер лениво подумал, что проститутки тоже могут быть мастерицами маскарада.
— Я хочу с вами поговорить.
— Легавый?
— Да.
— У меня все в порядке. Если хочешь, посмотри мои бумаги.
Комнату наполняли клубы дыма, на постели, на уровне бедер, лежало полотенце. На подоконнике сидел дурацкий игрушечный клоун. Ступни и пятки у женщины были черными, ковер на полу выцвел от грязи.
— У вас бывают клиенты с физическими увечьями?
— Тебе-то что? — засмеялась она и сунула в зубы очередную сигарету. Потом с привычной небрежностью взяла Тойера за подбородок и приподняла его лицо, вынудив сыщика посмотреть ей в глаза.
— У тебя что, ноги кривые? Мне это по фигу. Вот только брось заливать, никакой ты не легавый.
— Почему ты так думаешь?
— Не похож. У тебя, что ли, не стоит? Предупреждаю — я не делаю анальный массаж и пристяжного фаллоса в шкафу не прячу. Я люблю все естественное, природное.
— И природные религии тоже? — глупо спросил Тойер. Про пристегивающийся фаллос он раньше слыхом не слыхивал. И стыдился этого. Еще стыдился того, что теперь услышал.
— Ага, понятно, кто ты, — проговорила она и встала. — Ты пастор. Ну и вали отсюда.
В таком же духе продолжалось и дальше. Женщины нервничали, замыкались, проявляли агрессию, в лучшем случае смеялись. Короче, никакого толку.
Они встретились в полдень на западе города, в «Крокодиле».
— Никогда не предполагал, что их так много, — простонал Хафнер. — Я даже встретил свою одноклассницу. Не знаю, не нравится мне все это…
Лейдиг заказал себе бокал шампанского.
— Что ты сделал? — Хафнер был потрясен до глубины души; прошло две секунды, прежде чем он крикнул вслед официанту: — Я тоже хочу! Принесите и мне!
Тойер также с изумлением смотрел на своего бравого комиссара. Тот, казалось, с трудом подавлял торжествующую ухмылку.
Первым понял Хафнер.
— Ты занимался этим, верно? Да? С одной из них? Занимался?
Блудный сын престарелой фрау Лейдиг порозовел от удовольствия и скромно потупился.
— Он залез на одну, — объявил догадливый сыщик из Пфаффенгрунда, повернувшись к Тойеру. Его не остановило присутствие официантки — та подошла к их столику с двумя бокалами шампанского и чашечкой кофе для старого сыщика, не разбиравшегося в анальном сексе и пристегивающихся фаллосах. — Догадываюсь, что в первый раз.
Вечером Штерн сообщил, что он даже не смог пробиться к Зельтманну, не говоря уж о том, что их результаты вообще никого не интересовали. Плазму теперь искали с помощью инфракрасных сенсоров. Нашли заблудившуюся дикую свинью — теперь они заходят почти в центр города. Чего только не увидишь в Гейдельберге!
Наступило утро пятницы.
— Ты выдержишь? Еще разок, последний? Потом прилетит ковер-самолет и унесет тебя прямо в преисподнюю.
У Ильдирим уже не было того боевого настроя, как в прошлый раз, когда они ходили в Управление по делам молодежи. Ее решимость шла на убыль.
— Вон мой кабинет. — Она нервным жестом показала на дверь, одну из множества одинаковых дверей. Впрочем, почему та дверь должна отличаться от других, подумал Тойер. Или он ожидал увидеть на ней плакат со своим портретом?
— Меня, можно сказать, сослали сюда, так как в нашем отделе не хватало места. Тем не менее у меня такое чувство, будто я оказалась тут впервые. Пожалуй, даже и неплохо, когда на собственной шкуре узнаешь, какие заботы приводят сюда людей. Ведь я всегда острила на этот счет, находила это забавным. Многие советуют мне обратиться к адвокату, но я нахожу это абсурдным. Представляешь? Я, прокурор, найму адвоката — плюс на минус, кислота и щелочь, взаимопогашающие вещества.
Снизу прибыл лифт. Из него появилась троица — сплошной мрак.
Гордая куртизанка Шёнтелер вышла первой; она опять была одета дорого, но несколько вульгарно. За ней шествовала светловолосая матрона в синем блейзере. Наконец из лифта шагнул худой высокий мужчина в костюме идиотски модного покроя, очках-пилотах и с жуткими усиками, концы которых были лихо подкручены кверху. Тойер автоматически — что было довольно-таки глупо — ощутил безмерную неприязнь ко всем троим.
— Вот, поглядите, — изрек папаша неприятно резким нордическим тоном. — Вот та самая женщина, которая решила поиграть в дочки-матери. А вы, значит, адвокат?
— Партнер, — сухо поправил его сыщик. — Тойер моя фамилия.
— Арне Терфельден. — Мужчины обменялись грубоватым рукопожатием.
— В общем, вот что я вам скажу, — тут же с самоуверенным видом заявила матрона в синем. — За долгую карьеру адвоката с таким я еще не сталкивалась. Молодая женщина похищает ребенка у родной матери, и ей даже подыгрывает Управление по делам молодежи. Фрау…
— Ильдирим, — бурля от злости, подсказала ей прокурор. — А вы кто?
— Бойтельсбахер. Простите, я сразу перейду к сути. — С сияющей улыбкой она пожала руки обоим противникам. — Ставлю вас в известность, что я намерена затребовать подтверждение вашей способности воспитывать ребенка…
— А я ставлю вас в известность, — услышал Тойер свой голос, — что после слушания дела я намерен проверить, правильно ли припаркован ваш автомобиль. Если нет, его увезет эвакуатор. Номер какой?
— Я езжу на городском транспорте, — гордо заявила адвокат.
— Вот что это за люди, — включилась куртизанка Шёнтелер. — Я вас предупреждала.
Так что к тому моменту, когда всех пригласили в убогий кабинет судьи Мейзенбург, пока что последнюю инстанцию, определявшую дальнейшую судьбу Ильдирим, линия фронта пролегала очень четко.
Прокурор разглядывала маленькую седовласую женщину, как разглядывают экзотических животных.
Все началось с того, что Бабетта часто сидела на лестнице. Зимой она очень мерзла. Как-то раз Ильдирим пригласила ее к себе домой. Они поговорили. Девочка была просто прелестной. И вот теперь Ильдирим сидит тут, перед судом, словно обвиняемая. Или как?
Ей дали слово. Она рассказала об этом и о частых срывах фрау Шёнтелер, о ее беспробудных запоях. Она очень старалась говорить конкретно, по делу, ведь, памятуя о глазном враче Танненбахе или о том же доблестном Хафнере, она полагала уместным подумать о том, почему в благополучной Центральной Европе люди так рьяно предаются пьянству. Ей это представлялось более уместным, чем необходимость отстаивать свое право заботиться о ребенке, который часто бывал никому не нужен. Все происходящее казалось ей какой-то фантасмагорией.
— Вас никто и не упрекает в том, что вы иногда заботились о Биргитте! — Голос судьи, по контрасту с тягостной обстановкой в ее кабинете, напоминал радостное щебетание.
— Но из этого, как мы понимаем, не вытекают и никакие права, — с горечью возразила Ильдирим.
— Вот это мы и пытаемся выяснить.
— Моя доверительница была больна, — вмешалась адвокат Бойтельсбахер. — И тут, так сказать, встряла фрау Ильдирим. Встряла между матерью и дочерью. По сути, тут следовало бы подключиться Управлению по делам молодежи. Это был бы самый логичный и нормальный выход.
— Нормальный выход? — В голове Ильдирим пульсировала кровь, отдаваясь шумом в ушах. — Значит, по-вашему, нормально оставлять ребенка зимой в субботу вечером на лестнице и потом звонить лишь в понедельник?
— Зачем столько патетики? — Бойтельсбахер откинулась назад. — Я сама мать двоих детей. Они не сахарные.
— Что тут вообще происходит? — дрожащим голосом спросила Ильдирим. — Тут сидит мужчина, который вел себя нагло еще в коридоре суда. Он никогда не заботился о Бабетте, ни разу в жизни, и я почему-то должна теперь перед ним оправдываться. Девочка уже год живет у меня, а он фактически увидел ее несколько дней назад. — Ситуация казалась ей все менее реальной, так как никто из присутствующих не признавал справедливость такого аргумента. Ильдирим чувствовала себя фантомом, бестелесным призраком, который вот-вот растворится в воздухе. Она была призраком на фоне семьи, которая никогда и не существовала, но все-таки кое-как прослеживалась в обратном исчислении, если вернуться в прошлое — вплоть до того момента, когда блуждающий сперматозоид воткнул свою беспутную головку в толстую яйцеклетку. Вот оно, правосудие XXI века. Погрузившись в размышления, Ильдирим пропустила начало речи судьи.
— …очень радует, господин Терфельден. Для ребенка это большое событие. Надеюсь, отныне вы будете принимать большее участие в жизни вашей дочери. Вы ведь живете в…?
— В Мелле, возле Оснабрюкка.
Почему молчит Тойер? Ильдирим покосилась на гаупткомиссара. Казалось, он дремал — не удивительно после всего, что на него свалилось за последние недели, в том числе и по ее милости.
— Из-за моей профессиональной деятельности я, естественно, не могу посвятить себя ребенку в той мере, в какой бы мне хотелось, но теперь, когда я вижу, что ситуация далека от благополучной, я постараюсь приложить все силы. То есть, возможно, дочка станет приезжать ко мне на каникулы. Если мне удастся все устроить так, чтобы…
— Так далеко мы сейчас не загадываем! — радостно перебила его судья. — Как хорошо, что вы пришли.
В дверь с удивительной юркостью проскользнула социальный педагог Краффт.
— Простите, фрау Мейзенбург! У меня был трудный случай. Вероятно, все дело в погоде…
Дамы захихикали.
Ильдирим воспользовалась паузой и прошептала:
— Тойер, ты мне очень нужен. Ты не жирный клоп. Извини, мне жаль, что я наговорила ерунды. Может, у нас есть будущее. Может, оно состоит в том, чтобы не стать такими, как они. Чтобы никогда не носить таких усов, никогда не дрочиться или по крайней мере заниматься не только этим. Пожалуйста, Йокель. Так тебя зовут близкие?
Комиссар еле заметно кивнул, но по-прежнему выглядел подавленным. Ильдирим замкнулась.
Теперь заговорила Шёнтелерша, бессвязно, очень глупо, хотя явно готовилась к этому выступлению. Некоторые ее фразы адвокат сопровождала кивком, словно учительница, слушающая вызубренное стихотворение. Речь шла о банальных вещах — лучше плохие родители, чем вообще никаких, о формировании личности, благе ребенка, начале новой жизни, новом жилье…
Ильдирим думала о Бабетте, живо представляла себе, как она уйдет к матери и через несколько лет превратится в опустившееся юное существо из Старого города.
Очередь дошла и до социального педагога Краффт. Она также приветствовала прежде всего то, что родители Бабетты встали на разумную стезю. Именно отца надо благодарить за то, что положение начинает меняться к лучшему! Скромно кивая, Терфельден выслушал похвалу и с приятной улыбкой обронил возражение, что, конечно, он вспомнил о дочери поздновато, через двенадцать лет, но это лучше, намного лучше, чем вообще никогда, как это бывает со многими отцами.
Но затем педагогиня, движимая приятными воспоминаниями, подчеркнула роль Иоганнеса Тойера в силовом поле этой семьи. Похвалила его теплоту, частично компенсирующую резковатую манеру фрау Ильдирим… Прокурор не могла нарадоваться на такой благоприятный для нее поворот дел.
— Да, мы ведь пока еще ничего не слышали от вас, — просияла судья. — Господин Тойер, расскажите же про ваши отношения с Биргиттой.
В самом деле могло показаться, что комиссар очнулся от глубокого сна, хотя скорее то была медитация, сосредоточившая все его мысли в узкой речевой сфере.
— Я ничего не буду рассказывать, — спокойно произнес он. — Я не желаю участвовать в этом спектакле.
Ильдирим закрыла глаза и пожалела, что природа не предусмотрела такой же возможности для ушей.
— Я задам лишь несколько вопросов. Это входит в мои профессиональные обязанности, и это я умею делать. Во-первых, фрау судья, как зовут девочку, чью судьбу вы решаете сегодня? Вы постоянно называете ее чужим именем.
Мейзенбург удивленно посмотрела на него.
— Биргитта или как там? Барбель? Нет. — Она порылась в своих бумагах. — Вот. Ее зовут Бабетта.
— Во-вторых, господин Терфельден, вам по профессиональным причинам некогда было заботиться о Бабетте. Значит, как я понимаю, вы все двенадцать последних лет трудились без передышки. Все субботы, воскресенья, рождественские праздники, Пасху, Троицу, каждое лето?
Терфельден насмешливо покачал головой и промолчал.
— В-третьих, фрау Шёнтелер, вы получаете социальную помощь. На какие средства, позвольте вас спросить, вы приобрели такой пуловер? Прежде вы подрабатывали в разных местах. Продолжаете в том же духе? Возможно, я даже знаю, в чем состоит ваша подработка. — Тут он с отчаянием вспомнил, что не может выразиться конкретней, так как именно Ильдирим ничего не должна знать про их параллельное расследование.
В кабинете поднялся шум. Тойер же, не моргнув глазом, задал вопрос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— На мой взгляд, дело обстоит так, — проговорил Тойер в обед.
Сыщики ели пиццу прямо из картонок и запивали ее колой, а Хафнер баловался холодным пивком (это он принес несколько порций пиццы из кафе «Да Клаудиа»). — Наш подозреваемый в последнее время вызывает к себе через агентства разных девиц, и это означает одно — он хочет отвлечь нас от той, которая стала жертвой его манипуляций. С ней он познакомился в двухтысячном, а через год уже не должен был ей платить — она его полюбила. Мы составим как можно более полный список. Официальной версии из ведомства здравоохранения придерживаться не стоит — она включает далеко не всех жриц любви. И уж потом вычислим ту, которая нам нужна, и прихлопнем…
— Ха! — обрадовался Хафнер.
Лейдига же, наоборот, терзали противоречивые чувства.
— Прихлопнем ее, черт подери! Алиби проверим и вообще… Поглядим косвенные свидетельства, заглянем в эзотерику. Ничего лучшего я не могу предложить. Если повезет, это окажется дамочка, оклеившая свою квартиру кельтской символикой. — Иголка в стогу сена, Тойеру не хотелось ни говорить об этом, ни думать, но он догадывался, что думать придется — никуда не денешься. Иногда необходимость думать наполняла его горечью. Ведь он не был очень глупым.
И вот что еще больше усложняло поиски: либо дамы давали о себе знать лишь бегущей информационной строкой, либо отдельные имена оказывались обозначением целых борделей. Список все увеличивался. Но маленькая радость их все-таки ждала: фрау Шёнтелер рекламировала себя под именем «Манди» и предлагала всевозможные услуги опытной «куртизанки». Голос и речь на пленке были слишком узнаваемыми, чтобы осталось место для сомнений.
К вечеру позвонила Ильдирим:
— Что ты поделываешь? Если гробишься над своим расследованием, я разнесу тебя к чертовой бабушке, моя должность это позволяет.
— Ну, Хафнер, Лейдиг и я — мы все, так сказать, в отпуске. Вот мы и устроили мальчишник… и все такое прочее…
— Терфельден его фамилия, того хмыря, отца Бабетты; по его словам, он пробудет в городе лишь до конца недели. Так что утром в пятницу в семейном суде состоится срочное рассмотрение дела. Пожалуйста, приди еще раз, ты приглашен; они вписали тебя в повестку по моему адресу.
— Но ведь это комедия. Зачем ломать комедию?
— Не знаю. Но в любом случае я не хочу, чтобы выяснилось, что я пошла на обман, назвав тебя своим партнером…
— Так-так, обман, говоришь?
— Да нет же! Ах, черт побери!
— Ладно уж, — вздохнул гаупткомиссар. — Ну, когда там в пятницу?
— В половине десятого. Лучше встретимся прямо в суде, там в коридоре стулья, тебе не придется стоять.
— Ты о чем? Я могу и постоять.
— Хорошо, тогда до встречи. Черт. Так вы ничем другим не занимаетесь, а?
В четверг они отправились по первым адресам. Тойер стеснялся и толком не знал, что будет говорить.
С бьющимся сердцем он остановился перед домом одной из проституток. Справа была авторемонтная мастерская, слева начинались кусты дикой бузины, с которыми железнодорожное ведомство «Дойче бан», казалось, заключило эксклюзивный договор на услуги по озеленению. Гаупткомиссара бросало в жар, и не только из-за того, что солнце припекало по-летнему горячо.
— Я занята, — прорычал из домофона нервный голос. — Через полчаса.
Опустив голову, сыщик расхаживал взад-вперед по улице, спиной ощущая взгляды перемазанных в машинном масле ремонтников. Наконец из дома вышел прыщавый парень с сальными волосами. На этот раз Тойеру сразу открыли.
— Чего тебе? — Женщина курила, она была одета в старое кружевное платье и сильно накрашена, волосы соломенного цвета подозрительно смахивали на парик. Тойер лениво подумал, что проститутки тоже могут быть мастерицами маскарада.
— Я хочу с вами поговорить.
— Легавый?
— Да.
— У меня все в порядке. Если хочешь, посмотри мои бумаги.
Комнату наполняли клубы дыма, на постели, на уровне бедер, лежало полотенце. На подоконнике сидел дурацкий игрушечный клоун. Ступни и пятки у женщины были черными, ковер на полу выцвел от грязи.
— У вас бывают клиенты с физическими увечьями?
— Тебе-то что? — засмеялась она и сунула в зубы очередную сигарету. Потом с привычной небрежностью взяла Тойера за подбородок и приподняла его лицо, вынудив сыщика посмотреть ей в глаза.
— У тебя что, ноги кривые? Мне это по фигу. Вот только брось заливать, никакой ты не легавый.
— Почему ты так думаешь?
— Не похож. У тебя, что ли, не стоит? Предупреждаю — я не делаю анальный массаж и пристяжного фаллоса в шкафу не прячу. Я люблю все естественное, природное.
— И природные религии тоже? — глупо спросил Тойер. Про пристегивающийся фаллос он раньше слыхом не слыхивал. И стыдился этого. Еще стыдился того, что теперь услышал.
— Ага, понятно, кто ты, — проговорила она и встала. — Ты пастор. Ну и вали отсюда.
В таком же духе продолжалось и дальше. Женщины нервничали, замыкались, проявляли агрессию, в лучшем случае смеялись. Короче, никакого толку.
Они встретились в полдень на западе города, в «Крокодиле».
— Никогда не предполагал, что их так много, — простонал Хафнер. — Я даже встретил свою одноклассницу. Не знаю, не нравится мне все это…
Лейдиг заказал себе бокал шампанского.
— Что ты сделал? — Хафнер был потрясен до глубины души; прошло две секунды, прежде чем он крикнул вслед официанту: — Я тоже хочу! Принесите и мне!
Тойер также с изумлением смотрел на своего бравого комиссара. Тот, казалось, с трудом подавлял торжествующую ухмылку.
Первым понял Хафнер.
— Ты занимался этим, верно? Да? С одной из них? Занимался?
Блудный сын престарелой фрау Лейдиг порозовел от удовольствия и скромно потупился.
— Он залез на одну, — объявил догадливый сыщик из Пфаффенгрунда, повернувшись к Тойеру. Его не остановило присутствие официантки — та подошла к их столику с двумя бокалами шампанского и чашечкой кофе для старого сыщика, не разбиравшегося в анальном сексе и пристегивающихся фаллосах. — Догадываюсь, что в первый раз.
Вечером Штерн сообщил, что он даже не смог пробиться к Зельтманну, не говоря уж о том, что их результаты вообще никого не интересовали. Плазму теперь искали с помощью инфракрасных сенсоров. Нашли заблудившуюся дикую свинью — теперь они заходят почти в центр города. Чего только не увидишь в Гейдельберге!
Наступило утро пятницы.
— Ты выдержишь? Еще разок, последний? Потом прилетит ковер-самолет и унесет тебя прямо в преисподнюю.
У Ильдирим уже не было того боевого настроя, как в прошлый раз, когда они ходили в Управление по делам молодежи. Ее решимость шла на убыль.
— Вон мой кабинет. — Она нервным жестом показала на дверь, одну из множества одинаковых дверей. Впрочем, почему та дверь должна отличаться от других, подумал Тойер. Или он ожидал увидеть на ней плакат со своим портретом?
— Меня, можно сказать, сослали сюда, так как в нашем отделе не хватало места. Тем не менее у меня такое чувство, будто я оказалась тут впервые. Пожалуй, даже и неплохо, когда на собственной шкуре узнаешь, какие заботы приводят сюда людей. Ведь я всегда острила на этот счет, находила это забавным. Многие советуют мне обратиться к адвокату, но я нахожу это абсурдным. Представляешь? Я, прокурор, найму адвоката — плюс на минус, кислота и щелочь, взаимопогашающие вещества.
Снизу прибыл лифт. Из него появилась троица — сплошной мрак.
Гордая куртизанка Шёнтелер вышла первой; она опять была одета дорого, но несколько вульгарно. За ней шествовала светловолосая матрона в синем блейзере. Наконец из лифта шагнул худой высокий мужчина в костюме идиотски модного покроя, очках-пилотах и с жуткими усиками, концы которых были лихо подкручены кверху. Тойер автоматически — что было довольно-таки глупо — ощутил безмерную неприязнь ко всем троим.
— Вот, поглядите, — изрек папаша неприятно резким нордическим тоном. — Вот та самая женщина, которая решила поиграть в дочки-матери. А вы, значит, адвокат?
— Партнер, — сухо поправил его сыщик. — Тойер моя фамилия.
— Арне Терфельден. — Мужчины обменялись грубоватым рукопожатием.
— В общем, вот что я вам скажу, — тут же с самоуверенным видом заявила матрона в синем. — За долгую карьеру адвоката с таким я еще не сталкивалась. Молодая женщина похищает ребенка у родной матери, и ей даже подыгрывает Управление по делам молодежи. Фрау…
— Ильдирим, — бурля от злости, подсказала ей прокурор. — А вы кто?
— Бойтельсбахер. Простите, я сразу перейду к сути. — С сияющей улыбкой она пожала руки обоим противникам. — Ставлю вас в известность, что я намерена затребовать подтверждение вашей способности воспитывать ребенка…
— А я ставлю вас в известность, — услышал Тойер свой голос, — что после слушания дела я намерен проверить, правильно ли припаркован ваш автомобиль. Если нет, его увезет эвакуатор. Номер какой?
— Я езжу на городском транспорте, — гордо заявила адвокат.
— Вот что это за люди, — включилась куртизанка Шёнтелер. — Я вас предупреждала.
Так что к тому моменту, когда всех пригласили в убогий кабинет судьи Мейзенбург, пока что последнюю инстанцию, определявшую дальнейшую судьбу Ильдирим, линия фронта пролегала очень четко.
Прокурор разглядывала маленькую седовласую женщину, как разглядывают экзотических животных.
Все началось с того, что Бабетта часто сидела на лестнице. Зимой она очень мерзла. Как-то раз Ильдирим пригласила ее к себе домой. Они поговорили. Девочка была просто прелестной. И вот теперь Ильдирим сидит тут, перед судом, словно обвиняемая. Или как?
Ей дали слово. Она рассказала об этом и о частых срывах фрау Шёнтелер, о ее беспробудных запоях. Она очень старалась говорить конкретно, по делу, ведь, памятуя о глазном враче Танненбахе или о том же доблестном Хафнере, она полагала уместным подумать о том, почему в благополучной Центральной Европе люди так рьяно предаются пьянству. Ей это представлялось более уместным, чем необходимость отстаивать свое право заботиться о ребенке, который часто бывал никому не нужен. Все происходящее казалось ей какой-то фантасмагорией.
— Вас никто и не упрекает в том, что вы иногда заботились о Биргитте! — Голос судьи, по контрасту с тягостной обстановкой в ее кабинете, напоминал радостное щебетание.
— Но из этого, как мы понимаем, не вытекают и никакие права, — с горечью возразила Ильдирим.
— Вот это мы и пытаемся выяснить.
— Моя доверительница была больна, — вмешалась адвокат Бойтельсбахер. — И тут, так сказать, встряла фрау Ильдирим. Встряла между матерью и дочерью. По сути, тут следовало бы подключиться Управлению по делам молодежи. Это был бы самый логичный и нормальный выход.
— Нормальный выход? — В голове Ильдирим пульсировала кровь, отдаваясь шумом в ушах. — Значит, по-вашему, нормально оставлять ребенка зимой в субботу вечером на лестнице и потом звонить лишь в понедельник?
— Зачем столько патетики? — Бойтельсбахер откинулась назад. — Я сама мать двоих детей. Они не сахарные.
— Что тут вообще происходит? — дрожащим голосом спросила Ильдирим. — Тут сидит мужчина, который вел себя нагло еще в коридоре суда. Он никогда не заботился о Бабетте, ни разу в жизни, и я почему-то должна теперь перед ним оправдываться. Девочка уже год живет у меня, а он фактически увидел ее несколько дней назад. — Ситуация казалась ей все менее реальной, так как никто из присутствующих не признавал справедливость такого аргумента. Ильдирим чувствовала себя фантомом, бестелесным призраком, который вот-вот растворится в воздухе. Она была призраком на фоне семьи, которая никогда и не существовала, но все-таки кое-как прослеживалась в обратном исчислении, если вернуться в прошлое — вплоть до того момента, когда блуждающий сперматозоид воткнул свою беспутную головку в толстую яйцеклетку. Вот оно, правосудие XXI века. Погрузившись в размышления, Ильдирим пропустила начало речи судьи.
— …очень радует, господин Терфельден. Для ребенка это большое событие. Надеюсь, отныне вы будете принимать большее участие в жизни вашей дочери. Вы ведь живете в…?
— В Мелле, возле Оснабрюкка.
Почему молчит Тойер? Ильдирим покосилась на гаупткомиссара. Казалось, он дремал — не удивительно после всего, что на него свалилось за последние недели, в том числе и по ее милости.
— Из-за моей профессиональной деятельности я, естественно, не могу посвятить себя ребенку в той мере, в какой бы мне хотелось, но теперь, когда я вижу, что ситуация далека от благополучной, я постараюсь приложить все силы. То есть, возможно, дочка станет приезжать ко мне на каникулы. Если мне удастся все устроить так, чтобы…
— Так далеко мы сейчас не загадываем! — радостно перебила его судья. — Как хорошо, что вы пришли.
В дверь с удивительной юркостью проскользнула социальный педагог Краффт.
— Простите, фрау Мейзенбург! У меня был трудный случай. Вероятно, все дело в погоде…
Дамы захихикали.
Ильдирим воспользовалась паузой и прошептала:
— Тойер, ты мне очень нужен. Ты не жирный клоп. Извини, мне жаль, что я наговорила ерунды. Может, у нас есть будущее. Может, оно состоит в том, чтобы не стать такими, как они. Чтобы никогда не носить таких усов, никогда не дрочиться или по крайней мере заниматься не только этим. Пожалуйста, Йокель. Так тебя зовут близкие?
Комиссар еле заметно кивнул, но по-прежнему выглядел подавленным. Ильдирим замкнулась.
Теперь заговорила Шёнтелерша, бессвязно, очень глупо, хотя явно готовилась к этому выступлению. Некоторые ее фразы адвокат сопровождала кивком, словно учительница, слушающая вызубренное стихотворение. Речь шла о банальных вещах — лучше плохие родители, чем вообще никаких, о формировании личности, благе ребенка, начале новой жизни, новом жилье…
Ильдирим думала о Бабетте, живо представляла себе, как она уйдет к матери и через несколько лет превратится в опустившееся юное существо из Старого города.
Очередь дошла и до социального педагога Краффт. Она также приветствовала прежде всего то, что родители Бабетты встали на разумную стезю. Именно отца надо благодарить за то, что положение начинает меняться к лучшему! Скромно кивая, Терфельден выслушал похвалу и с приятной улыбкой обронил возражение, что, конечно, он вспомнил о дочери поздновато, через двенадцать лет, но это лучше, намного лучше, чем вообще никогда, как это бывает со многими отцами.
Но затем педагогиня, движимая приятными воспоминаниями, подчеркнула роль Иоганнеса Тойера в силовом поле этой семьи. Похвалила его теплоту, частично компенсирующую резковатую манеру фрау Ильдирим… Прокурор не могла нарадоваться на такой благоприятный для нее поворот дел.
— Да, мы ведь пока еще ничего не слышали от вас, — просияла судья. — Господин Тойер, расскажите же про ваши отношения с Биргиттой.
В самом деле могло показаться, что комиссар очнулся от глубокого сна, хотя скорее то была медитация, сосредоточившая все его мысли в узкой речевой сфере.
— Я ничего не буду рассказывать, — спокойно произнес он. — Я не желаю участвовать в этом спектакле.
Ильдирим закрыла глаза и пожалела, что природа не предусмотрела такой же возможности для ушей.
— Я задам лишь несколько вопросов. Это входит в мои профессиональные обязанности, и это я умею делать. Во-первых, фрау судья, как зовут девочку, чью судьбу вы решаете сегодня? Вы постоянно называете ее чужим именем.
Мейзенбург удивленно посмотрела на него.
— Биргитта или как там? Барбель? Нет. — Она порылась в своих бумагах. — Вот. Ее зовут Бабетта.
— Во-вторых, господин Терфельден, вам по профессиональным причинам некогда было заботиться о Бабетте. Значит, как я понимаю, вы все двенадцать последних лет трудились без передышки. Все субботы, воскресенья, рождественские праздники, Пасху, Троицу, каждое лето?
Терфельден насмешливо покачал головой и промолчал.
— В-третьих, фрау Шёнтелер, вы получаете социальную помощь. На какие средства, позвольте вас спросить, вы приобрели такой пуловер? Прежде вы подрабатывали в разных местах. Продолжаете в том же духе? Возможно, я даже знаю, в чем состоит ваша подработка. — Тут он с отчаянием вспомнил, что не может выразиться конкретней, так как именно Ильдирим ничего не должна знать про их параллельное расследование.
В кабинете поднялся шум. Тойер же, не моргнув глазом, задал вопрос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32